ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ И РАСТЕНИЙ 5 страница
Некоторое притупление интереса лингвистов к указанной проблеме было обусловлено, прежде всего, усилениеминлоевропейскойтематики, особенно дискуссией вокруг капитальноголвухтомника Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы* (1984 г.). Эта книга содержит огромный языковедческий, отчасти обрядово-мифологический материал и по инаоиранпам, причём в контексте разложения и этой, и предшествующей ей индоевропейской обшности. Хуже обстоит дело с привлечением археологических данных. Здесь исследователи остаются на позициях традиционногосопоставления, полагаясь притом на сомнительные зарубеж- ныеавторитеты, которые смутно представляют себе сложнейшую картину Евразийских степей эпохи энеолита и бронзы. Согласно Т. В. Гамкрелидзеи В. В. Иванову, арийская общность отмежевалась от греко-армяно-арийского диалектногоединства разлагавшейся индоевропейской общности. Этодолжно было случиться около середины ГѴтыс. аок. э., т. к. «распад индоиранской общности на основании археологических данных следует отнести к периоду не позднее кониа ГѴ тыс. до н. э., поскольку можно установить, что инлоарийцы, начиная примерно с рубежа ІѴи III тысячелетий до начала I тысячелетия до н. э., не имели контактов с восточноиранскими племенами» [133, с. 917]. Однако в других местах авторы пишут о том, что древнейший из индоевропейских диалектов— анатолийский — отмежевался лишь в конце ГѴ тыс. до н. э., а более поздний индоиранский распался на две свои ветви где-то во второй половине III тыс. до н. э. [133, с. 863,895—899]. Такие противоречия можно объяснить не только фактологическими погрешностями и некомпетентностью исследователей, но и объективным ходом процесса—в котором, наверное же, сочетались явления дифференциации и интеграции (практически не рассматриваемой авторами). По моим наблюдениям, основанным на слежениях за основным (идр.) мифом Ригведы врааішчньккулыурно-хронологических ситуациях [975, с. 132—152; 978], формирование .арийской общности началось действительно около середины IV тыс. до н. э., в среде новоданиловского типа, послужившего катализатором для установления прочных связей (но никак не полного слияния, чего не случалось и впредь) нескольких сушествоваших культурных групп. Ниже мы рассмотрим этот процесс.
|
|
|
Прародиной или «историческимарелом» ариев Иванов и Гамкрелидзе полагают север Иранского плоскогорья, восточную окраину обшеиндоевропейской территории. Отсюда «одна ветвь индоарийиев могла проникнуть, очевидно, через Кавказ, в северокавказские степи*, а «через Афганистан первые волны арийцев должны были пройти далее на восток в северо-западную Индию» [133, с. 914,917]. За такой схемой проступает некое, постепенно распадающееся единство, обладавшее серой керамикой. Затем картина значительно усложнилась (хотя не настолько, чтобы авторы отказались от изобретенной М. Гимбутас «курганной культуры», составленной, по верному замечанию В. А Сафронова, из различных по происхождению, хронологии и уровню развитиякулыур [707, с. 26]). Здесь авторы возвращаются к традиционной концепции Г. Чайлда — М. Гимбутас о прародине индоевропейцев в Черноморско-Каспийских степях, но называют её «вторичной индоевропейской прародиной». Через эти степи проходят на запад повторные миграционные волны ушедших ранее (из прародины в Армянском нагорье) в Центральную Азию индоевропейских племён, преобразуясь в Центральной и Западной Европе в носителей славянского, балтского, германского, кельтского, италийского языков. При этом соприкосновение на вторичной прародине древних (пришедших сюда из Ирана через Кавказ) и поздних (возвратившихся из Центральной Азии) ариев породило балто-славяно-арийскую общность. «Тем самым для «древнеевропейских» языков общим исходным ареалом распространения (хотя и вторичным) можносчитать область Северного Причерноморья и Приволжские степи*» [133, с. 944—952]. Что эк, заволжские и закавказские племена проникали в Европу на всём протяжении энеолита и бронзы, однако ни одного массового вторжения или серии миграционных волн, как это представилось Иванову и Гамкрелидзе вслед за М. Гимбутас, не было; более выражено обратное движение.
|
|
|
|
|
|
Археологический и лингвистический аспекты монографии Т. В. Гамкрелидзеи
В. В. Иванова были критически рассмотрены В. А. Сафроновым, которыйв своей кни
ге «Индоевропейские прародины» (1989 г.) постарался избежать их ошибок и восполнить недоработки. В значительной мере это ему удалось, о чём свидетельствует хотя бы помещённый в конце книги отзыв В. В. Иванова, отметившего полноту и соответствие работы В. А. Сафронова «состоянию лингвистических разработок индоевропейской проблемы на сегодняшний день» [707, с. 388]. Такая оценка, данная’ высокопрофессиональным лингвистом археологу (и к тому же оппоненту), весьма примечательна. О. Н. Трубачёвохарактеризовал книгу как «исключительносолидную, оригинальную, крайне своевременную публикацию, подводящую итоги исследований по индоевропейскому этногенезу и культурной истории* [707, с. 397].
|
|
|
Каковы особенности концепции В. А. Сафронова, и что нового внёс он в разработку проблемы арийской прародины?
Былапоставленацельсозданиясистемы археолога-лингвистических соответствий, описывающих историю индоевропейской общности от её выделения из бореального праязыка [22] до возникновения первых индоевропейских государств, т. е. на протяжении VI—III тыс. до н. э. Приступив к решению такой задачи, В. А. Сафронов оттолкнулся от тех же малоазиатских памятников VII тыс. до н. э. (Чатал-Гуюк), что и двое его предшественников, но дальнейшее развитие связал с движением в направлении не Центральной Азии и оттуда в Европу, а с Балкан и Среднего Подунавья — в различные области Европы и Азии. Если для Т. В. Гамкрелидзе и В. В/Иванова культура индоевропейцев как бы деградировала на протяжении V—II тыс. до н. э. по мере удаления от своей первичной ближневосточной прародины, то В. А. Сафронов впервые показал возникновение древнейшей цивилизации в среде балканских индоевропейцев середины V тыс. дон. э., «на 1000 лет древнее цивилизаций долины Нила и Междуречья» [707, с. 274—277]. В качестве аргументации он привёл комплекс признаков государственности: письменность, города, высокоразвитое производящее хозяйства иразнообрэзныеремесла, систематизированную религию. Видимый культурный упадок ксередине III тыс. дон. э. исследователь убедительнообъяснил значительными климатическими и демографическими изменениями, повлекшими за собой недеградашпо, а глубокую перестройку индоевропейского общества: выдвижение в хозяйственном укладе на первый план интенсивного скотоводства (в противовес доминировавшему ранее земледелию), распространение колёсноготранспорта, тесносопряжённого с расселением (т.е. «распадом») индоевропейских народностей и т. п. [707, с. 156—158 и др.].
Эта часть концепции В. А. Сафронова выгодно отличается от соответствующего раздела концепции Гамкрелидзе и Иванова тесной связью с археологическими реалиями, да и более внимательным отношением к лингвистическим данным. Однако те и другие не были использованы в полной мере. Следовало бы основательнее привлечь древнейшие письменные источники, указывающие название «Страны земледельцев» Арапы, её социальную структуру, обряды и божества, а также события. Среди важнейших — нашествие с Востока второй половины V тыс. до н. э. «воинов богини Ишхары», сопоставимое с очередной волной миграций из Малой Азии, приведшей к возникновению культуры Винча [297, с. 31 —34]. С нее-тоСафронови начинает историю балканской прародины индоевропейцев, умалчивая о 500—1500 годах промежутка между началом этой и концом малоазийской прародины [1078, с. 52]. Вопрос принципиальный, ибо в этом промежутке теряется предыстория Кукутени-Триподья с его достаточно очевидными шумерскими связями [297, с. 33—34; 975, с. 174—2061-
Между тем ни Сафронов, ни Гамкрелидзе и Иванов эти культуры к индоевропейским не относят (вопреки позиции Б. В. Горнунга, Б. А. Рыбаковаи др. [681, с. 143—153]). Тогда рушится вывод о древнейшей индоевропейской цивилизации. Однако он сохранится, если распространить предложенную В. А, Сафроновым культурно- хронологическую накладку между позднеиндоевропейской (Ѵ/ГѴ—начало III тыс. до н. э.) и среднеиндоевропейской (середина V—ГѴ/ІІІ тыс. до н. э.) также на ранне- индоевропейскую прародину (VII/YI-VI тыс. до н. э.), которая, возникнув в малоазиЙском Чатал-Гуюке, переместилась поначалу на Средний Дунай, а затем (под давлением Винчи) И на Средний Днепр. Здесьонав своём малоазийском облике просуществовала до середины III тыс. до н. э., а в облике иных культур сохраняла традицию Арапы — Арты—Арсаниидо Киевской Руси включительно, став (на Черкасщине) одним из трёх славянских княжеств [250, с. 38—41,245; 9! 1, с. 268—269,275]. Последнее обстоятельство со всей определённостью указывает на индоевропейский характер Аратты с её древнейшей письменностью и государством.
Что же касается «индаевропейства» трипольского (и шумерского) воплощения Аратты, то это можно объяснить двумя взаимосвязанными обстоятельствами. Во- первых, существенной ролью в довинчанской и последующей Аратте бореальных рудиментов и, во-вторых, глубиной привнесенных Винчей новаций, тяготевших не к протошумерским, а к протоегипетским традициям. Впрочем, и те и другие вошли затем в формирующуюся индоевропейскую общность [297].
Это относительно лингвистических упущений В. А. Сафронова применительно к истории индоевропейской общности. Из археологических наиболее серьёзна, пожалуй, недооценка роли жречества и созданной под его руководством системы святилиш-обсерваториш протянувшейся в конце V — начале III тыс. до н. э. (из Среднего Подунавья) от английского Стоунхенджа до украинских Казаровичей [970, с. 80—83]. Именно этавполне выраженная система вдоль северного пограничья тогдашнего земледелия, с её обширными ответвлениями и, главное, прочными жреческими связями содержит в себе, на мой взгляд, ответы на многие загадки индоевропейской общности — ив укладе, и в языке, и в мифотворчестве, и в миграциях, и в традициях. Изучая в дальнейшем эту систему, следует постоянно иметь ввиду, что — подобно создавшей её Аратте — она отнюдь не исчерпалась в конне отводимого лингвистами для индоевропейской общности срока, но функционировала до кониа и античности [864, с. 167—170], и язычества в целом [183; 1062]. Принимая во внимание концепцию Н. А Николаевой — В. А. Сафронова «о ядре, хронологическом срезе и портрете археологической культуры* [707, с. 56—64]. ядром индоевропейской общности можно считать именно эту систему святилиш-обсерваторий, восходящую от «жреческого квартала» Чатал-Гуюка до «ротонд» и т. п. средневековой Европы [1078; 1062].
Вышеочерченная история индоевропейской ‘•Страны земледельцев” Аратты проливает свет и на формирование её южной соседки-сородича — арийской общности степных (отчасти и лесостепных) скотоводов.
Как уже отмечалось, Сафроновсоотнёсэгу обшностьс древнейшей, наеговзиіяд, ямной культурой первой половины Штыс. до н э.; вовторой половине эта праиранская основа общности сосуществовала с позже сложившейся праиндийской ветью (кубано- днепровской культурой) [707, с. 186-187, 204-205, 216—217]. Принципиальная
новизна подхода исследователя к вопросу о сложении ямной и родственной ей кубано- янепровской культуры заключается в утверждении их западных, придунайских истоков, что противоречит всем предшествующим разработкам (включая вопросы происхождения коневодства, конеголовых скипетров первых конников, керамики ямной культуры и яр.). Но стоит отказаться от привычного формально-типологического подхода к процессу формирования ямной и др. культур, а также учесть ряд сопутствовавших обстоятельств, как картина начинвет проясняться.
Прежде всего необходимо учесть появление в Саяно-Алтайском нагорье (в Хакасии) тазминской культуры—с явными следами близости в древним цивилизациям Ближнего Востока (орошаемоеземледелие, изображения «солнечной ладьи* египетского типа), обладавшей древнейшими изваяниями, ранними повозками и проч. Её первые погребения — вытянутые, в челноподобных могилах — могут быть сопоставлены с постмариупольскими; на это указывает и дата возникновения тазминской культуры: рубеж IV—III тыс..до н. э. [413, с. 166—185]. Данную культуру можно, по-видимому, сопоставить с основой тоарской, одной из самых ранних общностей, отделившихся от индоевропейского массива, и рассматривать врусле концепции Гамкрелидзе и Иванова о восточном распространении индоевропейцев (но только не всех, а их части). Тамзкнская и кельтеминарская культуры могли стимулировать формирование ямной культуры в Нижнем Поволжье [108; 190, с. 30—86], а возникшая здесь древнейшая конница быстро достигла Придунайской оконечности степей Восточной Европы и значительно усилила протекавшее там разложение индоевропейской общности [707, с. 127—130; 783, с. 21]. В. А. Сафроновым прослежено, по-видимому, образование здесь вторичного, западного ядра ямной культурно-исторической обшности, действительно во многом отличного от восточного. Что же касается прослеживаемого им движения раннеямной культуры от Дуная к Волге, то это был уже, очевидно, обратный ход «маятника» этногенеза (аналогии чему прослеживаются затем при формировании и катакомбной, и срубной общности).
По принципу «маятника* развивалась, наверное, и кубано-днепровская культура, которую я склонен рассматривать какстаросельский тип алазано-беденской культуры.
Выделив этот тип в 1975 г. на основании погребений из Органов у Староселья и Первоконстантиновки (Нижнее Поднепровье), я указал на его сосуществование с ямной культурой и отнёс к «майкопскому кругу* [948, с. 61]. В 1979—1980 гг. был очерчен комплекс признаков «старосельскоготипа*; выделены два этапа, синхронные ямным памятникам времени Михайловских поселений II и 111, рубеж которых обусловился миграционным движением, вызванным «стгросел ыіами* (под руководством которых были построегіы затем каменныеукрепленияи дома Михайловки Ш); указано на связь второго этапа старосельского типа с новосвободненской культурой (или, как тогда представлялось, новосвободненским этапом майкопской культуры) и на его участие в формировании катакомбной культуры; старосельский тип был определён как один из подобных, обнаруживаемых от Дуная (в буджакской культуре) до Кубани (новотитаровский тип) в составе поздних памятников «отличной от ямной, азовочерноморской линии развития степногоэнеолита (по В. Н. Даниленко)* [950, с. 17; 951 ]. В публикациях 1981—1982 гг. дана была историческая интерпретация старосельского типа, а на примере ярчайшего обряда п. 8 Высокой Могилы ус. Староселья рассмотрены присущие ему календарь и мифология. Образ Солнца в обряде п. 8 сопоставлен был
синдоарийским.Сурьей [957, с. 28—30,33], носпецифическиесоответствия сопряженной с п. 8 календарной обсерватории солнечно-зодиакального типа обнаружилисьприэтом у хурритов [953, с. 40—42]. Было также обращено внимание на связь вышеуказанных миграций рубежаранне- и лозднеямногопериодов (соответственно—первогоивторого этапов старосельского типа) с северными походами СаргонаІ и Нарамсина, выдающихся государей Шумеро-Аккадского царства [956, с. 114]. Впоследствии, когда в раннекатакомбных погребениях Молочанско-Днепровского междуречья обнаружились местные сосуды с изображениями центрального эпизода кодифицированного при Нарамсине эпоса о Гильгамеше [972; 975, с. 196—204], все вышеизложенные данные были обобщены. Было выдвинуто предположение об отношении «старосельцев» (и «нижнемихайловцев»?) кхурритам, тогда как повлиявшие на них в процессе сложения катакомбной культуры «ямникн» представляли, вероятно, иранскую ветвь арийской общности» [969; 974, с. 111].
Указанный процесс был сопряжен с приазовской историей арийско-хурритского ' союза, приведшей впоследствии к возникновению на севере Месопотамии государства Митании. Упоминание же о «нижнемихайловцах* вызвалось двумя обстоятельствами: бытованием у них (и др.) древнейших подбоев и прототипов характерной для катакомбной культуры керамики, и особенностями F кромлеха Великоалександровского кургана. Этот кромлех окружал характерное (по обряду и мотыжке из полированного камня) для закавказского энеолита п. 24 и совершённое вскоре п. 23 трипольской культуры В,.—С, (по сосуду и изображению собак на кромлехе), причём особенности зодиакальной сцены на кромлехе, иконография быка—Тельца и ветря-Стрельца засвидетельствовали связь с цивилизациями Месопотамии [966]. Этот комплекс — один из выразительнейших аргументов гипотезы о том, что «Триполье (=шумер. Арат та)» имело связи с Шумером [297, с. 31—33]; в данном случае вполне очевидно, что это были жреческие связи через систему святилищ-обсерваторий (см. выше).
П. 24 Великоалександровского кургана, располагаясь в центре кромлеха с зодиакальной символикой и будучи окружено каменной выкладкой, было связано с символикой Солнца, притом весьма архаической, обнаруживающей соответствия индоевропейскому пласту мифологии Ригведы [960. с. 49; 975, с. 117—І20]. С зодиаком и символикой индоарийского«Солнца» — Сурьи оказалосьсвязано ртзвитое старосельское п. 8 Высокой Могалы, расположенном в 8 км от Великоалексаноровского курганы [960, с. 51—52; 975, с. 128—129], а между ними, причём в обоих курганах, прослеживается формирование (вместе с кеми-обинекой культурой, в погребениях которой были синтезированы обряды п. 24 и п. 23) образа праматери Адити и её потомков, составляющих основу главного, индоиранского пласта Ригведы. Согласно его мифологии, Сурья представлялся поздним и к тому же неантропоморфным сыном Адиіи, зависимым от Митры—Варуны и др. старших братьев [809]. Однако в иранской Авесте солнечный культ занимает главенствующее положение, сливаясь с образом верховного божества Ахурой-Маздой [214, с. 13—14]. В подобной ситуации оказалось и п. 8: оно главное для тяготеющего к Закавказью и Месопотамии старосельского типа, но будучи зафиксированным в мифотворчестве тяготевшей к Триполью (Аратте) кеми-обинской культуры, должно было занять здесь подчинённое место; кроме того, вполне очевидно, что именно «кеми-обинцы» представляли собой ядро индоарийской культуры.
На фоне вышеизложенной конкретики особенно очевидна умозрительность предложенного В.А,Сафроновым этнического истолкования кубано-днепровской культуры, т. е. старосельского и новогитаровского типов. Но прежде чем окончательно сформулировать собственное истолкование, обращусь к некоторым аспектам археологической стороны вопроса.
В отличие отА.Н.Гея, настаивающего набольшей архаичности Новотатаровского типа, но не могущем привести ни одного комплекса древнее памятников позднего этапа старосельского типа [ 134], В. А. Сафронов справедливо признает правомерность обратного [707, с. 211—213]. Факты свидельтельствуют о том, что «западные памятники КД К древнее восточных (в Прикубанье)*-, хотя «количественно восточный массив памятников КДК в несколько раз превосходит западный». Последнее обстоятельство, совместно с алазано-беденскими связями новотитаровского и старосельского типа и толкает А Н Гея на исследовательскую недобросовестность в отношении типологии, датировок и проч. А нужно, не насилуя факты, внимательнее отнестись к материалам Велико-алексакаровского и Старосельских курганов. Картинаполучится примерно такая.
Закономерно, что центр связей древней Аратты (Триполья) и формирующегося, этнически близкого ей Шумера был смещён в направлении первой, т.е. к Днепру, ане к Месопотамии. Поэтому здесь — в основе Великоалександровского кургана —обнаружились изображения шумерскоготипаболее древние, нежели в Майкопском кургане на Северном Кавказе [966]. Каквидно из вышеприведенногосопоставления семантик закавказско-месопотамского п. 24 Великоалексанлровского кургана и развитогостаро- сельского п. 8 Высокой Могилы, старосельский тип появился здесь в соответствии с давней традицией жреческих странствий (принадлежа, вероятно, к более поздним и опосредованным проявлениям куро-араксской культуры, но в том же русле «азовочерноморской линии», заложенной жрецами Арапгыи Шумера). Таким образом можно объяснитьи более раннеепоявлениестаросельско-новотитаровских памятниковсначала на Днепре, а не на Кубани, т.е. впали от материнской (алазано-или, точнее, марткопско- беденской [156; 198; 446, с. 114—125]) культуры Закавказьясеё сильными месопотамскими связями. Также объясняется отсутствие центра формирования этих памятников «на какой-то конкретной территории Северного Причерноморья» [707, с. 211].
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 173; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!