Портреты второй половины XIII - XV вв.: города Северо-Запада и княжества Северо-Востока Руси

Изменения в восприятии донаторских акций

При всей условности хронологических границ, выделение этого периода представляется оправданным, поскольку соответствует определенным политическим обстоятельствам, на которые ктиторский портрет по определению не мог не реагировать, и судьбе традиции ктиторского портрета на русской почве. Нижняя граница - татарское завоевание - знаменует определенное сужение культурного потенциала русских земель, выход из игры южных территорий и обособление государственных образований, сложившихся на Северо-Востоке и Северо-Западе Руси. Здесь можно выделить несколько основных регионов, которые в течение двух с половиной столетий с большим или меньшим эффектом действовали на политической арене. Это Новгород, Псков, Рязанское княжество, а также княжества, сформировавшиеся на территории великого княжества Владимирского - Московское, Тверское и Суздальско-Нижегородское. Несмотря на плохую сохранность памятников, в рамках этого периода можно выделить по крайней мере две основные традиции ктиторского портрета, условно связываемые с Новгородом и Москвой. Насколько позволяет судить доступный материал, преемственность этих традиций по отношению к киевской эпохе не является абсолютной. Верхней границей периода можно считать рубеж XV-XVI вв. - время, когда перечисленные государственные образования утратили свою фактическую или формальную самостоятельность и подчинились Москве. С этого времени русская портретная традиция живет по общим законам, которые, очевидно, были сформулированы в недрах московской культуры на протяжении XV в.

Татаро-монгольское нашествие 1237-1240 гг., как известно, послужило причиной прекращения каменного строительства почти во всех русских землях. Этот перерыв не был очень долгим: в Новгороде и Северо-Восточной Руси (Твери и Ростове) возведение каменных храмов возобновилось в 1280-е - 1290-е годы . Некоторые из этих построек, такие как Спасский собор в Твери, Борисоглебская церковь в Ростове и храм

Николы на Липне близ Новгорода, вскоре после строительства были

2 расписаны . Это означает, что у храмоздателей - князей и иерархов -

появилась возможность украсить церковные стены портретами традиционной иконографии, изображавшими поднесение храма Христу или покровителю церкви. Однако относительная редкость таких построек и перерыв каменного строительства на несколько десятилетий мог способствовать распространению более скромных вкладов - икон с вотивными портретами и надписями, предназначенных для уже существовавших храмов. Такие произведения, как будет показано ниже, в послемонгольское время встречаются довольно часто.

В главе II этого исследования довольно много места было посвящено информации о русских ктиторах домонгольского времени -главным образом на основе летописных сообщений. Анализ письменных источников позволил установить, что в ХІ-ХІІІ вв. ктиторская традиция была очень развитой и в восприятии современников в основном ассоциировалась с князьями-Рюриковичами. Летописные известия послемонгольского времени - второй половины XIII - XV вв. - по-прежнему содержат большое количество информации о княжеских постройках и реже - вкладах. В этот период на первый план выходят правители новых государственных образований, возникших на территории Владимиро-Суздальского княжества - Твери, Нижнего

¹ См. каталог памятников этого времени: Антипов И.В. Древнерусская архитектура второй половины
XIII - первой трети XIV в. Каталог памятников / Ред. В.А. Булкин. СПб., 2000.

² Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. СПб., 2002. С. 345; Васильев Б.Г.
Настенная живопись Ростова Великого ХИ-ХШ вв. по материалам раскопок // ПКНО. 1998. М., 1999. С.
557-561; Царевская Т.Ю. Новые данные о составе росписей церкви Николы на Липне // Древнерусское
искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб., 1997.

Новгорода и Москвы. Гораздо меньше сведений связано с Рязанским княжеством и южными землями, особенно сильно пострадавшими во время татаро-монгольского нашествия, что, безусловно, привело к их упадку и почти полному прекращению каменного строительства. Единственным исключением из этого правила, соответствующим историческим реалиям, были Галицко-Волынские земли середины -второй половины XIII в. - времени Даниила и Василько Романовичей и их потомства. Так, в составе Галицко-Волынской летописи находится уникальный отрывок, исключительно подробно (даже по сравнению с летописями домонгольского времени) характеризующий ктиторскую деятельность князя Владимира Васильковича Волынского. Описание его благочестивых деяний - строительства и росписи храмов, вкладов богато украшенных икон, богослужебных книг и предметов утвари - указывает на устойчивость домонгольских традиций по крайней мере в Галицко-Волынском княжестве .

Несмотря на то, что, вероятно, не только галицкие князья, но и правители других русских земель ощущали себя истинными преемниками своих предков-храмоздателей, сведения о ктиторстве князей Северо-Восточной Руси второй половины XIII - XIV вв. оказываются довольно скудными по сравнению с домонгольским временем. В летописных известиях даже наиболее крупные мероприятия, подобные строительству Ивана Калиты в Московском Кремле, охарактеризованы весьма скупо и,

можно сказать, «смиренно» (к числу немногих исключений относятся

4 известие об основании Спасского монастыря в Московском Кремле и

панегирик тверскому великому князю Михаилу Александровичу в связи с

обновлением тверского Спасского собора в 1399 г. , Слово похвально

инока Фомы тверскому князю Борису Александровичу, которое

изначально не являлось летописным текстом). Очевидно, эта особенность

³ ПСРЛ. Т. 2. Стб. 925-927.

⁴ Приселков М.Д. Троицкая летопись... С. 360-361.

⁵ ПСРЛ. Т. 15 (Рогожский летописец). Стб. 165-167.

была связана не только с изменением образа мыслей летописцев, которые не стали воспроизводить наверняка знакомые им формулы более ранних известий, но и с общими изменениями в культуре-. Тем не менее, и в этот период в московском летописании иногда фигурируют некоторые традиционные речевые обороты - так, в известии о кончине Ивана Калиты в 1340 г. говорится о его погребении в «въ церкви святого Михаила, юже самъ создалъ в своей отчине на Москве» . Впрочем, это едва ли не единственная формула, удержавшаяся от домонгольской эпохи. Некоторые особенности московского благочестия свидетельствуют как о преемственности по отношению к домонгольскому времени и прежде всего Владимиро-Суздальскому княжеству (создание придворных монастырей и общего храма-усыпальницы для всех представителей рода ), так и о смене ориентиров (организация родового некрополя не в главном храме княжества и кафедральном соборе, а в особой церкви с подчеркнуто заупокойным посвящением архангелу Михаилу; формирование ансамбля главных храмов Москвы, сконцентрированных в одном районе, но четко разделенных по своим функциям).

Разумеется, все эти обстоятельства при почти полном отсутствии тверских или московских памятников не позволяют судить о том, каким изменениям подверглась традиция княжеских портретов в послемонгольское время. Тем не менее, следует упомянуть еще об одном важном новшестве, которое, как будет видно далее, в целом совпадает с основными тенденциями развития портретной иконографии. В главе II нам уже приходилось говорить о том, что в эпоху Киевской Руси в письменных источниках, как и в реальных памятниках, почти не отразилась роль заказчиков из среды духовенства, в том числе духовенства высшего. Наиболее заметные исключения относились к довольно позднему времени (вторая половина XII - первая треть XIII вв.)

⁶ Там же. С. 364.

⁷ Сходным образом дело обстояло и в Твери, где князей в основном хоронили в одном храме - Спасском
соборе.

и в основном были связаны с двумя городами, в которых епископ не находился в тени храмоздателя-князя, - с Новгородом, в силу особенностей его социального строя, и с Ростовом, в котором собственная княжеская династия появилась лишь в первой трети XIII в. Очевидно, традиции новгородской и ростовской кафедр послужили основой для ситуации, сложившейся в послемонгольское время, когда в летописях довольно значительное место уделяется деяниям духовных лиц (об этой особенности культуры Северо-Восточной Руси идет речь в работе Э.С.

о

Смирновой ). Среди них - жившие в Москве русские митрополиты Петр и Алексий, основатели двух крупнейших кремлевских храмов - Успенского собора и собора Чудова монастыря. Возможно, в основе этого явления лежат не только политические обстоятельства - ослабление русских княжеств в ходе татаро-монгольского завоевания, княжеских усобиц и карательных походов татар, а также привилегированное положение русской церкви, пользовавшейся налоговыми льготами, - но и изменение мировоззрения русского общества после трагических событий, воспринимавшихся как Божия кара за грехи и стимулировавших покаянное настроение, что сопровождалось особым усердием к церкви. На иные, в основном социально-экономические причины изменения положения духовенства в XIII-XIV вв., причем не только в восточнославянских, но и в западнославянских землях, указывает Б.Н. Флоря. По мнению исследователя, среди этих причин были «появление у разных групп духовенства земельной собственности, что способствовало и росту доходов, и повышению общественного престижа (у восточных славян процесс этот протекал, правда, более замедленно), завершение формальной христианизации и уменьшение в связи с этим заинтересованности духовенства в прямой поддержке государственной власти, рост численности духовенства и превращение его в заметный слой

Смирнова Э.С. Иконы Северо-Восточной Руси. Ростов, Владимир, Кострома, Муром, Рязань, Москва, Вологодский край, Двина. Середина XIII - середина XIV века. М., 2004. С. 22-23.

общества. Тем самым создавались объективные предпосылки для попыток духовенства избавиться от всесторонней опеки светского государя и светского патрона». Хотя на Руси зависимость духовенства от светской власти продолжала сохраняться, Б.Н. Флоря отмечает, что уже в XIV в.

«духовная иерархия пыталась создать подчиненную епископату

9 организацию духовенства, сотрудничая с государственной властью» .

Особое явление представляют собой источники, относящиеся к

Северо-Западной Руси - прежде всего, к Новгороду. Здесь явно были

живы домонгольские традиции. В отличие от московских летописей, в

которых все же преобладают сведения о княжеских храмах и монастырях,

в Новгороде, как и во второй половине XII - первой половине XIII вв., мы

встречаем широкий круг храмоздателей - бояр, монахов, объединивших

свои усилия жителей концов и улиц, возводящих каменные и деревянные

церкви в Новгороде и пригородных монастырях. Хотя известия о

строительстве таких храмов обычно крайне лаконичны, симптоматично

уже их обилие, указывающее на то, что для новгородского летописца,

скрупулезно фиксирующего подобные акты благочестия, каждый из них

обладал значительной ценностью. Эта же особенность, правда, в

несколько меньшем масштабе, объясняющемся   меньшим размахом

строительства, характерна для Пскова. В самом же Новгороде, который

был епархиальным центром и для своего фактически самостоятельного

«пригорода», в позднем XIII, XIV и XV вв. особую роль играл

архиепископ, чье храмоздательство часто описывается относительно

пространно и даже воодушевленно. В данном случае мы имеем дело с

сочетанием двух факторов. Первый из них - собственно новгородские

традиции еще домонгольского времени, когда местный владыка приобрел

в своем городе больший политический и духовный вес, чем какой-либо

другой русский епископ. Второй фактор - повышение политической роли

⁹ Флоря Б.Н. Отношения государства и церкви у восточных и западных славян (Эпоха средневековья). М., 1992. С. 152-154. О некоторых аспектах этой проблемы в эпоху позднего средневековья см.: Стефанович П.С. Приход и приходское духовенство в России в XVI-XVII веках. М., 2002.

новгородского архиепископа в XIV-XV вв..- будучи следствием первого, в значительной степени совпадает с укреплением позиций духовенства в Северо-Восточных землях и в определенном смысле - в палеологовской Византии. Следствием стало то, что в специфических новгородских условиях архиепископ занял высшее место в общественной иерархии. Это отразилось и в восприятии его строительной деятельности, и в ее активности, которая позволила некоторым исследователям высказать мысль о том, что новгородский владыка выступал как организатор строительных работ, не связанных лично с ним, но имевших общегосударственное значение . При этом новгородские владыки, особенно правившие в середине XIV - XV вв., уделяют большое внимание строительству своих собственных, ктиторских монастырей или монастырей, где они жили перед возведением на кафедру. Подобные обители - Мирожский в Пскове, Спасский в Русе, Благовещенский близ Новгорода - существовали и в домонгольское время. Однако архиепископы Моисей, Алексий, Иоанн, Евфимий II и Иона, поддерживая эту традицию, в то же время порывают с древним обычаем погребения архиереев в некрополе Св. Софии и выбирают в качестве места своего вечного упокоения личные монастыри, иногда с особыми приделами-усыпальницами . Этот важный феномен можно толковать двояко. С

¹⁰ Соленикова Е.В. Роль архиепископов в новгородском строительстве конца XIII - первой полоивны
XIV вв. // Seminarium Bulkinianum. К 60-летию Валентина Александровича Булкина. СПб., 1999. С. 58-
66.

¹¹ Так, архиепископ Моисей был погребен в построенном им в 1355 г. храме Сковородского монастыря,
куда, очевидно, ушел на покой (ПСРЛ. Т. 3. С. 364, 368), Алексий, также покинувший кафедру, - в
притворе Воскресенского собора Деревяницкого монастыря (Там же. С. 381; ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 367),
Иоанн - в притворе этого же храма (Там же. С. 407), Евфимий - в построенном им соборе Вяжищского
монастыря (ПСРЛ. Т. 16. Стб. 197), а Иона - в соборе Отенской пустыни, где он устроил особый придел-
усыпальницу в честь своего патронального святого Иоанна Предтечи (см. житие Ионы: Памятники
старинной русской литературы, издаваемые графом Григорием Кушелевым-Безбородко под редакциею
Н. Костомарова. Вып. 4. СПб., 1862). Примечательно, что вне св. Софии были погребены едва ли не все
новгородские архиепископы этого периода. При этом они, кроме Евфимия и Ионы, которые, возможно,
просто не успели осуществить аналогичный замысел, явно желали окончить свои дни не на кафедре, а в
монастыре. Погребения архиереев в личных монастырях в описываемый период известны в Москве
(митрополит Алексий был погребен в Чудовом монастыре: ПСРЛ. Т. 15. Стб. 123-124), в Твери
(погребение св. Арсения Тверского в его Желтиковом монастыре: ПСРЛ. Т. 15. Стб. 186) и в Ростове
(погребение св. Иакова в Зачатьевском Яковлевском монастыре). Однако эти случаи, в отличие от
новгородских, имели исключительный характер. Начало новгородской традиции, по-видимому,
положил владыка Феоктист, в 1308 г. ушедший в Благовещенский монастырь, «изволивъ молчаньное
житие», и погребенный там в 1310 г. (ПСРЛ. Т. 3. С. 92, 93).

одной стороны, строительство собственных монастырей может отражать тяготение к истинно монашеской жизни и желание присоединиться к инокам хотя бы после смерти. С другой стороны, новгородские владыки, высоко оценивая свой статус, воспринимают традицию семейных, личных монастырей-усыпальниц, по-видимому, введенную в обиход князьями и позднее, особенно в Новгороде, подхваченную представителями других социальных слоев. Как показывают фрески церкви Успения на Волотовом поле, построенной архиепископом Моисеем и расписанной архиепископом Алексием, но не выполнявшей функций владычной усыпальницы, в подобных постройках вполне могли существовать ктиторские портреты, подчеркивавшие благочестие архиереев-храмоздателей.

Для второй половины XIV - XV вв. большое значение имеет еще одно обстоятельство - возникновение новых монастырей, не связанных напрямую с высокопоставленными ктиторами. Противопоставление обителей, населенных аскетами, монастырям, основанным «богатством, а не молитвой, пощеньем и бденьем», как мы отмечали выше, звучало уже в домонгольское время. Однако в XI-XIII вв. таких монастырей было относительно немного. В XIV-XV вв. ситуация кардинально меняется: хотя князья и архиереи основывают личные монастыри в городах и ближних пригородах (монастыри, созданные митрополитом Алексием, Вознесенский монастырь в Кремле, основанный вдовой Дмитрия Донского Евдокией-Евфросиньей, Златоустовский монастырь в Москве, посвященный патрональному святому Ивана III), с ними начинают конкурировать обители иного типа - небольшие пустыни, основанные в уединенных местах одним или несколькими отшельниками, к которым постепенно присоединяются другие монахи. Естественно, что на раннем этапе своего существования подобные монастыри не вели монументального строительства и вообще отличались нестяжательной жизнью. Хорошо известно, что появление монастырей такого типа связано

с деятельностью преподобного Сергия Радонежского и его последователей и с введением общежительного устава, который входил в противоречие с особножительством-идиоритмией многих ктиторских монастырей. Уже в XV в. общежительные монастыри, зачастую основанные учениками Сергия Радонежского, приобретают ведущую роль в духовной жизни Московской Руси и, кроме всего прочего, становятся обладателями чтимых реликвий - мощей своих основателей. Однако еще на рубеже XIV-XV вв. новая общежительная традиция оказывает существенное влияние на старую модель княжеских монастырей. Известно несколько случаев, когда представители московского княжеского рода, желавшие основать новый монастырь, испрашивали благословение у Сергия Радонежского и поручали игуменство в новой обители его ученику. Так, в 1379 г. «игуменъ Сергии, преподобный старець, постави церковь въ имя святыя Богородиця, честнаго ея Успения, и украси ю иконами и книгами и монастырь устрой, и келий возгради на реце на Дубенке на Стромыне, и мнихы совокупи, и единаго прозвитера изведе от болшаго монастыря от великия лавры именемъ Леонтиа, сего и нарече и поставити, и быти игуменомъ въ томъ монастыри. ... Сии же

монастырь въздвиже Сергии повелением князя великаго Дмитриа

12 Ивановича (курсив мой. - А.П.)» .

Еще более подробно в источниках излагается история основания

Высоцкого монастыря близ Серпухова в 1374 г. Серпуховский князь

Владимир Андреевич, двоюродный брат Дмитрия Донского, «помысли

себе въ сердци мысль благу, яже о святей церкви Божий и яже о

монастырьскому устроении, благодатию же Божиею не тъкмо помысли,

но и делом сотвори. Въсхотевъ возградити себе монастырь въ Серпохове

на Высокомъ и въсхоте создати богомолью, бяше бо князь любяи

монастыри и честь велику въздая мнишьскому чину».

ПСРЛ. Т. 15. Стб. 137-138.

В целом замысел Владимира Андреевича был довольно традиционным и типичным для своего времени. Однако для его осуществления князь счел нужным привлечь «чюдного старца», «отца многымъ монастыремъ» Сергия Радонежского, который «своима рукама трудоположныма церкви основу положилъ и монастырь назнаменовалъ».

Зачатьевский монастырь на Высоком стал общежительным и «по

13 прошению княжю» получил в игумены ученика Сергия - Афанасия .

Хорошо заметно, что в этой ситуации, в отличие от домонгольского

времени, ктитор, которому принадлежит инициатива и, естественно,

деньги на строительство обители, сознательно самоустраняется и лишает

себя роли непосредственного основателя. Эта роль переходит к

почитаемому старцу, который, дабы придать обители особый сакральный

статус, должен лично принять участие в ее основании и дать ей игумена.

Примечательно, что в рассказе о Высоцком монастыре присутствует

словосочетание «создати богомолью», характеризующее намерения князя.

Этот оборот, неизвестный по домонгольским источникам, получит

широчайшее распространение в эпоху позднего средневековья, когда

почти все крупнейшие русские соборы    и монастыри, особенно

обладающие какими-то святынями, будут едва ли не официально

именоваться «государевыми богомольями», пользующимися особым

покровительством московского правителя. При этом в связи с наличием

общеродовой усыпальницы в Московском Кремле монастыри, основанные

при участии князей, в целом утрачивают погребальные функции

(примечательно, что женский монастырь в Кремле, основанный княгиней

Евдокией, стал не просто личной обителью княгини, но «женским»

аналогом Архангельского собора - местом захоронения всех княгинь и

цариц).

¹³ ПСРЛ. Т. 15. Стб. 107-108. Ср. также аналогичный рассказ об основании Можайского Лужецкого монастыря преподобным Ферапонтом по желанию можайского князя Андрея Дмитриевича, который вынудил преподобного покинуть Рождественский Ферапонтов монастырь на Белоозере, входившем в состав Можайского княжества (Преподобные Кирилл, Ферапонт и Мартиниан Белозерские / Изд. подг. Г.М. Прохоровым, Е.Г. Водолазкиным и Е.Э. Шевченко. СПб., 1994. С. 222-233).

Таким образом, уже во второй половине XIV в. на территории Московского княжества князя из местного правящего рода воспринимают не столько как ктитора, сколько как знатного, почетного «богомольца», который нуждается в монастыре как в месте для молитвы, духовного наставления и поклонения чтимым реликвиям (отсюда - позднейшие богомольные «походы» московских великих князей и царей). Хотя многие монастыри этого времени (Высоцкий, Саввино-Сторожевский, Лужецкий и др.) представляют собой своеобразный компромисс между «княжеской» и «монашеской» традициями (монастырь основывается при участии князя и вблизи удельного города, при этом фактическим основателем обители или ее первым настоятелем является уважаемый подвижник, подобный Савве Сторожевскому или Ферапонту Белозерскому и Можайскому), в общественном сознании роль основателя монастыря постепенно ассоциируется с фигурой монаха-отшельника, потенциального святого и, наконец, после его церковного прославления и обретения мощей -чтимого преподобного . Именно эти преподобные в эпоху позднего средневековья будут изображаться как ктиторы своих монастырей. Известно, что в одной из старейших рукописей, содержащих Устав Иосифа Волоцкого, преподобный Иосиф назван ктитором своей обители .

Распространению обителей, подобных Троице-Сергиеву монастырю, сопутствовал другой процесс, заключавшийся в складывании и утверждении поминальной практики в русской церкви. По мнению А.А. Алексеева, в конце XIV - начале XVI вв. «религиозный оптимизм» XI-XIII столетий сменился напряженным ожиданием Страшного Суда. Стимулом к обострению эсхатологических чаяний послужило приближение 7000

¹⁴ Это наблюдение в основном касается духовной жизни русского общества, поскольку государственная
власть оставляла за собой право патроната и контроля над монастырской администрацией и
землевладением. См.: Флоря Б.Н. Отношения государства и церкви... С. 76-83. Правда, это право
патроната, на наш взгляд, не всегда идентично ктиторству в узком смысле слова, то есть строительству
храма и его постоянной финансовой поддержке, обеспечивающими право на погребение и поминовение.

¹⁵ Алексеев А.А. Под знаком конца времен. Очерки русской религиозности конца XIV - начала XVI вв.
СПб., 2002. С. 154.

203

года, после которого ожидали наступление конца света, тогда как особое внимание к поминовению умерших как средству, способному улучшить их загробную участь, основывалось на введении в русскую богослужебную практику при митрополите Киприане Иерусалимского устава. Следствием этих процессов стало увеличение количества заупокойных земельных вкладов в монастыри, формирование

помянников-синодиков и расцвет поминальной традиции в обителях

1 f> нового типа - прежде всего в Иосифо-Волоцком монастыре . Конечно,

эту тенденцию трудно напрямую связать с судьбой русской традиции

ктиторских портретов, которая не нашла никакого отражения в

письменных источниках. Однако все перечисленные изменения в

социальной и религиозной сфере     необходимо учитывать при

исследовании ктиторских изображений.

Новгород

---

Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 233; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!