Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г. 18 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 18 из 81Следующая ⇒

Одну из них составляли Югославия и в значительной мере Албания, где установление подобных режимов произошло хотя и при определенной советской поддержке (более прямой и непосредственной в югославском случае и более опосредованной — в албанском), но преимущественно на собственной основе. Здесь еще в период фашистской оккупации компартиям удалось повести за собой большую часть населения под лозунгами освобождения от захватчиков и восстановления государственной независимости, а одновременно установления власти народа и справедливого социального порядка. К моменту начавшегося в обеих странах осенью 1944 г. изгнания оккупантов, завершившегося в Албании к концу ноября того же года, а в Югославии — в мае 1945 г., коммунисты стояли там во главе мощных организованных массовых движений, которые уже являлись в каждой из стран доминирующим внутренним военно-политическим фактором. Обладая наиболее крупными в своих странах партизанскими формированиями, эти движения смогли сыграть роль военной силы в освобождении (как отмечалось выше, в северо-восточной части Югославии — совместно с пришедшими на помощь советскими войсками, выведенными затем в конце 1944 — начале 1945 г.) и одновременно разгромить все противостоявшие им военно-политические группировки, либо в той или иной мере сотрудничавшие или тактически взаимодействовавшие с оккупантами, либо обвиненные в коллаборационизме коммунистами. В итоге при ликвидации гитлеровского господства в Югославии и Албании движения, возглавлявшиеся компартиями, установили контроль в обеих странах. Там утвердились режимы, в которых коммунисты заняли монопольно-руководящее положение³³.

Другую группу составляли Польша, Румыния и Венгрия, где в установлении «народной демократии», наоборот, абсолютно преобладало прямое советское вмешательство.

Раньше всего и, пожалуй, наиболее грубо это было сделано в Польше. Здесь в период нацистской оккупации компартия, распущенная по pешению Москвы в 1937—1938 гг. и воссозданная подирективам той же Москвы в 1942 г. как Польская рабочая партия (ППР), а также блокировавшиеся с ней под ее фактическим руководством некоторые левые группировки среди социалистов и так называемого людовского (крестьянского) движения имели опору лишь в весьма узких слоях населения и представляли собой в значительной мере маргинальное течение. К нему основная часть польского общества, находившаяся под сильнейшим впечатлением от соучастия СССР вместе с гитлеровской Германией в ликвидации довоенного польского государства и разделе его территории в сентябре 1939 г., относилась с глубоким недоверием, считая носителем устремлений, противоречивших интересам Польши, и, по сути, советской агентурой.. Предпринятое руководством ППР создание 1 января 1944 г. подпольной так называемой Крайовой Рады Народовой (КРН), провозгласившей себя руководящим национальным органом Польши, было не более чем политико-пропагандистским символом, который выражал претензии на власть при предстоявшем освобождении страны от нацистской оккупации. Реальной силой для осуществления таких претензий сами польские коммунисты и блокировавшиеся с ними группировки не обладали³⁴. Однако, как уже говорилось, во второй половине июля 1944 г. в Польшу был вместе с советскими войсками ввезен ПКНО, провозглашенный (от имени КРН как якобы «подпольного парламента») органом с функциями национального правительства, вслед за чем последовало официальное советское заявление о признании полномочий КРН и ПКНО в качестве верховной польской законодательной и исполнительной власти.

На польской территории, освобождавшейся Красной Армией от гитлеровского господства, под советским патронатом начал формироваться из членов и сторонников ППР и примкнувших к ней групп административный аппарат этой новой власти. Одновременно советские войска, силы НКВД и госбезопасности подавляли всякое сопротивление создававшемуся режиму и проводили ликвидацию разветвленной системы действовавших в Польше во время нацистской оккупации подпольных органов и вооруженных формирований польского эмигрантского правительства³⁵. Когда эти подпольные структуры начали 1 августа 1944 г. крупномасштабное восстание в еще оккупированной немцами Варшаве в расчете на то, что сумеют овладеть городом, к которому уже подходила с востока Красная Армия, и тем самым получат важное политическое преимущество, установив свой контроль над польской столицей, советская сторона заняла по отношению к восстанию и его руководству фактически враждебную позицию. Только почти через полтора месяца после .его начала, в обстановке непрерывных обращений Лондона и Вашингтона в Москву, последняя предприняла меры по оказанию некоторой, весьма ограниченной помощи повстанцам³⁶. В распоряжении исследователей все еще нет документов, где непосредственно содержался бы ответ на вопрос многолетней историографической дискуссии: насколько остановка Красной Армии в предместьях Варшавы, на восточном берегу Вислы, напротив основной части польской столицы, в которой восстание продолжалось вплоть до его подавления немцами в начале октября 1944 г., была обусловлена политическим расчетом, а насколько — отсутствием, по утверждению советской стороны, возможности успешного форсирования реки и штурма города. Но в любом случае документальные материалы свидетельствуют о том, что перспектива победы восстания, организованного и возглавленного органами польского эмигрантского правительства, решительно противоречила политическим целям Кремля. В утвержденной 2 августа 1944 г. инструкции правительства СССР его представителю при ПКНО Н. А. Булганину, надзиравшему за создававшимся в Польше режимом, прямо ставились задачи, с одной стороны, всемерного содействия организации новой власти во главе с ПКНО, а с другой — ликвидации всех имевшихся в стране структур эмигрантского правительства³⁷. В этом смысле, какими бы ни были те или иные конкретные причины тогдашней советской остановки на Висле, с поражением восстания устранялась возможность открытого возникновения на освобождаемой от нацистской оккупации территории Польши политического центра, который бы являлся конкурентом режиму, создававшемуся под советской эгидой и утверждавшемуся в стране по мере ее очищения от гитлеровских захватчиков.

Примененный в Польше сценарий силовых действий для насаждения власти, контролируемой коммунистами, Москва во многом повторила в Румынии, хотя и с существенными отличиями, обусловленными спецификой тамошней ситуации. Специфика была в значительной мере связана с тем, что при разгроме Красной Армией основной группировки немецких и румынских войск, находившейся в районе советско-румынской границы, румынский королевский двор с частью генералитета 23 августа 1944 г. путем верхушечного переворота устранили главу прогитлеровского режима Антонеску и его правительство, объявив о переходе Румынии на сторону Объединенных Наций и повернув румынскую армию против немцев. В результате в Румынии, которую заняли советские войска, сохранилась действовавшая система государственной власти во главе с королем, ее административный аппарат и армия. Правительство, созданное 23 августа, состояло в основном из военных и деятелей, близких ко двору. Компартия Румынии (КПР), с представителями которой дворцовые круги установили контакт еще до переворота и взаимодействовали при его осуществлении, получила в правительстве одно место, но даже это было вынужденной уступкой со стороны властей, обусловлено необходимостью считаться с советским патроном КПР, которая, только что выйдя из подполья, ни численно (едва ли 1000 чел.), ни организационно не представляла собой действенного фактора. Однако уже к концу сентября 1944 г., как только КПР начала развертывание своей организации и деятельности, привлекая к себе тяготевшие влево общественно-политические течения и объединяя их в так называемый Национально-демократический фронт (НДФ), она под советским патронатом инициировала выступления от имени НДФ с нападками на правительство и поддерживавшие его две наиболее влиятельные в Румынии правые партии — национал-царанистскую и национал-либеральную. В рамках этой последовательно нараставшей кампании, в ходе которой КПР и ее левые союзники постепенно расширяли свое представительство в правительственном кабинете, было выдвинуто требование вообще передать власть правительству, целиком сформированному НДФ. А параллельно советская сторона, опираясь на свою решающую роль в союзническом контроле в Румынии, обвиняла румынские власти в неудовлетворительном выполнении соглашения о перемирии и, ссылаясь на выступления НДФ, требовала преодоления «кризиса» путем уступок «демократическим силам». Развязка наступила в конце февраля — начале марта 1945 г., когда Кремль, посчитавший, что после Ялты он приобрел большую свободу рук, предъявил королю ультиматум с требованием замены действовавшего кабинета правительством НДФ. При этом использовалось то обстоятельство, что КПР и блокировавшимся с ней левым силам удалось в тот момент вывести на улицы Бухареста, а также некоторых других городов значительное число своих сторонников. Часть из них при покровительстве советской администрации Союзной контрольной комиссии (СКК) была вооружена, создавая угрозу насильственного захвата власти. Советскими спецслужбами была проведена организационная подготовка поддержки такого захвата, к румынской столице были стянуты крупные формирования войск НКВД. В связи с происшедшими 25 февраля столкновениями сторонников НДФ с румынскими правительственными силами советская сторона с помощью угрозы прямого военного вмешательства парализовала действия властей, призванные противостоять начавшемуся, по сути, перевороту. В итоге король был вынужден 6 марта назначить новое правительство, которое сформировал НДФ и где ведущую роль фактически играли коммунисты³⁸.

В отличие от Румынии, в Венгрии, куда советские войска вступили в конце сентября 1944 г., попытка Хорти, стоявшего во главе режима, разорвать с Германией и заключить перемирие с державами антигитлеровской коалиции окончилась неудачей: немцы, чьи войска находились в стране, 15 октября сместили его и поставили у власти марионеточное правительство Салаши. В итоге значительная часть венгерской армии продолжала вместе с вермахтом сражаться против наступавших советских сил, а другая часть под командованием ряда хортистских генералов отказалась подчиняться немцам и предпочла сдаваться в плен Красной Армии. В этой ситуации 22 декабря Кремль создал под своим контролем временное венгерское правительство на той территории страны, которую уже заняли советские войска (целиком они смогли занять Венгрию лишь в начале апреля 1945 г.). Однако в условиях, когда первоочередной задачей был подрыв режима Салаши и его вооруженных сил и привлечение максимально широких слоев венгерского населения на антигитлеровскую сторону, советское руководство, отдавая себе отчет в чрезвычайной слабости компартии (КПВ), а также учитывая, что соглашение о перемирии с Венгрией еще только предстоит подписывать вместе с западными союзниками, пошло на то, чтобы КПВ во временном правительстве не имела перевеса и была представлена наряду со всеми основными политическими силами, занявшими антинацистские и антисалашистские позиции, вплоть до видных хорти-стов, прежде всего из числа высших военных, сдавшихся Красной Армии, подобно генералу Б. Миклошу, которого поставили во главе правительства. Вместе с тем благодаря советскому воздействию компартия все-таки получила в правительстве позиции более значительные, нежели ее реальное влияние в обществе: вместе с ее тайными сторонниками, выступавшими как деятели других партий, КПВ заняла треть мест в кабинете³⁹.

Третью группу стран составляли Болгария и Чехословакия, где советское воздействие играло первостепенную роль в возникновении «народной демократии», но сочеталось с очень значительным, а то и приближавшимся к почти равному влиянием внутренней общественно-политической ситуации. Компартии в обеих странах, хотя и в разной степени, смогли при крахе нацистского господства выступить в блоке с другими силами Сопротивления как чрезвычайно важный фактор. Коммунисты заняли ведущее место в перевороте 9 сентября 1944 г. и в установленной им новой власти в Болгарии, а также в Словацком национальном восстании (конец лета — осень 1944 г.), которое хотя и было в итоге подавлено немцами, но во многом обусловило при начавшемся затем освобождении Чехословакии серьезные позиции компартии как в обществе, так и в образованном в начале апреля 1945 г. коалиционном правительстве, где она вместе с примыкавшими к ней получила треть постов, в том числе ряд ключевых. Но в то же время именно приход в обе эти страны советских войск и поддержка Москвы в огромной, если не решающей, мере сделали возможным в Болгарии успех переворота и фактически определяющее положение компартии, а в Чехословакии — выдвижение коммунистов на роль главного партнера Бенеша и возглавляемых им сил при формировании правительства⁴⁰.

В историографии давно обсуждаются вопросы: во-первых, стремился ли Кремль изначально к советизации Восточной Европы или лишь к созданию там для СССР зоны безопасности, которая бы состояла из режимов, тяготеющих к Советскому Союзу либо даже просто дружественных ему, но не обязательно коммунистических; во-вторых, проводилась ли тогда советской стороной общая политическая линия в отношении всего восточноевропейского региона или цели Сталина были совершенно дифференцированы по отдельным группам стран в зависимости от того, какое значение он придавал той или иной из групп с. точки зрения интересов Москвы; в-третьих, была ли вообще у Сталина в то время более или менее четкая, продуманная программа, своего рода генеральный план по поводу политического будущего как всей Восточной Европы, так и каждого из расположенных там государств, или же, скорее, имела место импровизация, складывавшаяся на ходу под влиянием того или иного стечения обстоятельств. Как ни парадоксально, в последнее десятилетие, когда история возникновения «народных демократий» и в том числе роли СССР стала исследоваться на основе прежде закрытого материала восточноевропейских и бывших советских архивов, произошло новое оживление подобных дискуссий. Ибо среди архивных источников, ставших теперь доступными, весьма мало либо даже почти нет документов, в которых бы отражалось, как в интересующий нас период происходили определение долгосрочных советских целей в Восточной Европе, анализ возможностей и путей их достижения, выработка соответствующих прогнозов и планов и, наконец, принятие практических решений — на самом высшем советском уровне: Сталиным и его ближайшим окружением либо единолично хозяином Кремля. А отсутствие таких сведений продолжает порождать, а то и усиливать споры о мотивации тех или иных шагов Москвы, различную интерпретацию причин и конечных задач ряда ее действий в данном регионе.

Некоторым работам и дискуссионным выступлениям последних лет (например, М. Леффлера в США, Т. В. Волокитиной и И. И. Орлика в России) присуща тенденция делать выводы о восточноевропейских планах советского руководства в период, который здесь рассматривается, преимущественно (либо даже исключительно) на основе двух категорий источников. Во-первых, это — ставшие недавно известными записки, которые в 1943—1945 гг. готовились в аппарате НКИД СССР, в том числе в специально созданных для этого комиссиях НКИД, и были посвящены прогнозированию европейского и мирового послевоенного порядка и выяснению соответствующих внешнеполитических задач Москвы. Во-вторых, — данные о ряде непубличных высказываний Сталина по поводу Восточной Европы в его тогдашних беседах с различными иностранными деятелями. Однако обе, несомненно, важные группы документов использовались без должного учета особенностей их происхождения, характера, функционального предназначения.

Если говорить об источниках первой из названных категорий, то хотя Леффлер и в значительной мере Волокитина склонны отождествлять их с планами советского руководства⁴¹, на самом деле эти материалы не были таковыми, а представляли собой, наоборот, информационно-аналитические справки и предложения дипломатов и экспертов, предназначенные для рассмотрения в советских верхах. Не исключено, что отдельные составители таких материалов, особенно из числа более высокопоставленных функционеров, могли быть до определенной степени в курсе общих внешнеполитических устремлений на высшем советском уровне и учитывать их в подготавливаемых документах. Но, как свидетельствует тогдашняя практика, более конкретные замыслы Кремля, к тому же рассчитанные на относительно длительную перспективу, почти не выходили за пределы крайне узкого круга самых приближенных к Сталину. Во всяком случае, судя по документам, основная из комиссий НКИД, разрабатывавшая предложения о мировом послевоенном устройстве (комиссия замнаркома М. М. Литвинова), приступая к работе, не имела прямых ориентировок от руководства СССР относительно его непосредственных внешнеполитических намерений⁴². О том, что ее члены далеко не всегда были осведомлены о перспективных замыслах Кремля, свидетельствуют и последующие обсуждения различных вопросов на ее заседаниях⁴³. Вместе с тем в исследованной документации пока сплошь и рядом нет сведений, как реагировало советское руководство на те или иные представляемые материалы, насколько и каким образом учитывало их в своих долгосрочных расчетах, в частности, по поводу Восточной Европы.

Отождествление (как видим, неоправданное) такого рода записок, подававшихся наверх, с планами советского руководства одновременно сопровождается, особенно рельефно у Леффлера, выводом о том, что, поскольку в этих материалах необходимость превращения восточноевропейских стран в сферу советского контроля рассматривалась под углом зрения обеспечения безопасности СССР, а о перспективах внутреннего развития указанных стран там говорилось почти вскользь, с употреблением общих формулировок о демократии и без упоминаний о возможной коммунистической власти, стало быть, вы само стремление к контролю над Восточной Европой базировалось тогда лишь на геополитической концепции безопасности, без намерения советизации данного региона⁴⁴. Подобное умозаклю--чение совершенно не учитывает, что материалы, о которых идет речь, по своему функциональному предназначению должны были в основном служить выработке позиции при переговорах с западными союзниками об организации послевоенного международного порядка, о распределении влияния и контроля между державами «большой тройки», решении территориальных проблем, об обращении с побежденными государствами и т. п. Естественно, под углом зрения таких, главным образом геополитических проблем и фигурировали в данных материалах страны Восточной Европы, а о будущем внутреннем устройстве этих стран там либо почти, либо совсем не говорилось. Последнее было во многом обусловлено и ведомственной принадлежностью указанной группы источников, ибо советские усилия, касавшиеся перспектив социально-политического развития восточноевропейских государств, шли, как правило, по крайней мере до осени 1944 г., вообще не по линии НКИД. В свою очередь, обратным следствием подобного положения оказывалось то, что даже такие наиболее высокопоставленные составители записок, как, например, замнаркома Майский, автор представленных советскому руководству в январе 1944 г. самых всеохватывающих предложений о желательном мировом послевоенном порядке, отчасти затрагивавших и вопросы будущего Восточной Европы⁴⁵, могли быть не в курсе тех или иных решений по поводу политики СССР в этом регионе, которые тогда уже принимались и затем осуществлялись Кремлем⁴⁶.

Что же касается документов второй из упомянутых категорий, при их использовании в тех же работах заметна неправомерная склонность трактовать те или иные слова Сталина в разговорах с различными иностранными собеседниками как непосредственное выражение советских намерений, без учета и анализа того, кому именно, при каких обстоятельствах и для чего это говорилось. Например, исходя из данных, согласно которым в 1944 г. Сталин сказал Миколайчику, что коммунистическая система не подходит для Польши, а через несколько месяцев, весной 1945 г. при встрече с Тито высказывался, наоборот, в том смысле, что всюду на восточноевропейской территории, занятой советскими войсками, стремление Кремля состоит в установлении этой системы, Леффлер сделал вывод, будто противоречие между двумя заявлениями обусловлено тем, что у руководителя СССР в то время вообще еще не было определенной цели по поводу будущего общественного строя в Восточной Европе⁴⁷. Но прибегая к подобному сопоставлению, Леффлер совершенно не учел поистине огромной разницы в том, с кем беседовал Сталин в каждом из упомянутых случаев: Тито был тогда его ближайшим коммунистическим союзником, с которым кремлевский хозяин мог быть более откровенен по поводу стремления к советизации Восточной Европы, а Миколайчик — политическим противником, в отношении которого вся советская тактика строилась на обмане. В свою очередь, Орлик, ссылаясь на сделанные в беседе 28 апреля 1944 г. с левоориентированным польским католическим священником из США С. Орлеманьским заявления Сталина, что советская сторона не намерена вмешиваться в то, какие порядки будут установлены в Польше, а лишь хочет, чтобы там было правительство, которое «понимало бы и ценило хорошие отношения» с СССР, утверждал, что в этих словах было «выражено отношение Москвы к будущему польскому государству»⁴⁸. Но подобный вывод построен на полном игнорировании того, что Орлеманьский отнюдь не принадлежал к людям, с которыми Сталин мог бы всерьез делиться своими внешнеполитическими планами, а был просто очередной фигурой, которую Кремль старался использовать в пропагандистско-тактических целях. И показательно, что сказанное Сталиным полностью противоречило как предпринимавшимся тогда же тайным советским усилиям по созданию ПКНО, так и тому, что вся советская политика в Польше вслед за вступлением туда Красной Армии была направлена именно на установление определенного общественно-политического порядка⁴⁹.

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 267; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!