Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г. 13 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 81Следующая ⇒

«Сталинский натиск на Запад» в ходе мировой войны стал, по мнению Р. Раака, автора одноименной книги, посвященной проблеме происхождения холодной войны, центральным явлением новейшего времени. С ним автор связывает причины и Второй мировой, и холодной войны. Аргументируя такую постановку вопроса, историк подчеркивает, во-первых, ту определяющую роль, какую сыграла в судьбах народов и cтран Европы сталинская политика опоры на военную силу для достижения советских внешнеполитических целей; во-вторых, критически важное значение восточноевропейского региона, ставшего объектом советской экспансии с началом мировой войны, региона, где более всего проявились противоречия между СССР и его западными союзниками и где взошли первые всходы (послевоенной — в отличие от довоенной) холодной войны. Тесную взаимосвязь между Второй мировой и холодной войнами автор прослеживает в словах и делах Сталина в 1938—1945 гг., который ярко персонифицирует собой многие события того времени.

Публикация на английском языке воспоминаний П. Судоплато-ва, одного из руководителей советской разведки, занимавшейся тайными операциями за рубежом, произвела фурор фактами глубокого проникновения советских агентов в атомные секреты Запада. Намного больший интерес представляет русское издание книги под названием «Разведка и Кремль», раскрывающей самые скрытые, самые темные стороны советской разведывательной службы, без непосредственного участия которой, как оказалось, не обходилось решение многих вопросов государственной важности. Достаточно сказать, что кpyг высокопоставленных лиц, от которых Судоплатов получал тайные задания, включал Сталина, Берия, Молотова. Не случайно автор назвал себя «нежелательным свидетелем» замыслов и дел обитателей Кремля⁷¹.

В особой главе, посвященной холодной войне, автор фактически опровергает распространенную версию ее начала, часто связываемого с речью Черчилля в Фултоне. Для советских спецслужб, пишет он, «конфронтация с западными союзниками началась сразу же, как только Красная Армия вступила на территорию стран Восточной Европы». В другом случае он буднично замечает, что советские активные разведывательные операции в Западной Европе «совпали» с началом холодной войны⁷². Как резюмирует по такому же поводу историк Раак, холодная война двигалась на Запад вместе с продвижением Красной Армии и частей НКВД⁷³.

Борьба против Запада, давний и постоянный фактор советской внешней политики, разгорелась с невиданной силой. Место Великобритании в качестве основной политико-дипломатической и пропагандистской мишени заняли США, а определение «англо-американский империализм» сменилось на «американский империализм». Произошел переход к силовому противоборству с США, которые обвинялись в провозглашении нового, откровенно экспансионистского курса с целью установления своего мирового господствa. Ан-тиамериканизм стал лейтмотивом советской пропаганды как внутри, так и вне Советского Союза⁷⁴. Так противостояние двух систем при-няло конкретную форму острого соперничества СССР — США, ко-торое лишь обострилось с началом гонки ракетно-ядерного воору-жения. Однако, как показал исход холодной войны, «догнать и пe-регнать» США, занявшие в структуре западной демократии ведущее положение, так и не удалось

Со знанием дела Судоплатов утверждает, что когда началась хо-лодная война, Сталин «твердо» проводил линию на конфронтацию с США⁷⁵. Протоколы заседаний Политбюро подтверждают, что тон яростному антиамериканизму задавал сам Сталин, а его ближайшее окружение — Молотов, Жданов, Маленков, Берия, Суслов — активно демонстрировало свои антизападные чувства. Oнакале страстей, вызванных холодной войной, свидетельствует тот факт, что сам Сталин решился публично ответить на произнесенную в марте 1946 г. речь Черчилля в Фултоне, в которой тот говорил о «железном занавесе», опустившемся на Европейский континент от Штеттина на севере до Триеста на юге. Тень тирании, продолжил Черчилль, пала на Европу: «Никто не знает, что Советская Россия и ее международная организация намереваются сделать в ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям»⁷⁶. Раздражение Сталина было столь велико, что он не остановился перед сравнением Черчилля с Гитлером, обвинением Черчилля в расизме, в стремлении организовать против СССР новый поход «14 государств» и т. п.⁷⁷ Естественно, последовала команда в «инстанции» об ужесточении советской позиции по всем вопросам отношений с Западом, включая пропаганду⁷⁸.

Черчилль в долгу не остался. Его весьма откровенные публичные высказывания насчет большевизма, судя по архивному фонду Мо-лотова, изучались в Кремле с пристрастием. Так, в январе 1949 г., выступая в английском парламенте, Черчилль выражал уверенность в том, что «настанет день, когда будет несомненно признано... всем цивилизованным миром, что удушение большевизма в зародыше было бы несказанным благословением для человечества». Спустя два месяца в речи в Бостоне (США) он говорил: «Неспособность задушить большевизм в колыбели с помощью того или иного средства и вовлечь обессиленную тогда Россию в общую демократическую систему теперь лежит на нас тяжелым бременем... Но мы не должны отчаиваться»⁷⁹.

В своих антизападных планах Сталин и Молотов были не прочь попытаться вновь разыграть германскую карту в геополитической игре на континенте. Как и в 1920—1930-е гг., они хотели бы сделать ставку на Германию в противовес другим странам Запада. Правда, публично это, естественно, отрицалось как «отход Советского Союза от его коренных национальных интересов» (Сталин)⁸⁰. О непреходящих советских намерениях использовать Германию для расширения своего господства над Европой можно судить по той оценке, которую дал Сталин образованию в октябре 1949 г. Германской Демократической Республики, — как поворотного пункта в истории Европы. В свое время Молотов аналогично оценил советско-германский договор о ненападении 1939 г. — как поворотный пункт в истории Европы, да и не только Европы⁸¹.

Конечно, были и попытки сохранить, особенно в 1945—1946 гг., видимость продолжающегося сотрудничества с Западом. Союзникам по войне удались некоторые согласованные решения, например, мирные договоры с восточноевропейскими странами — сателлитами Германии, в чем был больше заинтересован Советский Союз. Хотя, признается в официозной «Истории внешней политики СССР», подготовка мирных договоров «проходила в условиях напряженной дипломатической борьбы по вопросам, определявшим будущее судьбы значительной части Европы»⁸².

Анализируя международные события между двумя сессиями Совета министров иностранных дел, Лондонской (сентябрь—октябрь 1945 г.) и Московской (декабрь 1945 г.), Сталин придавал решающее значение тому, что он назвал советской политикой «стойкости и выдержки». Благодаря этой политике, писал он накануне московской сессии, «мы выиграли борьбу по вопросам, обсуждавшемся в Лондоне». Выиграли, так как США и Англия отступили, и предстоявшая московская сессия пройдет «без привлечения Китая по европейским вопросам и без привлечения Франции по балканским вопросам». Как советский выигрыш Сталин оценивал результаты парламентских выборов в Болгарии и Югославии, на которых победили коммунисты. Очевидно, подытоживал свой анализ Сталин в письме Молотову из Сочи, где он находился на отдыхе, «что, имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться. Чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки»⁸³.

Преследуя собственные имперские интересы, СССР так и не заключил мирный договор ни с Германией (его де-юре заменили хель-синские договоренности 1975 г.), ни с Японией (вопрос так и остался открытым).

Но вернемся к хрущевскому откровению насчет советского наме-рения «прийти в Париж», воспользовавшись войной. В данной свя-зи любопытно проанализировать заявление, с которым выступил

много лет спустя, летом 1983 г., А. А. Громыко, в то время член Политбюро ЦК КПСС, первый заместитель главы правительства и долголетний министр иностранных дел. Публично, с высокой трибуны Верховного Совета СССР, говорилось о том, что «когда фашистская Германия уже была повержена», Советский Союз «мог» пo-вернуть «могучий вал советских армий» против своих же союзников, продолжив наступление в западном направлении. Мог, если бы не его верность «союзническим обязательствам»⁸⁴.

Отметим, что официальное заявление Громыко о том, что окончании мировой войны сталинское руководство так или иначе не исключало новой войны, на этот раз с западными странами, — сви-детельство непосредственного участника событий, посла СССР в США в 1943—1946 гг., входившего в советскую делегацию на кон-ференциях в верхах в годы войны, свидетельство человека, пользовавшегося доверием Сталина и Молотова (о чем Громыко не без гордости писал в воспоминаниях).

Некоторые обстоятельства и факты, ставшие известными в последние годы, дополняют и развивают сенсационное заявление Громыко. Выясняется, что планы «освобождения Европы» от капиталистического гнета действительно вынашивались в самых высоких советских кругах. Стало известно о беседе Генерального секретаря Французской компартии М. Тореза со Сталиным, состоявшейся после освобождения Франции. В ответ на сообщение о требовании генерала Ш. де Голля, чтобы участники французского Сопротивления сдали оружие, было сказано: «Прячьте оружие. Возможно, вы нам еще поможете». В. Бережков, в прошлом один из переводчиков Сталина, делится своими догадками: готовился ли Сталин к возможной агрессии со стороны США, желая иметь в тылу противника движение Сопротивления, «или действительно у него была мысль двинуться до Атлантики?»⁸⁵.

Напрашивается и сопоставление заявления Громыко с известным фактом о том, что в мае 1945 г. Черчилль распорядился оставить кое-какие части разгромленной немецкой армии наготове, чуть ли не под ружьем —- «на всякий случай». Молотов распоряжение Черчилля прокомментировал так: «Боялись, что мы пойдем дальше...»⁸⁶ Рассекреченные недавно английские архивные документы подтверждают, что в апреле—мае 1945 г, правительство Черчилля действительно вело подготовку к войне против Советского Союза. Один из двух планов — наступательный, под названием «Немыслимое» (от 22 мая 1945 г.), второй, составленный вскоре, — касался исключительно обороны Британских островов. Комментарий автора публикации: «Из одной крайности бросились в другую»⁸⁷, верно отражает панические настроения в верхах на Западе.

Любопытны и некоторые свидетельства Молотова из его бесед с Чуевым. На вопрос, правда ли, что маршал Жуков предлагал не останавливаться на Берлине, а идти дальше, ответил, что он «такого» не помнит. Зато помнил, что были «мысли» о том, что «Аляску неплохо бы вернуть», но, добавил Молотов, «еще время не пришло таким задачам». Еще в одном месте бесед он одобрительно отзывается о словах Сталина, будто бы сказанных послу США в СССР А. Гарриману при распределении зон между союзниками в Берлине: «Царь Александр дошел до Парижа»⁸⁸. Мол, немецкая столица не была пределом советских возможностей.

Косвенное подтверждение всему этому содержится в рассекреченном в 1989 г. «Оперативном плане действий Группы советских оккупационных войск в Германии», датированном 5 ноября 1946 г. Цель публикации заключалась в опровержении подозрений Запада в том, что «мы будто бы сразу после войны составили обширные планы завоевания Европы и даже нападения на США». Автор комментариев к публикации пишет, что все обстояло наоборот: «Сразу после второй мировой войны главной целью военной доктрины США было уничтожение мировой системы социализма и утверждение гегемонизма США»⁸⁹. Как бы то ни было, глубокий разлад между союзниками налицо.

Однако приостановить «могучий вал Советской армии» на уже достигнутых рубежах в Европе следовало хотя бы по той причине, что все еще предстояло предъявить сталинский «особый счет к Японии». В «Обращении к народу», выпущенном 2 сентября 1945 г. после разгрома дальневосточного союзника нацизма — милитаристской Японии, Сталин говорил о наступлении долгожданного дня: «Сорок лет ждали мы, люди старшего поколения, этого дня» — ликвидации «черного пятна», легшего «на нашу страну» в результате поражения в русско-японской войне 1904—1905 гг.⁹⁰ Не прочь был Сталин оккупировать и часть «собственно японской территории», чтобы, писал он Трумэну 16 августа 1945 г., возместить тот моральный ущерб, который был нанесен русскому общественному мнению оккупацией японцами в 1919—1921 гг. «всего советского Дальнего Востока»⁹¹. Но встретил решительный отказ.

Другим сдерживающим мотивом, помимо стремления рассчитаться с Японией за давнее поражение, была неожиданно возникшая атомная проблема. Об испытании атомной бомбы стало известно на Потсдамской конференции в июле 1945 г., а вскоре она нашла боевое применение против Японии. Правда, вначале Сталин, по-видимому, недооценивал значение нового страшного оружия массового поражения. В сентябре 1946 г. он публично говорил о том, что не считает атомную бомбу «такой серьезной силой», какой склонны ее считать некоторые политические деятели. По его словам, атомные бомбы «предназначены для устрашения слабонервных» и они не могут решить судьбу войны — «для этого недостаточно атомных бомб»⁹². В январе 1949 г. Молотов высказывался примерно в том же смысле, заявив, что «у них (Запада. — Д. Н.) нет сейчас столько пороха, чтобы напасть на Советский Союз»⁹³. Из этих высказываний следует, что поначалу американская атомная монополия не воспринималась советским руководством настолько серьезно, чтобы отнести появление атомного оружия к непосредственным причинам послевоенной холодной войны.

В Европе, остававшейся эпицентром событий холодной войны, Советский Союз, несмотря на окончание войны, сохранял большие силы. Его курс на запугивание Запада советской военной мощью был одной из главных причин возраставшей международной напряженности. О степени этой напряженности можно судить по пропагандистской сxватке, развернувшейся на очередной, 3-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Париже (сентябрь—октябрь 1948 г.). Заметным явлением на сессии стало выступление 28 сентября главы делегации Бельгии, ее премьер-министра П. Спаака⁹⁴, обратившегося к советской делегации со словами: «Империя Советского Союза простирается от Дальнего Востока до Балтийского моря и от Черного до Средиземного моря. Власть его ощущается теперь даже на берегах Рейна <...>, и Советский Союз спрашивает, чего опасается другая стoрона! <...> Дело в том, что внешняя политика Советского Союза теперь более честолюбивая и смелая, чем политика самих царей»⁹⁵. Напомнив о «Четырех свободах» Рузвельта, Спаак потребовал, чтобы советские руководители освободили людей на Западе от чувства страха, которое они испытывают перед военной мощью СССР,

Современники на Западе сравнивали выступление Спаака по силе эмоционального воздействия на общественность с речью Черчилля в Фултоне. Позднее, во время визита в СССР с бельгийской правительственной делегацией, Спаак вернулся к тому, что он назвал «важным вопросом». «Начиная с 1948—1949 гг.», заявил он советским руководителям, западные страны «жили под впечатлением страха», считая, что они находятся под угрозой со стороны Советского Союза. По его словам, «этот страх лежал в основе создания НАТО и Западного блока»⁹⁷.

Однако тщетно было бы по тогдашней советской прессе найти что-либо дополнительно о содержательной части выступления Спаака. Но о том, что оно задело советскую делегацию на сессии за живое, можно судить по ответной речи главы делегации А. Я. Вышинского, которая пестрела выражениями: «...Никаких фактов. Одна риторика, одна истерия по поводу какого-то страха». Красноречие Спаака обращено «на совершенно посторонние и никчемные речи», полна «враждебных Советскому Союзу, совершенно нелепых и необоснованных положений»⁹⁸.

Некоторое Представление о том, насколько в Москве были недовольны выступлением Спаака, дают сообщения, поступавшие от посольства СССР в Бельгии (советский посол в этой стране входил в состав делегации Советского Союза на сессии Генеральной Ассамблеи ООН). В однoм из них о речи Спаака говорилось, что по своей антисоветской направленности она «превосходила все предшествующие его выступления»⁹⁹. В отчете посольства за 1948 г. предлагались средства давления на Бельгию «на случай, если бы [они] понадобились при известных условиях», с предъявлением «серьезных претензий (в общей или ультимативной форме)»: требования прекращения поставок урановой руды в США, выхода Бельгии из Западного и Атлантического союзов, полной и немедленной репатриации в СССР всех перемещенных лиц из числа советских граждан, запрещения всех эмигрантских антисоветских комитетов «с выдачей нам военных преступников, в них засевших», запрещения органов белогвардейской пропаганды, прекращения бельгийской опеки над Руанда-Урунди¹⁰⁰.

Были и веские внутриполитические причины, объясняющие заинтересованность властей в нагнетании холодной войны. Срочно требовалось освежить явно потускневший за годы мировой войны образ врага в лице западных стран, переломить массовую политическую психологию доброжелательности к союзникам, сформировавшуюся в условиях борьбы с фашизмом.

Судя по публичным высказываниям кремлевских руководителей, они опасались, что советские люди в солдатских шинелях, познакомившиеся с порядками и культурой на Западе, вернутся домой с желанием установить такие же порядки дома¹⁰'. «Нужно было убирать тех солдат, тех вольнодумцев, которые своими глазами увидели, что побежденные живут не в пример лучше победителей, что там, при капитализме, жизнь идет гораздо здоровей и богаче... Вот и стал товарищ Сталин губить тех, кто ему шкуру спас», — вспоминал ветеран войны писатель В. П. Астафьев, говоря о причинах послевоенных массовых репрессий¹⁰². Опасения, что доверие народных масс к властям не столь велико, как им бы хотелось, были не напрасны. Например, в ходе кампании по выборам в Верховный Совет СССР в конце 1945 — начале 1946 г., «компетентные органы» сообщали с мест «об антисоветских и хулиганских проявлениях», выражавшихся в разбрасывании листовок и распространении частушек антисоветского содержания. Арестованный инвалид войны И. Ф. Туленков призывал избирателей быть осторожными в выборах кандидатов в депутаты, «а то выберем такое правительство, которое снова навяжет нам войну»¹⁰³.

Наибольшие опасения вызывала советская интеллигенция, морально и политически активизировавшаяся в условиях антифашистской борьбы. Постановлениями ЦК ВКП(б) от августа 1946 г. с критикой «идеологических ошибок» в работе журналов «Звезда» и «Ленинград» и репертуара драматических театров высшее партийно-государственное руководство положило начало многолетним гонениям на творческую интеллигенцию, представители которой обвинялись в проявлении «раболепия и низкопоклонства перед иностранщиной», даже в «политической неблагонадежности». За ними последовали другие партийные постановления по так называемым «идеологическим вопросам», на самом деле отразившие сталинский антиинтеллектуализм послевоенных лет. Последствия идейно-политических кампаний тех лет, с их неизменно безумными масштабами, до сих пор сказываются на выборе той части современного коммунистического электората, чье сознание формировалось в годы борьбы против «заговорщиков» из Еврейского антифашистского комитета, «безродных космополитов», «врачей-убийц».

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 304; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!