Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г. 12 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 12 из 81Следующая ⇒

Поскольку во Второй мировой войне сталинское руководство преследовало далеко идущие антикапиталистические цели (отнюдь не совпадавшие с национально-государственными интересами страны), последующий разрыв союзнических отношений с Западом был неизбежен. Чем ближе был конец войны, тем явственнее проявлялось стремление сталинского руководства к действиям, не учитывающим ни ранее согласованные межсоюзнические решения, ни интересы западных партнеров по коалиции.

Президент США Рузвельт, в свое время проявивший инициативу в деле установления дипломатических отношений с СССР, незадолго до смерти (он скончался в апреле 1945 г.) говорил в приватной беседе: «Мы не можем вести дела со Сталиным. Он нарушил все до единого обещания, которые дал в Ялте (в частности договоренность о проведении свободных выборов в Восточной Европе. — Д. Н.)»³⁶. Г. Трумэн, новый хозяин Белого дома, вскоре пришел к тому же выводу. В начале января 1946 г. он предписывал государственному секретарю Дж. Бирнсу такую линию поведения в переговорах с Советским Союзом: «У меня нет никаких сомнений в том, что Россия намеревается вторгнуться в Турцию и захватить проливы, ведущие из Черного моря в Средиземное. До тех пор, пока Россия не встретит твердого отпора в делах и словах, еще одна война будет назревать. Единственный язык, который они [русские] понимают — «сколько у вас дивизий»? Я не думаю, что мы должны и впредь играть в компромиссы»³⁷. и уже в следующем году была провозглашена «доктрина Трумэна», в которой США призвали все страны мира «сделать выбор между исключающими друг друга путями жизни»³⁸. Хорошо, что «вовремя отступили» в своих территориальных требованиях к Турции, вспоминал Молотов: «А так бы это привело к совместной против нас агрессии»³⁹.

Дж. Гэддис пишет o завершающем этапе Второй мировой войны, что уже тогда не оставалось сомнений в нежелании Советского Союза сотрудничать с Западом для поддержания баланса сил в послевоенном мире. СССР, продолжает он, стремился к максимальному расширению своего влияния и даже, «если позволят обстоятельства, готов был пойти на риск войны, чтобы добиться этого»⁴⁰. В свою очередь, В. И. Дашичев подчеркивает, что в послевоенной советской внешней политике «на передний план вышло распространение социализма сталинского типа повсюду, где только возможно». В таком случае, каким был Советский Союз для другой стороны? Державой, «чье руководство стремится военным путем ликвидировать буржуазные демократии и установить коммунистический строй советского типа во всем мире»⁴¹. Своим преемникам Сталин оставил, писал М. Я. Гефтер, «неуходящие замыслы и средства, способные решающим образом влиять на ход мировых дел»⁴². Понятно, что стремление Советского Союза «контролировать и подчинять других» и «решающим образом влиять на ход мировых дел» наталкивалось на самое активное противодействие.

Трудно оспаривать, что самодовлеющая цель советского руководства состояла в том, чтобы, используя всевозможные средства, добиться решающего воздействия на развитие в послевоенном мире. Публичные заявления представителей высшей партийно-государственной номенклатуры в эти годы определенно указывают на эту глобальную цель.

Известно, что Сталин придавал абсолютное значение фактору силы в международных отношениях. Именно как отражение политики подготовки к возможной войне восприняли за рубежом его заявление в феврале 1946 г. о советских планах наращивания (втрое) промышленного потенциала страны во избежание «всяких случайностей»⁴³. Через месяц в получившей широкую огласку речи в Фулто-не (США) Черчилль, оговорившись, что не верит в то, что Советская Россия хочет войны, добавил: «Чего она хочет, так это плодов войны и безграничного распространения своей мощи и доктрин»⁴⁴.

Г Холодная война стала естественным продолжением Второй мировой войны для тех, кто с самого начала считал мировую войну еще одной, после «похода 14 государств», попыткой сокрушить советский социализм. На этот счет имеются документальные свидетельства исторической значимости, принадлежащие самым высокопоставленным деятелям сталинского времени. И, что следует подчеркнуть, высказывания таких, в общем, не схожих деятелей, как М. М. Литвинов, В. М. Молотов, Н. С. Хрущев. Хотя все трое принадлежали к высшему руководству страны, к ним нельзя подходить с одной и той же меркой. Тем больший вес приобретает то, что все они едины в том, что привело к холодной войне между недавними союзниками.

Лишь после кончины Литвинова американский корреспондент решился обнародовать интервью с ним, взятое в Москве летом 1946 г. На вопрос, почему Восток и Запад не могут жить в мире, Литвинов ответил: «С моей точки зрения, глубинная причина этого кроится в господствующей в нашей стране идеологической концепции, согласно которой конфликт коммунистического мира с капиталистическим неизбежен»⁴⁵. (Встреча с корреспондентом прослушивалась, и Сталин с Молотовым получили полную запись интервью⁴⁶.)

Можно сказать, что Литвинов был своего рода «белой вороной» в советском руководстве, хотя и возглавлял в довоенные годы НКИД СССР. Он никогда не внушал доверия ни Сталину, ни его правой руке в вопросах внешней политики Молотову. Из недавних архивных публикаций мы узнаем, что Сталин еще в 1920-е годы считал Литвинова проводником фракционной линии в НКИД СССР, называя его «оппортунистом» (наряду с Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым), обвиняя в неправильной оценке международной обстановки и излишней доверчивости к западным деятелям-«мерзавцам»⁴⁷. Литвинов был смещен со своего поста в мая 1939 г. из-за его несогласия с партийным курсом на сближение с нацистской Германией.

Молотов развил сталинскую характеристику НКИД при Литвинове, якобы ставшего «убежищем для оппозиции и для всякого рода сомнительных, полупартийных элементов»⁴⁸. Не менее резкие оценки его деятельности дал Молотов в «беседах» с писателем Ф. Чуе-вым, завершив их заявлением, что Литвинов «был совершенно враждебным нам» и потому «заслуживал высшую меру наказания со стороны пролетариата» и лишь «только случайно жив остался»⁴⁹.

Будучи послом СССР в США в 1941—1943 гг., Литвинов находился «под колпаком» советского резидента. В донесениях резидента в Москву о настроениях Литвинова сообщалось, что он был и остался противником советско-германского договора о ненападении 1939 г.⁵⁰ В другом сообщении говорилось о том, что Литвинов расценивает смещение И. М. Майского с поста советского посла в Лондоне в 1943 г. как сигнал к ухудшению отношений с союзниками и как предрешение его собственной судьбы⁵¹. Содержание книги воспоминаний Литвинова «Notes for a Journal» («Записки для дневника»), сигнальный экземпляр которой был добыт советской резиден-турой в Лондоне в июле 1955 г., еще до выпуска тиража книги, КГБ СССР расценило как «антисоветское»⁵².

Допустим, оценка Литвиновым, этим, по выражению У. Таубме- . на, «первым крупным диссидентом послевоенного времени»⁵³, особой ответственности Советского Союза за возникновение холодной войны грешит преувеличением. Но чем объяснить то, что с Литвиновым в этом принципиальнейшем вопросе согласен, причем без каких-либо оговорок, его идейно-политический противник Молотов?

Вот как последний откровенничал с Чуевым относительно подлинных причин холодной войны. «Ну что такое холодная война? — задавался вопросом Молотов в ноябре 1974 г. и сам же отвечал на него: — Обостренные отношения. Все это просто от них (стран Запада. — Д. Н.) зависит или потому, что мы наступали. Они, конечно, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что завоевано. Из части Германии сделать свою социалистическую Германию, а Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия — они тоже были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядки. Вот холодная война»⁵⁴.

Тема противостояния СССР и стран Запада — излюбленная в беседах Молотова, записанных в 1969—1986 гг. на магнитную ленту. Поражает в этих беседах вызывающая откровенность, с которой Молотов, демонстрируя прежний, с довоенных времен, сталинский подход, пространно говорит о своей враждебности к Западу. Не потерял он и свой большевистский настрой сокрушителя старого мира. Незадолго до своей смерти Молотов говорил об особой склонности русских людей к «размаху» в делах, к драке «по-настоящему», а отсюда: «социализм — так в мировом масштабе... Особая миссия»⁵⁵.

Молотов решительно отвергал принцип мирного сосуществования двух систем. Перспектива развития мира, по Молотову, «может быть только одна, если идти вперед, — только на международную революцию, ничего другого нет более благонадежного» ⁵⁶.

Откровения Молотова представляют интерес и в том отношении, что они, и об этом можно говорить с полным основанием, отражали представления самого Сталина. В беседах Молотов не раз говорил о своем несогласии со Сталиным по второстепенным вопросам. Но нигде он не упоминал о расхождениях принципиальных. Наоборот, чаще всего подчеркивал, что они действовали заодно со Сталиным, входя в так называемую «руководящую группу» внутри Политбюро. (Практика, сохранявшаяся с ленинских времен и позже узаконенная постановлением Политбюро⁵⁷.)

Молотов, судя по его многочисленным высказываниям, уступал в идеологической непримиримости разве что одному Сталину. Постоянная и все усиливающаяся борьба с капитализмом — из тех коммунистических принципов, которыми нельзя было поступиться. В беседах рассказывается об острой четырехчасовой полемике Молотова с его современным оппонентом. Потом «оппонент» делился впечатлением: «Да, этим ребятам пальца в рот не клади — отхватят! Какой же был Сталин, если у него был такой Молотов...»⁵⁸.

Откровения Молотова вполне соответствовали его представлениям о целях и методах советской дипломатии. Дважды возглавляя внешнеполитическое ведомство СССР (в 1939—1949 и 1953—1956 гг.), свою задачу он, как и Сталин, видел в том, чтобы «как можно больше расширить пределы нашего Отечества»⁵⁹. Стоит вновь напомнить, что Советский Союз был единственным государством в стане победителей в войне, который в ее итоге прирастил свою территорию. He скрывал Молотов и того, что сталинское руководство нисколько не доверяло западным союзникам по Второй мировой войне: «Они настороже в отношении нас, а мы в их отношении еще более...»⁶⁰Зарубежные авторы давно пришли к выводу о том, что советские лидеры, не считавшиеся ни с какими нормами международного права, рассматривали правительства капиталистических стран как изначально враждебные Советскому Союзу⁶¹.

Хрущев, преемник Сталина в качестве главы партии (а затем и государства), полностью согласен с Молотовым в наличии самой тесной связи между советскими целями во Второй мировой войне, с одной стороны, и холодной войной — с другой. Об этом Хрущев более чем откровенно говорил на советско-бельгийских переговорах в Москве в октябре—ноябре 1956 г.⁶²

При обсуждении международных проблем советский руководитель «очень поразил» П. Спаака, одного из лидеров Социалистической партии Бельгии, неоднократно возглавлявшего ее правительство (впервые еще до Второй мировой войны), тем, что в своем пространном выступлении придал «большое значение» взаимоотношениям СССР с западными странами накануне и в период мировой войны. Несколько раз возвращаясь к вопросу об ответственности за мировую войну, он настаивал на том, что война была развязана «лишь потому», что английские консерваторы и французские реакционеры не могли примириться с существованием социалистического Советского Союза, намереваясь «уничтожить его за счет сил германского фашизма»⁶³.

И много лет спустя советские руководители оставались в плену представлений о капиталистическом Западе, заданных сталинским «Кратким курсом истории ВКП(б)». Западные страны оказывались виноватыми и тогда, когда «помешали» предотвратить войну; и тогда, когда после ее начала не оказали (вопреки ожиданиям в Москве) должного, т. е. продолжительного, сопротивления Германии; наконец, и тогда, когда затягивали открытие второго фронта в расчете на максимальное ослабление СССР — «чтобы мы потеряли свое значение великого государства и подчинились диктату Англии и Амepики»⁶⁴.

[Западные державы открыли в конце концов второй фронт, говорил Хрущев, потому, что «боялись, что наши войска придут в Париж и это создаст для них еще большие политические трудности. Мы не отрицаем, мы действительно разгромили бы немцев и пришли в Париж». Еще раз возвращаясь к «ситуации» послевоенного 1945 г., он заявил, обращаясь к Спааку: «Я не хочу вам доказывать, что мы, в нашем понимании, не хотели победы рабочего класса Франции и других западноевропейских стран. Я откровенен с вами. Мы этого хотели. Мы и сегодня этого хотим. Другой вопрос — какими средствами и путями...»⁶⁵.

В свете сказанного понятно, в чем Хрущев видел «корень» послевоенной международной напряженности. Все дело в том, говорил он, что Советский Союз и страны Запада стояли «на разных политических и социально-политических позициях». Советский Союз стоял «за развитие и укрепление социализма» в странах Восточной Европы, как и «за завоевание» власти рабочим классом там, где еще господствует капитализм. Конечно, заключил Хрущев, руководите-ли капиталистических стран борются не только против своих рабочих, «они борются и против нас... Они правильно рассматривают нас (мы за это не обижаемся) как рассадник социалистической заразы во всем мире. Отсюда и напряженность»⁶⁶.

В своих «Воспоминаниях» Хрущев подтвердил классовую точку зрения на причины холодной войны, считая «нормальным», когда обе стороны ведут друг против друга «подрывную политику». Такая политика взаимной враждебности, объяснял он, «вызывается классовым антагонизмом». И подчеркивает: «Мы тоже не отказываемся от идеологического противостояния со всеми сопутствующими ему мероприятиями, однако за исключением ведущих к катастрофе»⁶⁷.

Обращает на себя внимание, что все три приведенные выше оценки структурных противоречий периода холодной войны исходят из постулата идейно-политической несовместимости противостоящих друг другу сторон. У Литвинова — это основополагающая коммунистическая идея непримиримого антагонизма двух систем, у Молото-ва — откровенная ставка на развитие мирового революционного процесса, у Хрущева — «нормальность» противостояния тех же двух систем, несколько скорректированная осознанием реалий атомного века. Однако нельзя не отметить, что впервые провозглашенная на XX съезде КПСС (1956 г.) возможность предотвращения мировой войны имела сугубо теоретический характер.

Противостояние коммунистической и либерально-демократической идеологий, отступившее на задний план в годы войны, продолжилось по ее окончании в открытой форме. Сталинское руководство, оценивая победу над фашизмом под классовым углом зрения, предполагало развивать наступление на позиции капитализма.

Когда закончилась победоносная для СССР война, вспоминал Д. Т. Шепилов, в 1948—1949 гг. возглавлявший Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (направлявший всю идеологическую деятельность компартии), становилось «яснее и яснее», что не все в области идеологии «соответствует победоносной эпохе и славе» Советского Союза⁶⁸. «Наступила такая историческая полоса, когда стало необходимо изгнать капитализм из его последнего убежища — из области идеологических отношений», — будет сказано позже в официальной истории партии⁶⁹. Считалось, что во всех остальных областях советской жизни капитализм уже побежден. Характерные для тоталитарного общества максимы идеологии задавал, разумеется, сам Сталин, никому не уступавший верховенство партийного теоретика. Какие идеологические установки исходили от него — нетрудно догадаться, если вспомнить, что в приписываемом (вполне оправданно) Сталину «Кратком курсе истории ВКП(б)» изложение событий подчинено истории идей. Идеология была самым эффективным оружием большевиков. Сталкиваясь с той или иной проблемой, советские руководители, как правило, прибегали к ее помощи, полагаясь всецело на магическую силу удачно выбранной идейно-политической формулы.

Одной из них, ставшей лейтмотивом всей истории СССР, явилась формула постоянного обострения идеологической борьбы между двумя системами. В черновых записях Молотова, готовившегося к докладу по случаю 30-летия Октябрьской революции, содержится запись, в которой идеологическая борьба названа «условием» дальнейшего продвижения социализма вперед в таких разных областях, как сельское хозяйство, культура и укрепление мира⁷⁰. Чтобы идеология не теряла свою дееспособность, ее постоянно питали массовыми репрессиями и порождаемым ими страхом. Созданное Сталиным идеократическое государство было хорошо приспособлено для контроля над умами людей.

По Сталину, по мере продвижения вперед классовая борьба должна была нарастать. Очередным таким «продвижением вперед» и явилось образование «социалистического лагеря».

В идеологических битвах периода холодной войны сделали карьеру многие видные советские деятели. Будущий главный идеолог партии М.А.Суслов, став в 1947 г. секретарем ЦК, одновременно возглавил Агитпроп ЦК, а после назначения нового заведующего оставался его куратором. Осенью 1949 г. обязанности заведующего вновь перешли к Суслову. В дальнейшем он стал отвечать в Политбюро, помимо идеологии, также за внешнюю политику и за кадры государственной безопасности и разведки. Хорошая иллюстрация к механизму функционирования идеократического государства, приспособленного к нуждам холодной войны.

Обе идеологии, коммунистическая и либерально-демократическая, выступали как наднациональные, обращенные во внешний мир, как идеологии, рассчитанные на максимальное распространение. Но если первая выражала дискредитированную идею тоталитаризма, то вторая стала основой современной западной цивилизации с богатым историческим опытом многих стран. Различия между ними объяснялись диаметрально противоположными представлениями о послевоенном миропорядке. Естественно, и применяемые при этом методы были различными. Союзники давали разные ответы на вызовы послевоенного времени, обусловленные, с одной стороны, невиданным трагизмом судеб общества и отдельных личностей во Второй мировой войне, с другой — очистительным, освободительным характером войны. Ответы с Востока в общем повторяли тоталитарный опыт. Запад, хотя тоже предлагал отнюдь не новые рецепты, но апеллировал к универсальным человеческим ценностям, обогащенным новым позитивным зарядом: принятием Устава ООН и созданием ЮНЕСКО, учреждением Международного военного трибунала, международных валютных фондов, возвратом к планам всеобщего разоружения (в том числе атомного), возрождением планов единения Европы, принятием Всеобщей декларации прав человека и других норм гуманитарного права. Однако по всем этим вопросам начались (и тем дальше, тем жестче) противоречия сторон, отражая несовместимость советской линии на дальнейшую социализацию жизни насильственными средствами и западной линии на свободу личности в условиях либеральной демократии. Эти линии в лучшем случае развивались параллельно, но все чаще остро сталкивались при неизбежном их пересечении.

По-разному складывались условия жизни там, куда ступала нога солдата антигитлеровской коалиции. В зоне англо-франко-американской ответственности в Германии искоренение нацизма сопровождалось созданием предпосылок для демократических общественно-политических порядков. В советской зоне Германии и в странах Восточной Европы, на которые распространилась юрисдикция советских военных властей, также преследовали нацистов, а заодно и тех, кто стоял за буржуазный строй. На смену последнему шли порядки, скоро приобретшие черты порядков просоветских.

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 264; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!