Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г. 16 страница

¹⁰⁴ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1013, л. 22-23.

¹⁰⁵ Там же, д. 1012, л. 54. Докладная записка МГБ СССР о Еврейском антифашистском комитете.

¹⁰⁶ Совещания Коминформа. С. 79.

¹⁰⁷ РГАСПИ, ф. 17, оп. 137, д. 172, л. 32. В. Григорьян, председатель Внешнеполитической комиссии ЦК ВКП(б) — товарищу Сталину. 27 февраля 1950 г.

¹⁰⁸ Там же, оп. 132, д. 324, л. 36. Л. Слепов, В. Подкурков — Суслову М. А. 2 апреля 1950 г.

¹⁰⁹ Там же, ф. 17, оп. 125, д. 425, л. 2-6.

¹¹⁰ Там же, л. 7-10.

¹¹¹ Фейнберг Е. Л. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. М., 1999. С. 53.

¹¹² Хрущев Н. С. Воспоминания. С. 438, 203.

¹¹³ Проблемы мира и социализма. 1989. № 3. С. 96.

¹¹⁴ Известия. 1989. 29 марта.

¹¹⁵ Внешняя политика СССР. 1947 год. Документы и материалы: В 2 т. М., 1952. Т. 2. С. 67.

¹¹⁶ Сталин И. В. Речь на XIX съезде партии. 14 октября 1952 г. М., 1953. С. 5, 7-8.

¹¹⁷ Маленков Г. Отчетный доклад XIX съезду партии о работе Центрального Комитета ВКП(б). 5 октября 1952 г. М., 1952. С. 27.

¹¹⁸ См.: Наджафов Д. Г. Советский глобализм: теория и практика // Советская внешняя политика в ретроспективе. 1917—1991. С. 160—170.

¹¹⁹ Такого мнения придерживался, например, Б. Адаме, историк по профессии и советник президента США Т. Рузвельта в своей нашумевшей книге «Экономическое превосходство Америки. — Adams В. America's Economic Supremacy. N. Y., 1900. Книга переиздана в 1947 г. См. также: Stead W. Т. The Americanization of the World. The Trend of the Twentieth Century. N. Y., 1901.

¹²⁰ Nadzafov D. G. Amerikas Hinwendung zur Weltpolitik: Die europaische Politik der USA // Europa urn 1900. Texte eines Kolloquiums. Berlin, 1989. S. 139-150.

¹²¹ Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 269.

¹²² Речь И. Сталина на пленуме ЦК ВКП(б) о программе Коминтерна. 5 июля 1928 г. // Коминтерн и идея мировой революции. С. 670.

¹²³ Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. 2-е изд. испр. и доп. Лондон, 1990. С. 481.

¹²⁴ Zubok V., Pleshakov С. Inside the Kremlin's Cold War. From Stalin to Khrushev. Cambridge (Mass.); London, 1996. P. 15—16, 19, 34—35, 45, 68, 111.

¹²⁵ Центр хранения современной документации (ЦХСД). Коллекция рассекреченных документов. Перечень № 25, документ № 1, л. 1—25: «Об обострении обстановки в Демократической Республике Афганистан и наших возможных мерах».

¹²⁶Там же, л. 3.

¹²⁷ Там же, л. 7.

¹²⁸ Там же, л. 8.

¹²⁹ Там же, л. 9.

¹³⁰ Там же, п. 14, д. 33, л. 1—26. «О наших шагах в связи с развитием обстановки вокруг Афганистана».

¹³¹ Там же, л. 4.

¹³²Там же, л. 20.

¹³³ Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981. С. 13, 29.

¹³⁴ Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. С. 71—73

¹³⁵ елoусова 3. С. CCCP и бриановская Пан-Европа (по материалам архи-вов МИД СССРи ЦК ВКП(б) //Oбъединение Европы и Советский Союз.

C. 141-160.

¹³⁶ РГАСПИ, ф. 599, on. 1, д. 1, л. 149. Ответственное лицо в редакции оставило помету: «Хорошо написано...» (там же, л. 144). Тогда же, в годы войны в США появилось еще одно издание книги: Coudenhove-Kalergi R N Crusade for Pan-Europe. Autobiography of a Man and a Movement. New York, 1943

¹³⁷См.: Tucker R. С Political Culture and Leadership in Soviet 'Russia From Lenin to Gorbachev. New York; London, 1987.

Л. Я. ГИБИАНСКИЙ

ПРОБЛЕМЫ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ И НАЧАЛО ФОРМИРОВАНИЯ СОВЕТСКОГО БЛОКА

Среди важнейших факторов нарастания противоречий между Советским Союзом и его западными партнерами по «большой тройке», развернувшегося на завершающем этапе Второй мировой войны и вслед за ее окончанием, особое место заняла ситуация в Восточной Европе, где в 1944—1945 гг. при ликвидации там гитлеровского господства образовалась (за исключением Греции) сфера советского контроля, были установлены под эгидой Москвы режимы так называемой народной демократии и из них начал формироваться блок во главе с СССР.

Проблема будущего Восточной Европы возникла в отношениях советской стороны с западными союзниками задолго до того, как летом — осенью 1944 г. Красная Армия вступила почти во все страны региона (кроме Греции, где высадились британские войска, и Албании). Эта проблема начала обсуждаться еще во время происходивших в декабре 1941 — мае 1942 г. переговоров о заключении советско-английского союзнического договора, в ходе которых значительное внимание было уделено рассмотрению того, каким следовало бы быть послевоенному положению на Европейском континенте и в чем с этой точки зрения должны состоять взаимно согласованные цели обеих держав. Одним из центральных на переговорах стало требование Кремля, чтобы в планировавшемся договоре (или секретном протоколе к нему) было зафиксировано, а тем самым, по сути, санкционировано стремление СССР к сохранению по окончании войны его границ в Европе, установленных в результате территориальных присоединений, которые Советский Союз силой или с угрозой ее применения осуществил в 1939—1940 гг. в условиях его тогдашнего альянса с нацистской Германией. Помимо прочего, имелись в виду и советские границы с восточноевропейскими соседями — Польшей и Румынией. Кроме того, советская сторона высказалась за проведение в Восточной Европе после войны некоторых территориальных изменений — приращение Польши, Чехословакии, Югославии и Турции за счет Германии, Италии, Венгрии и Болгарии, а также ревизию в пользу Румынии венгеро-румынской границы, установленной так называемым Венским арбитражем Германии и Италии в 1940 г. Но в смысле политического будущего восточноевропейских стран гораздо большее значение имели выдвинутые на переговорах в декабре 1941 г. предложения: с советской стороны — чтобы в советско-английском договоре предусматривалось заключение после войны Румынией военного союза с СССР, причем последний обладал бы правом иметь на ее территории военные базы, а с британской стороны — замысел образования федеративных или конфедеративных объединений малых европейских государств, прежде всего в Центральной Европе и на Балканах¹.

И советский проект относительно Румынии, и английский план создания федераций/конфедераций предлагались выдвинувшими их сторонами в качестве неотъемлемой части мер, направленных против возможности повторения германской агрессии в будущем и призванных обеспечить послевоенную безопасность и стабильность как для обеих держав, так и для Европы в целом. Однако если предложение СССР фактически означало превращение, по крайней мере, одной из восточноевропейских стран — Румынии в зону советского контроля, то британский замысел оказывался сопряжен с перспективой установления в восточноевропейском регионе, напротив, влияния англичан. Под покровительством последних на рубеже 1941 — 1942 гг. уже происходили выработка и подписание между соответствующими эмигрантскими правительствами, нашедшими приют в Великобритании, соглашений о создании польско-чехословацкого и югославо-греческого конфедеративных объединений, каждое из которых должно было затем стать основой и более широкого федерирования: первое — в Центральной Европе, а второе — на Балканах, включая и ту же самую Румынию. Во всяком случае, по поводу последней налицо было достаточно очевидное столкновение советских и британских намерений, что сразу же отметили, в частности, в Форин Оффисе².

Вместе с тем из документов, которыми пока располагают исследователи, остается неясным, ограничивалось ли тогда стремление СССР к установлению зоны его контроля в Восточной Европе лишь одной Румынией. Посколько одновременно советская сторона поставила в переговорах с англичанами аналогичным образом вопрос и о своем северо-западном соседе — Финляндии³, напрашивается вывод, что превращение тех или иных стран вдоль границы СССР в Европе в сферу советского контроля являлось одним из существенных элементов внешнеполитических намерений Кремля. И вполне вероятно, что Румыния и Финляндия были избраны в качестве наиболее целесообразных в тот момент объектов для зондажа возможностей достижения подобной договоренности с Лондоном потому, что обе непосредственно граничили с Советским Союзом и участвовали в войне против него на стороне Гитлера. В то же время вряд ли подходящими для такого же зондажа в тогдашних конкретных условиях оказывались не граничившие прямо с СССР восточноевропейские гитлеровские сателлиты Венгрия и Болгария (вторая даже не участвовала в войне против Советского Союза), не говоря уж об оккупированных странах Восточной Европы (включая самого крупного и наиболее важного восточноевропейского соседа СССР — Польшу), чьи эмигрантские правительства выступали в роли участников антигитлеровской коалиции.

Во взаимоотношениях с последними у советской стороны уже имелся к тому моменту определенный негативный опыт, связанный с тактически недостаточно рассчитанной инициативой начала июля 1941 г.: тогда Москва заявила эмигрантским правительствам Польши, Чехословакии и Югославии, что стоит за восстановление государственной независимости этих стран и считает вопрос о послевоенном режиме, который будет там установлен, их внутренним делом, но одновременно предложила, чтобы в Советском Союзе были созданы для мобилизации сил в антигитлеровской войне польский, чехословацкий и югославский национальные комитеты⁴. Если большая часть этого заявления была встречена упомянутыми эмигрантскими правительствами положительно, то предложение о создании национальных комитетов сразу же вызывало опасение, не превратятся ли названные комитеты, которые могли оказаться под советским влиянием, в фактический противовес тем же правительствам. В итоге на предложение о комитетах польская и югославская стороны отреагировали негативно (перв.ая — проигнорировав, вторая — отвергнув) и даже чехословацкий президент Э. Бенеш, питавший значительные иллюзии по поводу советской политики и склонный к более чем тесной связи с СССР, ответил, что если и может в предварительном порядке не занимать отрицательной позиции (таковой она была у членов чехословацкого эмигрантского правительства), то лишь при условии, что чехословацкий комитет будет подчиняться посланнику Чехословакии, которого Бенеш назначит в Москву⁵.

В документах, которыми мы пока располагаем, нет прямых данных о том, какие конкретно планы в отношении Польши, Чехословакии и Югославии связывал Кремль со своим замыслом образования в СССР соответствующих национальных комитетов. Но если действительно имелось в виду создать таким образом новые национально-представительные эмигрантские органы трех названных стран, подконтрольные советской стороне и способные в итоге выступить соперниками трех правительств в эмиграции, то расчет на возможность принятия предложения о комитетах самими упомянутыми правительствами был тактически явно ошибочен. Однако каким бы ни был советский замысел, отрицательная реакция, которую встретило предложение о комитетах, заставила руководство СССР уже через несколько дней отказаться от этой идеи и согласиться на обмен послами с эмигрантскими правительствами Польши, Чехословакии и Югославии⁶.

В тогдашней крайне тяжелой для Советского Союза военной ситуации, когда его руководство было особенно заинтересовано в максимально возможном налаживании отношений с другими участниками складывавшейся антигитлеровской коалиции, Москве приходилось тем более соблюдать чрезвычайную осторожность при выдвижении советских претензий по поводу восточноевропейских стран на переговорах с англичанами. Открытие еще неизвестных архивных документов, которые бы содержали сведения о выработке и принятии Кремлем решений в период данных переговоров, возможно, позволит выяснить, сказалась ли эта осторожность — а если да, то в какой мере — на позиции советской стороны, ограничившей тогда свои претензии в Восточной Европе лишь вопросом о Румынии.

Во всяком случае, в апреле 1942 г. Кремль по тактическим соображениям предпочел даже заменить требования по поводу Румынии, а также Финляндии внешне более умеренными: теперь предлагалось заключение договоров о взаимной помощи между Советским Союзом и каждой из названных двух стран с «гарантией независимости» последних, а о том, чтобы разместить на их территории советские военные базы, больше не было речи⁷. Причиной этого шага, призванного придать послевоенным целям СССР в отношении его европейских, в том числе восточноевропейских, соседей максимально возможную приемлемость в глазах западных союзников, было, как видно из документов, стремление создать условия, при которых оказалось бы возможным склонить англичан к тому, чтобы они сняли согласованный ими с США отказ от включения в планировавшийся советско-британский договор особенно важного для советской стороны положения о праве СССР на восстановление его границ в Европе, существовавших к моменту гитлеровского нападения на него⁸. Однако из секретных инструкций, посланных в данной связи В. М. Молотовым послу в Лондоне И. М. Майскому, следует, что такая демонстрация умеренности была лишь уловкой: для советского руководства речь не шла о действительном отказе от намерения получить военные базы в Румынии и Финляндии, а дело заключалось в том, что, как объяснял Молотов в упомянутых инструкциях, просто «сейчас нет необходимости ставить этот вопрос»⁹.

С точки зрения содействия достижению того конкретного результата, который был тогда столь желателен Москве, предпринятый ею шаг оказался бесполезным, посколько ей так и не удалось добиться, чтобы советско-английский договор, заключенный 26 мая 1942 г., каким-либо образом отразил, а тем самым санкционировал советскую цель восстановления европейских границ СССР, какими они являлись к 22 июня 1941 г. Но как принцип поведения Кремля тактическая линия на то, чтобы, насколько возможно, скрывать от западных союзников подлинные советские устремления в отношении прилегающей к СССР части Европы, включая прежде всего восточноевропейский регион, стала одной из неотъемлемых черт внешней политики советского руководства на довольно длительный последующий период. Более того, после заключения советско-британского договора и, пожалуй, по крайней мере, до лета — осени 1944 г., когда Красная Армия вступила в пределы Восточной Европы, советская сторона, как правило, предпочитала больше не обсуждать с западными союзниками послевоенное будущее региона и уж, во всяком случае, не инициировала такое обсуждение.

Однако некоторые проблемы, относившиеся к будущему восточноевропейских стран, в этот период выдвигались, наоборот, перед Советским Союзом западными партнерами, главным образом Великобританией, проявлявшей особую заинтересованность по поводу Восточной Европы.

Одной из подобного рода проблем был поставленный и периодически вновь поднимавшийся англичанами вопрос, уже упомянутый выше: о желательности образования федераций или конфедераций восточноевропейских стран. При его возникновении в декабре 1941 г. И. В. Сталин, особенно стремившийся в тот тяжелый для СССР момент к максимальному налаживанию еще только формировавшихся отношений с западными союзниками и рассчитывавший тогда на включение в планируемый договор с Англией положения о восстановлении советских границ в Европе по состоянию на 22 июня 1941 г., предпочел продемонстрировать готовность пойти навстречу пожеланиям Лондона и в общей форме высказал британской стороне согласие с возможностью создания федераций¹⁰. Но с начала 1942 г., когда под английским патронатом эмигрантскими правительствами были заключены греко-югославское соглашение о балканской унии и польско-чехословацкое соглашение о конфедерации, а виды на то, чтобы договором между СССР и Англией санкционировалось восстановление советской западной границы, существовавшей к 22 июня 1941 г., становились все более призрачными, пока в итоге не оказались в мае 1942 г. окончательно перечеркнуты, позиция Москвы в отношении британских замыслов приобретала все более выраженный негативный характер. В связи с опубликованным в английской печати в середине января 1942 г. интервью и. о. министра иностранных дел польского эмигрантского правительства Э. Рачиньского, в котором он среди прочего изложил тезис о необходимости создания послевоенного блока стран «третьей Европы», расположенных между Германией и СССР от Балтийского до Адриатического, Эгейского и Черного морей, в редакции «Правды» была подготовлена статья, где резкая критика этого тезиса сопровождалась даже многозначительным замечанием, что, возможно, Рачиньский повторяет «чьи-то чужие мысли»¹¹. Очевидно, это замечание должно было восприниматься как намек на англичан. Хотя статью, присланную на согласование Молотову, в итоге сочли в тот момент тактически нецелесообразным печатать в «Правде» и дело ограничилось направлением польской стороне памятной записки, в которой интервью Рачиньского критиковалось лишь за его высказывания о судьбе государств Прибалтики, а о блоке «третьей Европы» в ней вообще не упоминалось¹², отрицательное советское отношение к этим планам объединения восточноевропейских стран нарастало. В докладе, который был в конце февраля 1942 г. представлен заведующим 4-м Европейским отделом НКИД Н. В. Новиковым Молотову и членам возглавляемой наркомом комиссии по проектам послевоенного устройства зарубежных стран, польско-чехословацкая конфедерация и предусмотренная греко-югославским соглашением балканская уния прямо оценивались как направленные не только против Германии, но и против СССР. Причем в качестве антисоветской направленности фигурировало то, что, как говорилось в докладе, оба объединения призваны стать барьером, препятствующим влиянию СССР на зарубежную Европу, и конкретно — предотвратить возможное советское продвижение на запад при поражении Германии¹³.

Позиция, нашедшая выражение в этой оценке, затем непосредственно проявилась в политике Кремля. В конце апреля 1942 г. в ходе продолжавшихся переговоров о заключении договора между СССР и Англией советская сторона, направляя британской очередной измененный проект, решила вообще изъять имевшееся до того в проектах упоминание о возможности послевоенных региональных федераций, конфедераций или блоков. А месяцем позже Молотов во время визита в Лондон, отвечая на вопрос своего британского коллеги А. Идена о причинах такого изъятия, уже счел допустимым прямо аргументировать данный шаг «наличием попыток направить некоторые из этих федераций против СССР»¹⁴.

Москва и дальше продолжала пристально следить за намерениями Лондона по поводу федераций/конфедераций в Восточной Европе. В частности, НКИД изучал разрабатывавшиеся английские планы, добытые, очевидно, агентурным путем, а советские эксперты пытались оценить возможности и последствия предполагаемой реализации подобных планов¹⁵. Вместе с тем советская дипломатия время от времени пользовалась случаем напомнить британскому партнеру об отрицательном отношении к федерированию в Восточной Европе¹⁶. Когда же англичане поставили вопрос о создании конфедераций или «объединений» малых европейских и прежде всего восточноевропейских государств на обсуждение Московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании в октябре 1943 г., там в ответ последовало категорическое советское заявление, что выдвигать, а тем более решать данный вопрос преждевременно и что некоторые проекты федераций напоминают довоенную «политику санитарного кордона» в отношении СССР¹⁷. Аналогичным образом попытка У. Черчилля в Тегеране, а затем на советско-британских переговорах в Москве в октябре 1944 г. вести речь о конфедерациях или экономических объединениях, куда вошли бы восточноевропейские страны, натолкнулась на решительные возражения Сталина¹⁸. А занятие почти всего восточноевропейского региона Красной Армией окончательно ставило крест на этих британских планах.

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 257; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!