Портреты русских деятелей в Эстонии 8 страница
К. К. Гершельман всегда очень интересовался философией и весьма рано стал пробовать свои силы в жанре философских афоризмов. В его архиве есть подборка афоризмов, помеченная 1930 годом. В июне 1938 г. Гершельман писал Булич: «Сейчас у меня господствует тенденция возвратиться к наиболее близкой мне области, всегда затрагивавшей меня больше всего – к философии. Но философия в узком смысле слова – философия как наука – тоже не удовлетворяет вполне – кажется скучной, недостаточно волнующей; ее можно использовать только как сырой матерьял. Хочется найти для нее какое-то художественное выражение... Какая-то область между философией, худож<ественной> литературой и поэзией, м<ожет> б<ыть> ближе всего ее могло бы определить имя Ницше».[592]
Последние десять лет жизни Гершельман, в основном, и посвятил именно философской эссеистике, которая по объему превосходит остальную часть его творческого наследия, вместе взятую. В его бумагах в разделе, названном “Интимы”, сохранилась такая, в высшей степени характерная запись: «Чайковский писал, что он всё время слышит музыку – всё время, непрерывно, сочиняет – при всех разговорах, при еде, при ходьбе и т. д. – всё время часть его сознания занята музыкой. Почти так же обстоит у меня с философствованием; при разговоре я, правда, думать не могу, но при ходьбе и еде думаю всё время – это почти непрерывный монолог. Если бы записывать всё, что кажется достойным записи, – не хватит никакого времени, думается во много раз быстрее, чем можно записать. Но, м<ожет> б<ыть>, это и к лучшему, что не всё записывается: многое исправляется таким образом, сжимается, концентрируется».
|
|
|
В архиве К. К. Гершельмана сохранилось огромное количество – несколько ящиков! – выписок из прочитанных в последние годы жизни книг. Они свидетельствуют об исключительно широком круге чтения писателя. Этот круг чтения включал труды по философии, в особенности по новой и новейшей западной философии (Вильгельм Оствальд, Артур Шопенгауэр, Эрнст Мах, Уильям Джеймс, Сёрен Кьеркегор, Анри Бергсон, Карл Ясперс и др.), но также труды по психологии (Зигмунд Фрейд), физиологии высшей нервной деятельности (В. М. Бехтерев), истории и философии религии, по этике, политической экономии, по истории искусств и даже по теоретической (в том числе атомной) физике, астрономии, космологии. Обращает на себя внимание, что как раз трудов русских философов мало – это только Н. А. Бердяев и С. Л. Франк, правда, зато много выписок из Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого (преимущественно из его философско-публицистических трудов).
Кстати, эти выписки и конспекты Гершельмана, написанные мелким бисерным почерком, сами по себе представляют любопытный памятник той эпохи, когда они создавались, – периода войны и послевоенной разрухи. Это маленькие самодельные миниатюрные тетрадки или даже отдельные листочки плохой пожелтевшей бумаги. Видно, как Карл Карлович старался ее экономить...
|
|
|
В 1940-е гг. была окончательно выработана та жанровая разновидность эссе, та ее структура и та манера изложения материала, которые характеризуют почти всю философскую эссеистику К. К. Гершельмана. Это цепочка афоризмов,[593] иногда писатель прибегает и к бóльшим по размеру отрывкам текста, но все равно их афористическое начало, афористическая основа остается в силе. Однако, как отмечал сам Гершельман в письме к В. С. Булич от 6 октября 1951 г., «некоторая внутренняя связь между ними (афоризмами – С. И.) всё время сохраняется, т<ак> ч<то> читать их все-таки следует в том порядке, в каком они переписаны, каждый из них поддерживает и дополняет соседний», т. е. эссе из афоризмов все же составляет некое единое художественное целое. Все эти работы «надо, конечно, брать в каком-то “художественном” плане... Я нарочно стараюсь удержаться в них на грани намека, художественного сравнения, не договаривая и не конкретизуя мысли до конца, т<ак> к<ак> в этих вопросах конкретизация привела бы к огрублению и уплощению мысли. Как метод – это должна быть художественная загадка, отнюдь не “рассуждение”».[594]
|
|
|
Любопытно, что в ответном письме Булич отмечала: эссеистика Гершельмана содержательна, глубока, закончена по форме, «но требует сосредоточенного внимания и способности угадывать то, что таится за многоточием... Не всякому читателю или слушателю это по плечу... Ваша книга – для немногих, как, впрочем, и многое из того, что подлинно и ценно».[595]
Прежде чем коротко охарактеризовать некоторые образцы философской эссеистики К. К. Гершельмана, все же надо сказать хотя бы несколько слов о философских воззрениях их автора вообще. В сверхкраткой конспективной форме Гершельман изложил их в письме от 8 июля 1950 г. к немецкому историку философии родом из России А. Древингу.
К. К. Гершельман стремился совместить, синтезировать пантеистическую и теистическую точки зрения. «Я сам хотел бы иметь право назвать свое мировоззрение христианским, а в христианстве этот синтез, как мне кажется, достигнут сполна». В системе этого синтеза важное место занимает проблема отношения личного “я” к Богу. «Я не знаю, насколько догмат о богочеловечности Христа распространим с точки зрения православной церкви на отношение между Богом и каждым человеком. Возможно, что я высказываю чудовищную ересь, говоря, что отношение между Христом и Богом кажется мне конечным заданием для каждого из нас. Христос – “первородный между многими братьями”, мы – “сонаследники Христу”». Отсюда признание «богосыновства каждого человека». «Бог-сын есть человек вообще, каждый человек в той мере, в какой он “член тела Христова”, “член Церкви”, член идеального, а не греховного миропорядка».[596] Вместе с тем отношение Бога и человека по своей сути антиномично: одновременно следует говорить и о нераздельности Бога и человека, и о их неслиянности.
|
|
|
Точно также в философской системе Гершельмана идентифицируются понятия “Жизнь” и “Бог”. Жизнь «берется мною как живое личное существо, в памяти которого, например, и осуществляется мое бессмертие... Без бессмертия человека не может быть бессмертен и Бог».[597]
Важен и другой момент в учении Гершельмана: «попытка передать чувство реальности жизни как таковой». «Я сам, – пишет К. К. Гершельман, – в такой попытке вижу свою главную задачу; чувство удивления перед наличием жизни, наличием бытия (тема “философии 1/4 часа”) составляет главный пафос моего философствования... В глубине моего миросозерцания лежит положительное чувство (удивление чуду, восхищение, даже восторг), а не отрицательное (ужас, сомнение, уныние); мое миросозерцание по существу жизнеутверждающее и уже по этому одному не упадочно».[598]
Эти положения легли в основу посмертно опубликованных эссе Гершельмана «О “Царстве Божием”», «Бог, мир и я», «О бессмертии», «Об игре», «”Тон” мира», «Мифы о происхождении бытия» и др.
Не рассматривая подробнее все эти эссе Гершельмана (это задача будущих исследователей его философского наследия), остановимся лишь на некоторых из них, более ориентированных на проблемы, волнующие современного человека и вызвавшие отклики у читателей.
В большом по объему эссе «О “Царстве Божием”» Гершельман утверждает возможность построения его людьми уже здесь, на земле, в их земной жизни, поскольку подлинное Царство Божие внутри нас, оно в любви, в любовном отношении к людям, к миру, нас окружающему. Мы уже живем в вечности. Жизнь сама по себе чудо, «огромное счастье», исключительная ценность, данная нам Богом. «Земное зло – поверхность», – утверждает Гершельман. По своей сущности человек добр. «Всё зло только в отклонении от этой сущности».[599] «Наша сердцевина – Бог, “образ Божий” в нас».[600] Это всё и делает возможным осуществление Царства Божиего на земле. «Всё дело в нас самих. Дело не в отсутствии рая, а в нашей неподготовленности к нему».[601] «Царство Божие, бессмертие, рай, блаженство – это пробуждение Бога в нас, оно настолько же возможно в земной жизни, как и в любом из неизвестных “потусторонних” миров».[602] Надо культивировать в себе Царство Божие. Утверждение его это и есть наше внутреннее преображение и кардинальное изменение нашими усилиями окружающего мира.
Ю. Терапиано в рецензии на эссе «О “Царстве Божием”» отметил, что в наше время, в эпоху господства материальных ценностей, подобная вещь кажется чем-то исключительным, из ряда вон выходящим. «Теперь даже удивительно встретить писателя... для которого вопросы духовного порядка составляют “самое главное”, а в проблеме Царства Божия раскрывается возможность не только преобразить свою личную внутреннюю жизнь, но и распространить вокруг себя свет этого Царства – любовь».[603] Терапиано-критик очень высоко оценивал труд Гершельмана.
Отметим, что в учении К. К. Гершельмана о Царстве Божием много точек соприкосновения с философскими концепциями С. Л. Франка, также утверждавшего, что «Царство Божие внутри нас», оно возможно на земле и путь к нему лежит через любовь.[604]
В своем философском труде Гершельман останавливается и на вопросе о бессмертии человека, всегда его очень интересовавшем. Этой проблеме посвящено несколько эссе, к ней он обращался и в своих стихотворениях, миниатюрах и рассказах. Тема бессмертия была для писателя не только предметом поэтического воображения или же чисто умозрительных построений, но и реальной проблемой, объяснение которой возможно средствами науки с использованием достижений современной биологии, парапсихологии, техники (эссе «О личном физическом бессмертии», не опубликовано). Особенно перспективным здесь Гершельману представлялось использование методов парапсихологии («О метапсихике», не опубликовано).
Конечный вывод Гершельмана: «Даже если и есть какое-то продолжение жизни человеческой “души” после смерти тела, то это продолжение временное, частичное, отрывочное, очень неполное; оно исчерпывается физическими проявлениями посмертной “жизни”. Бессмертия сознания – в том смысле, в каком мы его ищем и хотим – в “спиритическом” бессмертии нет; его надо искать в каких-то других областях реальности и какими-то другими методами» («О метапсихике»). «Вступление в Царство Божие не делает человека бесконечным во времени, но делает его вечным в мгновении».[605] Бессмертие должно быть открыто человеком в самом себе, в обнаружении людьми своей вечности.[606]
Центральный тезис интересного эссе К. К. Гершельмана «Об игре» – это утверждение, что жизнь не только дело, но и игра. Гершельман приходит здесь к парадоксальному выводу: «Дело – средство, игра – самоцель. Если дело нам по душе – оно уже игра, если оно не по душе – оно должно быть награждено игрой. Жизнь – или уже игра, или стремление стать игрой. Игра не отдых от дела, а его цель».[607] С игрой тесно связан смех – «высшее, чего достигла жизнь».
У жизни есть только один враг – это смерть. Всякое зло поправимо, кроме смерти. Путь к тому, чтобы и смерть сделать поправимой, Гершельман видит в воскресении. Но этот путь тоже должен быть игрой. «Чтобы превратить жизнь в рай, надо победить две вещи: скуку и смерть. Игра побеждает и то, и другое... Чтобы жизнь сполна превратить в игру, надо и смерть сделать немного игрушечной – это воскресение».[608]
Написанное более полувека назад эссе К. К. Гершельмана «Об игре» неожиданно перекликается с исканиями новейшей философии. Сейчас всё более и более получает распространение мысль о том, что игра – это один из основных феноменов человеческого бытия, путь к пониманию человеческой индивидуальности.[609] Отсюда такой широкий интерес не только философов, но и социологов, семиотиков, культурологов, историков к проблеме игрового мира культуры. Как видим, Гершельман здесь шел в русле современных научных исканий.
Любопытно и эссе К. К. Гершельмана «”Тон” мира». Тон – душа всякого произведения, как и всякое произведение – воплощение тона. Нет тона – нет стихотворения. Мир напоминает автору эссе художественное произведение, он имеет свой тон. За тоном мира в конечном итоге стоит Бог, «основная гениальная интуиция мира». «Появление тона означает начало работы, а не конец ее. Полная выдержанность и полная выраженность тона есть плод долгого труда. Мир и есть такой труд воплощения и очистки тона».[610]
Мир состоит из отдельных индивидуальностей, имеющих свой тон. «Личный тон каждого человека полнее всего его характеризует, показывает идеальное, вечное, “райское” лицо этого человека».[611] Но к нему надо идти, это путь самосовершенствования человека, путь творческих поисков с элементами экспериментаторства. Гершельман подчеркивает важность, значимость индивидуального начала в мире. Именно благодаря этому наш мир – это мир совершенно особенный. Он неожиданен, своенравен, причудлив. Он все время обновляется, это – не мертвая всепредрешенность.
Философская эссеистика К.К. Гершельмана, как нам представляется, – заметное явление в литературе Русского Зарубежья 1940-х гг. К сожалению, читатель смог с ней познакомиться значительно позже, да и то в далеко не полном объеме.
*
Нам осталось сказать несколько слов о живописном наследии Карла Карловича Гершельмана[612].
Как уже выше отмечено, он был автодидактом, никакого художественного образования у него не было. Тем не менее, рассматривая его работы, нельзя не почувствовать присутствия разносторонне одаренной личности, талантливого самородка, открытого искусству жизни, наделенного живой фантазией и требовательного к художественной форме, человека большой внутренней культуры.
Подобно поэтическому наследию Гершельмана, его работы в области изобразительного искусства также оставляют удивительно целостное впечатление. Прежде всего это приподнято-романтический духовный мир, не чуждый гротеска, своеобразной мягкой иронии, порожденной столкновением идеала с реальностью. Любимый жанр Гершельмана – религиозные, сказочно-мифологические, тонко стилизованные, иногда насыщенные деталями композиции. В образно-стилевом отношении акварели-гуаши и рисунки Гершельмана-художника генетически восходят к русскому символизму начала ХХ в., к «Миру искусства», к стилю модерн, впитавшему в себя элементы кубизма и тяготеющего к арт деко.
Тематический диапазон художественного творчества К. К. Гершельмана весьма широк: религиозные образы и апокалиптические мотивы («Апокалиптические всадники», 1928; Эстонский художественный музей), своеобразный ориентализм, углубление в мир индийской мифологии и пластического языка, сказочные сюжеты («Сказка о царе Салтане»), эскизы декораций для театра («Лакме» Л. Делиба в постановке театра «Эстония», 1930; эскизы декораций к «Демону» А. Рубинштейна, 1933), эскизы костюмов, удивительная серия рисунков, вдохновленных фильмом Фрица Ланга «Метрополь» (1927), книжные иллюстрации и др.
Между поэзией и акварелями, как и графикой К. К. Гершельмана, без сомнения, есть внутренняя связь, черты сходства, но есть и существенные различия. Если в своих стихах Гершельман стремился к «прекрасной ясности», лаконизму, то в своих рисунках-гуашах он не чуждается изощренной детализированности, яркой декоративности, совершенно не свойственных его словесному творчеству.
Хотя работы К. К. Гершельмана и его супруги Е. Б. Розендорф-Гершельман неоднократно демонстрировались на их мемориальных выставках в Мюнхене (1989), Франкентале, Дюссельдорфе (1990), Хюнфельде (ФРГ, 1898)[613] и Таллинне (2004), но, тем не менее, они почти незнакомы русским любителям изобразительного искусства. Им, как и русским читателям, предстоит еще приятная возможность ближе познакомиться с творческим наследием многоликого Карла Карловича Гершельмана.
Леонид и Лидия Пумпянские.
Опыт биографии
Среди русских деятелей, живших и работавших в первой Эстонской Республике (1918-1940), было немало ярких личностей, колоритных фигур, ныне, к сожалению, незаслуженно забытых. К их числу относится и чета Пумпянских: Леонид Моисеевич Пумпянский, активный общественный деятель, крупный специалист-экономист, и его супруга Лидия Харлампиевна Пумпянская (урожд. Дроботова), любительница искусства, меценат. Пумпянский был по происхождению евреем, но по вероисповеданию православным и по культурной принадлежности – русским (этот момент сам Леонид Моисеевич всегда подчеркивал). Женился он на русской поповне, в жилах которой текла болгарская кровь. Современники вспоминали, что и по своему внешнему облику, и по характеру, темпераменту, это были, как будто, совершенно разные люди: Л. М. Пумпянский невысокого роста, склонный к полноте, высокообразованный интеллектуал, как и полагается финансисту-экономисту, всегда тщательно обдумывавший свои слова, свои действия, она же высокая, с изящной фигурой, говорливая, импульсивная, артистичная натура.[614] Но было и нечто такое, что их сближало, делало возможным для них прощать друг другу малые грехи во имя чего-то более важного, существенного…
Восстанавливать биографии людей прошлого почти всегда нелегко, особенно же, когда описываемые лица не оставили после себя воспоминаний, писем и других источников, позволяющих реконструировать их жизненный путь. Не случайно в опубликованных до сих пор кратких биографических справках о Л. М. Пумпянском так много ошибок и неточностей. Но все же кое в чем автору этих строк повезло: в нашем распоряжении оказались до сих пор неопубликованные мемуары дочери Пумпянских – Татьяны Леонидовны Яницкой, ныне проживающей в Канаде, и воспоминания некоторых других лиц. В архивах Эстонии и России нашлись кое-какие документы, освещающие жизненный путь Л.М. и Л.Х. Пумпянских. Правда, все равно в следующей далее биографии наших героев читатель без труда заметит лакуны, «белые пятна». Кое-что не может быть документально доказано и остается более иль менее вероятным предположением.
*
Леонид Моисеевич Пумпянский родился 17 февраля 1889 г.[615] под Петербургом, где на Ижорских заводах работал инженером-технологом его отец. Пумпянские были родом из литовских евреев. По воспоминаниям Т. Л. Яницкой это была типичная буржуазная еврейская семья.[616] Сына Леонида родители отдали в престижную немецкую Анненшуле (Annenschule) в Петербурге, считавшуюся одним из лучших средних учебных заведений столицы.[617] Л. М. Пумпянский окончил ее в 1906 г. с золотой медалью.
Но революционные веяния, охватившие в эти годы всё российское общество, особенно молодежь, не миновали и воспитанников Анненшуле. Л.М. Пумпянский еще в школе примкнул к социал-демократической ученической организации[618]. Его дочь вспоминает: «Папа стал рано интересоваться революционным движением. Принимал участие в рабочих кружках. Читал запрещенную литературу. Он жил своей жизнью и всё более отходил от семьи»[619]. Уже в 13 лет Леонид «заявил: он будет считать себя русским и примет православие».[620] Это он позже и сделал. Любопытно, что молодого человека, по-видимому, не смущало сочетание: членство в РСДРП и принятие православия. Впрочем, та эпоха знавала и еще более разительные контрасты и противоречия…
Если для большинства крещеных евреев переход в православие носил чисто внешний характер, обуславливался прежде всего причинами сугубо практическими, «меркантильными» – он предоставлял им в условиях Российской империи несравнимо больше возможностей для успешной карьеры, для утверждения себя в обществе, – то для Пумпянского, судя по всему, это был сознательный шаг иного рода: смена, в первую очередь, культурного менталитета, тесно связанная с утверждением своей «русскости». Не случайно впоследствии он любил подчеркивать, что православие является неотъемлемой частью русской культуры, требовал от детей, чтобы они регулярно ходили в церковь и сам посещал ее по великим праздникам.
Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 297; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!