Портреты русских деятелей в Эстонии 7 страница
Мы к этому дому, к своей колыбели,
И к этому миру привыкнуть успели.
Но было – ведь было! – совсем по-иному:
Ни этого мира, ни этого дома.
И было чернее, но проще и шире
В том странно-забытом дожизненном мире.
Припомнить! Проникнуть! В безвестность – за краем.
А, впрочем, вернемся. Вернемся – узнаем, –
писал К. К. Гершельман в первом своем появившемся в печати в 1932 г. стихотворении «Думы».[575]
Юрий Иваск находил, что Гершельман был ярким представителем «парижской ноты» в Эстонии. Это утверждение все же нуждается в известной корректировке. В поэтическом стиле Гершельмана, без сомнения, есть черты, сближающие его с выразителями «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. На некоторые из них – «недоуменно-вопросительные интонации, нарочитая простота словаря, оборванные строки, обилие вводных предложений, тенденция к “опрощенной”, “дневниковой” записи» – уже указывалось в работах литературоведов.[576] Однако характерно, например, что Гершельман не проявлял никакого интереса к произведениям духовного отца «парижской ноты» Г. Ада-мовича и в то же время очень интересовался поэзией его главного оппонента В. Хо-дасевича.[577] Не случайно также, что Л. Гомолицкий в рецензии на антологию «Якорь» прямо противопоставлял Гершельмана выразителям «парижской ноты».[578] Многие типичные особенности его стихов не соответствуют установкам парижан.
|
|
|
По своему характеру поэтическое творчество К. К. Гершельмана ближе всего к поэзии «Чисел» – журнала молодых эмигрантских авторов,[579] публикации которого он ставил очень высоко. Для авторов «Чисел», как известно, характерен интерес к таким проблемам, как цель жизни, смысл смерти, отказ от политики, предпочтение «сущностного» краткосрочному; именно это становится «самым главным». Всё это типично и для стихотворений Гершельмана, отличающихся, правда, бóльшей рельефностью, внутренней динамикой стиха. Впрочем, следует иметь в виду, что черты «парижской ноты» не были чужды авторам «Чисел» и порою встречаются и у них.
От «парижской ноты» К. К. Гершельмана отличает и тональность его стихов, господствующее в них «настроение», их, так сказать, психологическая основа, психологическая мотивировка. В его поэзии нет острого ощущения оторванности от родных корней, нет сопутствующего этому чувства горечи, почти нет пессимизма.[580] Кстати, это характерно и для творчества ряда других русских авторов в Эстонии. Местные писатели жили в значительной мере в русском национальном окружении, в Эстонии были регионы со сплошным русским населением, с русским крестьянством, со старинным Печерским монастырем, с древними памятниками русской культуры. Писатели каждодневно слышали живой разговорный н а р о д н ы й язык. Их окружала природа, мало чем отличавшаяся от среднерусской. Всё это было нечто принципиально иное, чем парижское окружение, парижская среда. И это не могло не находить имплицитного отражения в поэзии Гершельмана. Возможно, это способствовало и утверждению ценности реальной повседневной жизни, ее маленьких радостей в стихах Гершельмана.
|
|
|
Отметим еще некоторые особенности его поэтического стиля, которые позже будут заметны и в его прозаических произведениях, в том числе и в философской эссеистике Гершельмана. Это своеобразная афористичность большинства его стихов, переходы от эмпирической фактографии к метафизическим абстракциям.[581]
Стихи К. К. Гершельмана привлекли внимание русских читателей за рубежом, о чем свидетельствует и уже отмеченное нами выше наличие его стихотворений в сводных антологиях русской эмигрантской поэзии и упоминание его имени в обзорах этой поэзии.
|
|
|
*
Художественная проза К. К. Гершельмана по своему характеру, по своим «мировоззренческим» установкам близка к его поэзии. В ней также на первом плане размышления о сущности человеческого бытия, жизни – смерти – бессмертия и другие метафизические проблемы – о происхождении добра и зла, о свободе воли и пр.[582]
К. К. Гершельман как прозаик, в основном, выступал в двух малых жанрах – миниатюры и рассказа, причем не всегда легко провести разделительную черту между этими двумя жанрами. При всем том нельзя не отметить многообразия творческой палитры Гершельмана-прозаика. Это проявляется в тематике и проблематике его произведений, в их стиле, в частности, в нередком использовании модного в 1930-е гг. киностиля, в манере повествования, в приемах письма.
В своей прозе Гершельман любил соединение, быть может, правильнее было бы сказать, своеобразное столкновение фантастического и
эмпирически-реального, порою даже бытового, что создавало необыкновенно живой, неожиданный эффект.
Для его произведений также характерно частое сочетание иронии с серьезным тоном повествования. Гершельман мастерски использует иронический подтекст, шутливый, заставляющий читателя улыбнуться тон повествования, элемент игры, вносящий нечто смешное, «легкое» в «серьезное» повествование, что, в частности, особенно бросается в глаза в его зрелых фантастических вещах. Как ни странно, это делает фантастику Гершельмана как раз более художественно убедительной, легче воспринимаемой читателем. Такова, например, «досадная мелочь» с порванными подтяжками в большом фантастическом рассказе под названием «С 11-го по 12-ое июня 1933 года». С этого начинается сюжет, и история с подтяжками кажется рассказчику «первым звеном развернувшейся психологической цепи». Комический элемент присутствует и в миниатюре «В одном из соседних миров» в рассказе человека с другой планеты – дяди Пети – об абсурдности жизни на земле.
|
|
|
Отметим еще, что фантастика сравнительно редка в литературе Русского Зарубежья. В прозе же Гершельмана она занимает видное место, причем порою сближается с той разновидностью фантастической литературы, которую с 1970-х гг. начали именовать фэнтези. Здесь и «фантастический рассказ» «Коробка вторая» – о будущем, когда станут воскрешать выдающихся деятелей прошлого. В этом рассказе можно заметить влияние идей известного русского мыслителя, одного из создателей русского космизма Н. Ф. Федорова. К этой же группе произведений Гершельмана относится и рассказ «Аффар» – о событиях на земле в ХХХ веке, открытии рецепта «естественного бессмертия» и о последствиях этого; в рассказе заметны уже черты антиутопии.
Конечно, научная фантастика К. К. Гершельмана отражает уровень знаний людей 1930-х гг., когда были созданы его произведения в этом жанре. С точки зрения научных достижений наших дней в биологии (расшифровка генетического кода живых существ, клонирование и пр.), медицины (трансплантация органов), физики (антивещество), космологии (антимиры, «черные дыры» и т. д.) кое-что может показаться в произведениях Гершельмана наивным. Но, тем не менее, его рассказы «Коробка вторая» и «Аффар» и сегодня читаются с интересом. Содержащиеся в них размышления о том, что человечество, добившись огромных успехов в области техники, в то же время не может разрешить многих важнейших проблем бытия человеческого, без сомнения, близки и нам. Несмотря на общий оптимистический тон «фантастических рассказов» Гершельмана, в них все же звучат и нотки тревоги: оправдан ли разрыв с культурными традициями прошлых веков? Не идет ли человечество к тупику в своем развитии? Иногда Гершельман «провидел» технические отрытия наших дней, в частности трансплантацию органов (незаконченный рассказ «Чужое тело»).
Однако вернемся к творческим поискам К. К. Гершельмана в прозе. Он очень любил и технику логики сна,[583] при которой исчезает грань между сном, галлюцинациями и явью, они как бы сливаются в одно причудливое целое. На использовании этой техники основан один из самых интересных и самых необычных для русской эмигрантской литературы проблемно-тематических циклов прозы Гершельмана – рассказы и миниатюры, посвященные кончине человека, его существованию на грани жизни и смерти, его первоначальному посмертному бытию. Эти произведения в какой-то мере смыкаются, с одной стороны, с его фантастическими вещами, с другой же стороны, – с философскими. Таковы рассказы Гершельмана «Переход», «Русалка», миниатюры «Самоубийца и звезды», «Нечто астральное», «Покойница лежала». К этому же циклу относится и одно стихотворение – «Умерла и лежала в гробу...». Красной нитью через эти произведения проходит мысль о трагическом одиночестве умирающего, как и умершего, о непонимании живыми их состояния. Из других эмигрантских авторов, пожалуй, лишь В. Сирин (В. В.Набоков) проявлял интерес к теме посмертного бытия человека. Кстати, «Приглашение на казнь» В. Сирина была одной из немногих книг, которую Гершельман взял с собой, уезжая из Эстонии…
У Гершельмана есть и своего рода психологические этюды с уходом в мир подсознательного и одновременно в мир таинственного, даже мистического. В них перед героями нередко встают психологические, переходящие в философские загадки о сущности мироздания и о смысле человеческого существования («Рассказ без названия»; «Револьвер»). В этих произведениях Гершельман в какой-то мере использует опыт сюрреалистов, их описания потока сознания, в котором, как будто, бессистемно и хаотично смешиваются разные начала. Впрочем, сюрреалистом Гершельман ни в коей мере не был: он, пожалуй, для этого слишком рационалистичен...
К этой же группе можно отнести и очень интересный, мы бы даже осмелились сказать – новаторский рассказ К. К. Гершельмана «Начало (Дочери Анне)». В нем писатель пробует – и, как нам представляется, удачно – воссоздать мировосприятие младенца, начиная с утробы матери до года жизни. Рассказ основан на собственных наблюдениях автора за младенчеством дочери Анны; ей же он и посвящен.
В творчестве К. К. Гершельмана есть рассказы и миниатюры, которые, вернее всего, охарактеризовать как преимущественно философские. Это миниатюра «Самое важное», рассказ «Отпавший ангел. Выписки из его дневника» – о происхождении зла на земле, о противоборстве мира чувств и разума человека и о последствиях этого.
Но Гершельману-прозаику вполне удавались и выдержанные в традиционной реалистической манере рассказы из повседневной жизни («Девочка Надя», «Встреча», «Место в шлюпке», хотя в последнем и рисуется экстраординарная ситуация). У него даже можно найти юморески в духе Н. Тэффи («Книга хорошего тона»).
Прозаическое наследие К. К. Гершельмана довольно велико и, как мы могли удостовериться, разнообразно. К прозе он обращался даже более продолжительный период времени, чем к стихам, и, если верить его супруге, отдавал прозе предпочтение перед поэзией, считал ее более важной частью своего творчества.[584] Любопытно, однако, что, если почти все стихотворения зрелого Гершельмана опубликованы, то этого никак нельзя сказать о его прозе. Хотя целый ряд его ранее неопубликованных рассказов и миниатюр и включен в единственную вышедшую в свет книгу К. К. Гершельмана «"Я почему–то должен рассказать о том…". Избранное» (Таллинн: INGRI, 2006; сост. С. Г. Исаков), тем не менее, остается еще немало произведений, никогда не печатавшихся. Правда, нередко это незаконченные произведения, сохранившиеся в архиве писателя в виде черновых рукописей.
Очень необычны опыты К. К. Гершельмана в области драматургии, впрочем, немногочисленные. Они неизвестны даже, исследователям – по крайней мере, в статьях о Гершельмане не упоминаются. Это, прежде всего, «Ванька-Встанька. Лубок. Пьеса для кукольного театра», сохранившаяся в архиве писателя и опубликованная в указанной выше книге избранных произведений Гершельмана автором этих строк.
Вероятнее всего, она выросла из тех кукольных представлений, которые, по воспоминаниям дочери Карла Карловича Анны, в ее детские годы регулярно устраивались в доме Гершельманов ко дням рождения и по праздникам. Куклы и декорации, естественно, были самодельными, актерами же выступали сам писатель, его брат Константин («дядя Котя») и Елизавета Бернгардовна. Их увлечение кукольными представлениями было столь велико, что родители Анны даже подумывали о создании своего настоящего кукольного театра, но эти планы, вернее, эти мечтания не были претворены в жизнь. Кроме того, Гершельманы устраивали для детей еще Schattenspiel’и – так наз. китайские тени: исполнение сценок при помощи теней, отбрасываемых на экран движущимися фигурками. Анна и Константин Гершельманы вспоминают, что еще в Познани отец и мать давали для них такого рода представления (как и кукольные), причем на них приглашались и проживавшие в их доме польские детишки.
Пьеса для кукольного театра «Ванька-Встанька» – достойный внимания художественный эксперимент Гершельмана. Она написана раешником в сугубо простонародном стиле, вполне естественном для лубка, для народного кукольного театра. Но рассчитана пьеса явно на интеллигентного зрителя или читателя, который и не должен принимать всерьез всё, что творится на сцене. Слушатель-зритель все время ощущает скрытый юмористический, иногда и иронический подтекст происходящего. Причем это порою черный юмор, заставляющий вспомнить обэриутов.
В архиве К. К. Гершельмана сохранились также сценки для кукольного театра, рассчитанные именно на зрителя детского возраста и, вероятно, представляющие собой переделки или переложения немецких произведений этого рода, но любопытно, что они также написаны раешником.
Сюда же следует, по-видимому, отнести еще одно произведение Гершельмана, созданное совсем в другом стиле; его лишь условно можно считать образцом драматургии. Это «Сказка в 13 поэзо-рисунках» «О вежливости и благовоспитанности», предназначенная, в первую очередь, для взрослых или школьников старшего возраста. Она переносит читателя в стилизованный мир французского Рококо с всё тем же ироническим подтекстом. Сказка прежде всего примечательна рисунками самого автора, превосходно иллюстрирующими описываемое и усиливающими скрытую иронию, веселую усмешку читателя.
Совершенно особняком в небольшом драматургическом наследии Гершельмана стоит его сценка-миниатюра «Божественная комедия», в которой как бы предугаданы многие события середины и второй половины ХХ в. Речь в ней идет об узаконенном убийстве людей, которые, по мнению власть имущих, все равно обречены на смерть. Самое страшное в этом произведении – полная пассивность самих жертв, их готовность безропотно идти на смерть, полное подчинение существующему антигуманному порядку.
*
Весьма рано К. К. Гершельман проявил интерес к литературной критике и к историко-литературной эссеистике. В шестом сборнике «Нови» в 1934 г. появилась его статья «О современной поэзии», которой Гершельман включился в развернувшуюся на страницах эмигрантской печати дискуссию о кризисе зарубежной русской поэзии и о возможных путях ее развития.[585] В статье обращает на себя внимание, что автор рассматривает кризисное состояние современной русской поэзии на широком историко-литературном фоне. Корни его он видит в тех процессах, которые имели место в русской, да и – шире – в европейской поэзии в конце XIX – начале ХХ в.: в увлечении формальной стороной стиха, в утверждении принципа «искусства для искусства». По убеждению Гершельмана, перспективы развития поэзии в этом направлении исчерпаны. Центр тяжести должен быть перенесен на содержание, философско–религиозное осмысление жизни. И это уже заметно в творчестве М. Цветаевой, в поэзии «Чисел», которую Гершельман ставит очень высоко, особенно подчеркивая в ней «своеобразный “аскетизм формы”». Гершельман призывает к «повышению смысловой выразительности стиха»[586], он ратует за обращение поэтов к серьезным экзистенциальным проблемам бытия человеческого, в частности к проблеме смерти. «Поэзия должна выработать новую форму, обеспечивающую ей максимальную насыщенность содержания при максимальном лаконизме формы», – утверждал Гершельман.[587] Статья привлекла внимание читателей и вызвала отклики в эмигрантской прессе.[588]
В центре позднейших историко-литературных эссеистического типа трудов К. К. Гершельмана – два ему особенно близких гения русской литературы – это А. С. Пушкин и Ф. М. Достоевский. Причем Гершельмана интересуют не биографии, даже не художественное творчество как таковое, а отражение в их произведениях важнейших философских и этических проблем, по-прежнему остающихся актуальными и сегодня. Для Гершельмана важно отношение самих писателей и их героев к Богу, к основным принципам христианской морали, к проблеме свободы, в том числе свободы воли и свободы творчества.
Статья К. К. Гершельмана «Тема “тайной свободы” у Пушкина» как раз и посвящена свободе творчества. «Тайная свобода» и есть ее выражение, без нее не может быть настоящего, «правдивого» искусства. Пушкин, по убеждению Гершельмана, в наибольшей степени воплощает идеал истинного поэта, поэта–пророка, верного своему призванию, готового следовать «велению Божию» как высшему началу, что, однако, не противоречит служению голосу народной и общечеловеческой совести. «Художественная совесть поэта есть высший законодатель и судья его творчества – в этом и заключается его "тайная свобода"».[589] Как считает Гершельман, «Пушкин не только создал новую поэзию, но и указал очень точно моральные требования, определяющие отношение поэта к поэзии».[590] В свободном творчестве им отрицается любой «заказ», в том числе и «социальный заказ», это положение, по-Гершельману, сохраняет силу и сегодня.
В «Заметках о Пушкине» К. К. Гершельман стремится определить наиболее характерные черты «натуры» поэта и его миросозерцания, прежде всего отношение к Богу и к религии. По его мнению, Пушкин и как художник, и как личность – редкий случай цельного и вместе с тем сложного человека. Он подчеркивает «русскость» Пушкина и в то же время его «европеизм», открытость всей мировой культуре, его любовь к жизни, особый оптимизм, вместе с тем не отрицающий ни скептицизма, ни грусти. Одним из главенствующих начал миросозерцания Пушкина Гершальман считает чувство умиротворенности. Пушкину свойственна внутренняя религиозность при отсутствии интереса к внешней стороне религии.
Творчество Ф. М. Достоевского, как известно, дает богатейший материал для постановки и попыток решения так называемых вечных проблем. Не случайно романы и публицистика Достоевского уже более столетия остаются предметом живейшего интереса и споров писателей и мыслителей многих стран, разных национальностей. В статье-эссе «”Бунт” Ивана Карамазова» (кстати, трижды публиковавшейся в русских зарубежных изданиях, правда, уже после смерти автора) Гершельман обращается к роману Достоевского «Братья Карамазовы». Его внимание привлекли здесь две такие вечные проблемы: проблема свободы личности и проблема страдания человека, в первую очередь неоправданного страдания людей. Она в свою очередь, с одной стороны, оказывается связанной с вопросом о «вине» Бога, допускающего эти неоправданные страдания, не уничтожающего зло, хотя это в его силах; с другой же стороны, она трансформируется в вопрос о допустимости или недопустимости бунта против зла и против Бога. Возможность решения всех этих проблем Гершельман увязывает с идеей бессмертия человека, его грядущего воскресения. «Воскресением восстанавливается справедливость, обидчику дается возможность раскаяться, жертве – простить. Этим страдание из подневольного, принижающего превращается в свободное, возвышающее. Таким образом, идея бессмертия тесно переплетается с моральной проблемой».[591]
*
Совершенно особый раздел творческого наследия К. К. Гершельмана составляет его философская эссеистика, отражающая систему его философских воззрений, еще совершенно неизученных, что крайне затрудняет анализ этой эссеистики. К тому же, как уже отмечалось выше, основной философский труд Гершельмана «Философия 1/4 часа» до сих пор не опубликован.
Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 354; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!