ЭЛИТА И ГОСПОДСТВУЮЩИЙ ЭКСПЛУАТАТОРСКИЙ КЛАСС 6 страница
Важнейшей задачей политологии Моска считал анализ состава, организации правящего класса. Изменения в структуре общества, полагал он, можно суммировать изменениями в составе элиты.
Итальянский социолог Э. Альбертони отмечает, что для Моски политический класс — не сила, грубо господствующая над массой, но то организованное меньшинство, которое обладает «моральным превосходством перед пассивным большинством»48, и поэтому его власть «оправданна».
Наряду со сходством исходных положений Парето и Моски можно отметить и их различия. Если Парето делал упор на замене одного типа элиты другим, то Моска подчеркивал постепенное проникновение в элиту «лучших» элементов массы. Если Моска абсолютизирует действие политического фактора, то Парето объясняет динамику элит во многом психологически: элита господствует над массой, насаждая политическую мифологию, сама же она возвышается над обыденным сознанием. Для Моски элита — политический класс; у Парето понимание элиты шире, оно более антропологично. От Парето берет начало «ценностная»
интерпретация элиты, от Моски — «макиавеллиевская» школа элитаристов.
Наконец, из итальянских основоположников элитаризма можно выделить Р. Михельса. Мы находим у него уже знакомые положения о том, что «общество не может существовать без господствующего, или политического, класса, хотящего элементы подвергаются обновлению», и что наличие такого класса — «постоянно действующий фактор социальной эволюции»49. Известность Михельса связана главным образом со сформулированным им «железным законом олигархических тенденций». Суть этого «закона» состоит в том, что «демократия, чтобы сохранить себя и достичь известной стабильности», вынуждена создавать организацию, а это связано с выделением элиты — активного меньшинства, которому массе приходится довериться ввиду невозможности ее прямого контроля над крупной организацией. Поэтому демократия неизбежно превращается в олигархию, и люди, совершая социальный переворот, убегают от Сциллы, чтобы попасть к Харибде. Таким образом, демократия сталкивается с «неразрешимым противоречием»: во-первых, она чужда «человеческой природе» и, во-вторых, неизбежно «содержит олигархическое ядро»50.
|
|
|
Эта концепция Михельса получила развитие в его основной работе «Политические партии», посвященной анализу деятельности социал-демократических партий Западной Европы. Михельс доказывал, что власть в этих партиях принадлежит фактически узкому кругу лиц, находящихся на вершине партийной иерархии. Необходимость управления огранизацией требует создания аппарата, состоящего из профессионалов, и партийная власть неизбежно концентрируется в их руках («причина образования олигархии в демократических партиях лежит в технической невозможности обойтись без лидеров»). Партийная элита обладает преимуществами перед рядовыми членами — имеет больший доступ к информации, возможности оказания давления на массы. Поскольку элита «организуется и консолидируется, управляя массой», Михельс прокламирует элитарную структуру любой общественной организации. Отсюда он выводит «фундаментальный закон политических партий»: «организация порождает господство избранных над теми, кто их избирает». Поэтому кто говорит «организация», говорит «олигархия», так что никакой демократии не существовало и не будет существовать. Массы из-за «некомпетентности и апатии» не могут и не хотят участвовать в политическом процессе; в больших организациях демократическая структура невозможна — нет пути организации системы таким образом, чтобы голос простого ее члена был услышан. Профессиональные функционеры профсоюзов, социалистических партий, особенно ставшие членами парламента, меняют свой социальный статус, становятся членами правящей элиты. Таким образом, лидеры масс, став частью элиты, начинают защищать ее интересы, свое собственное привилегированное положение. Интересы масс не совпадают с интересами бюрократических лидеров массовых организаций. Поэтому партийная элита склонна проводить консервативную политику, не выражающую интересы масс, хотя она и действует от их имени, конкурируя с другими фракциями политической элиты — с элитой аристократии, менеджеров и т. д.
|
|
|
|
|
|
Жизнь лидеров социал-демократических партий и профсоюзов становится буржуазной или мелкобуржуазной, и они защищают свое новое положение.
Нельзя отказать Михельсу в ряде интересных наблюдений. Но главная его ошибка — в том, что он, описывая действительную трансформацию лидеров правой социал-демократии, абсолютизирует ее, делает неправомерные обобщения. Господство олигархии в капиталистических странах, в существующих там буржуазных, мелкобуржуазных партиях Михельс не связывает с капиталистическими производственными, социально-политическими отношениями, а выводит их из «вечных» механизмов управления, «неизбежно» выливающихся в бюрократию. Взгляды Михельса, позволяющие прямо или косвенно дискредитировать революцию, которая якобы несет лишь «новых тиранов», весьма импонируют современным элитаристам и во многом сплетаются с концепцией М. Вебера, о которой речь будет идти ниже.
|
|
|
Среди теоретиков элиты первого поколения видное место принадлежит испанскому философу и культурологу Хосе Ортеге-и-Гассету. В своей известной книге «Восстание масс» он утверждал, что «человеческое общество по самой сути своей всегда аристократично, хочет оно того или нет; оно лишь постольку общество, поскольку аристократично, и перестает быть обществом, когда перестает быть аристократичным». «Всякое общество,— пишет он,— есть динамическое единство двух факторов — меньшинства и массы... Меньшинство — личности особой квалификации. Масса — это собрание средних, заурядных людей...
Это люди без индивидуальности, представляющие собой обезличенный "общий тип"». Общество, управляемое элитой, и масса, «знающая свое место»,— условия «нормального» функционирования общества. Но этой «нормы» общество придерживалось в прошлом, когда «каждый специальный род деятельности (искусство, политика) выполнялся квалифицированным меньшинством». Масса не претендовала на участие, «она знала, что ей для этого не хватает квалификаций, знала свою роль в нормальной динамике социальных сил». Но вот XX век взорвал эту «норму», массы вышли из повиновения элите, восстали против нее. Наступила эпоха великих катаклизмов, грозящих «гибелью цивилизации». Та консервативная идиллия, которая, по представлению Ортеги, имела место в прошлом, окончилась. Ныне массы решили «двинуться на авансцену социальной жизни» и наслаждаться всем тем, что было достоянием лишь немногих. «Масса захватывает место меньшинства,— пишет он.— Сегодня мы присутствуем при триумфе супердемократии, когда массы действуют непосредственно, помимо закона, навязывая всему обществу свою волю и свои вкусы при помощи материального давления. Масса, вообразившая себя элитой, несет разрушение»51. Книга Ортеги — это изложение одного из вариантов доктрины «массового общества»52.
Впоследствии буржуазные исследователи напишут, что в «Восстании масс» автор предвосхитил бесчинства фашистской массы. Однако вряд ли вызывает сомнения то, что главный объект нападок Ортеги — не фашизм, а социализм, борьба народных масс за освобождение от гнета и эксплуатации, на которые обрекало их правящее меньшинство.
Многие западные политологи относят к основоположникам элитаризма и французского теоретика анархо-синдикализма ЖСореля, критика буржуазной демократии, которую он называл «раем для финансистов». Сорель с большим темпераментом доказывал, что демократия (буржуазная) — обман, что теория власти народа и капиталистическая практика разительно противоречат друг другу, что подобная демократия есть в действительности олигархия финансовых тузов53. Можно было бы согласиться с этим положением, но весь вопрос в том, с каких позиций критикуется буржуазная демократия: слева — с позиций социалистической демократии, или справа — с позиций элитаризма и фашизма. Сорель же, которого В. И. Ленин называл «известным путаником»54, с его политической неуравновешенностью все больше склонялся к последней трактовке (отметим, что Муссолини называл его своим «духовным отцом»). Сорель писал, что в «век масс» углубляется противоречие между утопией (идеологией элиты) и «популярными мифами» (идеологией масс). Первая апеллирует к умам с высокоразвитой способностью к рассуждениям (специфическое качество элиты) 55. Напротив, воздействие «популярных мифов» основано на внушении, на гипнотизировании масс; чем глубже они воздействуют на «массовые инстинкты», чем больше щекочут «нервы толпы», чем активнее провоцируют слепое, стихийное начало, тем они действеннее56.
«Известный путаник» Сорель совершил ряд сальто-мортале в своей идейно-политической эволюции. С одной стороны, он развивал идеи анархо-синдикализма, с другой — оказался одним из идейных предшественников фашизма.
Вопрос о связи теорий Парето, Моски, Михельса, Соре-ля с фашистской идеологией вот уже более сорока лет активно обсуждается в западной политологической литературе. При этом выявились не только различные, но и противоположные точки зрения — от утверждений о прямой связи между элитаризмом и фашизмом до полного отрицания какой-либо связи между ними.
Однако эта связь настолько явная, что сторонники второй точки зрения лишь выдают свою позицию апологетов элитарного мировоззрения.
Таким образом, нельзя не признать справедливым следующее высказывание итальянского социолога Ф. Ферраротти: «Идеи Моски, подобно идеям Парето и Михельса.., оказались в области политики пригодными для оправдания фашизма.., независимо от личных политических позиций этих авторов»57. Американский социолог Цандер писал, что фашизм — «это осуществление идей Парето на практике»58.
Отметим, что подобные суждения весьма раздражают элитаристов, ибо компрометируют их теории в глазах масс. И они пытаются защищаться, пользуясь для этого весьма неубедительными аргументами. Так, известный французский социолог Р. Арон решительно возражает против наличия связи между теориями Парето и фашизмом, ссылаясь на то, что Парето «колебался между авторитаризмом и интеллектуальным либерализмом». В том же духе высказывается американский политолог Дж. Сартори, который так пишет о теориях элиты: «Они либо верны, либо неверны, но, с моей точки зрения, бессмысленно спорить, являются ли они фашистскими или антифашистскими»59.
В 1977—1978 годах в английском журнале «Политикл стадиз» развернулась дискуссия по вопросу о взаимосвязях элитаризма и фашизма. Ее открыли две статьи Д. Битхэма 60, в которых автор достаточно обоснованно утверждал, что симпатии Р. Михельса к фашизму в 20-х годах не случайны, что они прямо связаны с его теоретическими концепциями, развернутыми в знакомой нам книге «Политические партии». Битхэму возражал Р. Беннет, который уверял, что «эволюция Михельса от социализма (имеются в виду его симпатии в раннем возрасте к правым социалистам.— Г. А.) к фашизму» является фактом его индивидуальной биографии, а не следствием логической связи его концепций с фашизмом. По Беннету, «нет необходимой связи» между теориями элиты и фашистской идеологией. «Главный вопрос, поднимаемый элитарными теориями,— делает вывод Беннет,— это вопрос не о том, являются ли они просто тщательным прикрытием для фашистской идеологии, но о том, совместимы ли современные индустриальные общества и политические партии с целями демократии».
Беннету очень хочется доказать, что теории элиты политически нейтральны, что они «не указывают определенно на какое-либо политическое направление»61. Однако попытки спасти репутацию элитаризма рассуждениями о его «политической нейтральности» вряд ли могут ввести кого-то в заблуждение. Можно полностью согласиться с прогрессивным американским социологом Р. Баркли, который писал: «Генеалогия теорий элиты: от Платона и Ницше к Парето и Моске, далее — к фашизму, а в послевоенный период — к неоконсерватизму»62.
В писаниях теоретиков фашизма элитаризм принял наиболее уродливые, человеконенавистнические формы. Отметим, что современные адепты элитаризма часто нарочито игнорируют его фашистский вариант, стыдливо замалчивают его. Некоторые современные элитаристы объявляют фашистскую доктрину «вульгарным» вариантом элитаризма, пишут о фашизме как о «плебейском искажении подлинного элитаризма», занимая при этом консервативно-аристократическую позицию63. Большинство современных теоретиков элиты стараются по возможности либерализовать элитаризм, совместить его с буржуазно-демократическими ценностями64. А между тем даже объективные буржуазные исследователи теорий элиты (тот же Д. Битхэм) констатируют, что элитаризм составляет сердцевину фашистской идеологии.
Доктрина фашизма прямо опирается на принцип элитарной структуры общества, принцип фюрерства, предполагающий неконтролируемую власть правителей и абсолютное бесправие управляемых. Гитлер в «Майн кампф», наиболее циничном выражении элитаризма, провозглашал, что «историю мира творит только меньшинство», обосновывал социальное неравенство расовыми различиями. Яростно нападая на принцип подчинения меньшинства большинству, он по существу перефразировал основную установку элитаризма: «Принцип принятия решений большинством, отрицая авторитет личности и ставя на ее место толпу, грешит против основной идеи, заложенной в природе,— идеи аристократии». И далее: «Лучшая государственная конституция и государственная форма — та, которая обеспечивает лучшим головам ведущую роль и руководящее влияние в обществе». Большинство — это «толпа бездарностей», меньшинство — «сверхчеловеки», элита вправе попирать волю этого «неисторического»
большинства. Фашистские теоретики Розенберг, Кронер, Леман противопоставляли «неполноценную» массу арийской элите, пытались обосновать «аристократический принцип» общественной структуры. А. Розенберг обвинял французскую революцию в том, что она провозгласила право большинства господствовать в обществе, «разлагающее народы этим безответственным парламентаризмом».
Фашизм убедительно продемонстрировал всему миру, во что может вылиться на практике осуществление идей элитаризма.
Однако с разгромом фашизма элитаризм не умер, он оказался весьма живучим. И это не удивительно, ведь, как уже отмечалось, элитаризм является составной частью современной буржуазной идеологии; он имеет глубокие корни в природе современного капитализма и, как отметил немецкий марксист Э. Готтшлинг, «приобрел характер универсальной религии империализма»65. Вместо расистского варианта элитаризма преобладающими стали либеральный и консервативный варианты. В 60—80-е годы элитаризм вырос в социологию элиты, которая заняла свое место среди целого конгломерата социологии, на которые распалось современное буржуазное обществоведение.
Если до второй мировой войны центр пропаганды элитаризма находился в Европе, а США были ее «периферией» (труды Моски, Парето, Михельса начали переводить там в 30-е годы), то после войны положение изменилось: этот центр прочно переместился в США.
Там образовалось несколько элитарных школ:
«макиавеллиевская», возглавляемая профессором Нью-йоркского университета Дж. Берн-хэмом; так называемая либеральная, возглавляемая Г. Лассуэллом и группировавшимися вокруг него профессорами Стэнфордского университета; к 60-м годам сложился структурно-функциональный вариант элитаризма (С. Келлер и др.). Если сравнить американскую и западноевропейскую социологию элиты, то можно обнаружить, что первая более эмпирична, в ней преобладает интерпретация элиты с точки зрения структур власти и социально-политических влияний, тогда как для второй более характерна «ценностная»
интерпретация элиты.
Элитарные теории активно пропагандируются в ФРГ. Слегка либерализовав фасад, они возродились как составная часть идеологии германского империализма. Утверждается, что с разгромом фашизма потерпел крах не элитаризм как таковой, а лишь его тоталитарный вариант. Э. Ракк объявляет проблему элиты «наиболее насущной германской и европейской проблемой», Г.
Драйцель — «центральной проблемой индустриального общества»66. Ярым сторонником элитаризма выступил бывший министр
ФРГ, один из лидеров ХДС Г. Шредер. В 1955 году он писал:
«Ни общие социальные рассуждения, ни страшные деяния национал-социалистской элиты не могут увести нас на ложный путь и заставить придать понятию «элита» только негативное значение». Для Шредера элита — это «меньшинство, которое чувствует себя объединенным общей социальной ответственностью и способно на действия высшего порядка»67.
Среди элитаристов мы находим практически все оттенки буржуазного и мелкобуржуазного политического спектра — и ультраправых, и консерваторов, и либералов, и порой даже леворадикалов, а также реформистов и ревизионистов. Поэтому термин «элитарист» порой искусственно объединяет довольно разнородных авторов.
Весьма откровенен воинствующий элитаризм ультраправых.
Их политическая программа — твердая власть, сильная элита, способная расправиться с «красными», «розовыми» и прочими «смутьянами»; «поставить на место» негров, цветных, а также «ленивую чернь». Они бичуют «либеральную элиту», которая, как' они утверждают, узурпировала политическую власть в странах Запада после второй мировой войны, контролирует государство и перераспределяет национальные богатства в свою пользу, в то же время бросая подачки низам, как в Древнем Риме патриции подкармливали «клиентов»; которая совершает «необдуманные и неоправданные уступки» расовым, национальным и социальным меньшинствам в ущерб «великому среднему классу».
Лидеры ультраправых демагогически осуждают элиту большого бизнеса, разоряющую немонополистическую буржуазию, элиту владельцев массовых коммуникаций — «медиакратию» (тут проявляется антиинтеллектуальная традиция ультраправых). Они выступают за «подлинную элиту», чистую в расовом отношении68, за «честную конкуренцию» для вхождения в нее, за то, чтобы «достойная элита»
сломала «санитарный кордон» демократии69, которая не более чем «один из мифов XX века»70.
Гораздо более влиятелен консервативный элитаризм (особенно в 80-е годы, когда консерваторы пришли к власти в таких крупнейших капиталистических странах, как США, Англия, ФРГ). Неприкрытый элитаризм демонстрирует администрация Р.
Рейгана, это «правительство богатых и для богатых», как его часто называют в США. Причем элита не прячет свое богатство, но, напротив, демонстрирует его, кичится им, глумясь над миллионами неимущих. В кабинете Рейгана 8 из 13 его членов обладают состояниями, превышающими миллион долларов, остальные близки к тому, чтобы стать миллионерами71. «Рейганомика»
зиждется на сокращении налогов для крупнейших корпораций, урезывании социальных программ для малоимущих, отсутствии государственного контроля над элитой крупного бизнеса, на огромных ассигнованиях военно-промышленному комплексу.
Аналогичную политику проводит кабинет М. Тэтчер, которая неоднократно предупреждала против «противоестественного равенства», выступая за «здоровый элитаризм»72. Среди консерваторов преобладают настроения защиты элиты от напора массовых движений, от требований перемен. Для них твердость и неизменность элиты является лучшей гарантией незыблемости социально-политической системы.
Идеологи американского консерватизма П. Вирек, Ф. Уилсон утверждают, это основа «социальной справедливости» — неравное вознаграждение за неравные социальные функции. Элита, таким образом, должна быть вознаграждена в достаточной мере как меритократия — элита заслуг. Очень близки к этим рассуждения американских неоконсерваторов Д. Белла, Н. Глязера, выступающих против того, что они называют «чрезмерным эгалитаризмом» современного общества, то есть «необоснованных», с их точки зрения, притязаний масс на равенство с элитой73. «Эгалитаризм», утверждают они, не дает элите возможность эффективно функционировать, от этого страдает все общество. Опасность массовых, «эгалитарных» движений они видят в том, что их участники требуют реального равенства, равенства результатов, а не удовлетворяются формальным «равенством возможностей», провозглашаемым буржуазной демократией. Власть элиты заслуг представляется им воплощением идеи «справедливого равенства». Консервативный западногерманский социолог Г.
Дата добавления: 2018-05-30; просмотров: 362; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!