Еще раз: зачем уходить из социума
Уйти от социума может быть и самоцелью, и средством. У психически больных, например, это средство. Социум на них давит, и они уходят, чтобы спасти себя от его давления.
Как самоцель, кажется, это выглядит довольно глупо. Но у философа это может быть самоцелью. Это философская задача. Фактически, можно сказать, это что-то типа зова бытия. Этот зов бытия стал особенно хорошо слышен именно сейчас. Видимо, сейчас стало слишком заметно, как много народа - и вообще, и в философии, и в науке, и в образовании, и в той предельной культурной сфере, которая формирует мысли. Если произвести довольно странный опыт и сравнить с помощью подсчета: а) сколько слов доступно мышлению человека и б) сколько людей входят в ту культурную сферу, которая ему доступна, то второе число получится гораздо больше! Несмотря на то, что в норме должно быть существенно наоборот. Почти наверняка в греческом языке больше слов, чем жило людей в Древней Греции (у которых была доступная возможность общения, то есть полис и несколько соседних полисов). Для какого-нибудь первобытного народа этот закон точно выполняется. А вот в России население, кажется, превышает количество слов в русском языке. Конечно, нам не доступно прямо поговорить со всеми этими людьми, но в эпоху коммуникации доступны почти все сферы, если не прямо, то косвенно.
И вот, куда ни посмотришь - думается все, что можно подумать. Идеи носятся в большом многообразии голов. Причем головы многообразны, а идеи почти одни и те же, и даже более того, чем многообразнее головы, тем идеи быстрее деградируют, потому что при переходе от одной головы к другой быстрее теряется конкретика и живость, от идеи остается примитивная схема
|
|
|
Кто-нибудь продолжает удивляться, что уйти от социума есть ныне зов бытия? Уйти от давящего числа голов и думать самому.
Думать самому, одному очень трудно, гораздо труднее, чем может показаться. Ведь мышление, как сказано выше, это диалог, а тут требуется уйти и от диалога. В частности, философ пишет для потенциальных читателей. Иногда эти потенциальные читатели могут ощущаться как внутренние.
Влияет ли наличие внутреннего читателя на содержание того, что пишет автор? Это важный вопрос. Если не влияет, то, в сущности, какая разница, есть читатель или нет. Но если влияет, это ставит содержание под сомнение. И, к сожалению, думаю, что в некоторой мере влияет. Если он писал бы для другой аудитории, маловероятно, что изменились бы основные идеи, но изменился бы стиль, последовательность изложения. Тот эмпирический факт, что на мысли влияет ответная полемика, тут не важен, речь только о том, влияет ли предполагаемая аудитория на содержание высказывания вообще. Вот в математике, на первый взгляд, скорее нет, чем да. А в философии есть основания заподозрить, что скорее да, чем нет.
|
|
|
Так вот, а поскольку философская мысль хочет быть истинной, ей хочется освободиться от социума. Теперь, думаю, это проиллюстрировано достаточно убедительно.
Адекватность и культура
Проблема скуки и бунта. Абсурд.
Как неожиданно открыл Хайдеггер, в тоске и скуке перед нами открывается сущее всего мира[203]. Давайте дадим определение скуке: это такое состояние субъекта, когда у него нет целей и проектов, которые ему хотелось бы достигнуть; когда он ни от чего не испытывает предвкушения радости. С философской точки зрения скука – чрезвычайно полезное состояние для мысли. Это антоним к погружению в отношения. Работа уныния, работа тоски, работа скуки – все они заключаются в том, чтобы отказаться от проектов. Но зачем отказываться от проектов?
С религиозной точки зрения уныние – это грех. Но грехом это может являться тогда, когда, грубо говоря, знаешь, что надо делать, и не делаешь. Религиозные люди знают, что надо делать: поститься, молиться, каяться... Но во всей полноте оставим этот пункт монашествующим. Если человек живет в миру, тем более, если он философ или ученый, то у него есть мирская жизнь, и вот в ней неизбежны состояния экзистенциальной тоски: когда не знаешь, что делать. Ничто не сулит хотя бы чего-то осмысленного. Смысл остается на уровне слов, но он исчезает из сердца, из того глубинного Я, которое делает смысл по-настоящему осмысленным, привязывая его к себе, к бытию самого Я. Формальные смыслы остаются, но не связанные с личностными смыслами.
|
|
|
Скучающему и тоскующему субъекту сущее открывается вне связи с его проектами: такое, какое оно есть само по себе. Открываются бессмысленность и случайность. Сущее само по себе не допускает выражения в словах. Все знакомые субъекту слова претерпели, как мы говорили раньше, учреждающий акт осмысленности в связи с Другими. Поэтому слова принадлежат другой жизни – той, которая была полна смыслов. Скуку хорошо выразили бы другие слова, изобретенные субъектом один на один с сущим. Но у человека нет дара изобретать такие слова. Поэтому скука сущностно невыразима.
Уныние, тоска – синонимы скуки, обладающие в основном тем же значением. Можем ли мы сказать, выражаясь хайдеггеровским языком, что скука открывает путь к ужасу ничто? Возможно, но иногда скука ужаснее ужаса. Ужас перед ничто преодолим приятием смерти. Но тоска бессмысленности не преодолима ничем, так как бессмысленность принять невозможно. Правда, скука нередко наступает сама по себе и так же сама по себе проходит.
|
|
|
Но если в субъекте встречаются ужас ничто и тоска бессмысленности, то есть, говоря огрубленными бытовыми словами, скука встречается с агрессией, возможен бунт.
Бунт понимается тут достаточно широко: и бунт подростка против родителей, и вызывающе новое направление в искусстве, и русский бунт, бессмысленный и беспощадный, и суицид, и даже всевозможные дворцовые перевороты. Конечно, не всегда состояние бунта наступает из-за нашей встречи ничто с бессмысленностью. Дворцовые бунты часто расчетливы, и тогда они имеют совсем другой характер. Но, в общем, бунт – это не война. Тот, кому есть что терять, бунтовать не будет, он, если надо, будет воевать. Но тот, кто встретился с тоской и ужасом, будет не воевать, а бунтовать.
Все военные движения – бунты, войны, революции, повстанчество – могут быть как негативными, так и позитивными. Позитивна любая война, имеющая цель, будь то захватническая цель или освободительное движение. Тут не надо понимать «позитивный» в моральном смысле. Имеется в виду только то, что у этого есть ясная цель, обычно связанная с намерением повысить уровень жизни.
Однако имеется и еще один аспект негативности. Система совершает негативное действие, если в результате него ее сложность понижается или выполнение ею каких-либо функций становится хуже. Это напрямую касается политики. Как различить освободительную войну СССР против Германии в 1941 году и сепаратистские войны за независимость колоний, например, при распаде СССР? Даже не политологу явственно видна принципиальная разница этих движений, первое из которых, в общем, без особых колебаний мы считаем позитивным, а вот второму даем самые противоречивые оценки. Здесь на ином уровне встает вопрос независимости и атомизации. И мы почти уверены, что сепаратистские процессы, такие как распад СССР, ведут к худшим последствиям, нежели интеграционные процессы, такие как объединение Европы, хотя и последний далек от идеала. Этот политический пример не имеет отношения к нашей проблеме – субъект и социум – он только призван проиллюстрировать различие войны и бунта.
Уровень бунта показывает два его аспекта. Бунт на уровне субъекта, направленный против социума, выявляет преобразовательную составляющую бунта. Распадение державы на маленькие страны показывает регрессивную составляющую бунта. Поэтому бунт всегда двусторонен. Это и преобразование, и регресс.
Бунтарское отношение субъекта к Другим (ко всем Другим, к Другим самим по себе) выглядит настолько неадекватно, что его даже нелегко вообразить. Но бунтарское отношение малого субсоциума к большому социуму – это явление довольно частое. Бунт молодежи против старшего поколения выражается в таких невинных вещах, как мода на музыку и прически. И для того, и для другого, и вообще для таких двусторонних прений характерно столкновение ценностей. Например, некто бунтует против коротких волос и носит длинные волосы. Такие бунты, в общем-то, легко приручаются. Лет за 15 бунтующий перемещается в лагерь взрослых, так сказать, своим ходом.
Сложнее разобраться с многожанровым бунтарством против социума группы, не выдвигающей своего контр-позитива. Очень часто это выглядит как бунтарство ради бунтарства. В качестве ценности здесь выступает омерзительность. Она является как бы эстетическим выражением встречи тоски с ужасом. Желательно, чтобы омерзительность была настолько сильная, чтобы охватила даже и самих бунтующих. В качестве ценности может выступать также голый ужас, в виде бессмысленной боли. Обязательное условие при этом сохраняется: ужас и боль должны быть такими, чтобы ужасно и больно было самим бунтующим. Доводилось читать про американскую рок-группу, участники которой на сцене не в шутку калечили самих себя. Еще ближе к нынешнему моменту, и по времени (2012 год), и по стране – группа «Война». То, что они делают, большинству людей омерзительно, и это является их целью.
Не правда ли, это выглядит достаточно абсурдно? Это не случайно. Абсурд появляется всегда, как только попытаешься вникнуть в человеческое состояние. Любая позитивная мысль соседствует со своим отрицанием. Вообще любое хорошо обдуманное нечто всегда включает в себя да и нет, разные стороны, противоречия. Поскольку в проекты требуются позитивные мысли, их негативные противоположности, их контрарности и контрадикторности остаются как бы за кадром. Возможно, они остаются только лишь в подсознании людей. А может быть, они остаются в маленьких негативных группках, в маргинальных суб-социумах. И когда проекты системы (под системой здесь проще всего понимать некий достаточно большой социум, носитель определенной культуры: нация, социальная страта, научное сообщество и т.п.) заходят в тупик, их негативные противоположности выходят наружу.
А теперь поставим вопрос об адекватности бунта против господствующей культуры. Это очень странная задача, если учесть причастность бунта к абсурду. Разве может быть адекватным абсурд, когда абсурдом называется обычно именно что-то крайне неадекватное?
Как у любого бунта, у абсурда две стороны: бессмысленная и преобразующая. Абсурд снимает оковы излишней осмысленности. Он безусловно обогащает, хотя для этой обогащенности не дает слов. Абсурд в искусстве служит расширению сознания. Группа, участники которой ломают себе на сцене руки, вызывающе противостоит всеобщей ценности комфорта и высокого качества жизни. Они ничего не дают взамен, они только разрушают. Но разрушают правильно, если только можно так выразиться. Стало быть, абсурд может быть адекватным.
Когда мы говорили об отношении к социуму, мы видели, что неадекватны крайности: аутизм и полное погружение в Das Man. Когда говорили об отстранении от социума, мы видели, что бывают уходы вниз и вверх. Бунты же адекватны тогда, когда их преобразовательная сила превышает их регрессивную силу. Поскольку нельзя оценить преобразовательную и регрессивную силы бунта, не зная, в каком контексте происходит бунт, против чего он направлен, мы должны сделать вывод, что бунт – явление культурное.
Можно ли сделать вывод, что таким же культурным явлением является и адекватность?
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 314; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!