Глава 9. Об амодааьности смысла 8 страница

Разочарование в потенциальных возможностях структуралист­ского направления и, прежде всего, недоверие к интроспективно­му методу обусловили значительное падение интереса к теории Вундта. Среди немногих сторонников взглядов Вундта можно вы­делить Э. Титченера, который остался убежденным приверженцем идей структурализма и, можно сказать, довел интроспективную психологию до своего логического завершения, которое впослед­ствии оценивалось как логический тупик структурализма.

Титченер, вполне в духе вундтовской традиции, предметом психологии считает «непосредственный опыт». Но, в отличие от своего предшественника, Титченер дифференцировал понятия «сознание» и «разум», считая, что «сознание» — есть сумма тех переживаний, которые актуализированы в текущий момент вре­мени, а «разум» — это сумма переживаний, накопленных с тече­нием времени. Титченер, пожалуй, был еще более категоричен,

68

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

чем Вундт, относительно значения и целей психологии. Он был убежден в том, что психология это «чистая наука», и психолога не должны волновать вопросы прикладного характера, как то: воспитание, обучение, психологическая помощь, оптимизация общественных отношений. Психология должна единственно изу­чать сознательные процессы в их содержательном аспекте и уста­навливать законы, согласно которым происходит объединение составляющих сознания в единое целое. Тремя основными эле­ментами структуры сознания Титченер считал ощущения, образы и эмоциональные состояния', никаких других элементов в созна­нии нет. В ответ на предложение Вюрцбургской школы считать мысль самостоятельным психическим образованием, не редуци­руемым к трем перечисленным элементам, Титченер пытается обосновать свою, так называемую «контекстную теорию значе­ния». Согласно этой теории, само значение возникает как мно­жество ощущений. Последние, в свою очередь, явлены в созна­нии в момент взаимодействия с реальными объектами. Иллюзию того, что в сознании имеется значение, как нечто внесенсорное, Титченер объяснял тем, что испытуемые в процессе эксперимен­та совершали «ошибку стимула», которая заключалась в том, что в самоотчете смешивались два различных содержания опыта, а именно: содержание процесса восприятия объекта и влияние самого объекта. «Ошибка стимула» имеет место тогда, когда со­знание испытуемого поглощено воздействующим объектом, по­этому от испытуемых требовалось описывать свои переживания на языке осознанного восприятия, а не на языке предметных зна­чений. Если при восприятии цветка испытуемый сообщает о фор­ме, цвете, запахе, а не о том, какой предмет он видит, значит, он свидетельствует об истинном содержании актуального сознания. Тем самым значение как продукт мышления иначе как в сенсор­ном контексте не возникает. Следовательно, само значение вы­водимо из первичных элементов сенсорного опыта. Случаи (ко­торые, надо думать, были весьма многочисленны), когда при решении интеллектуальных задач испытуемые не способны были обнаружить сенсорный контекст, Титченер склонен был объяс­нять недостаточным уровнем развития у испытуемых способнос­ти к интроспекции. Поэтому придавал большое значение совер­шенствованию интроспективного эксперимента, считая, что только тренированные испытуемые могут быть источником дос­товерного знания о событиях, происходящих в сознании. «На-

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

69

 

блюдение, — указывал Титченер, — подразумевает наличие двух моментов: внимание к явлению и регистрацию явления. Внима­ние необходимо поддерживать на максимально возможном уровне концентрации; регистрация должна быть фотографиче­ски точной. Такое наблюдение представляет собой тяжелую и уто­мительную работу, а интроспекция, в целом, оказывается труд­нее и утомительней наблюдения внешних событий» (Цит. по: ШулъцД. П., Шульц С. Э., 2002. С. 134). Испытуемые, по мнению Титченера, должны обладать хорошим физическим здоровьем, быть лишенными житейских забот, с тем чтобы ничто не могло от­влекать их от утомительного занятия интроспективным анализом (Цит. по: ШулъцД.П., Шульц С.Э., 2002. С. 134). Надо заметить, что еще критики Вундта полагали, что длительный эксперимент с самонаблюдением вызывает у его участников психические нару­шения (Цит. по: ШулъцД. П., Шульц С. Э., 2002. С. 95).

Идеи структурной школы психологии после Титченера не по­лучили своего развития. Даже сами классики интроспекционизма во многом отмежевались от своих прежних взглядов. Известно, что Вундт в последние годы жизни занялся культурно-исторической психологией, написав десятитомный труд «Психология народов», и больше не возвращался к экспериментальному исследованию сознания. А Титченер даже начал подвергать сомнению сам тер­мин «структурная психология», называя в 20-е годы свою систему взглядов «экзистенциальной психологией». Феноменологический анализ Титченер предпочел интроспективному методу — святая святых структурного подхода. Тем самым попытка разбиения со­знания на элементы оказалась безуспешной даже с позиций самих представителей структурализма. Да и сама проблематика структу­рализма, исходя из логики развития науки, расценивалась как «вче­рашний день» психологии.

Очевидные недостатки теоретической системы структурализ­ма никоим образом не умаляют достоинств этой школы психо­логии. Думается, что одним из важнейших методологических воп­росов, поставленных апологетами структурализма, был вопрос о ^арактере материала психического. Важно не то, как решался этот вопрос, а сам факт его постановки и стремление эксперименталь­ным методом изучить состав психики. Хотя обычно считается, что представители структурализма не внесли сколь-либо весомый вклад в развитие научных знаний («...ни одно из положений вун-дтовской программы не выдержало испытаний временем» (Яро-

70

Часть 1. Методология научно-психологического исследования сознания

шевскш М. Г., 1985. С. 225). С. Холл о В. Вундте: «...эксперимен­тальная психология покинула его», «...компилятор, не сделавший никакого существенного вклада, кроме, может быть, доктрины о перцепции» (Ярошевский М. Г., 1996. С. 194). Однако по сей день проблема определения исходного материала психического явля­ется теоретически значимой. Без понимания природы состава психического создание единой теории познавательных процес­сов и определение структурно-функциональной организации психики едва ли возможно. В этой связи Вундт и его последова­тели не только стояли у истоков экспериментального направле­ния психологии, но и очертили круг важнейших проблем, кото­рые должны были быть решены в будущем.

Общие теоретические основания структурализма не позволя­ли раскрыть процессуальный, действенный характер психичес­кого. Как происходит психическое отражение? Каким образом индивидуум посредством своего сознания адаптируется в усло­виях средовых изменений? Как он регулирует свою жизнедеятель­ность? Наконец, каковы детерминанты психической активнос­ти? Понятно, что на эти вопросы в рамках структурного подхода не могли быть получены удовлетворительные ответы. Более того, подобные вопросы в русле структурализма вообще не могли быть серьезно поставлены.

Если для представителей структурной школы психологии глав­ным предметом исследования являлся материал, из которого со­стоит сознание, то для американского функционализма, представ­ленного именами У.Джемса, Д.Дьюи, Д.Р.Энджелла, ГА. Кэрра, и европейского функционализма, в лице прежде всего К. Штумп-фа, основной категорией, через призму которой описывался фе­номен сознания, стало понятие «З^кция сознаншРк Исходя из этого, главной исследовательской задачей функционализма явля­лось изучение психических актов, понимаемых как функции при­способления сознания к динамической среде. Согласно Джемсу, обнаружить субстрат сознания невозможно, какой бы метод для этого ни использовался. Интроспекция, которую Вундт и Титче-нер считали единственным приемлемым методом изучения ато­марного состава сознания, менее всего может быть использована для анализа элементарных составляющих «непосредственного опы­та». Даже если бы самонаблюдение, каким бы «систематическим» (Э. Титченер) оно ни было, давало возможность вычленить нераз­ложимые элементы сознания, мы бы все равно не смогли доказать

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

71

 

независимость существования «кирпичиков» сознания от самой процедуры интроспективного анализа, то есть, в конечном итоге, отакта сознания, нацеленного на обнаружение этого пресловуто­го исходного материала. ]Оцной из заслуг функциональной психо­логии можно признать убедительное доказательствб того, 'что со-держшшёПсознания необособимо от актов сознания, вследствие "рёаТШзадйи которых это содержание явлено в сознании. Не сам очевидный факт наличия у сознания содержания отрицался фун­кционалистами, а подвергалась справедливой критике возмож­ность нахождения материала сознания в своем онтологическом качестве, без учета зависимости характера психического содержа­ния от реализуемых функций, делающих возможным такое нахож­дение. То обстоятельство, что в некоторых случаях испытуемому удается достичь позитивного результата самонаблюдения, Джемс объяснял действием механизма внимания: «Ни у кого не может быть элементарных ощущений самих по себе. С самого рождения наше сознание битком набито множеством разнообразных объек­тов и связей, а то, что мы называем простыми ощущениями, есть результат разборчивости внимания, которая часто достигает вы­сочайшего уровня» (James, 1890. Vol. I. P. 224). Помимо этого, в рус­ле функционального подхода было показано, что интроспекция, проводимая в лабораторных условиях, есть всегда ретроспекция, так как человек, испытав некоторый опыт, должен был проанали­зировать свои ощущения и сообщить о них экспериментатору спу­стя какое-то определенное время (Боринг Э. Г., анализируя опыт использования интроспективного метода в психологии, пришел к выводу о том, что интроспекции, в качестве способа непосредствен­ного наблюдения, попросту не существует. Нет интроспекции, «ко­торая не лжет». «Наблюдение — это процесс, требующий некоторо­го времени и подверженный ошибкам в своем течении» (Боринг Э. Г., 1999. С. 56)). Джемс полагал, что таким образом невозможно за­фиксировать неизменные психические элементы, уже хотя бы по­тому, что в сознании нет никакого константного содержания. Со­знание — это непрерывное течение, «поток», в котором ни одно ощущение, ни одна мысль не повторяются дважды. Препариро­вать этот «поток сознания» интроспективным способом — то же самое, что резать струю воды ножницами. Выбор функции как еди-^шцы анализа сознания был продиктован стремлением понять адаптационные способности сознания, что структурной школой психологии вообще не включалось в проблемное поле исследова-

72

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

ний. Тем самым феномен сознания оценивался как приспособи­тельный инструмент, а функциональная психология, по определе­нию Д. Р. Энджелла, — «это учение о фундаментальной полезнос­ти сознания» (Цит. по: ШульцД. П., Шулъц С. Э. С. 186). Коль скоро сознание сохранилось в процессе эволюции, значит, оно необхо­димо для выживания, следовательно, главнейшей задачей функ­циональной психологии должно было стать определение роли фун­кций, актов, операций как отправлений сознания, призванных обеспечить приспособление к среде. Таким образом, не вопрос: «Из чего состоит сознание?», а: «Для чего сознание?>> послужил отправ­ным пунктом теоретических поисков функционализма. Если сознание играет роль механизма адаптации (а именно в этом фун­кционалисты видели эволюционное оправдание его возникнове­ния), значит, реагирование на усложнение средовых влияний дол­жно носить не характер пассивного отражения, а быть активным, гибким, способным обеспечить сбалансированные отношения в системе «организм — среда». Функции не просто противопостав­лялись структуре самих актов сознания и психическому составу последнего, но, взятые изолированно, расценивались как само со­знание, а не карего проявления. Сведение сознания к совокупно­сти актов или функций привело к логическим основаниям утвер­ждать, что «акты конструируют объекты — стимулы» (Цит. по: Веккер Л.М., 1974. С. 34) (Дьюи). Абсолютизация функциональ­ного аспекта сознания естественным образом отразилась на трактовке сущности всех психических явлений. Неудивительно, что Джемс к явлениям памяти относит только два мнемических процес­са — запоминание и воспроизведение (Джемс У,, 1998. С. 202), иг­норируя тот очевидный факт, что память в первую очередь служит механизмом организации психического опыта человека и то, что весь состав психического имеет прямое отношение к свойству па­мяти сохранять накопленный в онтогенезе опыт во времени. Гово­ря о методологических изъянах функционализма, Л. М. Веккер за­метил, что, «поскольку ни структура, ни тем более функция в ее реальной рабочей активности не могут быть обособлены от исход­ного материала, в такой изначальный материал превращается сама функция» (ВеккерЛ. М., 1974. С. 34). Таким образом, принятие акта сознания за единицу анализа сделало фактически невозможным создание научной теории, реконструирующей логику реальной работы структурно-функциональной организации сознания, так как понимание того, каким образом реализуется функция, предпо-

faaea 5. Проблема определения единицы анализа психического

73

 

лагает знание об устройстве психической структуры, собственно функцией которой и является акт сознания. В свою очередь, психи­ческая структура немыслима как пустая форма, лишенная содержа­ния. Любая психическая структура — это оформленное содержание; и таким содержанием должен считаться тот психический материал, из которого строится психический процесс, как бы последний ни назывался: актом, операцией или функцией сознания. В бихевиоризме, где предметом изучения являлось поведение, закономерным образом был сделан выбор и единицы анализа. Та-кой единицей стала реакция, возникающая в ответ на действие внешнего стимула. Стимульно-реактивная парадигма стала об­щетеоретической платформой не только для построения различ­ных (правда, несущественно отличающихся друг от друга) кон­цептуальных систем, но и для экспериментальных исследований. Дж. Б. Уотсон считал, что апелляция к содержанию внутреннего мира человека при объяснении наблюдаемого поведения не толь­ко малополезна с точки зрения возможностей понимания действительных механизмов реагирования, но и абсолютно бес­смысленна. Единственная задача бихевиориста — точно регист­рировать реакции в ответ на соответствующие стимулы. Вся феноменология психического была сведена к совокупности об-наруживаемых в наблюдении реакций. Даже трактовка мышле­ния несла на себе печать стимульно-реактивного подхода. Как указывал Уотсон, «с точки зрения психолога поведения, пробле­ма "значения" (смысла) представляет собой чистейшую абстрак­цию. В своих исследованиях психологи поведения с нею никогда не сталкиваются. Мы наблюдаем действия, совершаемые живот­ным или человеческим индивидом. Последний "имеет в виду" то, что делает. Мы не видим никакой теоретической или практичес­кой надобности в том, чтобы прервать его действие и спросить, что он имеет в виду во время действия» (Уотсон Дж, Б., 1998. С. 591). И далее: «Мышление... есть процесс, протекающий по методу проб и ошибок, — вполне аналогично ручной деятельно­сти... Весьма грубое сравнение, применимое и для мышления, можно найти в погоне голодного охотника за добычей. Он на­стигает ее, ловит, готовит из нее пищу и съедает, затем закуривает трубку и укладывается на отдых. Зайцы и перепела могут выгля­дывать из-под каждого куста, однако стимулирующее действие их на время исчезло» (Уотсон Дж. Б., 1998. С. 592). Пожалуй, здесь трудно сделать даже какие-либо комментарии.

74

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

Введение «промежуточных переменных», выполняющих роль опосредующего звена в стимульно-реактивной схеме, не могло устранить главный порок теоретической системы бихевиоризма, а именно абстрагирование поведенческого акта как от психиче­ских состояний, а значит и психического содержания, так и от психологической структуры самих реакций. Поведение, увиден­ное глазами бихевиориста, как бы повисало в воздухе, являясь отстроенной от психики реальностью. Неудивительно, что при таком взгляде с трудом поддавались объяснению как адаптаци­онные возможности человека, так и принципы психического от­ражения. То обстоятельство, что воздействие стимулов вызывает реакцию только после соответствующего отражения в познава­тельном контуре сознания, попросту игнорировалось. Модель человека, представленная в бихевиоризме, это живая машина (хотя и исключительно сложная, так как она способна к обуче­нию и восприятию культурных феноменов), действующая во внешнем мире методом проб и ошибок аналогично тому, как вза­имодействуют со средой животные. Конечно, такие представле­ния если и имеют определенное прикладное значение (например, в поведенческой терапии), то при решении задачи описания пси­хической системы, ориентированной на познание, они лишены ценности. Тем не менее отмечают и теоретические заслуги бихе­виоризма. Так, например, Л. М. Веккер заключает: «возведенные бихевиоризмом без достаточных оснований в ранг основного за­кона "пробы и ошибки" представляют здесь не только общий принцип организации поведения, но и его конкретную статис­тическую меру, ибо и пробы, и ошибки являются характеристи­ками, поддающимися числовому выражению» (Веккер Л. М., 1974. С. 36). Иначе говоря, случайность сочетаний реакций индивиду­ума со стимулами среды фактически есть проявление вероятнос­тного закона, так как частота появления реакции есть эмпири­ческое выражение вероятности. Желание поставить под контроль поведенческие реакции человека, а следовательно, и увеличить вероятность проявления желательных, социально полезных ре­акций послужило причиной создания Б. Скиннером концепции «оперантного обусловливания». На протяжении десятков лет Скиннер и его сторонники в основном были заняты разработка­ми теории и эффективной практики подкрепления, что, конечно же, не меняло общеметодологических установок бихевиоризма и не давало ни малейшей возможности понять природу человека в

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

75

 

ее отличной от природы животных специфичности. Как указы­вает М. Г. Ярошевский, в бихевиоризме, независимо от его раз­новидностей, «... детерминанты поведения крысы идентичны детерминантам поведения человека в лабиринте жизни» (Ярошев­ский М. Г., 1985. С. 410), поэтому «стимул — реакция» как едини­ца анализа поведения хотя и соответствовала пониманию пред­мета психологии и теоретической базе бихевиоризма, для целей построения научной психологической теории и выяснения детер­минант психического развития оказалась непригодной, а притя­зания психологов поведения на теоретическую систему, облада­ющую большим объяснительным потенциалом, обнаружили свою несостоятельность, равно как и не оправдались надежды бихеви-ористов относительно преобразования общества по идеальному образцу. Само желание поставить под контроль человеческое по­ведение по аналогии с тем, как это происходит в эксперименталь­ных лабораториях при изучении реакции животных, являлось столь же утопическим, сколь и антигуманным. Недаром даже те, кто склонен рассматривать социальные процессы с точки зрения биологии, отмечают, что «бихевиористская догма» мешает пра­вильному пониманию человека и общества, а идея тотального ма­нипулирования является «опасным безумием» (Руткевич А. М., 1985. С. 30) (К Лоренц).

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 234; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!