Электронная медицина 4 страница
— Не обращайте на это никакого внимания. Конкуренция в науке — дело старое. И с нею нужно бороться. Присылайте мне ваши работы. Резюме их будет рассылаться на трех языках — немецком, французском и английском — ученым Европы и Америки по соответствующим специальностям. Соколов же никакой монополией по этому вопросу не владеет, и вообще его статья — либо компиляция, либо электрометрические измерения, доступные буквально каждому физику. Мне жаль Соколова, он не талантлив, имени себе не создал и на старости лет хочет проникнуть в медицину. Он является как раз тем человеком, который не считается с историей вопроса и своими предшественниками. Он бьет своим авторитетом, причем бьет наверняка, имея надежду закрепить навечно не свои (это характерно) рассуждения за собой. Он — злой гений нашей науки, а не ее глашатай. Его статьи и разговоры по данному вопросу производят неприятное впечатление. Ваши опыты убедительнее его фантазий. Когда же они подтвердятся еще и еще раз, то... Впрочем, вас я хвалить не буду, а скажу только: вы напали на золотую жилу. Вы понимаете, конечно, в каком смысле я это говорю. Когда у вас накопится дальнейший материал, приглашаю вас сделать доклад в нашем институте.
Я заговорил о К.Э.Циолковском. Рассказал ему все. Петр Петрович пожал плечами.
— Жаль старика! Но дело его настолько темно, что у нас трудно ждать поддержки. Мы очень отстали от всего мира. У нас ведь ракеты употребляют только для фейерверков. Там, за рубежом, думают совсем иначе. Но что делать — по одежке протягивай ножки. И все же он делает большое дело, проталкивая свою ракету. Теория не менее важна, чем практика. Скажите Циолковскому, что он — молодец и является примером для всех, кто по-настоящему любит науку. Я знаю, как его ненавидят все те, кто ненавидит и меня, и вас, и некоторых других. Не буду называть их имен... Они — ничтожны в науке, но с мозгом ничтожно малого веса — мозгом кролика! — они пользуются успехом на верхах и жмут все, что под ними. Это душители новой мысли и опасные соперники. Если я споткнусь на чем-либо, они всадят нож мне в спину, опорочат меня. Не дай бог в чем-либо ошибиться, заедят! — И Лазарев приумолк. — Ну, как ваши дела? — спросил он. Я рассказал.
|
|
|
Два новеньких двунитных электрометра Вульфа были с величайшей осторожностью перевезены из Москвы в Калугу и заняли почетное место в лаборатории, рядом со счетчиком ионов Эберта. Чутье и опыт подсказали мне, как я уже говорил, что измерять ионы счетчиком Эберта — это все равно, что носить воду в решете. Поэтому Эберт служил только для демонстраций, но не для серьезных измерений. Ибо первый вопрос у всех был таков: «А чем вы измеряете число ионов?» «Эбертом», — спокойно отвечал я, и на этом дело благополучно заканчивалось. Легко можно себе представить, если бы я дал другой ответ: я прослыл бы неучем.
|
|
|
Электрометры были хорошо отградуированы и, если стояли рядом, показывали одно и то же рассеяние. Это как раз было то необходимое качество электрометров для задуманных мною наблюдений.
У меня возникла мысль о том, что баланс электрических зарядов в воздухе обитаемых помещений зависит именно от присутствия людей и длительности их нахождения в этом помещении и что самый процесс этот весьма сложен. Изучение литературы вопроса только укрепило мою уверенность в этом. В трудах знаменитого Вольта я нашел, что в населенных помещениях электризация воздуха равна нулю. Профессор Лозаннского университета Г.Дюфур и профессор А.П.Соколов — оба в 1904 году, первый раньше, второй позже, определенно показали, что в жилых помещениях число легких ионов обеих полярностей стремится к нулю. Именно эти измерения профессора А.П.Соколова были, пожалуй, наиболее интересными среди прочих его измерений. Я решил проверить эти данные. По моему мнению, вдыхаемый человеком «респираторный аэрозоль», или отброс газового обмена, должен быть частично ионизирован и электризирован и наполнять закрытое помещение тяжелыми наэлектризованными частицами, не улавливаемыми счетчиком Эберта. С точки зрения гигиены воздуха жилых помещений установление этого факта было бы весьма значительным. Я размышлял следующим образом. Зарядив оба электрометра до одного и того же потенциала, но разного знака, поставим их в небольшой комнате без людей. Окна и двери будут закрыты. Наблюдатель в марлевой маске ежечасно подходит к электрометрам и делает запись рассеяния. Затем пригласим в эту комнату большую группу людей, проведем те же наблюдения «при прочих равных условиях». Как бы ни была мала подвижность выдохнутых тяжелых наэлектризованных частиц, если последние выделяются человеком из легких, электрометры должны будут отметить это явление. Мои наблюдения подтвердили теоретические предпосылки: легочный аппарат человека выделяет наэлектризованные частицы и, возможно, даже газовые ионы. Этот факт подлежал дальнейшему исследованию.
|
|
|
Следовательно, в 1923 году было открыто новое представление об электрическом состоянии воздуха обитаемых помещений. Воздух таких помещений не только лишается всех легких аэроионов, но насыщается электрически заряженными частицами, представляющими собой отброс организма. Выделяющиеся с дыханием электрические заряды образуются на поверхности различных летучих и жидких веществ обмена, которые представляют собой несомненную вредность, как и всякий другой отброс организма. Стойкий аэрозоль этого отброса в электрически активной форме постепенно насыщает все пространство обитаемого помещения и снова вдыхается присутствующими людьми, мало-помалу отравляя их, вызывая чувство духоты, недомогания, головной боли, головокружения, повышая кровяное давление и т. д. Это равносильно тому, что вместо чистой воды пить выдохнутую влагу, осажденную на холодной поверхности из воздуха при большом числе присутствующих в данном помещении. Дойдет ли когда-нибудь этот бесспорный факт до наших строителей, поймут ли гигиенисты, что представляет собой воздух населенных помещений, и будут ли когда-нибудь мощная вентиляция плюс аэроионизация введены во все здания, где живет, учится, работает или лечится человек? Неужели для этого простого мероприятия понадобится целое столетие?
|
|
|
Мои измерения обнаружили еще один факт, требующий, конечно, дальнейшего подтверждения, а именно: электрометр, заряженный отрицательным потенциалом в населенном помещении, разряжался быстрее, чем электрометр, бывший под положительным потенциалом. Это следует объяснить тем, что число тяжелых заряженных частиц, выдохнутых в воздух человеком, было несколько больше с положительным зарядом, чем с отрицательным, что противоречит основному закону электростатики. Однако это хорошо объяснимое явление заставляет весьма пристально присмотреться к нему: ведь положительная полярность, как это было твердо установлено, весьма вредно действует на животных. Естественно, что она вредно действует и на человека.
Если вполне здоровый человек к положительным зарядам воздуха относится с некоторым равнодушием и до поры до времени может не особенно бояться их, то совсем другая картина обнаруживается при действии положительных зарядов воздуха на больного, лежащего в больнице человека. В данном случае положительная полярность частиц выдохнутого отработанного воздуха приобретает угрожающий здоровью характер и в ряде случаев приводит больного человека к тяжелому состоянию.
Совокупность полученных мною за эти годы результатов позволяла думать, что задача, впервые отчетливо поставленная Гиппократом, подходит к благоприятному решению. Этот доклад я назвал так: «Решение задачи Гиппократа о воздухе». Великий греческий врач в своих сочинениях уделял много места вопросу о значении внешнего открытого воздуха в жизнедеятельности человека. Гиппократ считал, что внешний воздух является основным фактором лечения при всех болезнях. И отсюда следовало его медицинское мировоззрение, его методы врачевания. Задача о природе лечебного действия внешнего воздуха, поставленная Гиппократом в четвертом веке до нашей эры, была решена только через 2300 лет. И то, что мои работы не могли сразу увидеть свет, что над ними подшучивали,— все это было в порядке вещей. Всякое открытие проходит длительную стадию неприятия и неприязни. Старая истина!
Как ни был активен академик П.П.Лазарев в деле продвижения моих работ в печать, но и он оказался бессильным перед гранитной стеной заговора молчания. Формула профессора А.П.Соколова — «положительные ионы воздуха действуют положительно», особенно выдвигаемая им с некоторых пор, формула априорная, не основанная ни на едином опыте, была на устах рецензентов и редакторов, А.П.Соколов успел за это время поговорить с Н.А.Семашко и убедил его в целебном действии положительных аэроионов. Но Н.А.Семашко не мог вникать в тонкости нового научного вопроса. Народный комиссар здравоохранения, человек недюжинного ума и доброго сердца, не мог даже и представить себе, что 69-летний ученый ведет «холодную» войну с 26-летним экспериментатором. Да и во имя чего? Кому нужна была эта по сути дела вредная война, которая отстаивала предвзятые, ложные и весьма шаткие взгляды?
Если ряд видных московских профессоров, к которым я обращался за советом в начале моих опытов, отрицали какое-либо действие аэроионов, считая число аэроионов недостаточным по сравнению с числом молекул в том же объеме воздуха, и тем самым создавали неблагоприятную атмосферу для продолжения этих исследований в стенах Московского университета, то подрывная деятельность статского советника Михаила Сергеевича в Калуге создавала более чем неблагоприятную обстановку в этом небольшом городе. Дело доходило до того, что некто с редеющей и седеющей бородкой останавливал на улице больных доктора Лебединского и пытался разуверить их в лечебном действии ионов. Сами больные рассказывали, что пожилой человек, почесывая левой рукой седеющую бородку, заговаривал с ними, дергая их за рукав:
— Лечитесь у Лебединского? Дышите электрическим воздухом? Смотрите, будьте осторожны. Дело темное. Можно и на тот свет. А? Добродетелей же можно и под суд? А? Хе-хе!
Нужно было серьезно подумать о перенесении наблюдений в Москву. Неожиданно я был избран членом президиума Ассоциации изобретателей (АИЗ), имевшей свой дом под № 8 по Тверскому бульвару. В этом доме, который носит название «дома имени Томаса Альвы Эдисона», в квартире № 2 мне была отведена маленькая комнатка-клетушка в 4 квадратных метра, а через год в квартире № 4 — несколько большая (6 квадратных метров). Наша пресса необычайно прославила эту комнатку — больше, чем меня самого.
Мои наблюдения в области лечения отрицательными аэроионами благодаря инициативе академика П.П.Лазарева стали известны в медицинских и биологических кругах Москвы, хотя профессор А.П.Соколов проявлял противодействие им и публиковал статьи, в которых ясно говорил о благотворном влиянии только положительных ионов воздуха — уже явно мне в пику.
Надо сказать, что в свое время я получил приглашение выступить с докладом в Лаборатории зоопсихологии, находящейся в ведении Главнауки Наркомпроса, руководимой известным в Европе зоопсихологом Владимиром Леонидовичем Дуровым и не менее известным профессором физиологии Александром Васильевичем Леонтовичем, впоследствии академиком Украинской Академии наук. Это приглашение состоялось благодаря рекомендации профессора зоологии Московского университета Григория Александровича Кожевникова, который уже давно проявлял большой интерес к моим работам в области аэроионизации, и инженера Бернарда Бернардовича Кажинского, члена АИЗа, также хорошо знавшего меня еще с 1919 года по Ассоциации натуралистов (Аснат), где профессор А. В. Леонтович состоял постоянным консультантом.
На ученом совете Лаборатории зоопсихологии было решено испытать мой метод на экзотических животных, гибнувших от туберкулеза легких в нашем суровом климате. Но от добрых пожеланий ученого совета до их воплощения в жизнь прошло еще несколько лет, ибо для проведения этих опытов не отпускались необходимые средства...
Профессор А.В.Леонтович пригласил меня прочесть в лаборатории его кафедры в Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева доклад. А.В.Леонтович — врач по специальности — пригласил на мой доклад московских врачей и физиологов, и слухи о новом методе быстро распространились по городу. Когда доклад был окончен, я ответил на все вопросы, и, когда мы с А.В.Леонтовичем остались одни, он сказал:
— Как вы, Александр Леонидович, объясните столь решительное сопротивление профессора А.П. Соколова вашим взглядам о благотворном влиянии именно отрицательных ионов на организм? На этих днях я специально ездил из Тимирязевки на его доклад, о котором узнал случайно. И представьте себе, Соколов мягко, без нажима приводил примеры дурного влияния отрицательных ионов при норд-осте и говорил, что изобрел аппаратуру для получения искусственных ионов. Но его аппаратура ничем не отличается от вашей, с которой вы экспериментируете уже столько лет. Как объяснить все это? Старческой завистью или врожденной злобой? Ведь он же знает о ваших работах, знает, но молчит. Человек он опасный, и ссориться с ним нельзя.
Что я мог сказать по этому поводу? Надо было ждать...
Неожиданно в мою комнатушку явились три врача — глава российских гомеопатов Дмитрий Петрович Соколов, диагност необычайного таланта, врач-физиотерапевт Владимир Александрович Михин, человек предпринимательской складки, и врач-невропатолог Георгий Феликсович Жаке, человек большой эрудиции и широких взглядов. Зашла речь о применении моего метода к больным в электролечебнице доктора В. А. Михина. Следующая встреча состоялась у В. А. Михина в его лечебнице на Арбате, дом № 28, в присутствии еще нескольких врачей, в том числе фтизиатра Нины Константиновны Утц, врача Николая Алексеевича Альбова, впоследствии профессора, известного терапевта.
Скоро сказка сказывается... Еще пришлось ждать, пока Лаборатория зоопсихологии и электролечебница доктора В. А. Михина наладили у себя аэроионоаппаратуру. Конечно, можно сказать, что условия эти были не блестящими. Это было далеко не то, что должно было быть. Но рассчитывать на внимание в ту эпоху было нельзя. Только горлодеры имели успех, а большая наука скрывалась в катакомбах. То, что делалось в этих скромных учреждениях — частной лечебнице и Зоопсихологической лаборатории, поистине было большой наукой. Моя научная жизнь кипела и рвалась из этих узких берегов, которые казались уж очень малыми.
Опыты над животными и наблюдения над больными людьми в Калуге неизменно продолжались. В Калуге знали об этом и в конце концов смирились. Упорство нашей семьи победило. Даже заведующий отделом здравоохранения и тот делал вид, что не замечает факта применения аэроионотерапии, правда при непосредственном и постоянном участии двух врачей. Но когда речь заходила об организации специальной лаборатории, никто не знал, как это осуществить. Я, при перечислении тем, всегда вставлял тему «биологической недостаточности кислорода воздуха».
— Но никто не отпустит денег для опытов, которые должны опровергнуть укрепившиеся в науке воззрения, причем укоренившиеся в такой мере, что искоренить их почти невозможно, как ни доказывай, хоть лезь вон из шкуры, — всякий раз повторял К.Э. Циолковский.
Полгода, проводимые мною в Москве, также были заполнены опытами, которые стали моей страстью, делом моей жизни, даже чем-то стоящим выше самой жизни. Поэтому эта история развития учения о биологической роли аэроионов так тесно связана с моей биографией. Это была буквально одержимость.
В это время я завершал в Москве цикл опытов с моделью бронхиального дерева, пропуская через нее ионизированный воздух. Я всегда придерживался той точки зрения, что ионизированный воздух действует на организм через дыхательный аппарат, и в этом смысле был солидарен с Пьером Бертолоном. Но это надо было еще доказать. Одним из первых способов доказательства я избрал метод модели. Средства на стеклодувные и другие работы были отпущены Ассоциацией изобретателей, электрометрические приборы опять-таки были даны во временное пользование П. П. Лазаревым, а источник тока высокого напряжения временно привезен из Калуги. Установка была смонтирована в одной из пустующих комнат в доме имени Томаса Альвы Эдисона, в комнате одного из членов АИЗа, командированного на Урал внедрять свое изобретение. Ближайшим помощником в проведении этих опытов у меня был деревенский парнишка Дмитрий Строганов, бежавший, подобно М. В. Ломоносову, со своим изобретением из деревни в Москву. Эти дни навсегда сдружили меня и будущего инженера Дмитрия Федоровича Строганова.
Доклад «Потери в числе ионов одной поверхности при прохождении через модель бронхов и бронхиол» был представлен научно-техническому совету Ассоциации изобретателей и получил одобрение. Доклад не вызвал излишних споров и, что самое главное, оказался понятым всеми присутствующими. Такое благоприятное стечение случается только тогда, когда вопрос обсуждается среди беспристрастно и благожелательно настроенных людей. Когда доклад был окончен, я поблагодарил за отпущенные для осуществления опытов средства, и кто-то даже в знак одобрения похлопал в ладоши. Однако я на этом не успокоился и попросил еще скромного вспомоществования для осуществления более важного модельного исследования о том, что кровь, протекающая по легочным капиллярам, воспринимает ионы. И на этот раз я решил воспользоваться текущей жидкостью. Эта идея пришлась по вкусу присутствующим, и было решено мне помочь в постановке этих опытов.
Итак, у меня было четыре лаборатории. Одна, наиважнейшая, — в Калуге, которая работала систематически при соблюдении всех, самых строгих условий экспериментального исследования, другая — эпизодическая лаборатория, поддерживаемая АИЗом, третья — запроектированная в Лаборатории зоопсихологии и четвертая — в лечебнице доктора В. А. Михина. Опыты, поставленные нашим трио в труднейшие годы, давали корни, и я мог уже смело говорить о необходимости применения искусственных отрицательных аэроионов к больному человеку. Потенциальная энергия, которую я вложил в это дело, теперь постепенно превращалась в энергию кинетическую, и статские советники уже были бессильны задушить это огромной важности дело. Какая бы судьба ни ждала наше трио, мои доклады об униполярных ионах воздуха, об их действии на животных и больных людей, о решении задачи Гиппократа уже лежали на письменных столах, в шкафах кабинетов советских и зарубежных ученых. Машинописные страницы на четырех языках бронировали приоритет русского исследователя вопреки всем тем, кто хотел экспериментально добытую истину заменить априорными суждениями, да еще добытыми из иностранных источников. Борьба за аэроионы шла все эти годы почти беспрерывно, и потому мне приходилось беспрерывно обороняться, охранять свое детище - аэроионы - от преследователей то в виде статских советников, то в виде назойливых профессоров. Одни утверждали, что «ионы Чижевского» вообще не могут оказывать влияния на организм, другие говорили, что хорошо действуют только положительные ионы, а отрицательные весьма вредны, третьих одолевал скепсис к этому роду исследований, и они, зевая, только махали рукой. Это на их образном языке значило: «о такой ерунде и говорить не стоит».
В немецком физиотерапевтическом журнале «Штралентерапи», том 16, появилась статья врача Гуго Пикара о лечении ионами воздуха легочного туберкулеза. Это дало повод профессору А.П.Соколову немедленно выступить с речью и в печати со статьей, озаглавленной: «Ионизация воздуха как способ борьбы с туберкулезом». Речь А.П.Соколова была прочитана на пятом Всесоюзном научно-организационном съезде по курортному делу, состоявшемся 27 августа — 2 сентября 1925 года.
В этой речи профессор А.П.Соколов подробно останавливается на описании опытов Пикара и их результатах. Он дипломатически ни словом не обмолвился о полярности ионов воздуха, как будто бы полярность ионов ничего не значила. Наконец, он рекомендует получать искусственные ионы с помощью электрического эффлювия, тоже ни слова не говоря о том, какую именно полярность следует применять. Осторожность и дипломатичность тут достигают своего апогея. С другой стороны, он рекомендует электрический эффлювий, который практически уже применяли десятки авторов, в том числе и я, в течение нескольких лет. Рекомендации электрического эффлювия в данном случае были детски наивны. Он оставался таким же рутинером, как и раньше, но голос «знаменитого физика» звучал громко среди медиков. И вдруг...
В конце 1926 (5?) года любезной открыткой меня пригласили в редакцию одного журнала («Женский журнал». — А.Ч.), помещавшуюся где-то на Тверской улице. Я был очень удивлен столь странному обстоятельству. И в самом деле, женат я не был и ничем, кажется, не мог привлечь внимания такого, я сказал бы специализированного, органа печати. Тем не менее в свободный день туда пошел. Правда, встретил там только мужчин.
— Извините, что побеспокоили вас. Наша редакция интересуется воздухом.
Я сделал недоуменный жест.
— Да, воздухом, самым обыкновенным воздухом и его действием на человека. Вы же — мы это знаем от товарища Уразова — занимаетесь этим вопросом специально и что-то в нем открыли. Нас интересует и ваше это новое... И вот редакция решила просить у вас статью...
— Гм... — ответил я, — статью...
— Да, статью о воздухе, о его действии и о действии воздушного электричества. Ведь ваше открытие лежит именно в этой сфере...
— Да, но...
— Ах, понимаю... Вас смущает название журнала...
— Несколько...
— Ну, это пустяки, — сказал мой собеседник, — свою тему вы можете изложить под любым псевдонимом...
— Тогда это проще.
— Отлично. Благодарю вас. Как бы вы хотели назвать вашу статью, так, знаете ли, покороче и когда на получение ее можно рассчитывать?
Я задумался, но тут же предложил следующую шапку: «Воздух-целитель». Срок представления — через десять дней.
— Чудно! Благодарю вас. — Моя рука была крепко пожата.
— А насчет подписи вы не беспокойтесь. У нас будет работать Глазенап.
— Как Глазенап [ Глазенап Сергей Павлович (1848—1937) — русский астроном, специалист по исследованию двойных и переменных звезд, член-корреспондент Академии наук СССР, почетный член АН СССР. Был одним из организаторов Русского астрономического общества (1890) и в течение ряда лет его председателем. Профессор Петербургского университета. Методические пособия, учебники и научно-популярные книги, написанные им, пользовались в течение десятилетий большой известностью.]? Астроном?
— Нет, наш Глазенап — тоже ученый.
— А?..
Я надел шляпу и дружески улыбнулся на прощание.
Статья была напечатана в майском номере «Женского журнала» за 1927 год (см. № 1, 1926, «Химия и поведение...». — А.Ч.). Я начал ее такими словами: «От рождения до старости наш организм погружен в химическую среду — воздух, представляющий из себя смесь целого ряда газообразных элементов. Мы мало уделяем внимания этой среде, а между тем каждому следовало бы знать, что нормальное состояние ее обусловливает собою и жизнедеятельность нашего организма и наше здоровье...»
«Пребывание на воздухе при долгих воздушных ваннах обусловливает ряд других процессов в организме, связанных с фактом вдыхания этого воздуха. Если принять во внимание, что поверхность легочных альвеол в сто раз больше поверхности нашего тела, то станет ясным величайшее значение состава и состояния вдыхаемого нами воздуха.
Как показали новейшие открытия в физике, электрическое состояние воздуха, точнее, степень его ионизации, зависит от целого ряда геофизических и космических факторов.
С другой стороны, опыты, проведенные видными учеными, показали, что ионизированный воздух является биологическим фактором и благотворно влияет на больного...
Не вдаваясь в рассмотрение этого весьма важного вопроса, мы укажем, однако, что при выборе места и времени для приема воздушных ванн должен быть принят во внимание и этот фактор.
Ионизация сильнее всего, вообще, летом, затем в солнечные дни, наконец, в горах. В пасмурные дни ионизация воздуха падает до минимума, и тогда польза от воздушных ванн становится минимальной».
Никогда не забуду помощь, оказанную мне в те годы в этом большом деле двумя врачами, С.А.Лебединским и А.А.Соколовым, первыми консультантами при лечении аэроионами! Какие трудности окружали эти работы, я уже рассказал. С тех пор при всяком удобном случае я рекомендовал врачам метод аэроионотерапии, но, наконец, в электролечебнице доктора В.А.Михина (Арбат, 28) была установлена индукционная катушка с выпрямителем Венельта от рентгеновского аппарата. Положительный полюс ее был заземлен, а отрицательный соединен с выгнутой вниз металлической сеткой с остриями. Эта установка давала несколько десятков тысяч отрицательных аэроионов в 1 см3 и позволила группе врачей в поликлинических условиях еще раз изучить действие отрицательных аэроионов при ряде заболеваний.
Этот день был одним из моих лучших дней. Больная Зинаида Сергеевна Беляева, встретив меня на улице, бодрая и веселая, сказала, что уже более полугода, как не было ни одного приступа бронхиальной астмы, которой она страдала более двадцати пяти лет. В тот же день, в 7 часов вечера, меня нежданно-негаданно посетил доктор Дмитрий Петрович Соколов, который направил З.С.Беляеву на лечение аэроионами отрицательной полярности в электролечебницу доктора Михина.
Дмитрий Петрович в свое время окончил медицинский факультет Московского университета. Уже студентом обратил на себя внимание профессоров своей талантливостью. Все пророчили ему блестящую карьеру врача-терапевта. Но вскоре ему попались на глаза книги знаменитого гомеопата Самуила Ганнемана [ Ганнеман, Самуил (1755—1843) — немецкий врач, основатель гомеопатии. Окончил медицинский факультет Лейпцигского университета, в 1816—1822 гг. — доцент этого университета. Наблюдая действие лекарств на организм здорового человека, пришел к выводу, что лекарственные вещества вызывают в организме такие же явления, что и болезни, против которых эти лекарства действуют специфически. Исходя из этого, выдвинул основное положение гомеопатии: подобное лечится подобным. Разработал лечебные методики, использующие крайне минимальные гомеопатические дозы. Энергично выступал против излишеств традиционных, «аллопатических» (как он назвал от латинских слов: allos — другой и pathos — страдание) лечебных приемов и таких традиционных средств, как кровопускания, рвотные, нарывные и др.], и он стал прилежно изучать эту ветвь медицинских наук. Она привлекла его своей оригинальностью, новым подходом к лечению заболеваний и покорила его. Его врачебное мировоззрение изменилось. Почерпнув из академической медицины все то, что было в ней достоверного, неопровержимого и проверенного вековым опытом, он постепенно начал применять медицину гомеопатическую. По его мнению, эти две ветви медицинского знания должны были дополнять одна другую. Там, где не может помочь классическая медицина, по его мнению, могла помочь медицина гомеопатическая. Следуя этому правилу, он достиг блестящих результатов в терапии многочисленных хронических и острых заболеваний и славился в Москве как один из лучших врачей-диагностов, хотя исповедовал в общем и целом учение Ганнемана.
Сотни врачей-аллопатов в трудных случаях присылали к нему своих больных, и многих он вылечивал. «А разве, — спрашивал он себя, — классическая медицина не пользуется методом и принципами гомеопатии? Да, пользуется. Введение серотерапии, вакцинации, прививок основано на гомеопатическом принципе». После знаменитых работ академика Военной медико-хирургической академии, профессора Павла Николаевича Кравкова стало известно, что малые разведения, несомненно, оказывают сильное физиологическое действие. Опыты с сосудами уха кролика облетели весь мир, и тысячи физиологов во всех странах стали изучать физиологическое действие малых разведений. Правда, еще до Н.П.Кравкова [ Кравков Николай Павлович (1865-1914) — крупный фармаколог, член-корреспондент Российской Академии наук. Основные труды посвящены изучению действия лекарственных веществ на животный организм. Свои исследования проводил на изолированных органах животных и людей, погибших от различных болезней. Большой интерес представляют его работы по общебиологическому вопросу о пределах чувствительности живой протоплазмы. Создал крупную отечественную фармакологическую школу. Труды Кравкова высоко оценивал И.П.Павлов.] был известен знаменитый опыт Негели. В стакан с водой он погружал медную монету. Затем эту воду выливал и ополаскивал стакан десятью новыми водами. Спрашивается, что могло остаться на стенках стакана от мгновенного погружения медной монеты? Но оказывается, что и в одиннадцатой воде водоросль, чувствительная к меди, не могла жить и погибала. Органическая клетка оказалась самым тончайшим физико-химическим прибором, реагирующим на такие количества, на которые не реагируют наиболее чувствительные, так называемые прецезионные, или сверхточные, приборы. Один миллилитр лекарственного вещества, растворенный в тысяче литров воды, уже вызывает определенное физиологическое действие.
— Сколько молекул лекарственного вещества будет в этом разведении? — как-то спросил меня Д.П.Соколов.
— Сейчас рассчитаем. — Взяв лист бумаги и карандаш, я произвел следующий простой расчет. В 1 литре содержится 1000 миллилитров, тогда в 1000 литров, или в тонне воды, будет 1 000 х 1 000 = 1 000 000 миллилитров. Но так как один миллилитр весит один миллиграмм, а один миллиграмм содержит 3,34·1019 молекул, можно сказать, что, разведя один миллилитр лекарственного вещества в тонне воды, вы будете иметь в каждом миллилитре 3,34·1013 молекул лекарственного вещества. Таков простой расчет, доступный каждому школьнику шестого класса. Отсюда можно сделать еще и такой вывод: один миллиграмм лекарственного вещества можно растворять в значительно больших объемах физиологически инертного растворителя, правда, таких, кажется, не существует, и там все еще будет некоторое количество лекарственного вещества. Можно точно рассчитать, когда, при каком разведении уже не будет ни одной молекулы лекарственного вещества. Это случится при разведении, равном 10—20—10—22.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 24; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!