Необъяснимое явление 11 страница
Думайте сами, — говорил Константин Эдуардович, — мог ли я рассматривать поступки некоторых наших корифеев иначе как разбой? Допустим, что известный нам ученый самостоятельно пришел к тем же идеям, что и я, но ведь это было позже. Так что же, спрашиваю я вас, мешало ему назвать мое имя, ведь я был первым, кто изобрел аэродинамическую трубу! От такого честного поступка слава его имени ничуть не уменьшилась бы, а, может быть, даже и возросла. И кто знает, быть может, мое имя помогло бы ему подольше сохраниться в памяти потомства. Кто знает! Кто на этот вопрос может ответить сегодня? Но мое имя было вычеркнуто, стерто! Тщательно уничтожались строки, все слова, умерщвлялись все мысли, которые так или иначе были связаны с моим именем. Ненавистью и презрением было окутано мое имя! За что? Почему?
Ученики знаменитого ученого поддерживали заговор молчания опять в течение десятилетий. Они совершали таинства заговора молчания и не допускали, чтобы имя научного плебея Циолковского могло приобщиться к сонму посвященных! Это была кастовость высокой жреческой марки. Высочайшей марки!
Сталкиваясь с этими фактами, я недоумевал, я был тогда слеп и не видел, вернее, не хотел видеть и признавать за действительность ту плохую игру, которую корифеи воздухоплавания играли. Уже к 1917 году я по сути перестал существовать как исследователь, с которым необходимо было считаться. На моем имени стоял крест.
|
|
|
Однако Великая Октябрьская революция перевернула все вверх дном. Враждебно относящиеся ко мне люди сами попали в невыгодное положение, и борьба со мной уже не представляла для них чего-то самодовлеющего. Наоборот, имя гонимого и преследуемого за свои фантастические идеи человека, не требующего ничего для себя, стало многим импонировать. Искатель истины в глазах многих должен был походить на меня, тем более что я ни от кого и ничего не требовал. Я был предельно ограничен в своих желаниях и мог довольствоваться куском хлеба. Семья требовала чуть большего, но тоже ничего особенного, мы все время жили на пределе бедствия, холода и голода. Я разделял участь большинства истинных мыслителей нашей эры. И в самом деле, я ничего не просил особенного: мне был нужен керосин для лампы, вокруг которой мы по вечерам собирались, хлеб да вода и немного средств для опубликования моих сочинений. Но и эти скромные потребности оказывались чрезмерными. Ради куска хлеба, ради выпуска маленьких брошюр я должен был в течение десятилетий 99% всего моего времени тратить не на науку, а на добывание этих жалких крох. Когда сейчас вспоминаешь пройденный мною путь, невольно проникаешься жалостью к самому себе. Я всегда был несчастлив, но не замечал своего несчастья: наука для меня была первым и последним прибежищем, любящей матерью и пылкой любовницей, которым я посвятил всю свою жизнь, всю — без остатка! И мне, откровенно говоря, не хватало ни времени, ни сил для того, чтобы размышлять о своем несчастье. Ну — и к лучшему!
|
|
|
Следует сказать, что труд К. Э. Циолковского 1903 года застал русских просто врасплох. Даже крупнейшие специалисты авиации были совершенно не подготовлены к верному восприятию закона Циолковского и всех следующих из него выводов, причем эта неподготовленность была в такой мере большой, что понадобилось несколько десятилетий, чтобы пришла верная оценка его работ в области ракетодинамики. Даже «отец русской авиации» Н. Е. Жуковский, увы, не понял величайшего прогрессивного значения работ К. Э. Циолковского. Не оценили этих работ и многие ученики Жуковского. Владея обширными знаниями в области гидро-и аэродинамики, ни сам Н. Е. Жуковский, ни его старшие ученики не понимали того, свидетелями чего являемся мы, а именно: быстрое вытеснение винтовых двигателей реактивными. Вообще, этот факт недопонимания граничит с научным скандалом, но, к сожалению, история науки полна до краев подобного рода историями.
|
|
|
Когда труды К. Э. Циолковского были уже признаны академической наукой, тем не менее многие ученые старались деликатно обходить это имя и тем самым упорно поддерживать почти полувековой период заговора молчания.
Это явление, конечно, нельзя признать нормальным. Мало того, оно антипатриотично. У всякого честного и мыслящего человека заговор молчания вызывает тяжелую моральную реакцию. Значит, людям, стоящим на верху иерархической лестницы науки, разрешается все, а людям, стоящим вне этой лестницы, не разрешается иметь даже собственных мыслей и мнения.
Явления подобного рода имели самое широкое распространение в прошлом. Общественность должна круто бороться со всякого рода заговорами молчания и предоставлять ученому право выражать свободно научные взгляды независимо от того, нравятся ли они тому или иному ученому, стоящему на верху иерархической лестницы, или нет.
Каждый ученый волен высказывать то или иное мнение, каждый волен давать тот или иной отзыв, но никому не разрешается и не может быть разрешено организовывать заговоры молчания, писать подметные письма или поносить человека, научные идеи которого почему-либо не нравятся или противоречат чьим-либо убеждениям.
|
|
|
Н. Е. Жуковский дал, как известно, единственный и то словесный отзыв о работах К. Э. Циолковского в области аэродинамики в конце прошлого века. Однако в многотомных собраниях сочинений Н. Е. Жуковского, появившихся в свет в последние десятилетия, имя К. Э. Циолковского даже не упоминается. После смерти Николая Егоровича его ученики и редакторы изданий его трудов также постарались не допустить имя К. Э. Циолковского в печать.
Автору этих строк пришлось в течение ряда лет изучать мировую литературу по гидродинамике, дабы решить некоторые важнейшие вопросы динамики крови и в конце концов создать структурный анализ движущейся по сосудам крови, - труды, которые публиковались Академией наук СССР с 1953 по 1960 год и Академией медицинских наук СССР за 1951 год. Мне пришлось еще в 30-х годах изучать или во всяком случае прочесть ряд многотомных изданий трудов профессора Н. Е. Жуковского. В них я не нашел ни единого указания на работы К. Э. Циолковского, ни единой ссылки среди многих тысяч страниц текста.
Неужели никто до сих пор не заинтересовался этой темой: отчего же на многих тысячах страниц сочинений Н. Е. Жуковского для идей К. Э. Циолковского не нашлось места? А у С.А.Чаплыгина или у В.П.Ветчинкина? В чем же дело? Это исключительно «богатая» тема, к исследованию которой необходимо подойти не только с технической, но и с социальной стороны. Не доказывает ли этот истинно трагический для науки заговор молчания, что «всякое новое открытие и изобретение пробивает себе дорогу к практическому применению, лишь предварительно поборов скептицизм, временами доходящий до враждебности»? (Г. Уэллс). [ Чаплыгин Сергей Александрович (1869—1942) — выдающийся ученый в области теоретической механики, гидро- и аэромеханики, академик. Формулы Чаплыгина служат для расчета аэродинамики самолета, определения сил на летательных аппаратах и устойчивости крыльев при полете. Его исследования по теории дифференциальных уравнений принадлежат к крупным достижениям математической мысли.]
Необходимо особенно отметить, что против трудов и идей К.Э.Циолковского в течение многих десятилетий шла упорная, но скрытая борьба. Ученые в области воздухоплавания систематически вычеркивали его имя из своих лекций, как будто бы не существовало ни К. Э. Циолковского, ни его печатных работ. Ни в одной из книг, содержащих лекции по воздухоплаванию и аэродинамике, не упоминалось имя К. Э. Циолковского, даже в тех случаях, когда шла речь о различных видах дирижаблей. Большие авторитеты не признавали каких-либо заслуг К. Э. Циолковского в этой области и считали ниже своего достоинства говорить или писать о нем. На ракетодинамику смотрели свысока, как на очередное чудачество, очередную фантазию калужского самоучки. И вообще, о чем тут говорить! Брошюрки по 5-10 страничек, которые печатал на собственные средства Константин Эдуардович, ничего общего с академической наукой не имели и служили предметом насмешек и злопыхательства со стороны видных и виднейших представителей учения об аэродинамике и воздухоплавании.
— Да, — говорил Константин Эдуардович, — Н. Е. Жуковский блестяще владеет математическим аппаратом, но ведь дело не в этом. Математика обязательна во всяком научном исследовании даже в биологии, как вы видели в моих старых работах. Дело в идее У Николая Егоровича было много злобы. Он злился на меня за работы с воздуходувкой и, возможно, за работы с ракетой. Он не выдал себя ничем. Но везде и всегда он тормозил мои идеи, кривил рот, когда речь шла обо мне, и молчал. Это было знаком отрицание моих работ. И его ученики верно следовали работам своего учителя. Надо отдать ему должное, — он был большим ученым, но... он питал злобу ко всему новому и выходящему из рамок его представлений И он, хотя и был знаменитым профессором, не мог дотянуться до тех идей, которым я посвятил всю свою жизнь.
Профессор Н. Е. Жуковский, бесспорно, был одним из крупнейших специалистов. Он был великий знаток аэро- и гидродинамики, решивший ряд сложнейших задач, написавший в общей сложности много томов сочинений и создавший прекрасные курсы лекций, почти не утративших своего значения до нашего времени Он был механиком и математиком, свободно владеющим необходимыми областями этих наук. Русская авиация ему многим обязана. Он имел все полагающиеся звания, степени и отличия, а от некоторых он даже отказывался. Он был строгий, но благожелательный профессор, увлекательно читавший трудные курсы, и хороший, вдумчивый экспериментатор.
Но он не был великим ученым-творцом в истинном и полном значении этого слова, он не был создателем новых больших обобщающих идей, не был мыслителем, чьи новые идеи захватывали бы дух его слушателей и внушали бы трепет грядущему поколению. Для России он был «отцом авиации», для мировой науки — только очень видным специалистом. Никто за рубежом им особенно не восторгался, и его труды пользовались там большой, но ограниченной популярностью. Его заслуги перед отечественной наукой были высоко оценены и признаны внутри страны, вне ее он был известен также и тем, что носил большую бороду и тем самым был похож на другого русского — Ивана Петровича Павлова, такого же неустанного искателя больших обобщений. И. П. Павлов был хирургом-виртуозом. Павловский собачий желудок прославился по всему миру, его мысли об условных рефлексах были исключительно интересны, и он возвел их в мировой догмат. Но великий Сеченов был до самой смерти учителем Ивана Петровича.
Это были великие люди, слава которых не померкла, но в работы которых время внесло коррективы. Эти коррективы в ближайшие десятилетия могут значительно исказить их идеи, и некоторые из них будут преданы забвению. Они легко были признаны знаменитыми и даже великими при жизни, ибо не покушались на фундаментальные устои своих наук и не выдвигали им прекрасных соперниц. Они не имели много врагов, и знакомые с почтением снимали свои шапки при встрече с ними на улице. Страна могла гордиться ими, и они с достоинством носили звания академиков или членов-корреспондентов. Их сравнительно гладкой жизни завидовали многие, и знаменитые художники писали их портреты.
Что еще можно сказать доброго о человеке, чье имя так ярко блистало на фоне крайних и безнадежных посредственностей, которые составляют армию искателей жемчуга в море науки? Каждый солдат этой армии хочет занять генеральское место, но не каждый на дне перламутровой раковины находит предназначенный ему великолепный экземпляр. Обычно это не удается, исключая тех, кому фортуна благоволит со дня рождения. Николаю Егоровичу Жуковскому фортуна бесспорно и долго благоволила, но не до головокружения. Он совершил все, что мог, но не более того. Зримые пределы отпущенных ему природой возможностей злили его. Это он тщательно скрывал, защищаясь вовне неодобрительными отзывами и некоторой пренебрежительностью к другим искателям. Он не мог выловить из моря искомую жемчужину и тем самым не мог раздвинуть лимиты своих находок, хотя знал, что математические лимиты раздвигаются одним росчерком пера. В жизни все оказывалось иначе, труднее и неповоротливее, и многое стало его раздражать и сердить. Появление К. Э. Циолковского, яркого, самобытного человека с колоссальными космическими идеями, стало его волновать более, чем надлежало уравновешенному человеку, знавшему себе цену. Но странно, калужский учитель из глубины горбатой Коровинской улицы торжественно входил в аэродинамику и являлся бесспорным носителем блистательных идей, которым можно было позавидовать. Конечно, не о зависти Н. Е. Жуковского могла идти речь, а только о принципиальном несогласии. По этому вопросу можно построить гипотезу и сказать: возможно, что это было так. Как же было на самом деле — нам неизвестно! Но то, что происходило при одном - двух столкновениях между Н. Е. Жуковским и К. Э. Циолковским, нацело отвергает такую прилизанную гипотезу. Дело, по-видимому, заключалось в более тонких психологических деформациях человеческой души. В деловой жизни человека это выливалось в грубую и осязаемую форму. Константин Эдуардович стал представляться «соперником» в поисках на дне моря, и его надо было осадить, пока не поздно. Конечно, ни о каких преступных или аморальных намерениях не могло быть и речи, но надо было принять меры самозащиты или, вернее, славозащиты, хотя К. Э. Циолковский ни на чью славу не покушался. В конце концов это вылилось в необходимость не замечать присутствия Константина Эдуардовича на земном шаре и вести себя так, как будто бы его вообще и не существовало.
Никто — ни Н.Е.Жуковский, ни С.А.Чаплыгин, ни В.П.Ветчинкин — не разглядели, что внутри страны, в самом центре России, в Калуге, растет и крепнет новый гений, творец новых наук. Все просмотрели его, никто не заметил, никто не оценил по достоинству его работы.
Остается неясным вопрос: отчего же могли иметь место факты подобного рода — факты завистничества, неприязни и, наконец, факты глубоко засекреченной травли? Казалось бы, эта триада никогда не должна была бы появиться у людей, отдавших жизнь научным исканиям, следовательно,— человечеству. Так в чем же дело? В каких психологических лабиринтах находится разгадка этой трудной задачи? В какие глубины человеческой души следует заглянуть? Какие пласты человеческого мозга поднять? Как понять это явление?
Никто не может нам ответить на все эти вопросы: ни философ, ни психолог, ибо факты противоречат не только элементарной логике человеческого разума, но и элементарным движениям человеческого духа. Только одна история науки, безжалостно вскрывающая скальпелем гнойники человеческих взаимоотношений, показывает, что некоторым, даже очень большим людям иногда бывают свойственны черты, присущие обычно только человеку из толпы, под которым мы подразумеваем «маленького человека». Он, этот маленький человек, не столько озабочен проблемами человечества, сколько занят добыванием личных благ. Во имя этой сугубо личной, нередко весьма трудной задачи такого рода субъекты идут на подлость. Да простится ему эта подлость, если ее уже не покарал уголовный закон, бдительно выслеживающий маленькие преступления маленьких людей.
Но в большом человеке, стоящем вне каких-либо писаных законов, подлость такого рода не простительна.
Совершенно правильно Я.И.Перельман в своей книжке, вышедшей в свет в 1932 году, в год 75-летия со дня рождения и сорокалетия научной деятельности К. Э. Циолковского, задает следующий вопрос: «Имя замечательного русского изобретателя и ученого Константина Эдуардовича Циолковского, столь долго пребывавшее у нас в безвестности, знакомо теперь едва ли не каждому грамотному гражданину Союза. Но так ли известны его заслуги? Все ли знают о его научных трудах и изобретениях? Надо прямо сказать, что даже сейчас (в 1932 г. – А.Ч.), когда великий наш современник достиг 75-летия и имя его почти у всех на устах, лишь весьма немногие имеют правильное представление о том, что собственно сделал Циолковский для науки и техники за 40 лет его неустанной деятельности».
Упомянутый автор приводит интересную схему опережения К. Э. Циолковским западноевропейской и американской науки в области воздухоплавания и ракетодинамики. В частности, о последней области техники он дает следующее сопоставление:
| III Ракета | III Ракета |
| 1919 г. Книга проф. Годдарда о ракетах для крайних высот. 1923 г. Книга проф. Оберта о межпланетных ракетах. | 1896 г. Разработка Циолковским теории реактивного прибора. 1903 г. Первая печатная работа Циолковского о реактивных приборах для межпланетного транспорта. |
Циолковский должен быть сопричастен тем исключительным умам, которые по неясным и непонятным для нас причинам избирают себе высокие цели и сложнейшие проблемы и всецело отдают себя на решение их, отважно преодолевая все препятствия и все преграды, которые встречаются на их пути, и приводят человечество к новым эпохам, к новым эрам в его существовании.
Клевета о плагиате
И за победной колесницей
Бежал наемный клеветник.
Аполлон Майков
Истинное несчастье настоящих ученых, больших и малых, заключалось и заключается в отсутствии элементарной порядочности у некоторых представителей научного мира, с которыми приходится соприкасаться в деловой обстановке и от которых зависит судьба научного открытия или изобретения. Это несчастье легко обнаруживается в истории любого научного открытия или крупного изобретения, и пока нет основания предполагать, что наша эпоха внесла коренное улучшение в это дело. И в наши дни явления непорядочности злостно доминируют в научной среде, глушат научную мысль, пресекают научную инициативу. Только единичные люди прорываются через этот страшный барьер, и то после борьбы, иногда многолетней борьбы, с невеждами, обскурантами и ретроградами, которые были так или иначе, по недомыслию или легкомыслию, сопричислены к лику ученых и заняли, к несчастью, высокие ступепи иерархической лестницы.
«Из-за элементарной непорядочности, которая встречается и наших лучших научных кругах, всякое открытие вызывает пренебрежительное к себе отношение, пока специально назначенные и общепризнанные авторитеты не поставят на нем штамп одобрения», — пишет американский ученый и писатель Поль де Крюи и книге «Борьба с безумием». [ Поль де Крюи. Борьба с безумием. Пер. с англ. М., 1960. С. 173. Имя автора (также в транскрипции «де Крайф») хорошо известно нашему читателю по книге «Охотники за микробами», впервые выпущенной на русском языке в 1927 г. и переиздававшейся 14 раз, а также по другим его произведениям: «Борцы с голодом», «Борьба со смертью», «Стоит ли им жить» и др.]
Мнение де Крюи отличается, большим оптимизмом. Он верит и возможность справедливого действия авторитетных комиссий. Я лично знавал десятки авторитетных комиссий, выносивших самые несправедливые и по существу самые неверные решения. Константин Эдуардович Циолковский обрушивается на кем-то выдуманную необходимость рецензировать научные работы. В самом деле, мы хотим, чтобы невежды оценивали работу гения. Но невежды в ней ничего не смыслят.
Меня всегда живо интересовал вопрос о том, мучаются ли люди, когда делают злое дело, когда совершают явную несправедливость, нападают на беззащитного, когда убивают в человеке гения, мешая ему работать? Оживает ли в таких людях совесть, которая должна была бы оживать всегда, когда следует помучить человека за причиненное им зло? Или совесть у таких людей не оживает и эти преступники не мучаются после своих страшных злодеяний? Судя по их розовым личикам и упитанным фигуркам, они ничуть не отягощены своею совестью после совершенных ими злодеяний.
Говоря о мытарствах К. Э. Циолковского, которые он претерпел в борьбе за свой приоритет в области ракетодинамики и космонавтики, следует отметить, что тенденции к опорочиванию любой новой работы, научного открытия или изобретения оказываются необычайно живучими в научной среде. Все новое, прогрессивное принимается в штыки, как будто это новое угрожает по меньшей мере нашей жизни. Говорят, что неприятие нового и бережное отношение к отжившему лежит в самом существе человеческого консерватизма. Говорят, что оно оправданно, ибо новое несет неизвестность или угрозу, а с проверенным старым жить проще, ибо нее повадки старого нам хорошо известны. Неужели во имя устарелого и отжившего мы должны жертвовать своим завтрашним днем, своим будущим?
Весьма печально, что так часто приходится сталкиваться с явлением борьбы против нового и прогрессивного во многих областях жизни, и особенно в области науки и техники, но боязнь новизны является одним из наиболее трудно поддающихся лечению хронических заболеваний. Опасность засорения науки и техники новыми малопроверенными и малоизученными данными, а потому, возможно, данными неверными или ошибочными, грозит в конце концом перерасти в ужас, который способен убить все живое. Конечно, если бы таковое произошло, то вместо прогресса мы имели бы регресс, Но, к счастью для прогресса, все ошибочные данные скоро разоблачаются и потому не задерживаются в арсенале науки и техники. Таким образом, ссылки на эти данные и на их опасность лишены какого-либо значения.
С другой стороны, установление бдительного контроля — как бы чего неверного не прорвалось в священную область науки и техники — грозит еще более печальными последствиями. К.Э.Циолковский по этому поводу писал: «...если мы не будем свободно высказывать новые мысли, то наука не будет идти вперед». [Циолковский К. Э. Применение реактивных приборов к исследованию стратосферы (Рабочая Москва. № 51. 1935 - 3 марта).]
Более или менее тесное и достаточно продолжительное общение с ученой средой позволило обнаружить у некоторых, даже видных представителей этой среды крупные недостатки морального порядка. Сплошь да рядом эти представители науки шли под разными кличками: например, драчун, забияка, хвастун, завистник, обманщик, непогрешимый, как папа римский, генерал без эполет. Эти клички им давали доценты, ассистенты, преподаватели, лаборанты, швейцары и сторожа. Каждый имел явные недостатки, но не каждый имел заметные достоинства.
Когда они спорили, они напоминали мошенников на ярмарке. Они ругались, как ломовые извозчики. Однажды, будучи студентом, я зашел в кабинет одного, хорошо мне знакомого профессора Михаила Александровича... и был потрясен его лексиконом. Этот выдающийся зоолог мог бы прочесть цикл лекций для боцманов. Когда они мирились, их можно было принять за провинциальных актеров. Они плохо маскировали выражение своего лица, особенно глаз: глаза злобно сверкали.
Научная среда ничуть не лучше и, может быть, даже хуже любой другой среды: ей присущи многие недостатки и пороки.
Невежество многих из имеющих ученые степени и звания потрясающе: они забыли то, что учили в средней школеи Менелая путают с Менесом, Танганьику с Титикака, хронология французских Людовиков для них совершенно недоступна. Даже историки долго думают, прежде чем могут вынуть необходимого Людовика из своей памяти. Ученые решают кроссворды и викторины значительно хуже десятиклассников, и наиболее умные из них предпочитают «хранить молчание в важном споре».
Даже в области своей специальности многие ученые бывают крайне сдержанны. Я знавал одного «знатока» вопросов биохимии и биофизики, некоего Дмитрия Леонидовича. Его компилятивные, толстые книги были написаны с величайшей эрудицией. Но вот однажды я задал ему вопрос, касающийся его прямой специальности, — вопрос, который был им всесторонне обсосан во многих его грудах. И что же вы думаете? Он растерялся, как младенец, и тихо-претихо заявил мне, что над этим вопросом надо подумать. Это был, пожалуй, наиболее умный ответ, который он мог мне дать о равновесии Доннана. Я был восхищен его блистательным невежеством. Без книг и без справочников под руками этот доктор наук и крупнейший специалист был слепым, как сова днем, и глухим, как тетерев, хотя владел завидным умением что и где искать. Он не обладал способностью к истинному творчеству и был только громким рупором чужих идей. Он охотно принимал участие в многочисленных дискуссиях и всегда мог раздавить противника своей тяжеловесной эрудицией. Он обычно говорил так: «Знаменитый немецкий профессор (имярек) в 1859 году показал то-то, русский академик (имярек) в 1865 году доказал то-то, великий французский ученый (имярек) в 1871 году придерживался таких-то взглядов, крупнейший английский исследователь (имярек) в 1884 году настаивал на том-то и том-то». Дойдя таким образом до нашего времени и сверкнув десятком известных имен, Дмитрий Леонидович заключал: «Итак, у нас есть вес основания считать, что рассматриваемая диссертация стоит в противоречии со всей историей вопроса и потому не может быть...» [ Доннан, Фредерик Джордж (1870 — дата смерти неизвестна) — английский физикохимик, профессор Ливерпульского университета (1904—1913, профессор университетского колледжа (1913—1937), там же — директор лабораторий неорганической и физической химии. Ему принадлежит первое количественное исследование процесса эмульгирования (1899); позднее (1911) развил теорию так называемого мембранного равновесия, получившую название «равновесие Доннана».]
Но иногда случалось так, что голос Дмитрия Леонидовиче прерывался голосом председателя. «И все же, — говорил председатель, — так как дальнейшее развитие науки часто связано с новым положениями, о которых предшественники даже не подозревали необходимо одобрить рассматриваемую диссертацию и признать её автора достойным ученой степени доктора наук».
После этого афронта Дмитрий Леонидович спокойно склады вал в две стопки двадцать или тридцать захваченных им с собою книг, брошюр, оттисков и опускался на стул с невозмутимым видом. Он считал, что достойно выполнил долг перед наукой. А там, как они (т. е. невежды) хотят! Почти не было случая, чтобы он признал чужую работу заслуживающей внимания. Достойными внимания и поощрения он считал только свои работы и работы ближайших сотрудников. Две высокие стопки книг, лежащие перед ним на столе, слева и справа, напоминали бруствер с бойницей, откуда он мог открывать ураганный огонь по противнику. Это был эгоист, желчный человек, и умер он преждевременно, находясь в расцвете своих компилятивных сил. Но он поступал честно, ибо свое поведение он искренно считал единственно приемлемым. Как глубоко ошибался этот бедный человек, думая, что истинно только то, что написано в отживших уже книгах или находится на кончике его носа. К имени К.Э. Циолковского он питал чувство глубокого отвращения. Однажды, сидя рядом со мной на одном из диссертационных диспутов, он увидел в моих руках только что полученные мною брошюры Константина Эдуардовича.
— Боже, что это такое?! — громко воскликнул он. — Циолковский? И вы читаете эти нелепые книжки? Ведь это же порнография! Как вам не стыдно идти с ними сюда, в храм науки! О, как вам не стыдно!
При слове «порнография» я покраснел до корней волос, ибо многие услыхали это слово и посмотрели в нашу сторону, а он демонстративно отвернулся от меня, как будто увидел в моих руках фотографии голеньких красоток. Впрочем, в последнем случае он поступил бы как раз наоборот. Спорить было нельзя: началась защита диссертации... Через месяц-другой вышла злобная и несправедливая статья Дмитрия Леонидовича уже о моих работах. Я вспомнил его мнение о К.Э.Циолковском, и мне все стало ясным. Мне мстил ханжа — представитель грубой и завистливой касты.
Неизменно, непрерывно, постоянно с утомляющей настойчивостью возникал вопрос о том, почему видные по положению в научном мире (а не в смысле гренадерского роста) ученые с таким безобразным кликушеством набрасывались на творения К.Э.Циолковского. Поскольку это известно автору этих строк со слов самого Константина Эдуардовича и из личных наблюдений, никто так не презирал и не поносил его, как крупные представители научной мысли. Поток клеветы и дискредитации был буквально нескончаем. Один выпад против К.Э. Циолковского сменялся другим, причем в то время, когда ему еще не удавалось отпарировать первый, дать убедительное доказательство его правоты в первом случае, уже возникал второй: К.Э.Циолковского били с другой стороны, находили его идеи бредовыми, расчеты неверными, математические доказательства недостаточными. За вторым выпадом следовал третий и т. д. Даже самые здоровые и физически крепкие люди могли бы пасть костьми под напором сильнейших атак врага. Но К.Э.Циолковский постепенно привык к такому роду войны и уже не тратил особенно много сил для того, чтобы обороняться. В некоторых случаях он просто смеялся над своими противниками и оставлял их вылазки без ответа. Это, конечно, спасало ему жизнь и его дело, которому он служил, и в какой-то мере сохраняло для него время и физические силы. Но нервная система, конечно, страдала. Живи он в столице, без чудесного калужского воздуха, без калужских просторов, он погиб бы значительно раньше, имя его могло бы быть залито океаном клеветы и недоброжелательства и уже давно забыто. В авиационных кругах для этого были своевременно приняты меры, но он пережил всех своих врагов, а те, кто еще остался в живых, должны были подчиниться воле обстоятельств, сильнейших, чем они, и начали славословить К.Э.Циолковского.
Такова была удивительная игра сил и сочетания обстоятельств, что вопреки воле сильных мира сего К.Э.Циолковский вознесся над тленными останками своих врагов и диктовал свою волю будущему. Конечно, судьба его и его работ — редчайшее явление.
Эта вечная борьба К.Э.Циолковского с его врагами не могла не привести к совершенно определенным воззрениям на науку, ее истинных творцов и тех, кому наука служила только кормушкой, без всяких высоких целей. Наука как способ самокормления — явление наиболее гнусное и в то же время весьма распространенное. Тут нет ни исканий, ни ошибок, ни терзаний, тут одно лишь торжественное восхождение к высотам, в академии, по трупам сотоварищей, иногда гениальных. А там угрюм-бурчеевские и пришибеевские законы и категорическое отрицание всего того, что лежит вне слабых, детски-наивных познаний мужей такого рода, и искоренение новых идей, умерщвление молодых побегов, направленных в будущее. Обычно эта кровавая и коварная борьба нам не видна. Она скрыта за темной вуалью. Мы видим лишь ее результаты и удивляемся, когда побеждает истина. Мы так привыкли к жалкой посредственности, что великие истины ослепляют нас, как Солнце, если посмотреть прямо на него. Так и имя К.Э.Циолковского в течение многих десятилетий было закрыто плотным пологом туч, но в конце концов, вопреки всему и всем, оно торжественно воссияло на небосводе мировой науки.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 27; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!