Необъяснимое явление 8 страница

Прощаясь, Иоанна Матвеевна взяла с меня слово, что я обязательно посещу ее, и обещала познакомить со своим племянником-инженером, которому как раз на днях была присуждена Ленинская премия.

Вернемся же к 1920 году. Что могло меня удержать тогда в Москве, когда в кармане у меня лежало удостоверение за подписью В. Я. Брюсова и Вячеслава Иванова? Лекции, которые я сам читал или слушал, могли быть пропущены под разными уважительными предлогами. Тогда это было просто. Я спешил в Калугу вместо Стокгольма, чтобы тотчас же приступить к дальнейшим опытам. В них для меня был смысл жизни, и это делало меня счастливым.

Дисциплина поведения, дисциплина работы и дисциплина отдыха были привиты мне с самого детства. Это – важнейшие регуляторы жизни. В некотором глубоко-глубоком подсознательном отделе моей психики был заключен основной принцип жизни – ни одного дня без продуктивной работы, которая не вносила бы в фундамент будущей жизни нечто основное и важное. Пусть это будет маленький, самый что ни на есть ничтожный «кирпичик», но его надо сделать, создать, усвоить или понять, чтобы он лег в великую основу будущего. Время во всех моих делах играло основную роль. Время было для меня всегда самым дорогостоящим фактором, и одной из основных целей моей жизни было сохранение его и использование его себе и своему мозгу на благо, – даже не так уж себе, как именно мозгу, т. е. мысли, усвояемости, памяти, творчеству, деятельности, движению вперед.

Данным качеством я был обязан правильному и строгому воспитанию и тем правилам, которые мне привили мои родители и родные с первых же дней сознательного существования. Не нуждаясь ни в чем в детстве, я привык к постоянной работе. И когда пришло время, когда нельзя было не работать, я принял работу как истинное благо, как обычное и обязательное явление жизни.

Когда я, приехав в Калугу, с Московской улицы свернул на Ивановскую и увидел дом отца, я вдруг почувствовал, что судьба ко мне более чем благосклонна, ибо только здесь я мог обрести душевный покой и снова с «остервенением» приступить к исследованиям. Все волнения, ожидания и неизвестности этого лета сразу исчезли.

30 ноября 1920 года, после двухмесячной подготовки животных, начался второй цикл опытов. На заседании нашего «ученого совета» было решено ближайший год посвятить изучению биологического действия аэроионов только отрицательной полярности, как дающей столь поразительно благотворные результаты. Это обстоятельство настоятельно требовало самого тщательного изучения. Тайну знака надо было раз и навсегда раскрыть. На основании предшествующих опытов члены нашего трио были уверены в том, что дальнейшие исследования в этом направлении сулят невиданные перспективы.

Хотя с декабря 1919 по ноябрь 1920 года никаких опытов над крысами не производилось, мой отец систематически наблюдал за ними и ежедневно делал записи в дневнике, а Ольга Васильевна также тщательно заботилась о кормлении и взвешивании животных. Каждый месяц отец делал сводку наблюдений и записей, и, пока я бегал по московским улицам в надежде увидеться со знаменитым Аррениусом, мой отец впервые в мире мог отметить, по существу говоря, один из самых замечательных научных фактов. Хотя бывшие подопытные и бывшие контрольные животные содержались самым тщательным образом в совершенно одинаковых условиях кормления, освещенности, воздуха и т. д., среди животных наблюдалась смертность. Но смертность животных была далеко не одинакова у крыс, подвергавшихся воздействию отрицательных или положительных ионов. Смертность крыс, подвергавшихся в 1919 году влиянию отрицательных ионов, была в 5,3 раза меньше смертности крыс, получавших ионы положительного знака.

После первых излияний взаимной любви и радости встречи отец показал мне сводную таблицу записей.

– Как это тебе, мой дружок, нравится? – сказал он. – Коэффициент 5,3! Потрясающе! Ясно одно: действие отрицательных ионов самым благотворным образом отражается на крысах.

В своем докладе по этому вопросу 17 марта 1922 года я писал: «Отрицательные ионы воздуха способствуют поддержанию и продлению жизни животных, предохраняя их от преждевременной гибели. В будущем надлежит с чрезвычайной тщательностью изучить механизм именно этого действия ионов воздуха отрицательного знака. При условии подтверждения этого факта на большом материале, при условии общедоступности «ионификации» помещений будущий человек, пользуясь этим способом, может повести планомерную борьбу за свое долголетие».

Уже одно это наблюдение, по моему мнению и по мнению моего отца, непосредственного участника опытов, с лихвой окупает все понесенные нами трудности, тяжкие денежные расходы и позволяет нам стойко бороться с окружающим скептицизмом. Решить этот вопрос практически было нетрудно при условии наличия хорошей лаборатории. «Экспериментум круцис» представлялся мне в следующем виде: животных надо лишить всех ионов окружающего воздуха, т. е. дезионизировать воздух в полной степени, и посмотреть, какова будет длительность жизни животных в таком дезионизированном воздухе, т. е. повторить опыты И. И. Кияницына в усовершенствованном виде.

Забегая вперед, скажу, что эти опыты мне удалось осуществить, увы, только через 19 лет (1938-1941), и они дали желаемые результаты: в дезионизированном воздухе все лабораторные животные погибали, одни раньше, другие – позже. Кияницын был прав в эксперименте, но не прав в теории. Я ждал двадцать лет, чтобы доказать это с исчерпывающей ясностью! О люди, как неразумно поступаете вы! Неужели вы полагаете, что жизнь человека длится бесконечно? Но я превозмог это общее заблуждение. Мне просто посчастливилось.

Уже в те годы у меня возникла мысль о необходимости снабжать воздух обитаемых помещений ионами отрицательной полярности. Это была дерзкая и смелая мысль, ибо все исследования, которые были сделаны в дальнейшем, все ярче и полнее обосновывали и подтверждали ее.

Итак, начался второй цикл исследований. Теперь уже наше трио знало, что мы делаем, на какое большое и полезное для людей дело отдаем силы и материальные средства. Неожиданно пришла поддержка и от профессора Сванте Аррениуса. Через американскую ассоциацию помощи Шведская Академия наук прислала мне посылки с продовольствием и одеждой, а также по указанию Аррениуса были присланы очень красивый рентгеновский трансформатор, дающий напряжение до 85 тысяч вольт, две выпрямительные лампы и счетчик ионов системы Эберта, изготовленный в Браун-швейге фирмой «Понтер и Тегетмайер». Моя лаборатория наполнилась необходимой аппаратурой.

Все уголки нашего дома были заполнены содержанием продовольственных посылок: сотни банок с консервированным молоком, десятки банок с жиром, тушенкой, мешочки с сахаром, мукой, банки с какао лежали на подоконниках, на шкафах, в буфете, на полках. «Питательное благополучие» неожиданно пришло в дом после двух с половиной лет полуголодного существования. Посылки с темно-синим, несколько грубоватым сукном и прикладом позволили сшить новые костюмы.

Часть посылок была «отдана» крысам – они стали получать более «жирный» рацион. Стали появляться первые вести от зарубежных ученых. Профессор Аррениус рассказал о моих опытах на одном из заседаний Шведской Академии наук, и в научных кругах Стокгольма заговорили о значении атмосферного электричества в жизнедеятельности организма. Он говорил о моих опытах с высоты академических кафедр и в других странах Европы, куда ездил. В Калугу стали приходить письма из Швеции, Франции, Германии, Италии по адресу: «Россия, Калуга, доктору Александру Чижевскому». Возможно, что некоторые письма и не находили адресата. Врачи города Калуги также заинтересовались этими опытами. Первым был С. А. Лебединский, старый знакомый нашей семьи, вдумчивый врач, и А. А. Соколов, человек, интересующийся всем новым, живущий в двух шагах от нашего дома.

Тут необходимо сделать маленькое отступление и вернуться к 1919 году. Первыми подопытными людьми были члены нашего трио, как я и описывал в своем докладе 3 декабря 1919 года. По нашему маленькому городу слухи об этом распространились с быстротою молнии. Наравне с язвительными замечаниями и грубым скептицизмом шли и добрые вести от одного знакомого к другому. Когда слухи начинают расти, их нелегко остановить: они подобны снежному кому! Недобрые слухи растут быстрее! Уже в 1920 году С. А. Лебединский, встретив меня как-то на улице, сказал:

– Давайте-ка попробуем ваш метод и на людях. Если животные так хорошо себя чувствуют, то необходимо этот метод применить и к больному человеку.

– Что же, – ответил я, – попробуем. Мы-то себя ежедневно ионизируем, да и десяток больных уже вылечили, а теперь мне следует объединиться с врачами. Вы будете ставить диагнозы, присылать больных и вести истории болезни, а я буду нести техническую работу, давать сеансы и наблюдать за пульсом и дыханием. Пусть ваша клиническая лаборатория делает анализы крови, мокроты, мочи и т. д. Я буду угощать ионизированным воздухом. Договорились?

Это соглашение сразу же вступило в действие, и совместная работа продолжалась несколько лет. Заключив договор на углу Театральной и Благовещенской улиц, я был более чем уверен, что наблюдения над больными людьми дадут положительный эффект. Но говорить об этом было нельзя. Малейшая осечка, обострение того или иного заболевания, происшедшее даже не по вине отрицательных ионов, а в результате любой другой причины, могло испортить дело и погубить проблему. За нашими опытами зорко следили некоторые недоброжелательные калужане, пытаясь отыскать в них что-либо запретное или даже – преступное. Озлобленные на весь мир жалкие людишки готовы были придраться к любому случаю, к любому самому незначительному поводу, чтобы не только скомпрометировать наше трио, но и оклеветать его.

Один статский советник Михаил Сергеевич стоил многих. Встретясь однажды со мной на улице, он язвительно вопросил:

– Ну-с, расскажите, как дохнут ваши милые крыски? А теперь вы и бедных людишек также в гроб хотите вогнать? Да-с, нехорошее дело! Чека-то не дремлет. Ха-ха! Захлопнет чижиков злодейка-западня! Будьте осторожны! Под вас подкапываются. Хе-хе!

А больше всех подкапывался сам Михаил Сергеевич. Почему? Чем мы были неугодны бывшему статскому советнику? Очень просто: он сам был уже в отставке, делать ему было нечего, вот и нашел себе работу – защищать приоритет А. П. Соколова. По-видимому, в Москву по адресу А. П. Соколова полетело письмо о том, что некий молодой человек покушается на его, профессора, незыблемый авторитет в области ионов. Что отец сего юноши показывал ему литературу, в которой черным по белому значится, что еще за несколько лет до Соколова некий профессор Скворцов и затем ряд немецких и швейцарских ученых писали об ионах и что, таким образом, ни в грош не ставят приоритет знаменитого московского ученого, которому, следовательно, надлежит принять соответствующие меры для охранения своих многотрудных работ.

Профессор физики А. П. Соколов, которому в 1918 году минуло 64 года, видимо, прочтя это письмо, задумался. «Чижевский, Чижевский», – начал он вспоминать. Эта фамилия ассоциировалась у него с неким молодым человеком высокого роста, с румянцем во всю щеку. Шестнадцать лет в дубовом шкафу лежали оттиски его обширной речи, произнесенной в Пятигорске, без всякого движения, и вот... «Нате вам, – подумал он, – а я сижу здесь сложа руки...»

Он вынул этот оттиск из шкафа и стал его любовно просматривать. Хорошая речь, толковая. Но о каком покушении пишет Михаил Сергеевич? Ах, старый дурак! А я дурак вдвойне, ибо бросил заниматься этой проблемой. Но что сделал Чижевский? Любопытно было бы узнать результаты его опытов.

И в Калугу полетело обратное письмо: А. П. Соколов благодарил Михаила Сергеевича за новости и просил держать его в курсе дела, ибо он весьма интересуется этим вопросом.

Михаил Сергеевич не бывал у нас, но не уставал расспрашивать общих знакомых о том, как идут опыты с крысами. Когда же он узнал, что я сделал доклад по этому вопросу, он вторично явился к нам и столкнулся сразу же со мной. После нарочито любезного приветствия он сказал:

– Слыхал о вашем докладе. Говорят, вы имели успех, а значит, вы доказали, что ионы воздуха действуют, т. е. вы подтвердили работы профессора Соколова.

– Прошу садиться, – сказал я. – Можно считать доказанным, что ионы воздуха являются мощным биологическим фактором, но...

– Что но?.. – поспешно спросил Михаил Сергеевич.

– То, что вы ошибочно думаете, что это открытие сделал А. П. Соколов. В единственной своей работе по этому вопросу, опубликованной в 1904 году, как вы об этом сами отлично знаете, профессор Соколов ссылается на наблюдения зарубежных ученых, сделанные в 1900-1902 годах. Кроме того, профессор Соколов, будучи физиком, не знал литературы вопроса, ибо если бы знал, то он не мог бы не упомянуть замечательные мысли профессора Иринарха Скворцова о действии на человека атмосферного электричества, относящиеся к концу прошлого века, и тогда не обращался бы к заграничным ученым. Ну, а если дело дошло до зарубежных ученых, то тогда пальма первенства должна быть отдана гениальному французскому ученому 18 века Пьеру Бертолону, профессору физики университета в Монпелье, который в тысячу раз лучше всех современных медиков описал действие электрического флюида воздуха на живые организмы. Но и он не установил того, что удалось сделать мне.

– Что же это такое? – ухмыляясь, заискивающе спросил Михаил Сергеевич. – Если не секрет.

– Нет, не секрет, но большая и важная тайна, – тем же серьезным тоном ответил я.

– Тайна?

– Да, великая тайна.

– Ого!

– Тайна знака!

– То есть?.. – переспросил Михаил Сергеевич. – Тайна знака? Это пахнет по меньшей мере Эдгаром По.

– Да, тайна полярности ионов!

– Вот что! Интересно!

– Да, не только интересно, но и решает всю проблему, нерешенную до сих пор. Только Бертолон в 1780 году и Лемстрём с Принсгеймом в 1900 году были близки к установлению этого важнейшего факта, но не обратили на него должного внимания.

– Как следует это понять?.. Если не секрет...

– В науке, Михаил Сергеевич, секретов нет и быть не должно. Открытие в области медицины должно стать достоянием всего человечества, и притом достоянием бесплатным. А доклад мой в литографическом виде я направлю профессору Соколову, если он еще интересуется этим вопросом после шестнадцати лет полного безразличия.

– Как же, очень интересуется. Прошу вас! Он даже просил меня...

– Ах вот как! Понятно. Будьте покойны. Доклад будет у профессора Соколова через три дня.

– Не смею больше беспокоить. Мерси! – утрированно любезно проговорил Михаил Сергеевич, протягивая руку, и иноходью пошел к двери.

Когда дверь за ним закрылась, я невольно произнес:

– Неприятный субъект... Недаром его так не любили ученики казенного реального училища.

Письмо Михаила Сергеевича и мой доклад произвели на А. П. Соколова соответствующее впечатление. Он искренне негодовал, но негодовал не на себя, а на своих знакомых медиков, которые обещали ему поставить клинические наблюдения и лабораторные опыты, но так и не выполнили своих обещаний. А на себя он негодовал за то, что столько долгих лет ничего не писал по этому вопросу и уже утратил к нему интерес. Результаты моих Опытов весьма взволновали его. Надо было что-то предпринимать, но что – он еще не знал, не мог себе сразу представить. Он знал лишь, что надо действовать. Он ходил взад и вперед по своему кабинету и обдумывал положение. Наконец, у него мелькнула мысль, которую он решил претворить в жизнь. Он – заслуженный ординарный профессор Московского университета – имел авторитет физика и еще физика, помогающего медицине. И А. П. Соколов решил написать громокипящую статью об ионизации воздуха. Счетчик ионов Эберта стоял у него в лаборатории наготове, и кстати или некстати последний год его мучили гастрит и изжоги. Надо получить командировку в Ессентуки и измерить там число ионов. Уже на другой день он отнес в Главное курортное управление мотивированное заявление о том, что «одной из неотложных задач советской медицины...». Командировка была дана, получены суточные и квартирные. И вот А. П. Соколов уже в Ессентуках проходит курс лечения. Он пишет отчет по этому поводу – «Ионизация воздуха в Ессентуках по наблюдениям 1920 года».

Его помощник, инженер В.В.Шулейкин (впоследствии известный академик), на Железной горе, на высоте 320 метров над уровнем моря, измеряет число ионов. На самой вершине общее число положительных и отрицательных ионов оказалось равным 3200, а на одной из них, в скалах этой горы, число положительных и отрицательных ионов было равно 5000. В.В.Шулейкин измеряет число ионов воздуха в Пятигорске, Кисловодске и других местах Кавказских Минеральных Вод. А.П.Соколов приводит только сумму ионов, не придавая значения их полярности. Это – характерно! Шел второй цикл исследований о действии только отрицательной ионизации. Трио снова впряглось в трудоемкую работу. Этот цикл тянулся до 21 февраля 1922 года и закончился моим докладом, сделанным в марте того же года в Зоологическом музее Московского университета. За пятнадцать месяцев нами было организовано и проведено шесть опытов. В среднем каждый опыт занимал около двух месяцев. Второй цикл исследований дал четкие результаты, а именно: [ Шулейкин Василий Владимирович (1895-1979) – выдающийся геофизик, океанолог; академик. Его исследования посвящены различным проблемам физики моря. Дал теорию теплового баланса моря, позволившую предсказать наличие теплого глубинного течения в Карском море. Предложил теорию тепловых взаимодействий между океаном, атмосферой и материком, исследовал колебательные явления в этой системе. На основе экспериментальных данных выдвинул теорию морских волн.]

1) во время всех шести опытов, длившихся 325 дней, среди до опытных крыс отход был равен з крысам, среди до контрольных он равнялся 27 животным, т. е. был в 9 раз большим, при соответственно равных условиях кормления, ухода и содержания. Животные первого опыта шли в четвертый опыт, второго – в пятый, третьего – в шестой с добавлением новых крыс. По мере отхода животных они пополнялись из вивария. Вторая серия опытов дала подтверждение тому факту, что аэроионы отрицательной полярности являются жизнеподдерживающим деятелем внешней среды;

2) средний вес опытных крыс во всех опытах неизменно превышал вес контрольных животных. В пятом опыте это превышение достигло 35%. Было замечено, что, чем моложе были подопытные крысы, тем больший эффект получался в прибавке веса;

3) аппетит у опытных крыс, вообще говоря, был больший, чем у контрольных, но не настолько, что им можно было бы объяснить прибавку в весе у опытных крыс. Поэтому можно предположить, что ионы воздуха отрицательной полярности способствуют лучшему усвоению кормов.

Из цифровых данных было видно, что зависимость между средним весом животных и съедаемым кормом очень мала. Следовательно, увеличение среднего веса животных необходимо приписать не большему количеству съеденных кормов, а лучшему усвоению пищи, наступающему под влиянием отрицательных ионов воздуха. На этот факт мною впоследствии было обращено внимание сельскохозяйственных организаций, а выводы эти были подтверждены специальными исследованиями как у нас, так и за рубежом.

До опыта очень многие крысы страдали рахитом. После пятнадцати – двадцати сеансов ионизации отрицательной полярности рахит у крыс пропадал совсем. Контрольные животные, получавшие совершенно одинаковый рацион, жестоко болели рахитом. Животные, подвергавшиеся ежедневным сеансам отрицательно ионизированного воздуха, уже через несколько дней после начала опыта приобретали хороший вид, нервный тонус их улучшался, моторика увеличивалась... Одновременно мало-помалу накапливались и истории болезней ряда больных.

Когда мой отец рассказал К. Э. Циолковскому о результатах исследований, последний был очень рад нашим успехам. Он сказал:

– Вот я всю жизнь бьюсь над цельнометаллическим дирижаблем и теорией ракет, но это не много стоит по сравнению с теми перспективами, которые раскрываются в других областях науки. Допустим, что человек научится летать на Луну или на Марс, допустим даже, что он через сотни лет завоюет околосолнечное пространство, – будем верить в прогресс технической мысли. Но здоровье человека, его долголетие и возможность быть сильным и крепким и ничем не болеть до самой глубокой старости – этому нет цены в прейскуранте человеческих ценностей. Опыты с животными ясно говорят о том, как бледнеет пылкая техническая мысль по сравнению с завоеваниями биологии и медицины. И на земном шаре может быть очень хорошо и светло, если социальные реформы и медицина по-настоящему помогут человеку. Техника – это большое дело, но это – только придаток к человеческой жизни, но не ее основа. Основа – это здоровье, долголетие, философия, искусство и наука.

Одним из важнейших дел при проведении этих исследований было измерение абсолютного числа ионов в единице объема воздуха. Мною была изучена вся существующая по этому вопросу литература, труды Эльстера и Гейтеля, Гердиена, Зелени, Эберта, Ланжевена, Поллака и других ученых, занимавшихся этим вопросом в конце 19 века и в начале 20-го. И у меня в результате изучения литературы, долгих размышлений и опытов возникло сомнение в том, что разработанные указанными учеными способы измерения числа ионов в единице объема воздуха действительно позволяют измерять именно число ионов. Однажды в разговоре с Константином Эдуардовичем я сказал:

– Как тут быть, посоветуйте, Константин Эдуардович. Не верю я в точность измерений числа ионов по способу Эберта. По моему мнению, этот способ дает лишь представление о полярности ионов воздуха и о преобладании зарядов той или другой полярности, но абсолютное число ионов в воздухе он не определяет, особенно при больших количествах или при большом числе жидкой или твердой пыли тонкой дисперсности. Учет же только числа киловольт, которые дает высоковольтная установка, придирчивым критикам покажется недостаточным. Все опыты они могут ниспровергнуть, если им не подать измерений аспирационным прибором Эберта. Вот как тут быть?

– Да вы плюньте на критиков. Важно, чтобы у вас была уверенность в точности результатов опытов, и измеряйте число киловольт на ионизаторе. Вспомните, как Пушкин крепко расправлялся со всякими критиками. А меня, кто только меня не ругал! Ах, Александр Леонидович, да еще как: безумец, неуч, мракобес! Говорить о ракетах-самолетах, о завоевании околосолнечного пространства! Сумасшествие, бред, неизлечимое заболевание ума. Как только люди не перевирали мои проекты! Как только не хотели меня унизить! Прожектерство, погоня за славой, оригинальностью. А я, – Константин Эдуардович улыбнулся, – а я, говоря по-русски, плевал на них, на моих критиков, хотя бы они были в профессорских званиях. Неумный критик-начетчик, болтающий механический болванчик, – это самое страшное чудовище в мире, страшное и для науки, и для искусства. Обычно ими бывают бездарные люди, зарабатывающие себе хлеб на поношении всего нового, всего прогрессивного. С такими людьми надо бороться, надо отстаивать свои точки зрения, как бы это ни было трудно. Вам, – продолжал он, – нечего обращать внимание на то, что скажет какой-нибудь молодец о том, знаете ли вы, какое число ионов вы даете вашим животным, или не знаете. Это сейчас факт третьестепенный. Важно знать, как действуют ионы на живой организм, знать дозы по времени и число тысяч вольт на вашей электроэффлювиальной люстре. Уже этого будет много, ибо исходя из этих данных опыты могут быть легко повторены. Во всяком случае ясно лишь одно, что отсутствие хорошего счетчика ионов или отсутствие методики их учета ни на минуту не должно останавливать ваши работы. Вы работаете не для ядовитой критики, а для науки, для блага людей. А что вас будут ругать, это ясно, ибо вы доказали экспериментально, что ионы воздуха действуют на организм, да еще так сильно.

– А теперь, Константин Эдуардович, я вам расскажу, почему я не питаю большого доверия к счетчику ионов Эберта. Видите ли, меня в данном случае интересует число газовых ионов, а не тяжелых, т. е. маленьких пылинок или таких же частиц жидкости, которые всегда присутствуют в атмосферном воздухе и должны быть втянуты вместе с исследуемым воздухом в аспиратор счетчиков ионов. Такие тяжелые ионы могут нести десятки, а может быть, и сотни элементарных электрических зарядов. Счетчики учитывают все заряды без исключения. Считается, что один газовый ион несет один заряд. Следовательно, ошибка в показателях счетчика Эберта может достигать таких значений, которые все измерения сделают совершенно бесполезными. С такой точки зрения я рассматриваю измерения малых, или легких, ионов в различных местах земного шара. Их тысячи. Возникает вопрос, чем же измерять число ионов в единице объема так, чтобы результаты можно было признать соответствующими истинному числу газовых ионов? Я говорю: именно газовых ионов, ибо меня интересует вопрос о числе отрицательных ионов кислорода. В этом, по-видимому, заключается вся суть дела. Вот как специалисты могут ошибаться!

– И еще как! – ответил Константин Эдуардович. – Если специалист объективен, это можно поставить ему в большую заслугу. Но это случается редко. Человек, отдавший всю жизнь изучению того или иного явления или предмета, уверен в том, что знает его вдоль и поперек, и вдруг вы заявляете, что он ошибается. Что вы можете ждать от него! Ну, конечно, он постарается вас оклеветать и выгнать вон. Как вы посмели поднять руку на его святилище! Таким образом, ждать признания работ от специалистов очень трудно. Сперва их должны признать неспециалисты! А вообще, это дело весьма тонкое. В технике – несколько проще, и то, как видите, люди стараются запутать даже самые ясные вопросы. В биологии и медицине – все сложнее в сотни и тысячи раз. Тут понадобятся не месяцы и годы, а целые десятилетия, может быть, даже много десятилетий.

Как-то я сказал:

– Муха, втянутая случайно в конденсатор счетчика легких ионов, быстро раздвинула нити в электрометре до предела, показав тем самым по расчетной формуле наличие 500 000 аэроионов в 1 см³. Как вам это нравится? Это была сильно наэлектризованная муха.

– Ну, знаете ли, после такого случая веры в счетчик ионов у меня больше нет. Черт его знает, что он показывает.

– Да, но им пользуются повсеместно, и ему верят все.

Мне нередко приходилось жаловаться Константину Эдуардовичу на отсутствие точных методик измерения числа ионов воздуха и методик классификации по массе. Ионы воздуха, или аэроионы, как я их назвал еще в начале 30-х годов, могут быть разделены на три основные группы: ионы легкие, средние и тяжелые. Легкие аэроионы – молекулы газов с недостатком или избытком периферических электронов. Аэроионы с недостатком электронов являются аэроионами положительного знака, с избытком – отрицательнего. Аэроионы средней массы – значительные комплексы легких аэроионов. Тяжелые аэроионы представляют собой либо большие скопления газовых аэроионов вокруг твердой или жидкой частицы, либо просто пылинки или капли воды, на поверхности которой образовались при трении электрические заряды той или иной полярности. Такие наэлектризованные частицы не следует называть тяжелыми аэроионами, а вернее называть их лжеаэроионами, так как электризация поверхности таких частиц по своей физической природе весьма далека от ионизации. По-видимому, столь же различно биологическое или физиологическое действие истинных газовых аэроионов от лжеаэроионов.

Для изучения действия искусственных легких аэроионов у меня была смонтирована несложная высоковольтная аппаратура, работавшая от осветительной сети. Для измерения числа и массы аэроионов я все же пользовался счетчиком ионов Эберта. В то время счетчик Эберта был единственным прибором, употреблявшимся с этой целью. Изучая данный вопрос, я точно следовал существующей инструкции, как вдруг в энный раз усомнился в верности как самого счетчика, так и его теории. В тот день я перед измерением аэроионов сильно увлажнил воздух с помощью простого парикмахерского пульверизатора, и вдруг счетчик Эберта показал мне наличие нескольких сот тысяч легких отрицательных аэроионов в одном кубическом сантиметре. Конечно, это было неверно.

– Неужели, – размышлял я, – простой пульверизации водопроводной воды достаточно, чтобы вызвать такую же сильную отрицательную ионизацию воздуха, которую я получаю с помощью большого трансформатора с кенотроном? Я стал думать над этой проблемой и ставить самые различные опыты с пульверизированной водой. И вот однажды, после одного из таких опытов, я разобрал цилиндрический конденсатор счетчика Эберта и убедился в том, что его осевой электрод покрыт тонким слоем влаги. Этого было достаточно, чтобы у меня возник ряд новых вопросов.

Знаменитый физик Дж.Дж.Томсон, столкнувшись с распыленной водой, впал в полное замешательство. В течение нескольких лет он построил столько неверных гипотез, что потом разделаться с ними было весьма трудно. Так, например, в 1902 году он считал, что воздух может быть радиоактивирован с помощью тесного смешения с водой или водными растворами. Отсюда он сделал вывод, что «газы могут приобретать радиоактивные свойства вследствие одного смешения с водой». Последующие работы Дж.Дж.Томсона и его учеников видоизменяют эти данные и затем совершенно преобразовывают их. [ Томсон, Джозеф Джон (1856-1940) – один из классиков современного естествознания. Открыл электрон и тем самым, образно говоря, «открыл дверь» в атом. В 1903 г. предложил модель атома, послужившую прообразом современных представлений о строении вещества. Один из основоположников электронной теории металлов. Ему принадлежит большое число работ в области электрических разрядов в газах. В 1906 г. удостоен Нобелевской премии.]

---

Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 31; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!