Необъяснимое явление 5 страница
Мой отец, Леонид Васильевич, был человеком другого склада. Тот, кого судьба сталкивала с ним, уже не мог никогда забыть его исключительную доброту, сердечность, отзывчивость и ласковость. Отцу были абсолютно чужды такие понятия, как стремление к славе, известности, он не переносил фальши и, очевидно, за всю свою жизнь не сказал слова неправды. Его доброта доходила до такой степени, что он действительно мог снять с себя последнюю рубашку и отдать ее нуждающемуся.
Он был необычайно честен и особенно был честен перед самим собой, перед своей совестью. Правдивость и честность отца были хорошо известны всем его сослуживцам и всем, кто его окружал, кто его знал. Он ни перед кем не заискивал и не допускал, чтобы кто-либо заискивал перед ним: такого человека он моментально останавливал и говорил: «Не надо». Отец мог бы сделать себе блестящую карьеру, но он не сделал ее из-за тех же душевных качеств и высокого душевного благородства.
Его сердечность и доброта привлекали к нему сердца многих людей, и у него никогда не было личных врагов. Он был всеми любим. Но, конечно, были люди, которые его не любили. Это – аморальные, злые, самовлюбленные существа. И они не любили его не потому, что он говорил им правду в глаза, а потому, что такой честный человек вообще мог существовать как живой укор их несовершенству.
Личная жизнь отца сложилась весьма неудачно: он рано потерял жену Надежду Александровну, мою мать, вторично не женился и всю последующую жизнь отдал близким. Работа была его страстью и утешением, и он всегда был чем-нибудь занят. Поэтому он с таким удовольствием принял мой проект об организации биологических исследований с ионами воздуха и все свободное от служебных занятий время отдавал этому новому для него делу.
|
|
|
Ольга Васильевна Лесли, урожденная Чижевская, родная сестра моего отца, была болезненным, тихим и исключительно добрым существом. Она заменила мне мать, и я всегда относился к ней как к матери, глубоко уважал и любил ее. Очевидно, ни в одной лаборатории мира не было так чисто и так тщательно все убрано, как в нашей. И ни в одной лаборатории с такой точностью и с таким душевным волнением не кормили и не ухаживали за животными, как в нашей маленькой лаборатории. Ибо все труды свои, все силы, весь разум эта женщина принесла на алтарь своей любви к близким.
На другой же день после нашего совещания, не откладывая в долгий ящик, все принялись за работу. Ольге Васильевне была дана для изучения книжка об уходе за лабораторными животными, которая должна была познакомить ее с новыми обязанностями, добровольно принятыми на себя.
Но разве этим ограничивалась ее сложная и беспокойная жизнь? Все свободное время она отдавала заработку, ибо жить нам было трудно. К нашему удивлению, она научилась делать ботинки больших размеров, которые охотно обменивались на калужском базаре. Закройки из грубого полотна ей шила знакомая женщина, а подошвы из плотного картона, и полотна, прошитые толстым веревочным шнуром, положенным спирально, делала она сама. Каблуки, изготовленные из дерева, проклеивались полотном и подбивались шнуром. Получалась очень прочная обувь, которую охотно меняли на масло, муку или крупу. Ботинки на веревочной подошве напоминали всем нам далекие дни под синим итальянским небом. В городах средней Италии это была распространенная обувь малоимущих людей, и обычно она развешивалась для продажи около лавок. В нашем напряженном хозяйственном балансе изготовление таких «веревочных» ботинок имело очень большое значение: каждый съеденный лишний кусок имел тогда решительное значение как для сохранения жизни, так и для плодотворной умственной работы.
|
|
|
Отец отправился в мезонин, раскрыл сундук и достал оттуда свое обмундирование: николаевскую шинель с бобровым воротником, расшитый золотом мундир, сюртуки, тужурки, кителя и многое другое. «Игра стоит свеч, – говорил он себе, – если это все так, то из нашего калужского дома выйдет работа, которая станет достоянием всех людей. Интереснейшие опыты и, по-моему, вполне обоснованные. Ну, а если мы ошибаемся, что же делать? Ведь ошибки бывают».
|
|
|
А я в это время уже бегал по больницам в поисках белых крыс. Соседу-столяру было поручено сооружение клеток для животных. Все вещи, предназначенные для продажи, были перевезены на телеге к одному из комиссионеров и вскоре были проданы по сходной цене. В наш дом стали поступать корма для животных, клетки, подставки и т. д.
Я был лихорадочно занят оборудованием новой лаборатории – бывшей залы. С дубового, чрезвычайно устойчивого мольберта была снята моя неоконченная картина, и мольберт превращен в кронштейн, поддерживающий большую, но легкую деревянную раму с натянутой на нее слегка выгнутой металлической сеткой, снабженной большим количеством тонких булавок-острий. Эта сетка висела над большим столом, где должны были устанавливаться клетки с животными, на расстоянии полутора метров от нее. Сама же сетка толстой проволокой соединялась с источником выпрямленного тока высокого напряжения. Этим источником служила большая катушка Румкорфа, дающая искру длиной десять сантиметров, с прерывателем и выпрямителем. Так как вся суть действия ионов воздуха зависела от их полярности, что вытекало из анализа всех опытов и физической теории, то было решено поочередно один опыт ставить с влиянием только ионов отрицательных, а другой опыт – с влиянием только положительных и, само собой разумеется, на других уже крысах, а крыс от первого опыта оставлять в соседнем помещении, куда не проникали ионы, – для изучения последействия. Вся наша семья принимала участие в детальной разработке методики исследования. Однажды я принес из губернской библиотеки десяток книг по биологии, и два старших члена нашего, трио погрузились в их чтение, дабы «приобрести вкус» к этой науке. У всех была твердая уверенность, что на каждом из нас лежит почетная миссия стать полезным людям.
|
|
|
Я был уверен, что мне удастся доказать милейшим профессорам, которые так пренебрежительно и недоверчиво отнеслись к моим гипотезам, что я прав.
Действительно, осторожные разговоры, которые я вел в 1917 и 1918 годах с нашими знаменитыми биологами на эту тему, не дали мне ровно ничего, кроме убеждения в том, что ждать поддержки моих идей от них не приходится и что в Москве организовать свои исследования еще нельзя будет в течение ряда лет: почти все лаборатории не отапливались, животные погибали от холода и голода, в лабораториях царила «мерзость запустения». Над моими «прожектами» подсмеивались и считали, что я мелю вздор.
– Поймите, молодой человек, – говорил мне один из профессоров, – что ваши мысли о действии ионов воздуха не имеют ровно никакого основания. Неужели вы думаете, что тысячи биологов и врачей во всем мире не заметили бы этого, если бы ионы действительно имели какое-либо отношение к органической жизни? Ионы воздуха, – продолжал он, – это физический фактор, не оказывающий на организм ровно никакого влияния, как, например, свет Андромеды или любого другого созвездия. Ионы воздуха обладают еще одной особенностью – они не успевают родиться, как уже умирают, их жизнь исчисляется долями секунды. Приняли ли вы этот несомненный факт к сведению и руководству? Или вы склонны настаивать на своем? Вот температура, влажность и барометрическое давление суть физические факторы, постоянно влияющие на организм, а ваши ионы, которых, кстати сказать, так мало, не могут влиять на человека или на животных. Этого влияния еще никто не подметил, да и опыты 18- 19 веков с атмосферным электричеством, как это всем известно, не дали желаемых результатов. Таким образом, молодой человек, – закончил профессор нравоучительную речь, – вы ломитесь в открытую дверь: если вы пойдете по этому пути, вы не найдете ничего, даже для более или менее сносной научной работы. Время же вы потеряете зря.
– Извините, профессор, – старался возразить я, – в моих руках работа профессора Алексея Петровича Соколова, где он говорит о возможном влиянии ионов воздуха на организм. [ Соколов Алексей Петрович (1854-1928) - русский физик, ученик А.Г.Столетова, окончил Московский университет, профессор того же университета с 1884 г., заведовал физической лабораторией с 1882 г., принимал участие в организации Физического института при Московском университете. Основные труды посвящены вопросам электролиза и радиоактивности Земли. В 1903 г. увлекся идеями о возможной биологической роли атмосферной ионизации и радиоактивности. В 1904 г. была опубликована его статья «О наблюдениях ионизации воздуха в Пятигорске и Кисловодске 27 мая и 9 июня 1903 года». В последующие годы время от времени возвращался к этой теме, производил соответствующие замеры, но никаких экспериментов не поставил и фундаментальных исследований не производил, ограничиваясь лишь декларативными заявлениями. А. Л. Чижевский поместил статью о нем в редактируемых им Трудах ЦНИЛИ (см.: Т. III. Воронеж, 1933), поручив ее написать своему сотруднику Анатолию Александровичу Передельскому, впоследствии доктору биологических наук, профессору, одному из основоположников радиационной биологии. В Большой медицинской энциклопедии (Т. 2. Изд. 4-е. М., 1975. С. 428) ему ошибочно приписывается создание одного из первых аэроионизаторов, якобы «усовершенствованного позднее А. Л. Чижевским», – это не согласуется с действительными фактами.]
– В каком году опубликована работа? – спросил профессор.
– В 1904 году.
– Ну, вот видите, с тех пор прошло ровно 14 лет, а профессор Соколов не подтвердил ничем старой гипотезы о действии ионов на организм. Не подтвердили этого и другие ученые. Да и вообще во всем мире никто этим вопросом не занимается.
– Профессор Соколов – только физик. Зато профессор гигиены Иринарх Полихрониевич Скворцов придерживался той точки зрения, что атмосферное электричество влияет на организм.
– Точка зрения – не доказательство, – сердясь, возразил мой собеседник. – Выдумывать, воображать, фантазировать можно как угодно, но это хорошо для поэтов или писателей в стиле Жюля Верна или Герберта Уэллса, а не для человека, который претендует на ученость. К сожалению, – оборвал он наш разговор, – моя лаборатория вашим идеям помочь не может. Очень огорчен...
В таком духе, а иногда и в более грубом ученые возражали мне, не разделяя моих «фантастических вымыслов». В очень резкой форме на мой вопрос о том же ответил и Климент Аркадьевич Тимирязев, с которым я был знаком с 1915 года.
– Это – безнадежное исследование. Не стоит браться за него.
Таково было мнение знаменитого физиолога растений: он совсем не интересовался ионами воздуха и считал их биологически инактивными. Мне не понравился ответ старого ученого, человека злобного и до конца дней своих остававшегося англоманом. Я не поверил ему – и хорошо сделал.
Отчаявшись встретить в ком-либо сочувствие своим идеям и видя катастрофическое состояние московских лабораторий, я твердо решил, что придется проводить эти исследования в моей калужской лаборатории, хотя бы это стоило мне и моим родным больших усилий и ограничило бы наш «пищевой бюджет» до минимума.
Теперь дело шло на лад. Однако научные замыслы, покупка животных для «электрических» опытов, изготовление особых клеток и т. д. – все это привлекло «общественное» внимание некоторых особо бдительных людей: бывшего владельца мясной лавки, расположенной против дома № 43 по Ивановской, тогда уже улице Троцкого, учителя Сергея Павловича, проживавшего около нашего дома, купца Ларионова, «заведующего» своей же собственной конфетной фабрикой, также находящейся неподалеку от нас, и других почтенных граждан города. Они удивлялись, как можно крысиную нечисть держать в квартире.
– Вы будете потрошить крыс? – спрашивали они. – Боже, какой ужас!
Другие язвили:
– Если всех ваших крыс запрячь в бричку, они ее потянут.
– В Калуге объявились новые Дуровы: у них крысы танцуют и показывают рожи.
Эти слухи с молниеносной быстротой пронеслись по всему городу, где почти все знали друг друга в лицо.
– Чижевские будут разводить белых крыс на мясо...
– Мало нам в Калуге одного чудака – Циолковского, так еще появились новые.
Это доморощенное остроумие и легкую издевку можно было перенести без труда. Однако не успели еще начаться опыты, как нежданно-негаданно появилось первое противодействие, несколько смутившее нас своим необычайным характером.
В самом начале опытов к нам самолично явился бывший директор казенного реального училища, бывший статский советник Михаил Сергеевич Архангельский и заявил моему отцу (меня дома не было, я уезжал в Москву):
– Ваше превосходительство, – озираясь, шепотом сказал он, – я поражен дошедшими до меня слухами. Говорят, что ваш сын будет ставить опыты по влиянию ионизированного воздуха... на крыс.
– Да, – ответил отец, приглашая бывшего директора сесть, – совершенно верно.
– Но я вас должен предупредить, я не могу допустить... ведь это тема моего бо-фрера, профессора Алексея Петровича Соколова, я должен буду ему сообщить...
Мой отец был крайне удивлен этим заявлением и ответил:
– Прошу вас, пожалуйста, сообщайте, ваш бо-фрер будет очень доволен, что в этой области ставятся опыты, которые не мог или не хотел организовать он сам... Но, видите ли, ваш бо-фрер немного опоздал.
– Как опоздал? Я вас не понимаю, – с раздражением сказал Михаил Сергеевич.
– Да, опоздал самым явным образом лет на сто пятьдесят. Вот мой сын привез из Москвы не только статью профессора Соколова 1904 года, а кроме того, вот посмотрите.
Отец достал из шкафа несколько книг.
– Вот библиографическая работа Коломийцева, опубликованная в 1894 году в Петербурге [Имеется в виду работа Н. Коломийцева «Электричество и растения. Литература вопроса за 150 лет» (СПб., 1894).]. Из этой работы видно, что еще с середины 18 века ученые пытались действовать на животных и растения электрическим «флюидом», что в современной терминологии называется ионами, а мой сын предполагает ионы воздуха назвать аэроионами в отличие от ионов электролитов. За период 18 и 19 веков буквально тысячи ученых экспериментировали с искусственными ионами воздуха, желая ими повлиять на растительные и животные организмы, но безуспешно, ибо они не знали одной вещи, которую знает мой сын... Вас это удивляет, а меня ничуть: молодежь всегда идет впереди. Оставьте это право за ней... Мир от этого только выиграет.
– Но, позвольте... – пробовал возражать Михаил Сергеевич.
– Нет, уж разрешите мне закончить мой ответ на ваш вопрос. Я могу показать вам более интересные вещи, чем книга Коломийцева. Вот статья Каспари 1902 года, вышедшая за два года до статьи профессора Соколова, вот в этом журнале статья Чермака 1902 года, а здесь статьи Лемстрема и Принсгейма 1900 года, которые за пять лет до статьи вашего родственника уже экспериментировали с искусственными ионами [Caspari, W. Beobachtungen uber. Elektrizitutszerstreuung in verschiedenen Bergeschohen. – Physikalishe Zeitschrift. Bd. 3. N 22. S. 521. 15 august 1902. Leipzig. Lemstroem, L. L'influence de l'electricite sur la vegetation. Paris, 1902. Czermak, P. Neber Elektrizitatszerstrenu bei Fohn. Mitteilungen der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften, Bd. 27, 1901. Wien.]. Наконец, вот замечательная книга профессора-гигиениста Скворцова, опубликованная им в 1900 году. Все упомянутые авторы развивали идеи о влиянии ионов на живые организмы, и профессор Соколов при сличении текста (этим вопросом я тщательно занялся) только хорошо повторил мысли, высказанные другими, о чем и сделал соответствующую ссылку, поступив так, как и подобает ученому. В этой области думали и писали несколько иностранных ученых еще задолго до профессора Соколова. Вот краткая история вопроса, далеко не полная: ведь этот вопрос мой сын теоретически изучает уже с 1915 года.
– С пятнадцатого? – недоверчиво переспросил Михаил Сергеевич.
– Да, с пятнадцатого... Вот книги со статьями Ивана Ивановича Кияницына. Возможно, что вы не слыхали этого имени.
– Нет, не слыхал.
– Кияницын – врач, занимавшийся в конце прошлого века изучением биологического действия воздуха, лишенного ионов. Он получил замечательные результаты. Эту книгу – вот, видите по надписи, – мой сын получил от нашего родственника доктора Афанасия Семеновича Соловьева в 1915 году. Вот и дата... И с тех пор идея о биологическом действии ионов воздуха беспокоит Александра. Он прекрасно знает всю литературу вопроса, а теперь мы приступаем к опытам, которые должны будут дать ответ на один очень важный вопрос...
– Какой?
– Видите ли, я не могу открыть вам идей моего сына, пока он не осуществит свои опыты. Это принадлежит ему.
– Что ж? Это тайна?
– Ну, какая может быть тайна в науке... Но пока опыты не окончены, вряд ли имеет смысл говорить об этом. Возможно, что он ошибается.
– Да, но как же быть с приоритетом профессора Соколова? Ведь вопрос об ионах принадлежит ему.
– Не понимаю я вас, Михаил Сергеевич, – сказал отец, – совсем не понимаю... О чем вы беспокоитесь? О приоритете профессора Соколова? Но ведь мой сын не покушается на приоритет его речи, опубликованной в 1904 году. Прочтите эту речь, и вы увидите, что сам профессор Соколов в речи ссылается на имена иностранных ученых Ашкинасса, Каспари и Чермака для подтверждения идей о возможном биологическом и лечебном действии ионов воздуха. В чем же тогда состоит приоритет профессора Соколова? Могу вам на этот вопрос ответить с абсолютной точностью. Он состоит в пересказе мыслей иностранных ученых и некоторых собственных умозаключений, не обладающих правом первенства, правом первооткрывателя.
– Но, позвольте, – возразил Михаил Сергеевич, – мне сам Алексей Петрович говорил, что он придает большое значение своей речи 1904 года и что эта речь сохраняет за ним его приоритет...
– В чем же, в чем?.. Договаривайте! – воскликнул отец.
– В открытии лечебного действия ионов воздуха.
– Помилуйте, в своей статье профессор Соколов об этом не говорит. Прочтите его речь еще раз, и вы сами убедитесь в отсутствии какого-либо медицинского приоритета профессора Соколова... Это во-первых; во-вторых, в слове «приоритет» заключено нечто большее. Приоритет – первенство, а профессор Соколов сам повторяет чужие мысли, мысли иностранных ученых, а это называется компиляцией, а не приоритетом. Нельзя путать одно с другим. А впрочем, прочтите это место в «Основах химии». Вот что пишет Иван Дмитриевич Менделеев по поводу научного открытия:
«Справедливость требует не тому отдать наибольшую научную славу, кто первый высказал известную истину, а тому, кто умел убедить в ней других, показал ее достоверность и сделал ее применимою в науке». [См.: Менделеев Д. И. Соч.: В 20 т. Т. XXIV. М., 1950. С. 97.]
Да-с, Михаил Сергеевич, поистине ничего нет нового под луной.
– Не ожидал-с я этого, не знал-с, – промямлил Михаил Сергеевич, почесывая пальцами свою небольшую бородку. – Извините, что побеспокоил. Желаю успеха-с! Не понимаю одного, – продолжал он, – если это место копали профессора, да еще какие, что ожидает найти ваш сын? Ведь там живого места нет: все искали там клад драгоценных открытий и не нашли ровно ничего. По-моему, замыслы вашего сына не имеют твердой почвы, а это значит, что ему и вам предстоит напрасная трата времени и денег. Я бы своим сыновьям не разрешил заниматься, да еще у меня на глазах, таким безнадежным делом.
– У нас с вами разные точки зрения, – возразил мой отец, – я, наоборот, разрешаю и содействую, чем могу. Кто знает, может быть, моему сыну удастся найти тот драгоценный клад, который не нашли другие. Но заранее сказать трудно, найдет или не найдет. Вы же знаете, что только опыт решает вопрос, причем опыт методически правильный. А мой сын Александр обладает той научной интуицией, которой, может быть, не хватает некоторым профессорам и которая необходима истинному ученому. К сожалению, профессору Соколову не удалось поставить ни одного опыта в этой области, и вот мой сын хочет поставить такие опыты, которые разрешат эту задачу раз и навсегда.
– До свидания. Будьте здоровы! – заторопился Михаил Сергеевич. – Посмотрим, что у вас из всего этого получится.
– Надо ж быть такому неприятному стечению обстоятельств, – подумал мой отец, – что родственники профессора А. П. Соколова живут именно в Калуге! Впрочем, сам Соколов родился в Калуге, где его сестра познакомилась со своим будущим мужем.
– Злой человек этот Михаил Сергеевич, – продолжал думать мой отец, закрывая за ним дверь, – злой, неблагожелательный, человек в футляре. А сколько таких! И какую еще борьбу предстоит вынести Шуре, если у него что-либо получится. Заедят, живьем заедят! Все новое встречается в штыки. Нам надо доказать основное: какого знака ионы влияют на организм благоприятно, благотворно: положительные или отрицательные. Теоретически он пришел к несомненно верному выводу: если ионы одной полярности влияют благотворно, то ионы противоположной полярности должны быть обязательно вредными. Это – диалектика. В мире все основано на единстве и борьбе противоположностей, так учили Гегель, Энгельс и учит Ленин. Изучение мировой литературы вопроса позволило Шуре прийти к заключению, что именно отрицательные ионы, как он думает, – отрицательные ионы кислорода воздуха целебно действуют на организм. Несколько лет изучал он этот вопрос, перерыл всю литературу и сделал вывод – только отрицательные ионы обладают благотворным действием: уж это одно – достижение. Если же нам удастся подтвердить этот вывод в опытах, можно будет сказать, что наступит новая эра, что открыт тот философский камень, о котором мечтало человечество. Но поработать придется нам всем, а этого как раз никто из нас не боится. Ах, господин Архангельский, какой же вы мелочный человек! Испугались, как бы «приоритет» профессора Соколова не был похищен! Да более глупой шутки трудно выдумать! Если хронологически сопоставить все высказывания, то приоритет «идеи» принадлежит Бертолону еще с 1780 года. А вот кому будет принадлежать приоритет экспериментального доказательства и внедрения в жизнь – это покажет дальнейшее.
Часа через два после посещения Михаила Сергеевича раздался звонок. Ольга Васильевна пошла открывать дверь. Затем послышался чей-то разговор. Через минуту в кабинет вошел К. Э. Циолковский.
– Здравствуйте, Константин Эдуардович, – приветливо встретил его отец, – очень рад. Редкий гость. Садитесь поудобнее.
– Да я, собственно, к Александру Леонидовичу. Он вернулся из Москвы? Хотел кое-что узнать у него, – смущенно произнес Константин Эдуардович.
– Шура еще в Москве, несколько задержался... Не могу ли я быть вам полезным?
– Да, конечно, дело пустяковое. До меня дошли слухи, странные, знаете ли, такие, и я обеспокоился. Насчет опытов Александра Леонидовича и о профессоре Соколове. Александр Леонидович уже недели две не был у меня, и вот я решил зайти и узнать. Разъясните, пожалуйста, Леонид Васильевич.
– Охотно расскажу вам, Константин Эдуардович, о наших опытах. Вот, видите, – техническая часть установки готова. Сейчас подбираем новый выводок белых крыс, а Шура поехал со своим «генератором ионов» в Москву для его градуировки.
– Да, об опытах Александра Леонидовича я знаю. Очень интересные опыты. Но я счел своим долгом оповестить его и вас, Леонид Васильевич, о том, что известный вам Михаил Сергеевич грозит Александру Леонидовичу судом. Да, судом. Расскажу все по порядку. Несколько дней назад я встретил одного знакомого, и он начал мне говорить о том, что Михаил Сергеевич утверждает, что «тема ионизированного воздуха», как он выразился, всецело принадлежит родному брату его жены – профессору Соколову и что никто не имеет права вырывать эту тему у того из рук. В чем тут дело, я, говоря откровенно, понять не могу. Принадлежность темы – это нечто весьма странное. Но я счел нужным...
– Спасибо вам, Константин Эдуардович, большое спасибо за дружеское расположение. Только что у меня был сам Михаил Сергеевич, весьма недовольный и раздраженный, и мы с ним поговорили откровенно по душам. А самое главное, я поразил этого «собственника научных идей» (до какого же сумасбродства могут доходить люди!) крепкими фактами. Вот книжки, которые доказали ему, что профессор Соколов никакой монополией на ионизированный воздух не обладает. – И Леонид Васильевич показал Константину Эдуардовичу стопку книг: – Десятки ученых до Соколова писали об этом факторе. Но никто из них, в том числе и профессор Соколов, должным образом не оценил его и не ставил опытов, которые могли бы раз и навсегда решить этот вопрос. Я счастлив, что у моего сына явилась мысль, которая может дать интереснейшие результаты. Опираясь на эту мысль, он создал методику опытов. Ионы могут благотворно повлиять на живой организм, и тогда люди приобретут новый способ избавления от некоторых болезней, замедлять старение и увеличивать сроки жизни. Но следует иметь в виду, что только опыты могут решить, справедлива ли эта мысль. К этим опытам мы скоро приступим. И никто не сможет приостановить или прекратить их. Вот как обстоит дело, Константин Эдуардович. Берясь за крупное дело, надо знать своих противников и их намерения, чтобы вовремя предотвратить злобные деяния. Подумать только, Александр еще не начал исследования, а уже пошли нелепые слухи, появились претенденты на еще не существующие вещи, грозят судом. За что? Недомыслие, зависть, глупость – все смешалось в один клубок. Представьте себе, Константин Эдуардович, что будет, если опыты дадут положительный результат? Что тогда поднимется против Александра? Должен признаться, что разговор с Михаилом Сергеевичем навел меня на грустные размышления. Действительно, нет ничего нового под луной. Вот вам еще пример. В ранней молодости, еще поручиком, я изобрел командирский угломер для стрельбы артиллерии по невидимой цели с закрытых позиций. Моему изобретению Артиллерийский комитет не дал ходу, а великий князь Михаил, стоявший во главе российской артиллерии, сказал: «Русские не должны прятаться за укрепления, а разить врага в лоб». Ровно через 24 года моим изобретением японцы били нас и в лоб и по лбу, а мы не знали, кого бить, ибо японская артиллерия стреляла с закрытых позиций. Появились даже ложные претенденты на мое изобретение, предлагавшие ошибочные способы стрельбы с закрытых позиций. По словам английского наблюдателя Гамильтона, русские проиграли русско-японскую войну с военной точки зрения потому, что японцы умели стрелять с закрытых позиций, т. е. пользоваться изобретенным мною еще в 1881 году командирским угломером. Вот так часто случается. Но, конечно, это еще не значит, что надо складывать оружие перед лицом врага.
Мой отец любил беседовать с Константином Эдуардовичем на тему о применении ракетных снарядов в артиллерии. И хотя оба собеседника были явные пацифисты, ярые противники войны, когда речь заходила о защите Родины, оба воодушевлялись и с карандашом в руках вступали в математические споры. Россия была родиной ракетного оружия. В военной библиотеке моего отца сохранились старые военные журналы и книги по ракетной технике. К. Э. Циолковский, бывая у нас, читал статьи о ракетах, делал математические расчеты и говорил отцу, что ракета в руках артиллерии должна стать мощным боевым оружием, более страшным, чем граната и шрапнель, и более простым, ибо не требует пушек и может из одного стенда целой сотней боевых снарядов поражать противника. Соображения Константина Эдуардовича очень волновали моего отца, и он сожалел о том, что слишком поздно познакомился с расчетами К. Э. Циолковского и что не может проверить его утверждения на артиллерийском полигоне. Это особенно было досадно моему отцу, который внес в теорию артиллерийской стрельбы много нового.
Отец и Константин Эдуардович говорили не только о границах применимости закона Тартальи, но и о других, уже более современных и даже ультрасовременных законах и явлениях, например о космических скоростях и траекториях космических полетов. [ Тарталья, Никколо (ок. 1499-1557) – итальянский математик. Не получил образования, тем не менее стал одним из выдающихся ученых своего времени. Наряду с вопросами чистой математики работал в области прикладных дисциплин – механики, баллистики, геодезии и др. В своих сочинениях дал, в частности, расчет траектории выпущенного из пушки снаряда и показал, что наибольшая дальность соответствует углу наводки ствола орудия в 45 градусов.]
Кстати сказать, мой отец был одним из инициаторов применения ракетного огня в артиллерии и еще в начале 80-х годов прошлого века экспериментировал с ракетами генерала Константинова, которые он значительно затем усовершенствовал. Однако эти опыты были не по вкусу как Артиллерийскому комитету, так и ближайшему начальству, и работы в этом направлении прекратились. Только в 1915-1916 годах по его рекомендации, уже в действующей армии, идея применения ракет получила воплощение в боевой обстановке в ряде артиллерийских и авиационных частей. У меня до эвакуации 1941 года сохранялось несколько фотографий, иллюстрирующих зарядку и запуск боевых ракет на линии галицийского фронта.
– Я тоже всю жизнь воюю за свои идеи, Леонид Васильевич, – грустно сказал Циолковский, – а толку все нет. Слишком рано эти идеи возникли в голове человека. Слишком рано, еще наша техника не готова к их восприятию. Родиться бы так лет через сто. И у Александра Леонидовича верные идеи, но если они пришли рано, то ждет его немало горя и много непонимания. Если его идеи верны, он помимо всего прочего, по странным неписаным законам человеческого общества, встретит убийственное противодействие и будет бороться за них всю жизнь... Такова судьба мыслителей и ученых, опередивших свое время.
К. Э. Циолковский был бледен и немного недомогал. Он вскоре ушел, оставив Леонида Васильевича в печальном размышлении.
В то время всеобщей разрухи и грозного неустройства жизни у всех были свои разнообразные беды. Была она и у семьи Циолковских. Теперь это может показаться смешным, а тогда было трагичным. Вопрос упирался в корову.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 37; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!