Необъяснимое явление 2 страница
– Совершенно естественно, что пытливый ум Кияницына был привлечен воздухом как обиталищем разнообразных микроорганизмов. Надо иметь в виду, что люди эпохи опытов Кияницына еще помнили время горячих споров великого ученого Луи Пастера с биологом Пуше, дерзкие споры, окончившиеся победой Пастера, доказавшего отсутствие самозарождения. Атмосферный воздух в этих опытах и спорах приобрел особое значение, ибо Пастер настаивал на том, что питательные среды засоряются микроорганизмами из воздуха и что чистый воздух, лишенный микроорганизмов, ничем не может. обсеменить питательную среду. Пуше возражал Пастеру, выдвигая нелепые доводы вроде того, что если верить Пастеру, то воздух должен быть мутным, как густой туман. Пастер, чтобы опровергнуть этот довод Пуше, поднялся на горную высоту 850 метров над уровнем моря, и здесь были взяты пробы воздуха, который оказался стерильным в двенадцати колбах, и только одна колба с питательной средой оказалась загрязненной микроорганизмами. Несомненно, И. И. Кияницын изучал историю борьбы Пастера против теории самозарождения и, очевидно, читал труды Пастера, посвященные этому вопросу. Поэтому, зная, что атмосферный воздух является вместилищем всевозможных микроорганизмов, он построил новую гипотезу о том, что среди этих микроорганизмов имеются и такие, которые, попадая вместе с вдыхаемым воздухом в кровь, способствуют процессам окисления, т. е. гипотезу о существовании в воздухе окислительных микроорганизмов. Эпоха, в которую мыслил и работал И. И. Кияницын, способствовала именно такой гипотезе.
|
|
|
Опыты И. И. Кияницына дали, конечно, удивительные результаты: вата задерживала на себе все микроорганизмы, а потому, решил он, животные в профильтрованном воздухе и гибли... и анализы подтвердили его гипотезу. Эти опыты были опубликованы на русском языке в 1894- 1900 годах не только в «Вестнике общественной гигиены, судебной и практической медицины», но и в столь широко распространенном международном журнале, как Virchow's Archiv (1900). Правда, вскоре было доказано, что никаких окислительных микроорганизмов не существует. Микрофлора атмосферного воздуха была изучена всесторонне. Хорошо, согласимся с этим, но почему же самые опыты оказались необъясненными в течение столь долгого времени? Гибель животных в профильтрованном воздухе – почти nonsens и в то же время экспериментальный факт, из которого следует... что кислород, да простят мне биохимики, не может долго поддерживать жизнь, а только до определенного, ограниченного срока. Для полного окисления продуктов обмена надо, чтобы ничтожная доля молекул кислорода была... Я не заканчиваю своей фразы потому, что в те годы я только мог догадываться и не имел никаких экспериментальных доказательств. А догадкам в наш век не очень верят – скептиками хоть пруд пруди, кругом скептики, а вот учиться никто из них, из этих скептиков, не хочет!
|
|
|
Иван Иванович Кияницын выступил с изложением своих опытов на X съезде естествоиспытателей и врачей, его работы вызвали дискуссию, о которой я почерпнул подробные сведения из Трудов съезда. Но еще более подробную информацию о дискуссии я получил через несколько лет, непосредственно от одного из участников этого съезда, о чем я и хочу сейчас упомянуть, не придерживаясь хронологии событий.
О коренном разногласии, возникшем на X съезде естествоиспытателей и врачей в Киеве (1898), между И.И.Кияницыным, с одной стороны, а с другой – И.П.Скворцовым и Н.Д.Пильчиковым, рассказал мне сослуживец, профессор Московского университета Григорий Александрович Кожевников. Это действительно была настоящая распря, причем И.И.Кияницын, будучи человеком несдержанным и глубоко уверенным в существовании окислительных микроорганизмов, в резкой форме отвечал профессору Харьковского университета И.П.Скворцову и грубо пытался умалить его авторитет. Это, конечно, произвело неблагоприятное впечатление, и большинство из слушателей склонялось на сторону мнения И.П.Скворцова, поддержанного профессором физики Новороссийского университета Н.Д.Пильчиковым в специальном сообщении. Как И.П.Скворцов, так и Н.Д.Пильчиков утверждали, что результаты интереснейших опытов И. И. Кияницына зависят не от отсутствия в профильтрованном воздухе окислительных микроорганизмов, а от отсутствия в нем электрических частиц – ионов, находящихся всегда в воздухе в определенных количествах и, по-видимому, пропадающих при фильтрации. [ Кожевников Григорий Александрович (1866-1933) – русский зоолог. В 1888 г. окончил Московский университет, с 1904 г. - профессор и директор Зоологического музея этого университета. Основные его работы посвящены изучению домашней пчелы и явлений полиморфизма у так называемых общественных насекомых. Открыл переходные формы между маткой и рабочей пчелой. Был инициатором и организатором изучения биологии малярийного комара и других переносчиков различных болезней.]
|
|
|
Это высказывание И.П.Скворцова и Н.Д.Пильчикова произвело на всех присутствовавших на X съезде огромное впечатление. «Значит, – говорил мне Григорий Александрович, – еще в 1898 году была поставлена новая проблема о роли вдыхаемого электричества в поддержании жизни высокоорганизованных животных. Значит, без этих электрических частиц жизнь любого высокоорганизованного существа ограниченна. Это было ново, и это, к моему удивлению, было полностью забыто вплоть до ваших исследований. Легко себе представить необозримую перспективу этих работ, когда они будут признаны и войдут в широкий обиход человечества. А Алексей Петрович Соколов напрасно претендует на какую-либо монополию в этом деле, он даже работ Кияницына и Скворцова не читал. А ведь по существу со времени этих работ и должен был сыр-бор загореться».
|
|
|
Обсуждение вопроса о работах д-ра И. И. Кияницына, проведенное Афанасием Семеновичем, произвело на меня сильное впечатление и побудило к тщательному изучению литературы об атмосферном электричестве вообще и о его влиянии на живые организмы в частности, а затем я решил перейти к длительным и строгим экспериментам, которым и отдал затем всю последующую жизнь. По сути дела в Петрограде, в квартире Афанасия Семеновича Соловьева, в доме по Церковной улице, было положено начало цепи последующих многолетних неустанных размышлений и затем опытов, которые вскоре дали уже совершенно четкие результаты. Но тогда это было только робкое начало.
Афанасий Семенович увидел, насколько я заинтересовался опытами И.И.Кияницына. При прощании со мной он подарил мне труды И.И.Кияницына и сохранившийся у него № 2 журнала «Научное обозрение» за 1900 год со статьей знаменитого ученого, профессора Сванте Аррениуса, имя которого я хорошо знал и книги которого читал в 1912-1913 годах с упоением. [ Аррениус, Сванте Август (1859-1927) – выдающийся шведский физикохимик, член Королевской Академии наук в Стокгольме. В 1887 г. предложил теорию электролитической диссоциации. В 1903 г. за работы в области химии Аррениусу была присуждена Нобелевская премия. С 1905 г. – директор Нобелевского института. Имелись работы по астрономии и астрофизике (его интересовали, в частности, температура небесных тел, теоретические вопросы физики солнечной короны, образования и эволюции небесных светил и др.). Аррениус применил физико-химические законы к биологическим процессам и биологической химии. Один из первых по достоинству оценил результаты исследований А.Л.Чижевским биологического действия ионизированного воздуха.]
– Вот, – сказал дядя Фаня, – в этом номере филипповского журнала ты найдешь интереснейшую статью Аррениуса – тоже о действии атмосферного электричества на некоторые физиологические функции человека. Эта статья дополняет труды Кияницына и Скворцова и может принести тебе большую пользу... Аррениус – великий ученый и не станет зря писать статьи и создавать ложные идеи... Вдумайся в эту статью хорошенько, и ты увидишь много общего между идеями Скворцова, экспериментами Кияницына и статистическими работами Аррениуса... Пока еще никто не объединил эти труды. Может быть, произвести этот синтез предстоит тебе! Это было бы похвально. Но отнесись строго критически ко всему, что прочтешь. Людям свойственно увлекаться... даже первоклассные специалисты могут ошибаться.
С именем доктора А. С. Соловьева мы еще встретимся позже. Он оказывал мне в период 1915-1918 годов помощь в собирании некоторых материалов, которые вместе с собственными данными легли в основу созданного мною учения о космической биологии, космобиологии, или биокосмике, как стали называть еще в 30-х годах эту новую науку в западных странах.
Итак, кислород воздуха не поддерживает жизни более некоторого, весьма ограниченного срока... Что значат опыты Ивана Ивановича? О чем они говорят? Я в десятый раз штудировал эти статьи, изучал методику опытов, таблицы, наглядно показывающие результаты опытов, и был в замешательстве и непонимании. Двадцать четыре сантиметра гигроскопической ваты убивают основную способность кислорода как активнейшего биологического фактора, он перестает быть тем, чем он был. Невольно вспоминалась сказка о живой и мертвой воде. Значит, существует живой и мертвый воздух! Это уже новая сказка!
Но закрадывается еще другая мысль: может быть, двадцать четыре сантиметра ваты разрушают неизвестным нам образом молекулу кислорода, чем и объясняется... нет, этим ничего не объясняется. Эта гипотеза не имеет смысла, и я стыжусь, что мог подумать так. Вата к химическим свойствам кислорода не имеет решительно никакого отношения. Не может иметь! А вдруг?!.
Я иду к друзьям-химикам. Мой вопрос, кроме удивления, не встречает ничего. Не ошибся ли я или И. И. Кияницын – таково мнение моих друзей. Я сержусь на себя – какая вздорная мысль! В чем тут дело? Да и задача ли? Я снова перечитываю оттиски И. И. Кияницына. Нет, все верно. Семь лет непрерывных опытов дают один и тот же результат: животные погибают в воздухе, пропущенном через фильтры, песочный или ватный, погибают через несколько дней. Я роюсь в литературе. Опыты Кияницына более нигде не обсуждались. Кто-то произнес над ними жестокое вето. Они стоят в стороне от великих путей науки. Я снова прихожу в неистовство. Как могли забыть потрясающий факт, установленный экспериментально? Как могли его не повторить, не изучить? Подумать только: жизнь зависит от того, профильтрован ли воздух или не профильтрован! Невольно рождаются сопоставления, каким воздухом мы дышим в наших домах. Чудовищная, невероятная мысль: дефицит ионов внутри наших жилищ не является ли фактором, приводящим человека к ряду заболеваний и преждевременной дряхлости?
В восемнадцать лет человека волнуют самые неожиданные мысли. Такова уж природа молодости. Она допускает многое. Кислород воздуха, насыщенный электричеством... Влияние грандиозных электрических и магнитных бурь, периодически разыгрывающихся на Солнце, на нервную систему, на сложную систему нервных процессов, на центры мозга. Как объединить явления, протекающие в космическом пространстве и одновременно – в атмосфере Земли, в нашем мозгу, в органах и системах нашего тела, в бактериальных клетках? Надо перечитать тысячи книг, надо самому во всем разобраться, не доверяя никому, ибо все эти вопросы новы, о них нигде ничего не прочтешь. Только одни намеки, осторожные высказывания, и только. Почему люди так боятся новых идей?.. Новые идеи считаются крамолой. Но молодости они не страшны... Нужно все же пойти посоветоваться к своим учителям, к своим профессорам.
Иду к моему учителю химии Николаю Александровичу Шилову. Иду именно к нему, вспоминая, с каким энтузиазмом, с каким восторгом рассказывал он нам об открытии радиоактивности и о модели атома Резерфорда – Бора! Редко кому удавалось с таким увлечением передать студенческой аудитории об этой удивительной эпохе в физикохимии. [ Шилов Николай Александрович (1872-1930) – русский физикохимик. В 1895 г. окончил Московский университет, с 1899 г. работал там же. С 1910 г. - профессор Московского высшего технического училища и одновременно (с 1913 г.) – профессор Московского коммерческого института. Изучал вопросы химической кинетики, обобщил огромный материал по сопряженным реакциям, построил основы их теории и разработал применяемую ныне терминологию; работая в данной области, подошел к обобщающим представлениям о природе гомогенного катализа. В годы первой мировой войны немало сил отдал противохимической защите русской армии. Эти исследования положили начало современной теории динамики поглощения газов из тока воздуха. После войны изучал явление адсорбции веществ из растворов, распределение веществ между двумя жидкими фазами и др.]
– Господин профессор, объясните мне, пожалуйста, что происходит с молекулами кислорода, если этот газ пропустить через слой ваты в двадцать четыре сантиметра?
– Подумайте сами, – говорит милейший профессор улыбаясь, – и сами ответьте.
– Ничего не происходит, ровно ничего, – выпаливаю я.
– И я так думаю. Но почему это вас интересует?
Я рассказываю об опытах И. И. Кияницына. Шилов смеется.
– У биологов и врачей нелады с химией. Не обращайте внимания на это. Мало ли какая путаница могла произойти.
– Я принес с собой оттиски работ Кияницына, – говорю я. – Разрешите вам их показать?
– Пожалуйста.
Я перелистываю оттиски, показываю фото с установки, таблицы. Николай Александрович преисполнен внимания.
– Странно, – говорит профессор Шилов, – очень странно. Только кислород не мог измениться при прохождении слоя гигроскопической ваты. Непонятно...
– Но кислород мог потерять электрические заряды, т. е. дезионизироваться...
– Ну, это я не знаю. Это надо изучить. А впрочем, допустим, что кислород потерял ионы. Что могло измениться в нем как в окислителе? Кажется, ничего. Не стоит ломать голову над этим вопросом,
– Неужели это праздный вопрос, Николай Александрович? – спрашиваю я.
– Да, по-видимому, праздный. Ведь давно и твердо установлено, что молекулярный кислород является универсальным окислителем и ни в каких ионах не нуждается. Спрашивается: почему в таком кислороде могли погибать животные? Непонятно. При прохождении через ватный тампон кислород не мог изменить присущего ему свойства окислять. Вы говорите об ионах кислорода. Да, но кислород и без ионов считается отличным окислителем, и никто еще не говорил об ионах кислорода. Поднимаемый вами вопрос я считаю несвоевременным и, возможно, ненужным.
Я ждал от Н. А. Шилова большего. Он на одной из лекций рассказывал нам, студентам, о своих работах с кислородом и об окислителях вообще. Но, несмотря на это, у него не явилось никакой новой точки зрения на ионизированный кислород. Он был далек этой новой точке зрения и свел наш разговор к нулю. Привычка мыслить по шаблону взяла верх. Но меня это не удовлетворило. Восемьдесят четыре опыта доктора Кияницына не могли быть ошибочными. Надо было искать дальше.
Я благодарю, прошу извинить за беспокойство и ухожу неудовлетворенный. Профессор Н. А. Шилов, крупный химик, спасовал, совсем спасовал.
Но я мучаюсь. Я ищу. Я просматриваю всю доступную мне литературу в библиотеке университета, в Румянцевском музее на русском, французском, немецком, английском и итальянском языках. Никакого ответа... Поставленный И. И. Кияницыным вопрос остается без ответа...
Впрочем, к моему огромному удивлению, из старых журналов узнаю, что еще до И.И.Кияницына очень похожие опыты были организованы Шарлем Броун-Секаром и Жаком Арсеном д'Арсонвалем, а затем и русским врачом А.А.Жандром. Эти авторы искали в выдыхаемом воздухе токсины и пользовались последовательно соединенными одна с другой камерами. Токсины им не удалось найти, но животные, помещенные в такие камеры, вскоре после начала опытов заболевали, и многие из них погибали. Хотя эти камеры и не были герметизированы, воздух, пройдя через две такие камеры с животными, утрачивал благодетельные качества. Этот факт явственно вытекал из исследований этих замечательных ученых. [ Броун-Секар, Шарль Эдуар (1817-1894) – французский физиолог и невропатолог. Основные исследования посвящены физиологии и патологии центральной нервной системы. Им описан, в частности, перекрещивающийся чувствительный путь к мозгу, комплекс явлений, наблюдающийся при односторонних поражениях спинного мозга; ввел в медицину ряд новых методов лечения нервных болезней, изучал состав крови, функции надпочечников.] [ Д'Арсонваль, Жак Арсен (1851-1940) – выдающийся французский физиолог и физик, член Парижской Академии наук (с 1894 г.). С 1882 г. - директор лаборатории биологической физики Коллеж де Франс. В течение ряда лет работал ассистентом Ш.Броун-Секара, после его смерти возглавил кафедру экспериментальной физиологии Коллеж де Франс. В своих исследованиях сумел связать физиологический эксперимент с тонким физическим анализом, что способствовало становлению биофизики. Показал, что токи высокой частоты оказывают определенное физиологическое влияние на животный организм. Ввел в практику физиологических исследований ряд ценных приборов и аппаратов. В 1938 г. был избран Почетным президентом Международного конгресса по биологической физике и биологической космологии (вместе с Э.Бранли и П.Ланжевеном).] [Имеется в виду диссертация, защищенная А.А.Жандром в 1897 г. в Военно-медицинской академии на тему «Влияние выдохнутого воздуха на организм животных. Критический обзор литературы вопроса и экспериментальные исследования».]
Приезжаю в Калугу к своим. Перерываю всю городскую библиотеку, перелистываю медицинские, биологические и физические журналы за полстолетия. Никакого ответа. Я молод, мне восемнадцать лет, хочется погулять, покататься на лодке, но внутри все горит. Поговорить с отцом Леонидом Васильевичем не могу – он на фронте. Тревожусь за его жизнь: ведь он все время под огнем противника. Я иду к местным химикам – преподавателям Барцеху Мнацекановичу Априамову и Фадееву, советуюсь с ними, моими бывшими экзаменаторами, но, кроме удивления, не вызываю ничего. Впрочем, Б.М.Априамов как бы случайно бросает такую фразу:
– Если отсутствие электрического заряда на молекулах кислорода виновато в потере им биологической активности, то это, знаете ли, молодой человек, открытие. Но проверить это могут только биологи совместно с физиками. Во всяком случае вам может чертовски повезти, если вы отыщете в себе исключительное упорство.
Так преподаватель химии Калужского реального училища Шахмагонова оказался дальновиднее известного ученого-химика Н. А. Шилова.
– В Калуге литературы новой мало, больше посоветоваться не с кем, – жалуюсь я знакомым.
– Как не с кем, – возражает мне одноклассник Сергей Николаевич Витман, – а с Циолковским? Он завтра читает в реальном училище доклад о межпланетных путешествиях.
– Но я мало знаком с ним. Был у него всего только один раз.
– Ну и что ж! Это человек простой. Ты подойди к нему, напомни о вашем знакомстве и выкладывай свои мысли. Он обязательно что-нибудь придумает.
– Но он не химик!
– «Он химик, он ботаник, Князь Федор, мой племянник».
В этой цитате сквозила ирония. Мой однокашник улыбнулся.
– Циолковский знает и химию, – сказал он. – Он изобретает ракету для полета на Луну и изучает вопрос о взрывчатых материалах к ракетному двигателю, ты не смущайся.
– Знаю! Знаю!
В 7 часов вечера на другой день я опять был в одном из больших классов реального училища, где должен был состояться «очередной» доклад Константина Эдуардовича.
Несмотря на то что я пришел туда заблаговременно, Константин Эдуардович уже развешивал рядом с большой черной доской схемы и таблицы. Народу еще пришло мало, человек восемьдесят. Я подошел к нему и громко сказал:
– Здравствуйте, Константин Эдуардович, вы, может быть, не помните меня. Я был у вас весной прошлого года.
Он внимательно посмотрел на меня и ответил:
– Нет, помню вас очень хорошо.
Ободренный этим, я продолжал:
– Разрешите мне после лекции поговорить с вами по одному научному вопросу.
– Очень буду рад, пожалуйста.
Я поклонился, отошел и сел в середине класса за одну из исцарапанных ученических парт.
Публика прибывала. К началу лекции класс был полон. Некоторые из опоздавших стояли в дверях и в коридоре.
Хотя К. Э. Циолковский и не был блестящим оратором, но то, о чем он говорил, всех неизменно увлекало, и потому аудитория внимала ему с большим интересом. К прошлогоднему изложению он прибавил новые мысли, неожиданно дерзкие, смелые, заставляющие думать. Конечно, были и скептики. Необыкновенная тема возбудила умы, но одновременно давала материал для недоверия, тем более что Константин Эдуардович говорил так, как будто бы полет на Луну, Марс или Венеру хотя и очень труден, но возможен, и он допускал, что те, кому будет дана долгая жизнь, еще дождутся этого великого события. Математик Иван Самонович Вавилов на сей раз вступил с ним в спор, и крошки мела полетели во все стороны.
Иван Самонович был старым преподавателем и зачастую предавался Бахусу, но начала высшей математики знал хорошо и из-за большой любви к своим ученикам посвящал их вне программы в основы дифференциального и интегрального исчисления. На этот раз он был в ударе – явно навеселе – и потому, улыбаясь, спорил с Константином Эдуардовичем о том, что знаменитое выражение «движение тел переменной массы» можно было бы вывести более изящным способом. Однако на деле оказалось, что количество преобразований в том и другом случае было одинаково, и спор не приводил ни к чему. В конце концов оба рассмеялись, и этим закончилась лекция. Когда публика стала расходиться, я подошел к Константину Эдуардовичу и начал говорить, но он сказал:
– Станьте вот сюда и говорите громко.
Я встал на указанное место и громко рассказал ему историю с профильтрованным воздухом, который не поддерживает жизни более некоторого ограниченного срока.
Когда я кончил рассказ, в котором упомянул профессора Н. А. Шилова, Константин Эдуардович сказал:
– Это здорово: профессора обычно отстают от науки. Но то, что вы мне рассказали, задевает меня. Это касается и моих работ по звездоплаванию. Ведь человек при полете в Космос будет обречен дышать искусственным воздухом, без всякого электричества. И если это так смертельно, то следует этот вопрос обсудить. Приходите, молодой человек, ко мне домой в любое время, и мы обсудим эти вопросы.
Из училища мы вышли вместе, я не отставал от Константина Эдуардовича, но мы шли молча, на улице трудно было говорить с ним вследствие его глухоты. Я проводил его до Гостиного двора, знаменитого памятника архитектуры, и здесь распрощался.
Снова впечатление об этом человеке было самое положительное. Застенчивость, доброта, полет фантазии, независимость от авторитетов, самостоятельный ход мысли, уверенность в своих научных соображениях и смелость обобщений. Я вернулся домой с мыслью о том, какой это замечательный ученый.
На другой же день я торопился к Константину Эдуардовичу. Вот каменный мост, построенный через Березуйский овраг. Отсюда открывался великолепный вид на Оку, да и сам овраг напоминал мне уголок Швейцарии. Калуга окружена мощными зелеными массивами и золотыми полями. На необозримые пространства раскинулись смешанные лиственно-хвойные леса: береза, дуб, вяз, ясень, ольха, клен, сосна и ели царственно возносят к небу свои кроны. Темно-зелены и густолистны калужские леса. Столетние и двухсотлетние деревья не являются исключением. Вязы, мачтовые сосны достигают огромных размеров. И хотя люди всеми мерами портят эти удивительные проявления природы, зеленые существа вопреки человеческой воле заполняют земные просторы и даруют воздуху газ жизни – кислород.
Я внимательно и пристально, уже с «опытом исследователя» всматривался в окружающие меня места. Наблюдательность развилась у меня за истекший год.
Я пошел по Коровинской улице. По всем признакам здесь жила беднота: отставные чиновники, вдовы, лавочники, приказчики мелких лавочек, гостинодворцы и прочий люд, еле-еле сводивший концы с концами. Улица была не мощена, лопухи, чертополох, крапива, полевые цветы, и особенно белая и желтая ромашки, калужница, нежно-лиловые колокольчики, мята, хрупкая вербена, синяя сон-трава, золотой чистяк, медвежьи ушки да кусты жимолости пышно росли по всей ее ширине и длине. Изредка пестрели желтые подсолнухи, и за домами росли яблони, сливы, липы, кусты акации. Некоторые деревья близко подходили к заборам и свешивались над ними. По улице почти не ездили. Разве что изредка привозили на скрипучих телегах вещи новых поселенцев или редко-редко заезжал извозчик. Обычно извозчики отказывались возить на эту резко наклонную улицу, а если уж и завозили, то немилосердно ругались при каждом подпрыгивании экипажа и требовали на чай. Разная живность свободно гуляла по улице: куры с петухами, гуси, рыли землю поросята, и жирная свинья поощряла их своим хрюканьем. Несколько коров спокойно щипали траву и рвали листья кустарников. Постоянное присутствие коров посреди улицы, по-видимому, и послужило основанием для ее наименования. Птичий гомон несся со всех сторон. Словом, это был уголок самой настоящей российской деревеньки среди губернского города. А за домами сверкала на солнце серебряная полоска Оки, и воздух был напоен ароматом зеленой растительности, полевых цветов и терпким дымом горящих березовых поленьев. Синенькие дымки струились из многих труб – было воскресенье, горожане пекли пироги. Калуга – город зелени. Помимо больших зеленых массивов, парков и садов к большинству домов прилегали частные сады и садики или перед домами были разбиты палисадники. Калужане, не в пример жителям других городов, любили зеленые насаждения и заботились о них. Всякий, кому доводилось бывать на другом берегу, в Ромоданове, или плавать на лодке по Оке, не мог не залюбоваться многокрасочной панорамой города. Еще Николай Васильевич Гоголь оценил изумительно красивый вид Калуги. Город, расположенный на горе, утопал в густых зеленых садах. Из этой зелени воздымали свои золотые купола белые стройные колокольни. На фоне неба четко вырисовывался знаменитый золотой соборный купол – один из самых красивых куполов в России. В массе зелени эффектно выделялся городской сад со столетними деревьями и площадкой, царствующей над местностью. Воздух был чист и прозрачен, как хрусталь.
А воздух в Калуге был действительно замечательный, совершенно деревенский. Фабричных или заводских труб в Калуге не было. На весь город приходилось несколько автомобилей. Ничто не загрязняло воздух. Это была субстанция, данная нам непосредственно природой, чистая и ароматная, без искусственных примесей, субстанция, поддерживающая жизнь человека и способствующая его долголетию. Кто говорил в Калуге о болезнях? Народ здесь жил здоровый, крепкий, работящий.
Не успел я дойти до половины улицы, как солнце, ярко освещавшее все окрестности, вдруг скрылось в набежавшей сине-сизой туче. Быстрый ветер зашуршал в древесной листве и траве. И не успел я опомниться, как веселый летний дождь шумными ручьями хлынул на землю. Я подбежал к ближайшему забору и укрылся под густой липой. Утки и куры с криками последовали моему примеру, засеменили лапами – полетели по домам, а свиньи недовольно захрюкали. Переждав самый сильный дождь, я, быстро перепрыгивая через лужи, направился вниз, к дому Циолковских. Промок я весьма основательно. Дернул за звонок. Дверь мне открыла жена Константина Эдуардовича – Варвара Евграфовна, пожилая и усталая, с печатью обреченности на лице. Ее я видел мельком еще в прошлом году.
По знакомой мне лестнице она провела меня в светелку Константина Эдуардовича. В ней ничего не изменилось. «Наука, – подумал я, – часто ютится на чердаке. И нет таких изысканных палаццо, которые шли бы в сравнение со светелкой, украшенной высокими мыслями».
– Э, да вы промокли. Это опасно, хотя и лето. Снимайте ботинки – вот вам мои ночные туфли. Снимайте рубашку. Варя, Варя, принеси гостю верхнюю рубашку! – крикнул вниз Константин Эдуардович. – Как вас зовут? Говорите громче, молодой человек, я ведь плохо слышу, особенно при перемене погоды...
Я снял ботинки и по настоянию Константина Эдуардовича – носки и совсем мокрую рубашку и надел его белую верхнюю рубашку, в ворот которой прошли бы целых две мои шеи. Варвара Евграфовна унесла все сушить на кухню, а мы сели в кресла и начали говорить.
– Не холодно? – участливо спросил Константин Эдуардович. – А то горячего чая попить бы. Как вы на это смотрите?
Не желая утруждать гостеприимного хозяина, я отказался, да и пить чай мне не хотелось, а очень хотелось завязать с ним разговор по волновавшему меня предмету.
Дом, в котором я находился, принадлежал, K. Э. Циолковскому. За ним следовала полянка, и дальше вилась широкой лентой Ока. Нижний этаж дома был отведен жене Константина Эдуардовича – Варваре Евграфовне и детям. Верхний принадлежал самому ученому.
Константин Эдуардович любил сидеть в мягком кресле, покрытом белым чехлом, около примитивного штатива с рупором. Узкую трубочку рупора он вставлял себе в ухо, а гость должен был говорить в рупор. Это позволяло ему хорошо слышать посетителя. На стенах были прибиты полки с книгами. По преимуществу это были книги по физике и математике, а также различные инженерные справочники. Было несколько книг и по философии. Выделялись тома энциклопедии Брокгауза и Ефрона. При взгляде на книжные полки мне всегда приходила в голову мысль: «Скажи, какие ты читаешь книги, и я скажу, кто ты». По книгам легко определяется не только умственная направленность человека, но и степень его углубленности. На книжных полках К. Э. Циолковского вы не нашли бы много беллетристики, но зато там были книги, чтение которых могло быть доступно человеку, углубленному в свои сокровенные мысли. Для чтения других книг у него не хватало времени. И это вполне ясно вытекало из делового распорядка его дня. В этой комнатке-светелке мы впоследствии провели с ним в разговорах и работах много-много часов за долгие годы нашего знакомства и большой человеческой дружбы.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 44; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!