Иван Дмитриев, 1822
На исходе двадцатого столетия мы невольно, как бы подводя итог, оглядываемся назад, и перед нашими глазами развертывается сложная, противоречивая картина стремительного восхождения мировой цивилизации к новым и притом необычайным высотам. Восхождения, ознаменованного великими завоеваниями и горькими утратами, замечательными положительными достижениями и их неожиданно отрицательными последствиями, приливами социально-политической активности масс во имя утверждения высших общечеловеческих ценностей и ее отливами с обнажением подспудно закосневших рудиментов варварства. Эпоха ярких цветов и черно-белых контрастов, поразительных человеческих подвигов и подчас поражающей человеческой низости в услужение спорной конъюнктуре, верности классическим идеалам и бессовестной измены им... Но не будем всуе сетовать на что-либо – примем как объективно данное, всемерно способствуя лучшему, защищая то, что достойно Жизни в высшем смысле этого слова, и в меру своих сил приближая будущее, которое, несомненно, будет совершеннее, отвечая вековым чаяниям.
Оно, разумеется, не придет само, автоматически, как некое абстрактное воплощение промысла Божьего,- оно может быть лишь результатом совокупных сознательных усилий, в равнодействующей которых есть место и каждому из читающих эти строки. И не будем наивными идеалистами: на пути к этому будущему не всегда удастся избежать нежелательного – чему-то история нас все-таки учит, хотя бы осознанию того, что, образно говоря, едва Господь Бог придумает нечто хорошее, как дьявол немедленно протягивает свою руку... Опорой же историческому оптимизму служит нравственный пример наших глубоко почитаемых предшественников.
|
|
|
Вспомним, как в минуты раздумий в своей светелке в домике над Окой «звездный мечтатель» писал:
– Основной мотив моей жизни – сделать что-нибудь полезное для людей, не прожить даром жизнь, продвинуть человечество хоть немного вперед. Вот почему я интересовался тем, что не давало мне ни хлеба, ни силы. Но я надеюсь, что мои работы, может быть, скоро, а может быть, в отдаленном будущем дадут человечеству горы хлеба и бездну могущества. [Циолковский К. Э. Впереди своего века. М., 1970. С. 3.]
Мечтатель, чудак, Жюль Верн-самоучка – подобные определения не без иронии сопровождали его имя всю жизнь. Калужане настороженно косились на скромного учителя математики и физики женского епархиального училища. А он шел своим путем, не замечая вокруг никого, весь, казалось, в себе, переполненный мыслями, о которых отчасти можно было догадаться по брошюркам, изданным в местной типографии и появлявшимся время от времени за стеклом в аптеке Каннинга.
|
|
|
Во второй половине десятых годов его нередко стали видеть в сопровождении молодого человека; их возраст, манеры, одежда составляли столь резкую противоположность, что было просто удивительно, о чем это так увлеченно могут они вести беседу между собой. «Подружился черт с младенцем!» – ворчал обыватель.
Миновали годы, десятилетия. Новые поколения наполняют утопающий в зелени город. И вот уже какой-то нереальностью, едва ли не мифом представляются те некогда дружившие здесь сердца. А в Калугу со всех концов Земли приезжают люди, чтобы поклониться праху одного из них и сыскать хотя бы следы другого.
Не будет преувеличением, если мы назовем Циолковского апостолом космической эры. По-гречески апостолос – «посланник», «вестник». Своими идеями, расчетами, проектами и экспериментами, осуществленными в весьма непритязательных домашних условиях, он действительно возвестил человечеству неизбежный выход его за пределы Земли, в просторы Вселенной. Мало того, он приблизил это будущее своими трудами, из-за которых недоедал, недосыпал и своей мыслью озарил незримые до него горизонты. А технический способ, указанный им, был осуществлен гораздо раньше, чем он предполагал: через двадцать два года после смерти Циолковского на околоземную орбиту был выведен искусственный спутник, и затем, подобно спущенной с чеки пружине, ускоренно стала развертываться разносторонняя космическая практика, осваиваться внеземное пространство.
|
|
|
Ныне каждый новый успех в освоении Космоса напоминает нам о его гениальных идеях и прогнозах. Не все бесспорно в отдельных рукописях Циолковского, не все идеально было и в личной жизни, но не будем уподобляться литературным лавочникам, самодовольно умничающим и ищущим ничтожные огрехи в живом творчестве самоотверженной жизни, целиком сгоревшей на алтаре науки. Несомненно одно: чем дальше время уносит нас от него, тем убедительнее и выразительнее предстает нам титанизм этой личности и всего созданного ею. Рядом с именем Циолковского по праву стоит имя Александра Леонидовича Чижевского.
На память невольно приходит античная легенда о детях Зевса, братьях Диоскурах, единых по духу и отважных в любых смелых начинаниях, неразлучимых и по смерти, чья тень покровительствует первопроходцам и воинам.
И еще третье имя непременно тут следует назвать: Владимир Иванович Вернадский.
|
|
|
Три имени – три звезды первой величины на небосклоне естествознания XX века, осветившие самое главное в сегодняшней естественнонаучной картине мира и в дальнейшей судьбе познания и практики человечества. А ведь совсем недавно и сказать в полный голос об этом было небезопасно.
В конце 1964 года, когда на смену периоду, получившему название «хрущевская оттепель», пришла новая историческая полоса, с которой советские люди в ту пору связывали многие надежды, в печати появилась хлесткая статья А. Ерохина под заголовком «Темные пятна». [Ерохин А. Темные пятна//Партийная жизнь. 1964. № 24. С. 66-69.] В ней в совершенно непозволительном тоне, в пасквильном свете изображались научный облик и творческое наследие одного из основоположников современного космического естествознания, профессора Александра Леонидовича Чижевского. Само определение «космическое» подвергалось осмеянию: находятся же люди, которые верят, что помрачение солнечного диска отзывается на статистически описываемых массовых явлениях на Земле. «Едва ли в наше время есть необходимость доказывать несостоятельность и вред этой «ученой» белиберды...- писал автор.- Несколько раньше о значении темных пятен на солнце говорил в кругу своих приятелей бравый солдат Швейк: «Однажды появилось на солнце пятно, и в тот же самый день меня избили в трактире «У Банзетов», в Нуслях. С той поры, перед тем как куда-нибудь пойти, я смотрю в газету, не появилось ли опять какое-нибудь пятно. Но стоит появиться пятну – «прощаюсь, ангел мой, с тобою», никуда я не хожу и пережидаю». Все это было бы смешно, если бы не было печально. А печальное заключается вот в чем. То, над чем издевается Швейк, что так едко высмеял Гашек четыре с лишним десятилетия назад, как это ни удивительно, находит оправдание и поддержку в наши дни. Л. Голованов в № 9 журнала «Юный техник» за 1964 год восхваляет «исследования» А. Чижевского, произведенные им «около пятидесяти лет назад», и вслед за ним утверждает, что ритмика в деятельности Солнца «находит свое отражение в ритмике всего земного», сокрушается, что «многие люди науки яростно восставали против него... Его мысли были встречены в штыки»». [Там же. С. 67.]
Автор статьи ссылался на оценки, дававшиеся Чижевскому в середине 30-х годов: «Правда», мол, справедливо «квалифицировала его писания как антиобщественные, лженаучные». [Там же. С. 68.]
Тут, пожалуй, уместно привести хотя бы одну из характерных формулировок тех лет, чтобы нагляднее представить стиль тогдашних «полемических» приемов: «А происхождение всех своих астрологических взглядов, ведущих к явно контрреволюционным выводам, Чижевский ведет от греческих магов и римских жрецов, предсказывавших судьбу по виду внутренностей животных. Этот, с позволения сказать, ученый, пытающийся возродить в новом виде звездочетство как одну из разновидностей мракобесия, совершенно правильно назван органом Центрального Комитета нашей Коммунистической партии газетой «Правда» «врагом под маской ученого»». [Гypee Г. А. Астрология и религия. История одного заблуждения. М., 1940. С.121.]
Что же касается публикации статьи А. Ерохина, то она вызвала необычайный поток отрицательных откликов со стороны специалистов и общественных деятелей. По указанию Отдела науки ЦК КПСС была создана комиссия Института истории естествознания и техники Академии наук СССР для проверки научного значения работ Чижевского; редакция журнала полностью опубликовала ее заключение, отметив, что «тем самым исправляет допущенную ошибку». [Партийная жизнь. 1965. № 6. С. 75.]
Эта скандальная история как бы знаменовала предвестие грядущих «заморозков», но в посмертной судьбе Чижевского сыграла положительную роль – привлекла внимание научной общественности к его идеям и разработкам, к опубликованным трудам и оставшимся в его архиве рукописям. В феврале 1968 года в Московском обществе испытателей природы состоялись первые Чтения памяти ученого [См.: Солнце, электричество, жизнь//Материалы Чтений памяти А.Л.Чижевского. М., 1969; М., 1972; М., 1976.]; в 1973 году была впервые издана на русском языке монография, написанная в 30-х годах по заказу парижского издательства «Гиппократ» и увидевшая свет лишь на французском языке [Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. М., 1973; 2 изд. М., 1976.], затем были опубликованы другие работы, в частности «Теория гелиотараксии» [Чижевский А. Л. Теория гелиотараксии//Проблемы гелиобиологии. Новосибирск, 1977. С. 81 -102.], воспоминания о годах дружбы с К. Э. Циолковским [Чижевский А. Л. Вся жизнь. М., 1974.] и другие. В 1970 году на специальном заседании бюро Отделения общей физики и астрономии АН СССР был обсужден некогда поднятый Чижевским (еще в 1915 году!) вопрос «О развитии исследований по гелиобиологическим связям» и было признано целесообразным дальнейшее развитие таких исследований в научных учреждениях. Имя Чижевского вошло в энциклопедические справочники [См.: Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970. С. 488-489; Большая советская энциклопедия, 3 изд. Т. 29. М., 1978. С. 188; Космонавтика. Энциклопедия. М., 1985. С. 438.], равно как и основанная им наука. [Гелиобиология – см.: Большая советская энциклопедия. 3 изд. Т. 6. М., 1971. С. 194.] Прошла робость в отношении его имени со стороны идеологических работников и философов, чья партийная детерминированность поведения обретала нередко гипертрофированную форму, и стало возможным в полный голос заявить о том, что в современном естествознании утверждает себя тенденция представить все земное через призму космических факторов. Истоки ее мы находим в работах К. Э. Циолковского, а затем, в 20-х годах, В. И. Вернадского и А. Л. Чижевского. Последние разрушили остатки геоцентризма: один – в геологии, другой-в биологии и медицине, завершая тем самым ломку сугубо земного мировоззрения и геоцентрической естественнонаучной методологии, начало чему положил четыре с половиной столетия назад Николай Коперник. [См.: Голованов Л. В. Н. Коперник и актуальные вопросы естествознания//Философские науки. 1973. № 3. С. 65.]
Несколько строк из биографии Чижевского.
Родился он 26 января (7 февраля по новому стилю) 1897 года в посаде Цехановец бывшей Гродненской губернии (ныне территория Польши) в семье кадрового военного.
Отец, Леонид Васильевич Чижевский (1861-1929), артиллерист, окончивший в 1881 году Александровское военное училище, дослужился до чина генерал-майора. Во время первой мировой войны командовал артиллерийским дивизионом и бригадой на Юго-Западном фронте. После революции был начальником курсов красных командиров в Калуге. В 1928 году удостоен почетного звания Героя Труда РККА. Его заслугой в истории военного искусства было изобретение командирского угломера, позволившего осуществлять стрельбу с закрытых позиций и вести параллельный (веерный) артиллерийский огонь по противнику. Внедрение этого изобретения в боевую практику знаменовало революцию в артиллерийском деле, хотя первенство широкого осуществления его принадлежит японским военным в печальной памяти кампании 1904-1905 гг.
Будущий ученый получил хорошее домашнее образование, затем учился в варшавской гимназии, окончил частное реальное училище Ф. Шахмагонова в Калуге. Высшее образование получил в Московском археологическом институте, где в 1917 году защитил магистерскую диссертацию на тему «Русская поэзия XVIII века», и в Московском коммерческом институте, который закончил в 1918 году. Учился также на физико-математическом (1915-1919) и медицинском (1919-1922) факультетах Московского государственного университета.
Преподавал (1917-1927) в Московском университете курс физических методов в археологии.
В 1922-1924 гг. работал консультантом Биофизического института, возглавляемого академиком П. П. Лазаревым, а в 1925-1931 гг. – старшим научным сотрудником Лаборатории зоопсихологии Наркомпроса РСФСР во главе с В. Л. Дуровым. Эта научная деятельность была связана с открытием Чижевским биологического действия униполярных аэроионов. Важность исследований была отмечена правительством – в 1931 году Совет Народных Комиссаров СССР вынес специальное постановление о них, а Чижевскому было поручено организовать Лабораторию ионификации. Она явилась, можно сказать, головным научно-исследовательским учреждением, сконцентрировавшим весьма авторитетные научные силы на решении чрезвычайной важности народнохозяйственной проблемы, по достоинству оцененной лишь в наши дни.
Дело в том, что жизнедеятельность биологической формы материи означает целый комплекс энергетических превращений, и электрохимические процессы играют тут ключевую роль. Дефицит живого электричества означает развитие патологических явлений в любых биосистемах, деградацию и в конечном счете гибель их, а электричество, «растворенное» в воздухе, оказывается необходимым фактором поддержания их благополучного существования. Чижевский не только установил это, но и предложил технический способ оживления воздуха закрытых помещений, где люди проводят большую часть своей жизни. Урбанизация географической оболочки планеты, экологические последствия искажения среды обитания людей, новые вопросы санитарии и гигиены, а также познание электрофизиологических процессов – все это заставляет обратиться к открытию Чижевского как к фундаментальному завоеванию человеческого гения.
К сожалению, «научные» интриги прервали в середине 30-х годов эту работу, но в 1937 году Чижевскому удалось вернуться к ней, и он организовал две лаборатории ионификации при Управлении строительством Дворца Советов. Здесь он, в частности, изобрел методы электроаэрозольтерапии и электроокраски, которые явились провозвестниками будущей электронной технологии, получившей, в производственной практике признание лишь два десятилетия спустя.
Война нарушила весь уклад жизни и соответственно прервала творческую деятельность Чижевского. В январе 1942 года он был арестован по нелепому доносу и провел десять лет в местах заключения. Но и там ему удалось продолжить научные поиски, и им были предложены способы управления химическими реакциями веществ в дисперсном состоянии и сделаны новые открытия в «электричестве жизни», прежде всего установлена электрически обусловленная структурно-системная организованность движущейся крови и обнаружены электрические особенности реакции оседания эритроцитов.
По возвращении в Москву (1958) он организовал лабораторию аэроионификации в составе треста «Союзсантехника» при Госплане СССР. К сожалению, эта деятельность была прервана в 1962 году, а в 1964 году Чижевского не стало. Умер он от тяжелого заболевания – рака дна полости рта, но практически до конца дней своих продолжал творческую работу, одним из плодов которой и явилась рукопись, предлагаемая нами вниманию читателей. [На берегу Вселенной. Годы дружбы с Циолковским.]
Уже того, что нами названо здесь из сделанного им, достаточно было бы, чтобы имя Чижевского оказалось навсегда вписанным золотыми буквами в историю естествознания и техники. Но мы еще не сказали о том, что составляет его особо выдающееся достижение – открытие влияния космических факторов на процессы в наполненной жизнью географической оболочке Земли. Этому он более всего посвятил силы своего беспокойного ума и неравнодушного сердца, к этому возвращался вновь и вновь, чем бы ни занимался в своей многогранной творческой деятельности, это было и главным предметом его научных бесед с Циолковским.
На этом следует специально остановиться.
Вторая половина XX века с ее выдающимися достижениями в физике, астрономии, космонавтике характеризуется существенным приростом в целостном представлении естественнонаучной картины мира, и, возможно, самое важное здесь состоит в качественно новом осмыслении связи Земли с Космосом.
Обратимся, например, к проблемам эволюции жизни на нашей планет.е. До самого последнего времени они были монополией биологов-морфологов. Физиологи и биохимики стояли как бы в стороне от этих проблем, пока вскрытие глубоких закономерностей последовательного изменения объектов живой природы не привело к осознанию необходимости более глубокого понимания функциональных особенностей организмов и их связей с внешней средой. Кстати говоря, не слишком ли мы противопоставляем последнюю организмам? Еще в середине прошлого века К. Ф. Рулье и И. М. Сеченов выдвинули положение, согласно которому все живое – это не просто только телесная организация его, но и среда, влияющая на него. «Организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен, – писал И. М. Сеченов, – поэтому в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него. Так как без последней существование организма невозможно, то споры о том, что в жизни важнее – среда или само тело, не имеют ни малейшего смысла». [Сеченое И. М. Две заключительные лекции о значении так называемых растительных актов в животной жизни // Сеченов И. М. Избр. произв.: В 2 т. М., 1952. Т. 1.C. 100.]
Однако встает вопрос: а что такое «среда»? Для биологов это в основном физико-химические факторы непосредственного пространства обитания, с которыми организм находится в очевидной связи. Многие биологи считали, что в процессе эволюции организмы стремятся уменьшить тесноту этой связи и создать свою автономную внутреннюю среду, характеризующуюся целым рядом констант (таких, как постоянная температура тела, постоянная концентрация гемоглобина, солей, сахара и других компонентов крови и т. д.).
Приведенная точка зрения игнорировала, однако, то, что «высвобождение» от «слишком тесных связей» с внешней средой (под которым понималась относительная самостоятельность живых существ в проявлении своей активности, в передвижении, в поиске пропитания, защиты от неблагоприятных обстоятельств) достигается не за счет устранения связей, а, наоборот, как было показано И. П. Павловым, за счет увеличения этих связей, дополнительного «врастания» организма в среду благодаря совершенствованию многочисленных рецепторов, позволяющих животному на расстоянии определять сущностные характеристики внешних объектов – слышать их, видеть, различать запахи. А с развитием центральной нервной системы – целостно воспринимать всю совокупность внешних сигналов и реагировать на них соответствующим целеустремленным поведением.
Великой заслугой Чижевского явилось научное обоснование положения, согласно которому представление о внешней среде и связи с ней живой природы должно быть расширено за земные рамки – в понятие «среда» следует включить и околоземное пространство как непосредственное окружение биосферы, и весь (в конечном счете) Космос с его звездными образованиями, с его потоками летящих со всех сторон элементарных частиц, с его физическими полями. И сей факт должен быть учитываем в концепции биологической эволюции. [См.: Коржуев П. А. Идеи А. Л. Чижевского и проблемы эволюции//Солнце, электричество, жизнь. М., 1969. С. 19-23.] Чижевский впервые убедительно показал, что жизнь на нашей планете чутко отзывается на периодические возмущения, приходящие извне, в частности со стороны Солнца, что 11-летний цикл процессов преобразования на его поверхности находит свое отражение в 11-летних периодах вспышек массовых заболеваний людей, животных и растений, а динамика гелиофизической активности обусловливает характер развития большинства стихийных процессов на Земле на всех уровнях движения материи.
В 30-е годы Чижевский писал: «Теперь мы можем сказать, что в науках о природе идея о единстве и связанности всех явлений в мире и чувство мира как неделимого целого никогда не достигали той ясности и глубины, какой они мало-помалу достигают в наши дни. Но наука о живом организме и его проявлениях пока еще чужда расцвету этой универсальной идеи единства всего живого со всем мирозданием. Создается впечатление, что органический мир словно вырван из природы, поставлен насильно над нею и вне ее. Для живого, согласно такому воззрению, существует только одна среда – само живое. С окружающим же миром – всею природою – оно может как бы не считаться, ибо живое – победитель мертвого (т. е. неорганической природы.- Л. Г.). И при таком воззрении живое перестает быть реальностью и становится подобным абстракции, геометрической форме или математическому знаку». [Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. М., 1976. С. 24.] Лишь тогда, когда грандиозные стихии обрушиваются на головы тысяч или миллионов людей, когда мировые катаклизмы разражаются над всем живым на огромных территориях, – лишь тогда человек начинает смутно осознавать ничтожество своей телесной организации перед могучими силами природы. И он испокон веков обращал в суеверном ужасе свой взор к небу, интуитивно чувствуя свою зависимость от космических сил и облекая в мифологические образы свою догадку. «Гневы» Солнца были подмечены еще древними наблюдателями; им казалось, что это Бог осуществляет свою волю через светило.
Развитие естествознания рассеяло мифы. Поскольку же ближайшей основой человеческого мышления является изменение природы, а деятельность человека производит проверку причинности в своем практическом взаимодействии с окружающей средой, то при ограниченности человеческой деятельности сугубо земными рамками (биологии же вообще приходится довольствоваться лишь земными объектами) в науке возобладал геоцентрический взгляд на мир. «Вся наша официальная физика, химия и биология, – писал Ф. Энгельс в «Диалектике природы», – исключительно геоцентричны, рассчитаны только для Земли... и эти науки ничего не теряют от утверждения, что они имеют силу только для Земли и поэтому лишь относительны. Если мы всерьез потребуем лишенной центра науки, то мы этим остановим движение всякой науки. Для нас достаточно знать, что при одинаковых обстоятельствах повсюду должно иметь место одинаковое...» [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 553, 554.], то есть и вне нашей планеты проявление фундаментальных природных закономерностей будет тем же.
Об этом же (не зная об этих замечаниях Ф. Энгельса) размышлял К. Э. Циолковский: «Развитие ума и познания должно дать нечто общее. В самом деле, Космос один, его законы однообразны, вещества одни и те же. Следовательно, познания жителей планет разных групп должны быть одинаковы... понимание одного и того же Космоса делает их самих сходными... характер их ума и познаний отражает одну и ту же Вселенную»3. [Циолковский К. Э. Собр. соч. Т. 4. М., 1964. С. 93-94.] Об этом шла речь и в его беседах с А. Л. Чижевским, о чем однажды поведал юноша в своем восторженном стихотворении. Датированное 1919 годом, оно названо «Тождество мира».
Смотри на Солнце, милый друг!
Твой глаз смыкается лучами,
Бегущими что день над нами:
Ты видишь огнеметный круг!
Заметь морщины на Луне,
Что все ль они однообразны,
Иль между ними есть и разны:
Скажи: высоки ли они?
Так, в бесконечности миров
Есть жизнь, есть звери, гады, люди,
У коих бьется сердце в груди...
За это спорить я готов!
О, целый мир грядет из тьмы –
Непостижим, но познаваем,
И если мыслят марсиане,
То они мыслят, как и мы.
Для нас, для них – один чертог –
Торжественный, закономерный,
И в бесконечности безмерной
Единый строй, единый Бог!..
[Личный архив автора. О Чижевском-поэте см.: Безъязычный В. И. Предисловие к книге (Чижевский А. Л. Стихотворения. М., 1988).]
Итак, говоря о всеобщих законах природы, мы невольно приходим к признанию универсализма ее фундаментальных основ, отражение которых в логических категориях какой-нибудь отдаленной, загалактической цивилизации должно быть аналогичным нашему. В этой тождественности теоретических построений, рожденных мыслью неведомых нам социальных миров (если таковые объявились бы), несомненно, должны были бы иметь место свои особенности, формальные отличия, но в главном, в коренном – совпадение. Всякое действительное познание заключается в том, что мы в мыслях поднимаем единичное из единичности в особенность, а из этой последней – во всеобщность, мы находим и устанавливаем как несомненное бесконечное в конечном, вечное – в преходящем. Но форма всеобщности есть форма внутренней завершенности и тем самым бесконечности; всеобщее, как писал Гегель, есть «душа того конкретного, которому оно присуще, не стесненное и равное самому себе в его многообразии и разности», оно «такое простое, которое точно так же есть самое богатое внутри самого себя» [Гегель Г. Наука логики. Т. 3. М., 1972. С. 36, 37.], оно есть закон. И если, скажем, хлор и водород под действием света соединяются при известных условиях температуры и давления в хлористоводородный газ, давая взрыв, то мы знаем, что это происходит всегда и всюду, в любом уголке Вселенной, где названные условия имеют место, а форма теоретического выражения данного факта – это, так сказать, внешность определения понятия всеобщего, перевод с объективного «языка» природы ла язык внешних форм человеческого мышления, соответствующих наличному уровню познания и практики.
Раздумывая об условиях возникновения и развития органической жизни, Циолковский признавал, что «мы не можем тут избежать узкой, земной точки зрения, хотя и будем стараться иметь космический взгляд на вещи» (выделено мной.- Л. Г.) [Циолковский К. Э. Собр. соч. Т. 4. С. 87.], но сам акцент, который он делал при этом («имеем в виду разбирать только самозарождение»), свидетельствует о понимании им жизни как явления не случайного, а закономерного в силу имманентных тенденций самодвижения материи, внутренней необходимости самой природы, причем при благоприятных условиях следует ожидать достижения полноты сущности данной формы проявления материи, того, что мы называем «совершенством». Любопытно, что помехой на этом пути в земных условиях Циолковский считал наличие силы тяжести (фактора в общем-то космического порядка). Спустя много лет профессор П. А. Коржуев указал на необходимость в системе жизнеобеспечения космонавтов учитывать роль гравитации в мор-фофизиологических особенностях животных и человека, в частности в функциях механизма кроветворения; они будут иными, заявил ученый, в условиях невесомости, так как не будут стимулироваться обычными земными факторами, возможна депрессия их, а при длительном пребывании человека в космическом пространстве – и дегенерация [Коржуев П. А. Проблема невесомости с точки зрения земной физиологии//Авиационная и космическая медицина (материалы конференции 1963 года). М., 1963. С. 284-287.]; об особенностях онтогенеза живых существ в среде, лишенной силы тяжести, немало размышлял Циолковский; об этом свидетельствуют его работы по вопросам космической биологии («Механика в биологии», «Растение будущего», «Животное Космоса»). [Циолковский К. Э. Собр. соч. Т. 4. С. 161-304.]
«...Можем ли мы изучать организм как нечто обособленное от космотеллурической среды? Нет, не можем, ибо живой организм не существует в отдельности, вне этой среды, и все его функции неразрывно связаны с нею» – таков принципиальный тезис Чижевского. [Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. С. 25.] Он созвучен ходу мыслей Циолковского.
И тут уместно вспомнить о научной позиции В. И. Вернадского, считавшего геохимию частью космохимии. Этот новый по своему времени для наук о Земле аспект геологических явлений также знаменовал, пользуясь выражением Циолковского, «космический взгляд на вещи»; он выводил «законности» геохимии из закономерностей планетной системы. Вернадский подчеркивал также, что вещество Вселенной, не только нашей Галактики, едино и законы, ему отвечающие, всюду одинаковы. Материальное единство мира как методологический принцип выводило мысль естествоиспытателя за пределы сугубо геологических наук, связывало ее с познанием Космоса. В 20-x и 30-х годах такая постановка вопроса не могла еще увлечь умы, признание пришло лишь после того, как был запущен первый советский искусственный спутник Земли.
Реальным фундаментом естествознания является исходный эмпирический материал; факты – это «зерна» науки, в то время как теорию сравнивают с жерновами; от переработки первых последними зависит конечный продукт; объемы и качество «зерен», с одной стороны, и степень совершенства «мельничного механизма», работоспособность его «каменных кругов» – с другой, – вот что определяет достоинства научного «помола». Обилие добытых учеными фактов еще не говорит об успешности их деятельности, конечная цель – установление необходимых устойчивых связей, объективных и внутренне необходимых тенденций. Достижению такой цели служит теоретический аппарат.
Прорыва вперед дерзкой мысли, интуиции, догадок, пусть даже самых смелых и верных, недостаточно. Теория и практика должны шагать друг с другом в ногу, взаимно помогая, взаимно обусловливая друг друга.
Гипотезы необходимы науке, они как вероятностные суждения при недостатке фактического материала толкают мысль к новым поискам, но худо, когда гипотетические суждения канонизируются, когда в школах и вузах их начинают выдавать за научные истины, тогда они становятся «жерновыми камнями» на шее науки, мешая ей интенсивно развиваться, продвигаться вперед. В. И. Вернадский относился критически (а иной раз и открыто отрицательно) к умозрительным концепциям, сравнивая их с религиозно-философскими течениями. «Геолог должен исходить из эмпирического материала астрономии XX века, а не из космогонии. Космогонии нашего времени неизбежно еще более эфемерны, чем космогонии прошлых веков. Это не может быть иначе при том темпе роста научного знания, который можно уподобить только взрыву». [Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965. С. 335.] Вернадский отмечал, что наряду с точным научным описанием и накоплением этим путем огромного количества новых, часто исключительной важности фактов и эмпирических обобщений современная ему творческая мысль следует в геологической работе по ложному пути, диктуемому устаревшими общетеоретическими представлениями о строении и истории земной коры. Чтобы вырваться из рутинных понятий, нужно выйти на иной, более высокий уровень понимания земных явлений – взглянуть на них под углом зрения научно охватываемого космоса. «Научно понять – значит установить явление в рамки научной реальности – Космоса», -пометит он в своих натурфилософских записках. [Вернадский В. И. Размышления натуралиста: Научная мысль как планетное явление. Кн. 2. М., 1977. С. 31.] Планетные реалии, согласно ему, следует рассматривать лишь в «космическом» контексте. «Изучая на нашей планете проявления атомов и их химических реакций, биогеохимия корнями своими выходит за пределы планеты, опирается, как химия и геохимия, на атомы и связывается этим путем с проблемами более мощными, чем те, которые свойственны Земле или даже планете, – с наукой об атомах, атомной физикой – с основами нашего понимания реальности в ее космическом разрезе». [Там же. С. 111.]
Примечательно добавление к данному пассажу: «Менее это ясно по отношению к явлениям жизни, которые ею (то есть биогеохимией. – Л. Г.) изучаются в аспекте атомов». [Там же.]
Приведенные строки писались автором в Боровом в ноябре 1942 года. Но за четыре года до этого в своей книге для французского издателя А. Л. Чижевский заявлял о том, что пульсы Вселенной наполняют «колыбель жизни», космические факторы врываются в физические и химические процессы, происходящие в планетной оболочке, вызывая соответствующие изменения в физико-химических, физиологических отправлениях живого организма, отражаясь на его сердечно-сосудистой и нервной деятельности, на его психическом и социальном поведении. Бесконечно велико и чрезвычайно разнообразно присутствие в окружающей нас среде разнокачественных явлений и процессов, действующих сил, в том числе исходящих из космического пространства. Невидимыми узами Земля связана с Солнцем, Луной, планетами, бесчисленным множеством небесных тел. Потоки космических частиц и излучений, воздействия физических полей – все это пронизывает биосферу, обусловливает общее энергетическое состояние планеты, ритмику геосфер.
«...И наружный лик Земли, и жизнь, наполняющая его, являются результатом творческого воздействия космических сил. А потому и строение земной оболочки, ее физикохимия и биосфера являются проявлением строения механики Вселенной, а не случайной игрой местных сил». [Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. С. 26.] Когда писались эти строки, наука еще не давала фактического (эмпирического) материала для истинных представлений о конкретном значении космических факторов. Догадываясь о них, Чижевский мог лишь осторожно высказываться: «Быть может, они и определяют в известных пределах эволюцию органического мира. Но мы в этой области не знаем ровно ничего; кроме того, что эти излучения не могут не оказывать на нас влияние, они должны оказывать его, ибо вся органическая жизнь возникла и развивалась под их влиянием и каждая клетка охвачена и проникнута радиациями, идущими из космических бездн». [Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. С. 27.] В 1928-1929 годах он поставил в Калуге эксперименты, в которых установил, что космические лучи тормозят физиологические функции микроорганизмов. Сообщение об этом было им опубликовано в «Бюллетене Международной биокосмической ассоциации» (Тулон, Франция). [Там же. С. 346.]
Главное внимание исследователя было направлено на Солнце, на влияние изменчивой солнцедеятельности на многообразные формы жизнедеятельности – ведь солнечные излучения служат главнейшим источником энергии, оживляющей поверхностные слои земного шара. Весь спектр исходящих от нашего дневного светила электромагнитных волн, а также его электронные и ионные потоки заставляют, образно говоря, трепетать каждый атом, каждую молекулу в наполненной жизнью оболочке в унисон вибрациям в центральном теле нашей планетной системы. В великом разнообразии проявлений этого резонанса, где пытливая мысль невольно теряется в беспредельности «красок» и «звуков», исследователь, опираясь на огромное число собранных им статистических данных, сумел получить связную картину зависимости в солнечно-земном мире эпидемий, эпизоотии, эпифитотий, спорадических сердечно-сосудистых катастроф и нервно-психических кризов. Кривые графиков изменения солнечных данных (чисел Вольфа) и статистических показателей массовых заболеваний, смертности, аварийных ситуаций, обострение социальной ситуации удивительным образом совпадали. Если к тому добавить, что в периодах солнечной активности обнаруживаются периоды планетных движений, то логично полагать, что истоки внешних влияний гораздо шире. «Мы привыкли придерживаться грубого и узкого антифилософского взгляда на жизнь как на результат случайной игры только земных сил. Это, конечно, неверно. Жизнь же, как мы видим, в значительно большей степени есть явление космическое, чем земное. Она создана воздействием творческой динамики Космоса на инертный материал Земли. Она живет динамикой этих сил, и каждое биение органического пульса согласовано с биением космического сердца – этой грандиозной совокупности туманностей, звезд, Солнца и планет». [Там же. С. 33.]
Невольно на память приходит работа В. И. Вернадского «Биосфера», изданная в Ленинграде в 1926 году (за два года до того в Калуге вышла книга Чижевского «Физические факторы исторического процесса», но о ней чуть ниже); она состояла из двух очерков: «Биосфера в Космосе» (обратим внимание на заголовок!) и «Область жизни». Здесь впервые давался связный научный рассказ о биосфере как едином целом, как закономерном проявлении «механизма» планеты, ее верхней области – земной коры (выражение «механизм» позднее было заменено на «организованность»). В противовес господствовавшему представлению о жизни как случайном явлении на Земле, как «совокупности проявления мелких причин, клубка случайностей» Вернадский с точки зрения минералога и геохимика, не делая никаких гипотез, стоя на прочной почве эмпирических обобщений, дает описание «механизма» планеты как космического тела – в смысле совокупного состояния и процессов, из которых складывается единое целое ее взаимосвязанных частей. Это была первая в мировой литературе попытка охватить с системной точки зрения имевшуюся тогда научно-эмпирически установленную совокупность знаний о планете Земля в Космосе, в природное «устройство» которой закономерно входит органическая жизнь, играющая в свою очередь геологическую роль. Наполненная жизнью поверхностная оболочка Земли была названа им биосферой. «Благодаря космическим излучениям биосфера получает во всем своем строении новые, необычные и неизвестные для земного вещества свойства, и отражающий ее в космической среде лик Земли выявляет в этой среде новую, измененную космическими силами картину земной поверхности.
Вещество биосферы благодаря им проникнуто энергией; оно становится активным, собирает и распределяет в биосфере полученную в форме излучений энергию, в земной среде свободную, способную производить работу». [Вернадский В. И. Избр. соч. Т. V. М., 1960. С. 10-11.]
Динамика внешних энергетических потоков, их режим, их колебания, согласно Чижевскому, как раз и определяют динамику глобальных процессов в поверхностной оболочке Земли. Излучение Солнца – главный возбудитель жизнедеятельности на нашей планете, но капризы этой радиации – периодические подъемы и спады, стохастические всплески – находят свое отражение во всем живом, на всех уровнях организации биологической формы движения материи, от простейших организмов и клеток до популяций и сообществ. Неудивительно, что для наших предков Солнце было могучим Богом – вся мифология древних народов пронизана мистическим образом небесного светила, проникнута слепящей символикой солнечного луча. «Интуиция наших предков, – писал Чижевский, – привела их к тому же заключению, что и завоевания науки! Люди и все твари земные являются поистине «детьми Солнца» – созданием сложного мирового процесса, имеющего свою историю, в котором наше Солнце занимает не случайное, а закономерное место наряду с другими генераторами космических сил» (выделено мной.- Л. Г.). [Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. С. 28.]
Интересно, сколь созвучно с этим высказывание Вернадского: «Она (биосфера. – Л. Г.) в такой же, если не в большей, степени есть создание Солнца, как и выявление процессов Земли. Древние интуиции великих религиозных созданий человечества о тварях Земли, в частности о людях как детях Солнца, гораздо ближе к истине, чем думают те, которые видят в тварях Земли только эфемерные создания слепых и случайных изменений земного вещества, земных сил». [Вернадский В. И. Избр. соч. Т. V. М., 1960. С. 11.]
Ясно, что функционирование биосферы, протекающие в ней процессы жизнедеятельности не являются чем-то замкнутым в самом себе, или, как еще говорят, автохтонным, но представляют собой результат совокупного действия земных и внеземных сил. Главным дирижером тут служит Солнце, но и оно не самостоятельно в Космосе, а отражает в своих специфических проявлениях внешние воздействия; его поведение есть функция Космоса, производное перемен возмущений или колебаний в состоянии мирового пространства. «Быть может, – раздумывал Чижевский, – и эруптивная деятельность на Солнце, и биологические явления на Земле суть соэффекты одной общей причины – великой электромагнитной жизни Вселенной? Эта жизнь имеет свой пульс, свои периоды и ритмы. Наука будущего должна будет решить вопрос, где зарождаются и откуда исходят эти ритмы». [Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. С. 30.]
Изучая различные проявления жизни в свете солнечно-земных связей, Чижевский обратил внимание на то, что помимо зависимости органического мира от периодических колебаний солнцедеятельности существуют еще некоторая взаимосвязанность и известное взаимодействие различных областей географической оболочки между собой, регулируемые солнечной периодичностью. Так, например, колебания урожайности, произрастания семян, роста древесины, улова рыбы и так далее, хотя и стоят в тесной связи с деятельностью Солнца, для различных местностей обнаруживают различные уклонения от максимумов и минимумов уровня ее активности со сдвигом «пиков» в ходе кривых в различные стороны, а иногда и давая явный контрпараллелизм. Такого рода особенности Чижевский обнаружил и в распределении эпидемий во времени и пространстве. Если, скажем, в Англии, Шотландии, Ирландии, Пруссии, Швейцарии, Бельгии, Голландии, Румынии, Австрии, Италии всплески массовых заболеваний дифтерией приходились на максимумы солнечной активности, то во Франции, Швеции, Дании картина оказывалась противоположного характера – эпидемические максимумы совпадали с минимумом солнечной активности. Нужно ли говорить, как это важно для медико-биологического прогнозирования – учет биогеографических особенностей в гелио-биологических связях?
Сам Чижевский понимал, что его работы намечают лишь общие тенденции дальнейших разработок, к которым должны подключиться представители многих специальностей, и притом не одиночки, а коллективы. Он подчеркивал, что его открытиями «тайна эпидемиологических эффектов еще далеко не разрешена», что его исследования лишь приближают «к предварительному пониманию общих контуров явлений». [Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. С. 244.] Сложность их анализа заключается в сложности функционирования общей единослитной системы биосферы, и не всегда влияние энергетических колебаний в солнцедеятельности отражается на эпидемических процессах с такой степенью отчетливости, которая могла бы быть сразу обнаружена. В хитросплетении разнородных явлений не всегда бывает легко определить даже самые рельефные закономерности. Это обстоятельство усугубляется еще и тем, что даже космический агент далеко не в одинаковой степени проявляет себя по всей поверхности планеты, а имеет для своих компонентов избирательные области как в пространстве, так и во времени благодаря местным физико-географическим особенностям. Вот почему в различных местностях и наблюдаются различные, отнюдь не синхронные в отношении друг к другу периодичности одной и той же эпидемии, хотя и с отчетливо выраженным постоянством периода. Этот факт был продемонстрирован Чижевским на целом ряде полученных им статистических кривых. Мало того, он сделал вывод, возведенный им в закон «квантитативной компенсации в функциях биосферы»: количественные соотношения в ходе того или иного солнечно-обусловленного явления в биосфере на очень больших территориях стремятся сохраниться путем периодических компенсаций, давая в среднем арифметическом одну и ту же постоянную (или очень к тому близкую) величину. [Чижевский А. Л. Эпидемические катастрофы и периодическая деятельность Солнца. М., 1930. С. 112.] Речь идет об установившемся в ходе становления биосферы динамическом равновесии при сохранении системой в целом устойчивого автоколебательного режима.
Познание человеком законов природы, обретение им могучих средств, способных масштабно воздействовать на косную среду, опираясь на познанные законы, открывает возможность целенаправленного воздействия на стихийно протекающие вокруг процессы. И волны эпидемических заболеваний, охватывающие подчас целые страны и континенты, обрушиваясь на несчастные массы, перестали уже быть фатальным бедствием. Человек может управлять своим бытием, но делать это он способен лишь в определенных условиях, заданных ресурсными возможностями природной среды, считаясь с законами ее поведения; разумеется, регламентирующим фактором при этом служат и научно-технические возможности самого человека, уровень развития производительных сил общества, общественная форма управления ими. Вмешиваясь в естественный ход вещей, человек способен изменять сами объективные связи между явлениями, ломать тенденции, ранее казавшиеся неотвратимыми и даже роковыми. Это удачно было проиллюстрировано самим Чижевским в его монографии 1930 года: введение в 1894 году серотерапии (лечение заболеваний иммунными сыворотками) нарушило статистическую согласованность динамики массовых заболеваний дифтерией с солнечными факторами. Аналогичное легко демонстрировалось и на материалах смертности от брюшного тифа в США после введения хлорирования и фильтрации воды в системах городского водоснабжения. «Внедрение человека в естественный ход явлений природы изменяет этот ход и знаменует собою победу человека над стихийными силами», – писал ученый. [Чижевский А. Л. Эпидемические катастрофы и периодическая деятельность Солнца. С. 92.] Сегодняшние успехи медицины, биологии, санитарии и гигиены дают еще большие средства борьбы с эпидемиями, в то время как гелиобиологический прогноз, опирающийся на методические разработки Чижевского, позволяет заблаговременно принимать предупредительные меры.
Вершиной творчества Чижевского можно назвать открытие им влияния солнечной активности на динамику исторического процесса. Собственно говоря, с этого и началась его «космическая» деятельность. В 1915 году он сделал свой первый доклад о подмеченной им связи резких изменений в поведении человеческих масс с пятнообразовательными процессами на Солнце. Речь шла о статистических наблюдениях, которых, разумеется, для категорических суждений было еще недостаточно, но из этих первых, еще, быть может, далеко не совершенных подходов развились затем широкоохватные и фундаментальные исследования; они легли в основу докторской диссертации, успешно защищенной Чижевским на историко-филологическом факультете Московского университета в 1918 году. [См.: Аннотированный список ученых трудов профессора А. Л. Чижевского// Составлен М. З. Анненским. Воронеж, 1934. С. 5.] А шесть лет спустя концентрированное изложение этих исследований за 1915-1922 гг. было представлено в монографии «Физические факторы исторического процесса» (изд. Калужского Губполиграфа. Калуга, 1924, 72 с.). Работа подверглась было резкой критике, но на ее защиту решительно встал Циолковский. Вот что он писал в местной газете: «...молодой ученый пытается обнаружить функциональную зависимость между поведением человечества и колебаниями в деятельности Солнца и путем вычислений определить ритм, циклы и периоды этих изменений, создавая таким образом новую сферу человеческого знания. Все эти широкие обобщения и смелые мысли высказываются автором в научной литературе впервые, что придает им большую ценность и возбуждает интерес. Книжку Чижевского с любопытством прочтут как историки, которым все в ней будет ново и отчасти чуждо (ибо в историю врывается астрономия), так и психологи и социологи. Этот труд является примером слияния различных наук воедино на монистической почве физико-математического анализа». [Коммуна (Калуга). № 77. 1924. 4 апр.]
Говоря современным языком, Чижевский считал, что поступательный всемирно-исторический процесс, обусловленный политико-экономическими факторами, «модулируется» внеземными, гелиофизическими факторами – солнечной активностью, за которой сам автор наблюдал в течение нескольких лет. Одновременно он статистически обрабатывал большой массив исторических источников и по собственной методике фиксировал происходящие в стране и за рубежом политические события. Модуляция, как известно, это изменение высоты звука в музыкальной терминологии. Аналогия с ней уместна, если говорить о высоте политического тонуса общества или напряженности социального процесса. Под модуляцией понимают и изменение колебаний одной какой-либо частоты при наложении на нее других, приходящих, допустим, извне колебаний. Подобное – и в непрерывно развивающемся (в силу внутренних движущих сил) социально-историческом процессе: он как бы деформируется приходящими извне переменными физическими воздействиями, пульсирует в ритме Солнца.
Много лет спустя Чижевский писал, предостерегая против вульгаризации его выводов: «Конечно, не следует преувеличивать факты и неверно их трактовать. Солнце не решает ни общественных, ни экономических вопросов, но в биологическую жизнь планеты оно, безусловно, вмешивается очень активно». [Чижевский А. Л. Солнце и мы. М., 1963. С. 48.] Однако неправомерно было бы игнорировать роль биологического в человеке. Безусловно, он социальное существо, совокупность всех общественных отношений, средоточие современной ему культуры, всего, что обрел в процессе своего личностного становления, и биологическое в нем снято, но снято оно в гегелевском смысле, как отрицание высшим уровнем материи низшего с удержанием из последнего того, что изначально обусловило само возникновение первого, послужило ему материальной предпосылкой, а затем оказалось трансформировано иной, более высокого порядка сущностью и подчинилось ее законам. Это не значит, что биологическое исчезло невесть куда – физиология остается физиологией, биохимия – биохимией; от состояния жизнеобеспечения соматических функций зависит проявление функций психических и социальных. Это трюизм. Но вот диалектика взаимодействия этих сторон отнюдь не простая. И Солнце, вторгаясь своими возмущениями в режим физико-химического функционирования человеческих органов, вызывает определенные реакции не только организма, находящегося в норме, патологии или пограничном состоянии, в неустойчивом равновесии, но и сознательно действующего субъекта. Не только кровь, мембранные структуры, «электрокоммуникации» центральной нервной системы, но и сознание человека, его психика, его интеллектуальные действия испытывают на себе «солнечные» импульсы; но это происходит уже в превращенной форме, как следствие внутренних физиологических нарушений.
Ученый считал, что если сказанное справедливо в отношении индивидов, то подобное может быть зафиксировано и в массах, особенно если имеют место единые типы поведения или деятельности так или иначе сгруппированных коллективов.
В 1922 году Чижевский сформулировал закон: «Состояние предрасположения к поведению человеческих масс есть функция энергетической деятельности Солнца». [Чижевский А. Л. Теория гелиотараксии. М.: Изд. автора, 1930. С. 4.]
Математико-статистический анализ различных массовых движений за весь доступный исторический период начиная с 500 года до нашей эры привел Чижевского к выводу о наличии в них циклических колебаний, причем периоды этой цикличности совпадали с периодами солнечной активности.
Ясно, что космические факторы, солнечные в первую очередь, воздействуют на физико-химические феномены биосферы, на ее структуры и звенья, на биологические объекты, само существование которых связано с меняющейся и капризной (вслед за «капризами» солнцедеятельности) средой. Эти воздействия не минуют и человека, но к ним прибавляются и разнообразные солнечно обусловленные возмущения сугубо земной среды. «Я далек от той мысли, чтобы тому или другому из этих факторов приписывать решающее значение, ибо еще вовсе не выяснено их влияние на нервную систему. Но я полагаю, что комплекс всех этих факторов, а также и ряда других факторов, нам еще неизвестных, в состоянии оказывать то возбуждающее влияние на нервную систему, к признанию которого мы неминуемо приходим статистически, изучая массовые движения». [Чижевский А. Л. Модификация нервной возбудимости под влиянием пертурбаций во внешней физико-химической среде: Опыт изучения коллективной психоневрологии//Русско-немецкий медицинский журнал. 1928. № 8. С. 436.]
Статистика сама по себе еще ничего не доказывает – речь могла идти лишь о статистической гипотезе. Предстояло углубиться в суть разнородных явлений, выяснить физическую и прочую природу внутренних их возмущений, изменений, добиться воспроизводимости ряда из них в лабораторных условиях или удостовериться на практике, прогнозируя грядущие события. Чижевский был историком по своему первоначальному образованию, но, чтобы найти ответы на мучившие его вопросы, он, уже став доктором всеобщей истории, продолжал образование в Московском университете по физико-математическому и медицинскому факультетам, прошел полный их курс и начинал свою деятельность уже в биофизике под руководством академика П. П. Лазарева. В дальнейшем им были сделаны фундаментальные открытия в данной сфере. Они способствовали уяснению механизма солнечно-земных, а конкретнее, гелио-биологических связей и их проявлений в природе и обществе.
В 20-х годах, опережая уровень современного познания, Чижевский дерзал не только в эмпирических поисках, но и в теоретических обобщениях, которые воспринимались в ученом мире далеко не однозначно. Так, он выступил с теорией, гелиотараксии, в которой обосновывал влияние солнечной активности на коллективы, на большие человеческие массы («гелио» – Солнце, «тараксио» – возмущаю). Динамическая реакция их на совокупное действие внешних (гелиофизических) и внутренних (социально-экономических) факторов, как правило, означает решительный перелом в общественно-политической жизни тех или иных районов, регионов, больших территорий. Понимая суть этих закономерностей, уместно, с точки зрения Чижевского, брать их в расчет, принимая те или иные политические решения.
Вспомним, что, борясь с отзовистами, деморализованными наступлением реакции после поражения первой русской революции, Ленин говорил: «...Мы – партия, ведущая массы к социализму, а вовсе не идущая за всяким поворотом настроения или упадком настроения масс. Все с.-д. партии переживали временами апатию масс... но никогда выдержанные революционные с.-д. не поддаются любому повороту настроения масс». [Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 17. С. 299.] Такого рода повороты обусловливаются политическими и социальными причинами, но характер их проявления, динамика, скажем, подъема, доходящая до крайнего кипения страстей, резонансные явления в доведенных до кризисного состояния социальных слоях, равно как и массовые психопатии, – все это, исходя из теории Чижевского, заслуживает внимательного наблюдения, изучения и оценки с учетом гелиофизических данных с целью прогнозирования неблагоприятных или желательных (смотря по тому, какие интересы преследуются) событий. В обществе, скажем, накапливается недовольство, возрастает социальная напряженность, копится энергия возмущения – резкие подъемы в солнцедеятельности способствуют разрядке этой энергии, что выливается в те или иные конкретные массовые действия. Внешние импульсы физических воздействий солнечной активности провоцируют обострение «социальной раздражимости». С этим нельзя не считаться.
Подобные вопросы волновали и Циолковского, озабоченного судьбой будущих космических полетов, когда экипажам придется действовать, преодолевая экстремальные ситуации. Надежность функционирования сложных систем управления, в которых человеку приходится играть решающую роль, зависит и от гелиофизических факторов. Тем более это важно, когда на околоземных орбитах развертывается разнообразная коллективная деятельность.
Знаменитый поэт Валерий Яковлевич Брюсов, когда Чижевский рассказывал ему об идеях Циолковского, восторженно воскликнул:
– Поистине только русский ум мог поставить такую грандиозную задачу – заселить человечеством Вселенную. Космизм! Каково! Никто до Циолковского не мыслил такими масштабами! [См. стр. 118 настоящего издания.]
А Константин Эдуардович, обращаясь к Чижевскому, говорил: «Вся суть – в переселении с Земли и в заселении Космоса. Надо идти навстречу, так сказать, космической философии! К сожалению, наши философы об этом не думают. А уж кому-кому, как не философам, следовало бы заняться этим вопросом». [Чижевский А. Л. Теория космических эр // Циолковский К. Э. Грезы о Земле и небе. Тула: Приокское издательство, 1986. С. 420.]
Прошла пора, когда подобного рода вопросы пренебрежительно отбрасывались. Практическое освоение космического пространства, вынесение в межпланетное пространство научных лабораторий, технологических систем, предвосхищающих структуры будущих космических производств, побуждают выводить на уровень новейших грандиозных задач не только естествознание, но обще-ствознание. Космизм пронизал науки о природе, внес свои коррективы в методологию и методическую основу их поисков. Чижевский заставил биологию пойти рука об руку с астрономией. Его усилиям мы обязаны и союзу науки о звездах с наукой об обществе. Можно не сомневаться в плодотворной будущности этого союза.
О достоинстве ученого лучше всего, убедительнее чьих-либо оценок говорят сами его труды. Фундаментальность, основательность, широта охвата фактического материала и глубина аналитических проработок – вот что отличает все вышедшее из-под пера А. Л. Чижевского. «Изучать его работы – истинное наслаждение для всякого ученого, врача, биолога и всякого натуралиста вообще, стоящего на уровне современной науки, ибо его труды и идеи идут в ее авангарде, опережают ее, и иногда значительно. Они блещут не только прогрессивной новизной, глубиной и дерзостью полета мысли, но и высоким мастерством изложения или изяществом математического базиса» – так писалось в специальном меморандуме Международного конгресса по биологической физике и биологической космологии, состоявшегося в сентябре 1939 года в Нью-Йорке. [Архив РАН. Ф. 1703. Оп. I.] В нем подчеркивалось, что открытия Чижевского имеют для человечества первостепенное практическое значение и развертывают новые горизонты в науках о жизни: «Проф. Чижевский смело перебрасывает мосты между явлениями природы и вскрывает закономерности, мимо которых проходили тысячи естествоиспытателей». [Там же.] Для полноты характеристики в документе добавлялось, что он «является также выдающимся художником и утонченным поэтом-философом, олицетворяя для нас, живущих в XX веке, монументальную личность да Винчи». [Архив РАН. Ф. 1703. Оп. I.]
В свете таких слов, под которыми стоят подписи знаменитых естествоиспытателей – А. д'Арсонваля, П. Ланжевена, Л. Борайля и других, странно читать нижеследующее, написанное уже в наши дни: «В жизни он не избежал катастрофических положений (выделено мной.- Л. Г.). Причин тому много. Одна из них традиционна – новые научные направления утверждают себя не сразу. Кроме того, Чижевский был человек увлекающийся, и мысль его порой рождала неоправданные гипотезы» (выделено мной.- Л. Г.). [Ягодинский В. Н. Александр Леонидович Чижевский. М., 1978. С. 248.] Что имеется в виду? И кто он, автор, что берет на себя право таким образом судить? Да и какие к тому основания, почему не приводятся сии «неоправданные гипотезы»? Так, походя, «мазнуть» классика, и вроде бы в собственных глазах вырастешь. Как это знакомо!
К сожалению, хлестаковщина не изжита в нашем мире, а автор, узкий специалист, санитарный военврач, имевший счастье получить положительный отзыв от Чижевского на свою кандидатскую диссертацию, столь сомнительным образом решил «почтить» память его в своей поверхностной и компилятивной книжке. Поскольку добавить ему к своей нелепой фразе было нечего, он дипломатично закруглился: «Но время освобождает зерна от плевел». [Там же.] Последнее слово означает сорняк на злаковом поле. На что же намекает автор? Однако слово вырвавшееся – не оговорка: в своем предисловии автор подчеркивает, что своей «задачей написания» (написания биографии ученого) ставит цель «отделить главное от второстепенного, зерна истины от шелухи ошибок» [Там же.] (выделено мной.- Л. Г.). Это ли дань уважения к Человеку и Ученому с большой буквы! Но Чижевский был – я не побоюсь этого слова – само совершенство как в научном творчестве, так и в других своих проявлениях. О том свидетельствуют все, всерьез осваивавшие его труды и непосредственно знавшие его. Воспитанный в лучших традициях отечественной научной школы, он был крайне строг к себе, безупречен во всех своих поступках и не допускал ни небрежности в своей работе, ни необоснованных, скороспелых выводов. И нет никаких оснований даже слабую тень бросить на его наследство.
Об этом не хотелось бы и говорить, но сам тип процитированного издания обязывает нас ответить, тем более что в том же источнике мы обнаруживаем критические суждения и по поводу рукописей Чижевского, которые мы теперь выводим в свет. Вот как о них судит названный автор:
«...Все эти материалы нуждаются в уточнениях, дополнениях, а в ряде случаев и в пересмотре». [Ягодинский В. Н. Указ. соч. С. 227.] К кому обращены эти строки?
Ведь автора вот уже три десятилетия нет в живых. Не правильнее ли было бы сказать о необходимости комментариев, примечаний и объяснений? «Менять же устоявшиеся мнения подчас гораздо сложнее, чем формировать их заново». [Ягодинсхий В. Н. Указ. соч. С. 228-229.] Ну, относительно неопубликованного нелепо так говорить, а то, что фрагментарно было опубликовано при жизни автора, в свое время могло быть пояснено им самим, сегодня же странно было бы «формировать их (т. е. мнения. – Л. Г.) заново», а тем более «пересматривать» (в угоду каким критериям, хотелось бы спросить?). «Термин «мемуары» к воспоминаниям А. Л. Чижевского, – читаем далее, – применим лишь частично. Скорее перед нами художественное, беллетристическое произведение о прошлом, построенное на мемуарном материале, который, однако, преобразован творческой фантазией автора. Ему присущи были яркое воображение, впечатлительность, склонность к романтической выдумке». [Там же.] Вот так, не более. Выдумщик, фантазер – подобное можно было услышать от многих калужан при жизни Чижевского. И еще: «Называет себя соавтором Циолковского», – а это уже из упомянутой в самом начале «Партийной жизни». [Партийная жизнь. 1964. № 24. С. 68.] Знакомый жанр.
Заглянем в словарь. «Мемуары – литературное произведение в форме личных воспоминаний о событиях прошлого». [Словарь русского языка в 4 томах. Т. II. М., 1982. С. 251.] Отвечает ли написанное Чижевским определению? Вполне. Чем же ценен такого рода тип литературы? Во-первых, самим автором как прямым источником представляемых сведений, а во-вторых, этими сведениями. Последние могут быть неточны (Чижевский вспоминал об описываемых им событиях спустя сорок с лишним лет, и смешно было бы требовать от него абсолютной точности во всех мелочах), субъективны (а как же иначе? – любые суждения личностно оттенены, но тем-то еще более ценны и интересны, поскольку проливают свет на позицию автора, на его эмоциональное отношение к миру и т. д.). Никаким источниковедческим анализом многие из них не подтвердишь. Это относится ко всем мемуарам вообще, а преломление их через индивидуально окрашенное восприятие не умаляет их значения. Учитывая действительный исторический вес Чижевского, наивно пытаться принизить авторитет его слова.
Перед нами не просто воспоминания крупнейшего ученого нашей эпохи – это документ самой эпохи, написанный рукой ученого. Сама противоречивая действительность выводила его рукой свои письмена, в которых бьется пульс недавней жизни, с которой генетически связаны и наши судьбы. Нет, к сожалению, автора, с которым мы могли бы снять невольно возникающие при чтении вопросы, многое, как говорится, остается «за кадром», но и того, что уже предстает «на экране», достаточно, чтобы составить себе отчетливое представление о некоторых сторонах становления нового качества науки накануне XXI века и вместе с автором поразмыслить о ней не как о совокупности теоретических выводов и формул, а как о живом, одухотворенном процессе восхождения общества к новым рубежам познания, о драме людей в их подвижническом труде, в борьбе за истину.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 44; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!