Необъяснимое явление 1 страница
И то, что витает в неясных очертаниях,
Укрепляется в прочных мыслях.
И. В. Гёте
Однажды, в начале апреля 1914 года, мы, ученики последнего класса Калужского реального училища, неожиданно узнали, что урок рисования отменяется и вместо него нам прочтет лекцию Константин Эдуардович Циолковский. О нем я уже слышал, что он большой оригинал, посвятивший всю жизнь вопросам воздухоплавания и имеющий в этой области самостоятельные работы. Калужане к нему относились снисходительно, часто с улыбкой, а то и с открытой насмешкой. Но наш директор, естественник, доктор зоологии Федор Мефодьевич Шахмагонов, предупреждая нас о лекции Циолковского, сказал:
– Имейте в виду, господа, сегодня вы увидите человека выдающегося. Циолковский – ученый, изобретатель и философ. Внимательно слушайте его лекцию. Его идеям принадлежит большая будущность.
Слова Федора Мефодьевича заставили нас проникнуться известной почтительностью к лектору, о котором мы слышали, но которого не знали в лицо. С особым нетерпением ожидали мы в этот день конца занятий.
Он вошел быстрыми шагами, неся с собой какие-то овальные предметы, сделанные из белого металла, и сверток чертежей. Большого роста, с открытым лбом, длинными волосами и черной седеющей бородой, он напоминал поэтов и мыслителей. В то время Константину Эдуардовичу шел 57-й год, но он казался старше из-за некоторой седины и сутуловатости. Темные глаза его говорили о бодрости духа и ясности ума: они светились, сияли и сверкали, когда он излагал свои идеи. Одет он был также по старинке: длинные, гармошкой складывающиеся черные брюки, длинный темно-серый пиджак, белая мягкая сорочка с отложным воротником, повязанным черным шелковым шарфом. Костюм соответствовал его внешности: он был серьезен, прост и не носил следа особой заботы, о чем свидетельствовали два-три маленьких пятна и отсутствующая пуговица на пиджаке. Простые хромовые ботинки также были основательно поношены. Я внимательно рассматривал достопримечательную фигуру калужской знаменитости.
|
|
|
Поздоровавшись с нами, он не спеша сложил на стол все свои доспехи, вытер клетчатым носовым платком роговые очки, надел их и опустился на стул. Весь класс с интересом смотрел на него, но и он с любопытством обозревал юных слушателей. Предупрежденные директором, мы хранили спокойствие и соблюдали вежливость по адресу Константина Эдуардовича. Наконец, оглядев нас достаточно подробно, он начал с заявления о теме лекции:
– Сегодня я расскажу вам, мои юные друзья, о возможности совершить путешествие в космическое пространство, то есть перелететь с Земли на Луну, Марс и другие планеты. Это будет не свободная фантазия, подобная рассказам Жюля Верна или Герберта Уэллса, а изложение научных данных, основанных на решении физических и математических проблем.
|
|
|
Такое вступление сразу же приковало к себе наше внимание, и внимание это не оставляло нас до конца лекции, продолжавшейся почти два часа. Вопреки своему обыкновению ученики с затаенным дыханием слушали о необычайных перспективах ближайшего будущего. Речь Константина Эдуардовича была лишена какой-либо аффектации: она была проста, достаточно стройна и необычайно спокойна. Казалось, он говорил со своим другом, вдали от людей, с глазу на глаз. Слова он употреблял образные, общеизвестные, доходчивые, примешивая к ним калужские провинциализмы, избегал иностранных терминов. Синтаксис его фраз был также особый, простой, но с налетом чего-то присущего лишь ему одному. После сухих казенных уроков его речь показалась яркой, живой, подобной букету полевых цветов.
Он рассказывал о замечательных вещах, к которым ни одно сердце и ни один ум не могли быть равнодушны: о смелой мечте улететь за пределы Земли и населить просторы Вселенной, о мечте, которая может на основании данных науки перейти в действительность. Константин Эдуардович рассказал нам об увлекательной истории собственных работ в этой сфере. Еще в конце прошлого века он впервые обосновал мысль о возможности межпланетных путешествий по космическому пространству, исходя из принципа движения ракеты.
|
|
|
Свою, в известном смысле замечательную лекцию Циолковский окончил под дружные аплодисменты всего класса. Все были в восхищении от смелости его идей и восторженно приняли предложение помогать ему впоследствии, когда будем учеными, инженерами или деятелями на других поприщах. Для осуществления его грандиозного проекта необходимо содействие всех просвещенных людей, всего общества. Старый изобретатель польстил нам, юнцам, говоря, что без нашей помощи он бессилен. Его слова вдохновили нас. Широкое поле деятельности открывалось перед нами, наука помогала нам завоевывать жизнь, чтобы мы впоследствии могли помогать науке и двигать ее вперед. Тогда я еще не знал, с какими сверхчеловеческими трудностями совершается это движение! Не знал я того, что перед нами стоял человек, претерпевший за свои идеи все козни мира: насмешку, брань, презрение, пренебрежение, клевету и прочие бедствия, вплоть до голода и нищеты. Через все это он прошел, чтобы выстрадать право говорить о своих идеях. Облик и речь говорили в пользу Константина Эдуардовича и заставляли нас невольно проникнуться уважением и любовью к этому труженику и борцу за свои смелые идеи.
|
|
|
Когда лекция была закончена, класс обступил Константина Эдуардовича со всех сторон и забросал вопросами, на которые он отвечал охотно, деловито и подробно.
– Говорите громче, друзья мои, – только просил он.
Большинство из нас с удовольствием тотчас пошли бы за Циолковским, сделались его помощниками, начали бы строить ракету для полета на Луну. Мы не пропустили ни одного слова из всего того, что говорил Константин Эдуардович, и это было ему приятно, ибо только среди зеленой молодежи он встречал несомненное и восторженное сочувствие. Студенты уже косились на него, а инженеры и профессора – те просто считали его сумасбродом, недоучившимся фантазером.
Перед самым расставанием с нами он пригласил нас в ближайшее воскресенье к себе, в лабораторию, обещая показать большие модели собственноручно изготовленных приборов, и дал свой адрес: Коровинская улица, собственный дом № 69. В ближайшее же воскресенье я направился к Константину Эдуардовичу, сгорая от нетерпения поговорить с ним о волновавших тогда меня космобиологиче-ских вопросах с глазу на глаз. С таким человеком я разговаривать смогу: мы найдем общий язык. И тут я невольно вспомнил саркастическую улыбку преподавателя математики Ивана Самоновича Вавилова, когда я как-то изложил ему свою теорию периодических солнечных влияний на органический мир Земли. Нет, Константин Эдуардович был человеком другого склада – широкого размаха, это был ум, доступный новым веяниям, ум, не боящийся новизны, ищущий ее. Уже накануне я мечтал о встрече, готовился к изложению своих идей и приходил в восторг от того, что встретил ученого человека, с которым могу поделиться этими мыслями.
В тот год, прочтя курсы астрофизики, капитальные по тому времени книги Юнга, Море, Аббота, Аррениуса и многих других ученых, я увлекся изучением циклической деятельности Солнца, причем увлекся до того крайнего предела, который может вместить в себя мозг юного человека. У меня была тысяча неразрешенных вопросов, которые я не хотел откладывать до Москвы, а решить тут же, немедля. В основном меня интересовало, как отражаются солнечные циклы на растительном и животном мире. Я много раздумывал над этим вопросом, но найти какую-либо энергетическую зависимость между солнечными циклами и биосферой не мог. Знал лишь, что Солнце определяет собою Жизнь и Смерть на Земле. А вот эти циклы?.. Полярные сияния и магнитные бури связаны с ними. А дальше? В этом заключалась вся суть вопроса.
Коровинская улица была одной из захудалых улиц Калуги. Она лежала далеко от центра города и была крайне неудобна для передвижения осенью, зимой и весной, ибо шла по самой круче высокого гористого берега Оки. Дом Циолковского был самым крайним на Коровинской улице и был выстроен как раз в том месте, где гора кончается и переходит в ровное место, по которому и течет Ока. Ходить по этой улице в дождь и особенно в гололедицу было делом весьма трудным. Улица была немощеной, с канавами по самой середине, с рытвинами и буераками, прорытыми весенними дождевыми потоками. Это лишало возможности ездить по ней не только в рессорном экипаже, но и в телеге: здесь легко можно было сломать рессоры, ось у телеги или спицы у колеса. По этой улице предпочтительно было только ходить пешком, да и то глядя в оба, как бы не сломать себе ногу. О том, что когда-то с телегой действительно произошла авария, свидетельствовало сломанное колесо, долгое время лежавшее в канаве посередине улицы. Тут же был вырыт глубокий колодезь, обслуживающий жителей нижнего отрезка улицы. Если зимой Коровинская улица представляла собою снежную гору, по которой даже самые отважные мальчишки вряд ли рисковали кататься на санках, то с наступлением весны картина резко менялась. По улице текли беспрерывные потоки мутной воды, направляющиеся сюда, как в сточную трубу, из лежащих выше улочек и переулков, из всех семидесяти дворов и несущие с собой разный мелкий хлам, сор и нечистоты, накопившиеся за шесть месяцев зимы. Все эти грязные ручьи стремглав проносились мимо дома Циолковского и образовывали тут же за домом огромную лужу, которая иногда держалась до середины мая, пока земля не впитывала в себя всю влагу и весеннее солнце не высушивало ее.
Когда извозчик подъехал по Загородносадской (ныне Пушкинской) улице к началу Коровинской, он остановился и переспросил номер дома. На мой ответ: «69, Циолковский» – он заявил, что дом этот находится в самом низу и по таким кручам не проедешь, что к дому Циолковского следует подъехать со стороны реки. Он осторожно спустился вниз по каким-то отлогим переулкам, проехал по самой окраине города и неожиданно остановился у самого крайнего, одноэтажного, уже довольно ветхого дома с мезонином.
– Так вот, – подумал я, – где живет этот замечательный человек.
На столбе у ворот красовалась доска с номером дома и фамилией владельца. Я расплатился с возницей, вышел из экипажа и осмотрелся. Вид отсюда был замечательный. Калуга с многочисленными церквами и уже позеленевшими садами была наверху, живописно разбросавшись на горе. Внизу, шагах в ста от дома, текла еще по-весеннему полноводная Ока. Слева темнел знаменитый калужский бор – место прогулок молодежи. А за рекой среди зелени вилось шоссе. Прямо на холме расположились сады, парки, дачи и церковь.
Я подошел к дому, наступил на огромный желтый камень, приваленный к двери вместо ступени, и дернул за висящую металлическую проволоку. Наверху раздался дребезжащий звон, послышались шаги, заскрипела деревянная лестница, наконец, завизжал железный засов, и дверь раскрылась. В дверях стоял Константин Эдуардович в длинной холщовой русской рубашке, подвязанной тонким ремешком. Он был без очков, всматривался в мое лицо, приглашая жестом войти и протягивая руку. Я поспешил отрекомендоваться.
– Очень рад! Очень рад! Пожалуйте ко мне наверх, – сказал он и указал на узкую лестницу, ведущую в мезонин.
Лестница была настолько неудобной и темной, с высокими ступенями, что я шел по ней с осторожностью. Она вела прямо в комнату, которая служила изобретателю и спальней, и библиотекой, и кабинетом, а в зимнее время и мастерской. Это была сравнительно небольшая комната, называемая «светелкой», площадью 18- 20 квадратных метров, с невысоким потолком и двумя окнами, выходящими в сторону реки. У одной стены стояла простая, опрятно застланная кровать, у другой, между окнами, – письменный стол, заваленный книжками, чертежами и рукописями, у третьей – столярный станок с большим количеством столярных и слесарных инструментов. Константин Эдуардович все умел делать сам, это мне очень нравилось. Одна стена была аккуратно увешана металлическими моделями дирижабля его конструкции и схематическими выкройками деталей обшивки дирижабля из белой жести. Два мягких кресла, обитые бордовым плюшем, и один венский стул дополняли скромную меблировку комнаты.
Когда мы сели, я поторопился напомнить Константину Эдуардовичу о его лекции в реальном училище, о его приглашении и извинился, что рискнул побеспокоить его.
– Нет, помилуйте, – сказал он, – я очень рад вашему приходу, молодой человек. Во-первых, сегодня воскресенье – мой приемный день. – И он слегка улыбнулся. – А во-вторых, моими работами мало кто здесь интересуется и посещениями не избаловали.
Мы разговорились. Я рассказал Константину Эдуардовичу, что меня привлекало в его работах, и попросил разрешения изложить ему свои идеи космической биологии. Он долго не отвечал на мой основной вопрос: могут ли циклы солнечной активности иметь влияние на мир растений, животных и даже человека. Он думал. Затем сказал:
– Было бы совершенно непонятно, если бы такого действия не существовало. Такое влияние, конечно, существует и скрывается в любых статистических данных, охватывающих десятилетия и столетия. Вам придется зарыться в статистику, любую статистику, касающуюся живого, и сравнить одновременность циклов на Солнце и в живом.
– Так просто? – наивно переспросил я.
– Просто, но не так, как вы думаете. Вам придется много поработать, но мне кажется, что в этой области можно обнаружить много самых удивительных вещей.
Я ушел от Константина Эдуардовича с добрым советом и с твердой уверенностью, что стою на правильном пути. Я унес от него десяток его брошюр с дарственными надписями.
Конец лета 1914 года был насыщен военными событиями: в августе была объявлена всеобщая мобилизация и началась первая мировая война. Мой отец вместе с артиллерийской частью, которой он командовал, отправился на галицийский фронт. В сентябре и октябре несколько моих родственников сложили головы в борьбе против немцев. Зима прошла в неустанной научной работе, в заботах о родственниках, и все эти дела способствовали быстрому росту моего сознания. Я возмужал: из подростка превратился в мужчину. Мое мировоззрение изменилось.
За истекший год, ни на каникулах, ни весной 1915 года, я не встречал Константина Эдуардовича Циолковского, но у меня понемногу накапливался статистический материал, о котором он говорил. Я ни на минуту не забывал этого замечательного человека, но жизнь складывалась так, что мне не удавалось посетить его. Предвидения Константина Эдуардовича оправдывались, и потому каждый раз, когда я отыскивал в библиотеках большие статистические таблицы и периодичность в колонках цифр, я с благодарностью вспоминал о нем.
Но, как и следует быть, мой юный мозг отзывался еще и на другие научные проблемы, их было немало, пока наконец я не был буквально поражен одной биологической задачей, не близкой к моим предыдущим исканиям, но и не далекой от них. Я был озадачен. Хочу рассказать об этом читателю.
В 1895 году Жюль Верн писал: «Плавучий остров посетит главные архипелаги восточной части Тихого океана, где воздух поразительно целебный, очень богатый... кислородом конденсированным, насыщенным электричеством, наделенным такими живительными свойствами, каких лишен кислород в обычном своем состоянии».
Откуда эту идею о кислороде, насыщенном электричеством, почерпнул знаменитый француз? Откуда? Он пристально следил за опытами ученых, их высказываниями и все сведения заносил в специальную картотеку – огромное хранилище всевозможных идей, догадок, удачных и неудачных опытов, взлетов фантазии и намеков, которым некогда суждено будет, может быть, развиться в научные дисциплины. Огромная картотека Жюля Верна славилась по всему миру.
Возможно, что кто-нибудь из ученых, прочитав это место в сочинении Жюля Верна, на минуту остановил на нем внимание. Но в этом абзаце не было ничего, что могло бы расшифровать суть дела, и он махнул рукой.
– Конечно, все это интересная фантазия... наэлектризованный кислород!.. Какая несусветная ересь с точки зрения науки конца прошлого века. Хорошо, но неверно!
Уже в 1895 году теория атмосферного электричества опиралась на многочисленные наблюдения. В том году немецкий ученый Вильгельм Конрад Рентген открыл таинственные Х-лучи, которые проходили через непроницаемые для света вещества и ионизировали воздух. В 1896 году французский ученый Антуан Анри Беккерель открыл радиоактивное излучение урана, оно также ионизировало воздух. Теория электролитической диссоциации профессора Сванте Аррениуса проливала свет на атмосферное электричество. Еще 13 апреля 1887 года знаменитый шведский ученый писал об атмосферном электричестве: «Как можно легко понять, этот вопрос очень близко связан с вопросом о диссоциации электролитов». Осенью того же года профессор Аррениус работает над проводимостью воздуха, через который пропускались электрические искры... А через десять лет он уже изучает колебания в ходе атмосферного электричества, влияние их на физиологические отправления человека. [ Беккерель, Антуан Анри (1852-1908) – выдающийся французский физик, член Парижской Академии наук. Важнейшим его достижением явилось открытие невидимого излучения солей урана (1896). Развитие исследований этого феномена привело к открытию Марией Склодовской-Кюри и Пьером Кюри радиоактивности, ознаменовавшему начало революции в физике.]
Это было летом 1915 года в Петрограде. Я, студент второго курса, приехал в столицу, чтобы получить разрешение на сдачу экзамена по латинскому языку за курс гимназии, и остановился у мужа моей тетушки Афанасия Семеновича Соловьева, доктора медицины, главного врача Путиловского завода. Человек он был образованный, талантливый врач, хорошо знающий медицинскую литературу, как нашу, так и заграничную. У него была медицинская библиотека, которой я мог пользоваться.
Как-то вечером зашел разговор о нервных людях, интересных книжках Мантегацца и о внешних влияниях на организм. Когда мы дошли до электрических явлений в атмосфере, Афанасий Семенович спросил меня о том, читал ли я работы его доброго знакомого Ивана Ивановича Кияницына и знаком ли с интереснейшей дискуссией, разгоревшейся лет пятнадцать назад вокруг этих работ.
Когда я признался, что никогда этих работ не читал, Афанасий Семенович слегка пожурил меня и затем принес из своего кабинета две толстые книги в зеленых муаровых переплетах. Эти книги оказались журналами, которые содержали статьи И. И. Кияницына, а также отдельные оттиски его работ. Афанасий Семенович порекомендовал мне проштудировать эти статьи, особенно статьи 1898-1899 годов, и пообещал устроить совместное обсуждение этих работ, которое и состоялось через три-четыре дня после описанного вечера. [Имеются в виду статьи об «обеспложенном воздухе» в журналах «Врач» (СПб., 1898. № 4). «Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины» (СПб., 1900. № 8 и 9).]
Прежде всего Афанасий Семенович заставил меня сделать подробный реферат работ И. И. Кияницына, а затем мы приступили к их разбору.
– Не кажется ли тебе, – сказал Афанасий Семенович, – что исследования Ивана Ивановича, которые я лично неоднократно наблюдал в лаборатории академика Виктора Васильевича Пашути-на, таят в себе нечто весьма важное, но до сих пор никем и никак не разгаданное? В самом деле, достаточно было Ивану Ивановичу пропустить воздух через слой ваты, как все животные в таком воздухе погибали. Не правда ли, чудеса, да и только! Иван Иванович в те годы объяснял это тем, что вата поглощает все витающие в атмосфере окислительные микроорганизмы, следовательно, животные дышат воздухом, который не может окислять ткани, т. е. полностью поддерживать дыхание, несмотря на то что, пройдя вату, в процентном содержании кислород совершенно нормален, как и его химические свойства. Опять чудеса, тем более что все животные гибнут от отравления недоокисленными продуктами обмена. Уже к 1905-1910 годам микробиологи знали, что гипотеза Ивана Ивановича об окисляющих микроорганизмах воздуха не подтвердилась и таковых микроорганизмов в воздухе не существует. В чем же тогда заключается причина гибели животных? Что теряется на вате и не доходит до животных? Великий вопрос!.. Мы, значит, еще многого не знаем о связи между каким-то свойством воздуха или кислорода и процессами окисления. Это дело больших научных открытий будущего. Вот в этом отдельном оттиске, который ты, конечно, прочел, значится, что харьковский гигиенист Скворцов и одесский физик Пильчиков считают, что вся суть опытов Ивана Ивановича заключается в том, что заряды атмосферного электричества застревают на вате, и животные гибнут вследствие их отсутствия. Ясно также, что это электричество как-то связано с кислородом, ибо последний, потеряв свое электричество, перестает действовать как окислитель. Это чисто логический вывод из опытов Ивана Ивановича, но это все надо обнаружить экспериментальным путем. Сам Иван Иванович был ярым врагом «электрической гипотезы». Вот тебе и еще новая задача, близкая твоим интересам. Мудрый Эдип, разреши... [Статьи И. П. Скворцова напечатаны в «Вестнике общественной гигиены, судебной и практической медицины» (СПб., 1889. № 1), а также в его книге «Основы гигиены» (СПб., 1900) и др.]
Исследования И. И. Кияницына, проведенные им в 1898-1899 годах с максимальной тщательностью, не допускающей каких-либо ошибок, показали, что голуби, крысы, кролики, морские свинки и собаки, жившие в профильтрованном через слой ваты, или «обеспложенном», воздухе, погибали необычайно быстро – через несколько дней – либо в самом приборе, либо вскоре после поднятия колпака... Все без исключения животные, помещенные в профильтрованный воздух, вскоре заболевали, становились вялыми, неохотно пили и ели, делались безучастными ко всему окружающему. У многих животных наблюдался понос. Незадолго до гибели животные буквально валились с ног от крайней слабости. У некоторых животных – крыс, кроликов и морских свинок – перед гибелью наблюдались судороги. Что, спрашивается, произошло с воздухом, что он перестал поддерживать жизнь? Что? – спрашивал Афанасий Семенович. Он развернул оттиск и прочел вслух:
«Таким образом, вывод из моих весьма многочисленных (84) опытов, потребовавших массу времени и труда, может быть только один, а именно тот, который я сделал в предыдущей работе и который на основании последних исследований, опираясь на одни только факты и цифры, добытые путем возможно более точных методов исследования, делаю еще с большим правом теперь: для жизни и нормального обмена у высших животных кроме кислорода воздуха, безусловно, необходимы еще и какие-то микроорганизмы, которые, поступая при газообмене в кровь, поглощаются лейкоцитами (почему их обыкновенно и не находят свободными в нормальной крови), перевариваются ими и благодаря такому взаимодействию дают начало образованию окислительного фермента, без которого нормальные процессы окисления в организме резко понижаются и дают место образованию и скоплению неполных продуктов окисления, ведущих животных к смерти.
У высших животных, – пишет далее И. И. Кияницын, – присоединение кислорода воздуха – окислительные процессы – в организме оказывается тесно связанным с жизнедеятельностью микробов. Мои опыты дают только реальную подкладку тем предположениям, которые делались уже давно такими авторитетными учеными, как Траубе, Шмиденберг, Арман Готье и др., что процессы окисления в организме не так просты, как принято считать, и что совершаются они благодаря окислительному ферменту. Весьма веское доказательство, помимо моих опытов, заключается также в том, что при вторжении в организм непривычных нам болезнетворных микробов прежде всего является расстройство обмена, окислений и теплопроизводства в организме, следовательно, и в патологических случаях окислительные процессы в организме высших животных имеют несомненную и слишком очевидную связь с жизнедеятельностью микробов.
Переходя от лабораторных опытов, – заканчивает И. И. Кияницын, – к наблюдениям обыденной жизни, нельзя не заметить той огромной разницы свойств окружающего нас воздуха, которая обнаруживается, с одной стороны, у людей, находящихся в так называемом спертом воздухе (комнатное пребывание, одиночное заключение и проч.), наблюдение показывает более или менее резкие расстройства питания и обмена у них. Кому не известно влияние деревенского воздуха на улучшение обмена, самочувствия, на подъем жизненных сил даже при отсутствии движений? Ввиду известных уже фактов один газовый состав воздуха здесь не может оказывать столь резкого влияния. Процентное содержание кислорода в воздухе отличается большим постоянством как в воздухе жилых помещений, так и в деревне. Далее, мы можем без вреда для здоровья довольствоваться и несколько меньшим содержанием его в воздухе, так как в сущности мы дышим воздухом с содержанием кислорода не 20,74%, а значительно меньшим (альвеолярный воздух), и степень поглощения кислорода гемоглобином крови не должна доходить до предела насыщения...
...Если влияние газового состава воздуха при данных условиях довольно ничтожно, то нужно искать причины этой разницы в питании и обмене, в органических примесях воздуха, и мои опыты ставят вне всякого сомнения это огромное влияние, доказывая, что в биологическом отношении воздух нельзя рассматривать как простую газовую смесь».
Тэк-с, – сказал Афанасий Семенович. – Годы идут, накапливаются иные материалы, меняются точки зрения. Теория Ивана Ивановича впадает в резкое противоречие с прогрессирующей наукой. Существование окислительных микроорганизмов, поиски которых были вызваны в те годы большими успехами микробиологии, начисто опровергнуто. От этого заблуждения не осталось и следа. Значит, полученный Иваном Ивановичем эффект следует приписать особому состоянию молекулы кислорода, которое изменяется при прохождении через ватный тампон. Считай, что это поразительно, но это так и есть!
А может быть, доктор Кияницын ошибся, – продолжал он. – Уж очень замечательны результаты его опытов. И никакого внимания, никакого резонанса! Уже пятнадцать лет, как опыты Кияницына не поняты и не оценены. Что это значит? Это более чем загадочно... Ведь нельзя сомневаться в том, что восьмилетние опыты его, все его восемьдесят четыре длительных опыта, представляют собою сплошную ошибку. Думать так было бы оплошностью, совершенно неосновательно и уж совсем нелепо. Нет, я слишком хорошо знал Ивана Ивановича, моего однокашника по Военно-медицинской академии, дотошного, тщательного экспериментатора. Ошибиться он не мог... Нет, тысячу раз нет: опыты Кияницына отражают действительность: животные в профильтрованном воздухе гибнут. Этот экспериментальный факт стоит вне всяких сомнений... Нам были бы неясны причины смерти животных, если бы Иван Иванович не показал, что причины эти заключаются в накоплении в организме недоокисленных продуктов обмена и падении температуры тела животных. Недоокисленных продуктов или продуктов неполного окисления? Степень горения уменьшается – падает температура. А что это значит? Это значит, что при фильтровании воздуха через вату некоторые свойства кислорода изменяются. Теперь появляется новый вопрос: какие это именно свойства кислорода?.. Тут новая загадка, ибо вопрос о существовании «окисляющих микроорганизмов» в воздухе отпал... Отсюда следует вывод о том, что... надо изучать, какие свойства утрачивает или приобретает кислород при его фильтрации через вату или, возможно, через любой другой фильтр. Это подлежит изучению, но никто, кажется, этим вопросом не занимается. Вопрос этот и в прямом и в переносном смысле. Вот тебе, Шура, проблема на добрый десяток лет... Займись-ка ею! Ведь это дьявольски интересно и не менее важно для научного прогресса, чем что-либо другое. По-видимому, в этой области лежит большое научное открытие! Человеческое знание начинается с небольших крох.
А что касается гипотезы об окислительных микроорганизмах, то она вытекала из завоеваний микробиологии того времени. Вот послушай, как я представляю себе процесс возникновения этой концепции в голове у Ивана Ивановича.
Афанасий Семенович откашлялся, удобнее уселся в кресле, снял пенсне и продолжал:
– С легкой руки Пастера молодой английский хирург Джозеф Листер отыскал в воздухе микроорганизмы, способствующие процессам гниения, которые, попадая на открытые раны и находя там благоприятную среду, размножались, отравляли организм и приводили его к могиле. Открытие Листера, основанное на работах Пастера по брожению, вызвало в Англии и других странах бурю негодования со стороны врачебного мира. Великий Листер был проклят и получил тысячи оскорблений от своих коллег. Началась характерная для медицинского мира травля. Но основанная Листером наука – антисептика – одержала блестящую победу во всем мире и спасла от гибели многие миллионы человеческих жизней. Еще до Листера молодой венский акушер Земмельвейс экспериментально доказал, что переносчиком родильной горячки служат руки акушера. Над ним также издевались. И кто же? Также врачи! [ Пастер, Луи (1822-1895) – выдающийся французский естествоиспытатель, его труды положили начало развитию микробиологии как самостоятельной научной дисциплины, член Парижской Академии наук и Французской медицинской академии. Его исследования в области брожения фактически явились началом научной биотехнологии (термин, вошедший в науку наших дней). Изучая инфекционные заболевания животных и человека, разработал метод предохранительных прививок, а также способ профилактической вакцинации против заболевания бешенством. Основал в Париже специальный научно-исследовательский центр – ныне всемирно известный Пастеровский институт.]
Независимо от Земмельвейса и Листера знаменитый русский хирург Николай Иванович Пирогов искал в воздухе «миазмы», которые, осеменяя рану, приводили к общему заражению организма и, наконец, – к смерти. Он также понимал, что в воздухе носятся различные микроорганизмы, которые инфицируют раны и отравляют организм. В то время как Листер применял главным образом раствор карболовой кислоты, Н. И. Пирогов обрабатывал раны йодистой настойкой, раствором хлорной извести и азотнокислого серебра. Идея о том, что воздух является вместилищем микроорганизмов, как патогенных, так и безвредных, получила всеобщее распространение, была подкреплена тысячами опытов и после жестокой борьбы укрепилась в умах врачей и биологов как неопровержимая истина. Аэрогенная инфекция сделалась предметом многочисленных исследований, которые определили ее вес и значение в развитии многих инфекционных заболеваний. С открытием вирусов Д.И.Ивановским проблема чистого воздуха приобрела еще большее значение, и не только в хирургии, но и вообще в биологии и терапии. Аэрогенная, или капельная, инфекция стала предметом обширных исследований. Однако до сих пор борьба с воздушной инфекцией ведется весьма слабо. Затем он продолжал: [ Ивановский Дмитрий Иосифович (1864-1920) – русский ботаник и микробиолог, основоположник современной вирусологии. В 1892 г. впервые установил, что возбудителем мозаичной болезни табака являются не видимые ни в какие оптические микроскопы специфические мельчайшие организмы, получившие затем в науке название вирусов (от латинского virus – яд). Это открытие сыграло огромную роль в развитии биологии, медицины, ветеринарии и фитопатологии, позволило расшифровать этиологию многих заболеваний и послужило основой выработки средств борьбы с ними.]
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 36; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!