Необъяснимое явление 6 страница
У Циолковских была корова, но в 1918 году ее реквизировали. Через год-другой с большими трудностями удалось снова приобрести корову, но и эту однажды утром увели, оставив хозяйке розовую квитанцию.
Мечта о корове была для семьи Циолковских не менее важной, чем ракетодинамика и космонавтика, а может быть, в тот момент еще важнее. Корова давала молоко, сливки, сметану, масло, творог и насыщала семью первосортными продуктами. Ни сам Константин Эдуардович, ни члены его семьи не выносили эрзацев, которые после первой мировой войны стали появляться на пищевом рынке. Немцы, введя эрзацы как некоторое неизбежное зло, подали плохой пример пищевой культуре мира, и инженеры, не согласовывая своих действий ни с биологами, ни с врачами, стали наносить человечеству удар за ударом и способствовать незаметному отравлению и разрушению человеческого организма. Наш век с этой точки зрения должен быть назван веком консервов и эрзацев. Городской житель мало-помалу потерял представление о том, что такое, например, коровье молоко. Некоторые организмы не могли приспособиться к эрзац-маслу, заболевали гастритами и колитами и преждевременно погибали. Конечно, ни в одном экзитусе не значится, что человек погиб в результате многолетнего применения эрзацев, но... Циолковские перешли на растительное масло – подсолнечное, и не фабричное, а крестьянское... В маленькой столовой Циолковского нередко шли оживленные разговоры по этому поводу, так как от фабричного масла у Константина Эдуардовича расстраивался кишечник. Постное масло, будучи менее калорийным, не вызывало этого заболевания.
|
|
|
– Природа мстит человеку за его глупые выдумки, – подводил итог этим разговорам Константин Эдуардович. – Только непонимающие люди могут так портить естественные продукты, как их портят наши инженеры-химики. Россия, которая может насытить всю Европу настоящим маслом, сахаром и хлебом, сама теперь употребляет чуть ли не минеральное масло, сахарин и вместо хлеба – смесь молотой картофельной кожуры и магары. «Проблема коровы» для многодетной семьи была одной из самых насущных проблем послевоенного периода. В большинстве случаев эта проблема была неразрешима. Не могли разрешить ее и Циолковские. Это было бедствие, обрекавшее семью Циолковских на полуголодное существование.
– Для человеческого организма, – как-то сказал Константин Эдуардович, – необходима естественность, полная естественность во всех продуктах питания, химия допускается лишь в исключительных случаях для некоторых удобрений и хранения продуктов. Химики, предлагающие новые методы в этих отраслях, суть губители жизни. Они забывают, что живой организм – не пробирка и не колба! Человечество должно всеми мерами стараться, чтобы химики не способствовали его вырождению, его дегенерации. Малейшее уклонение от естественности ведет человеческий род к вымиранию. Знают ли об этом наши правители?
|
|
|
Через несколько дней я вернулся из Москвы со своими приборами и таблицей измерений числа положительных и отрицательных ионов на разных расстояниях от острий. Работа кипела. Клетки постепенно заполняли переднюю. В ближайшие дни должны были появиться белые крысы. Ольга Васильевна шила особые перчатки из толстой свиной кожи с длинными крагами. С помощью этих перчаток будет возможно легко брать и переносить из клетки в клетку крыс, не боясь их укусов. На базаре удалось приобрести чувствительные двухтарелочные весы с большим набором гирь. Я приводил в порядок свою ионизационную установку и приспособлял электрометр со стрелкой для «относительных» измерений «заряда воздуха». Наконец, умостившись на телегу, уже груженную клетками, я отправился за белыми крысами, которые были соответствующим образом подобраны в виварии железнодорожной больницы. Под опыты и контроль шли равноценные экземпляры животных по экстерьеру, возрасту и полу.
|
|
|
Можно себе представить, что это было за зрелище! За телегой с клетками шла толпа зевак, насмешки так и сыпались. Остряки старались перещеголять друг друга, поэтому остроты их по грубости переходили всякие границы. Упустить такой случай, редкий случай, было невозможно. Но достаточно мне было это заметить, как зеваки разразились еще более неистовой бранью, осыпая меня самыми бесстыдными ругательствами. Грязные помои были вылиты на наши (мои и крысиные) головы из всех лоханок Ивановской улицы.
Наконец клетки с животными были водворены на место, и в тот же день я обратился в «крысиного гримера». Контрольные крысы были украшены на спине и хвосте несмывающимися метками из синей масляной краски на быстросохнущем сиккативе. А Ольга Васильевна впервые раздала порции корма и тщательно проверила аппетит у будущих подопытных и контрольных грызунов с острыми зубками. Запах мускуса наполнил переднюю. Дверь в соседнюю комнату – лабораторию, или аэроионоаспираторий, была плотно завешена с обеих сторон толстой портьерой на подкладке, чтобы ни один ион не проник к контролю во время сеанса.
Подготовительный период первого опыта длился месяц. Полученные за декабрь 1918 года данные о весе съеденного корма, весе животных, их смертности говорят о том, что опытная и контрольная группа животных были подобраны с достаточной тщательностью.
|
|
|
Рассказ моего отца о посещении Михаила Сергеевича произвел на меня тяжелое впечатление. С 1915 года я слушал лекции профессора А. П. Соколова в Московском университете, а также учился по его учебнику (основным же учебником были книги О. Д. Хвольсона), но не предполагал даже, что это и есть тот самый А. П. Соколов, который занимался ионизацией воздуха. Какие притязания ко мне мог предъявить он, было непонятно. Он измерял естественную ионизацию воздуха, я же с помощью искусственной ионизации воздуха намеревался влиять на животных, растения и больных людей. «В огороде бузина, а во Киеве – дядька». Между нашими работами не было ничего общего. Создание в воздухе лаборатории ионов той или другой полярности не представляло особых затруднений. Концентрация одноименных ионов также могла быть строго регулирована. До моих работ никто не производил таких тщательных исследований с униполярными ионами, тем более они могли волновать мое юношеское воображение. Получение аэроионов путем темного, тихого разряда с острий в воздух электрического тока высокого напряжения и отрицательной полярности столь же универсально, как и колесо в технике. Во всяком случае до сих пор (1962) ни электротехника, ни электроника не предложили более простого способа, с помощью которого можно было бы создавать отрицательные ионы воздуха в помещении любой кубатуры.
Впервые ионы воздуха были даны животным 2 января 1919 года, в 6 часов вечера, в присутствии всего нашего трио. «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Весь 1919 год прошел в работе. Один опыт следовал за другим. К. Э. Циолковский периодически навещал наш дом и с присущими ему добродушием и теплотой интересовался ходом исследований. Он хвалил меня – опыты давали ожидаемые результаты.
– Вы ведь верите в возможность полета на Луну? А? – однажды в упор спросил он меня. – Каким воздухом будут дышать люди в космических кораблях? А? Я думаю об этом, – многозначительно заключил он. – И потому наши исследования необычайно сблизились одно с другим.
Но раньше чем приступить к биологическим исследованиям, надо было решить вопрос о роли физических и химических факторов, которые могут сопутствовать процессу ионизации воздуха. Теоретические рассуждения и кое-какие расчеты привели меня к тому твердому убеждению, что очень слабое пульсирующее электрическое поле не должно оказывать никакого влияния на организм. Озон, возникающий при стечении электронов или при разряде с острий, является опасным фактором.
Борьба с озоном была начата мною еще в 1918 году. Она потребовала настойчивых опытов. Озон – яд, и от него надо было избавиться. Начались упорные исследования. Диаметр проволоки, длина и диаметр острий, расстояние между остриями, их число на площади сетки – все было принято во внимание, все проверено при различных комбинациях. Теорию я не мог применить в данном случае, только эксперимент мог помочь решить этот вопрос. Обоняние служило лучшим индикатором. Я почти отчаивался, пока наконец, удалось разгадать эту загадку. Дело заключалось в числе острий и в радиусе кривизны сетки. При числе острий, превышающем двести пятьдесят на 1 м2, озон уже почти не ощущался. При трехстах остриях озон отсутствовал совсем. Много людей «нюхали» и ничего уже не находили, а ведь известно, что самым тончайшим анализатором мельчайших примесей озона является обонятельный аппарат человека. Путем комбинаций острий и диаметра проволоки сетки удалось добиться полного отсутствия этого опасного газа.
Еще одна победа была одержана, а с каким трудом все это давалось, сколько нервного напряжения это требовало, сколько упорства! Сетке с определенным числом острий я дал название «электроэффлювиальной люстры» от греческого слова «эффлювий» – истечение. Конечно, этот термин лишь относительно верен, теперь он с успехом может быть заменен другим. Мною также был установлен закон «экранировки» одним острием другого. Это значит, что острия должны быть расположены на определенном расстоянии друг от друга. Однако в таком случае оказалось, что в воздухе появляется озон, легко ощутимый обонянием. Поэтому в ущерб количеству затраченной энергии пришлось размещать острия не дальше 4-5 см одно от другого. Это расстояние таково, что ни озона, ни окислов азота не появляется. Но сами острия, как это было установлено еще Вениамином Франклином, обладают чудодейственной особенностью. Они вызывают тот чудодейственный поток электрических зарядов, который носит название «электрического ветра». Ионы, движущиеся от острия, увлекают в своем движении и нейтральные молекулы, отчего возникает направленное течение воздуха с острий. Эксперимент показывает, что острие является совершенно особым электрическим прибором, который в некоторых случаях нельзя ничем заменить. Причина этого факта состоит в большой величине напряженности поля у самого острия. Когда эта напряженность становится достаточно большой, в окружающем воздухе начинается ионизация и появляются отрицательные и положительные ионы. Ионы с той же полярностью, которую имеют острия, движутся от него. Ионы противоположного знака движутся к острию и таким образом нейтрализуются.
Еще в те годы я недостаточно представлял себе весь сложный механизм влияния ионизированного воздуха на живой организм, но для меня было ясно лишь одно – полярное действие электричества, известное со времен работ Эдуарда Пфлюгера – с 1859 года. Отрицательные и положительные ионы не могли действовать одинаково. Разница в биологическом действии той и другой полярности должна была обнаружиться – в это я верил и потому с удивительной настойчивостью (удивительной для самого себя) проводил опыты с крысами и наблюдал за собой и близкими мне людьми, которые подвергались влиянию униполярно ионизированного воздуха. Мало-помалу, после всяких неудач, сомнений, размышлений и особенно массовых наблюдений, я пришел к выводу: при воздействии отрицательно ионизированного воздуха животные прибавляли в весе, были бодрыми, веселыми и опрятными. Люди, в том числе и я, чувствовали себя лучше, чем обычно. У меня стали проходить головные боли, которыми я страдал с детства. Отец чувствовал себя бодрее, был трудоспособнее, припадки грудной жабы стали несравненно реже.
Наоборот, в те месяцы, когда я подвергал животных действию положительных ионов воздуха, картина здоровья и поведения их резко менялась. Животные испытывали болезненное состояние, аппетит их ухудшался, моторика заметно снижалась. О себе я могу сказать, что при вдыхании положительных аэроионов я также испытывал болезненное состояние, головные боли снова появлялись, утомляемость неожиданно возрастала, оптимизм уступал место пессимизму, причины которого я не находил. У моего отца, который также был «подопытным», число и тяжесть приступов грудной жабы заметно возрастали чуть ли не сразу же после включения положительных ионов. Моя крестная мать, часто заходившая в лабораторию, также испытывала недомогание, чего не случалось после воздействия отрицательными ионами воздуха. В часы опытов, когда воздух был наполнен положительными ионами, вход кому бы то ни было в лабораторию был строго-настрого запрещен. Оставались там лишь двое – мой отец и я.
Уже эти первые опыты заставили меня обратить внимание на знак полярности ионов воздуха, и в конце 1919 года, после систематических исследований, я мог категорически заявить, что тайна знака разгадана. Это было уже много, но далеко еще не все. Сразу же в Калуге появились решительные оппоненты, отрицающие этот факт, кстати сказать отрицающие без всяких оснований. Они не проявили к моим исследованиям справедливого интереса и правильных суждений. Но я, мои близкие, Константин Эдуардович, опытные врачи С. А. Лебединский и А. А. Соколов уже были твердо убеждены в том, что опыты дали четкий и вполне удовлетворительный результат. Это была первая важная победа в боях за ту область, которую Константин Эдуардович несколько позднее впервые назвал «электронной медициной» – наименование, которое возродилось во всем мире, но уже в 50-х годах текущего столетия, т. е. через 35 лет. Это было провиденциально, как и многое, что сходило с уст Константина Эдуардовича Циолковского.
Уже первые опыты показали, что я напал на верный след. В то же время они убедили меня в больших трудностях, которые так неожиданно встали передо мною. Молодости присуще не бояться трудностей, и я, получив первые неоспоримые доказательства правильности принятого мною направления, с головой ушел в интереснейшую работу.
Конечно, слухи о проводимых мною исследованиях пошли блуждать по Калуге, и вдруг М. С. Архангельский, который выдвинул мнимый приоритет своего родственника, начал распространять нелепые выдумки о крысах, вплоть до того, что крысы, с которыми я экспериментировал, являются разносчиками чумы. Только вмешательство А. В. Луначарского и специальная «грамота» за его подписью прекратили эти нелепые слухи.
Константин Эдуардович был вновь глубоко возмущен вмешательством М. С. Архангельского в мои дела и распространяемыми им нелепыми слухами о мнимом приоритете его родственника. Он хотел поднять этот вопрос в местной прессе, но затем мы решили воздержаться. Изучение научной литературы убедило меня в том, что вообще никакими привилегиями на искусственную ионизацию воздуха московский профессор физики не обладал и никаких экспериментов по изучению влияния ионов воздуха на животных не ставил. Это было точно установлено моими московскими друзьями, молодыми врачами, обошедшими всех видных московских терапевтов. Ни единого опыта – это знать было существенно необходимо! Злая выдумка и ложные слухи, оказалось, были пущены в Калуге, дабы скомпрометировать мое имя.
– Вот так всегда бывает. Только человек начнет делать хорошее дело, находятся люди, готовые утопить его в ложке воды. Но ничего – это знак того, что дело верное и нужно бороться за него, – говорил Константин Эдуардович.
К. Э. Циолковского потряс цинизм родственника московского профессора. Слухи о том, что крысы являются разносчиками чумы и могут погубить богоспасаемый город Калугу, заразив всех его жителей чумным мором, дошли до милиции. Конечно, это была плохая выдумка, но корабельные крысы действительно иногда разносят чуму – это правда. И мне пришлось доказывать местным властям, что корабельные крысы и мои крысы ничего не имеют общего между собой. В этих целях в одном из центральных медицинских учреждений по указанию Н.А.Семашко мне удалось получить соответствующее разрешение. [ Семашко Николай Александрович (1874-1949) – партийный и государственный деятель, первый нарком здравоохранения РСФСР, заведовал кафедрой социальной гигиены 1-го Московского медицинского института, был директором Института школьной гигиены Академии педагогических наук.]
– Этот Архангельский, – говорил Константин Эдуардович, – негодяй большой руки, но делает он это все, видимо, с благословения профессора Соколова, иначе он не стал бы так стараться и выдумывать небылицы о чумной инфекции! Хорош гусь! И вообще, каковы нравы наших ученых! Все это – остатки прошлого. Хорошо было бы, чтобы наша молодежь не усвоила этих нравов от своих учителей, которые одной ногой все еще стоят по ту сторону революции.
Конечно, – продолжал он, – глупая выдумка с чумой достойна того, чтобы описать ее в сатирическом журнале. Но есть еще одно более дикое поползновение Архангельского: он хочет наложить запрет на ваши опыты с животными. Однако не существует такого юридического закона, согласно которому могли бы быть запрещены биологические исследования, где отсутствует вивисекция и которые направлены на улучшение условий жизни, здоровья и долголетия человека. Почему ваши исследования так неугодны профессору Соколову? Может быть, вам, Александр Леонидович, следовало бы лично встретиться с Соколовым и поговорить с ним – пусть объяснит, в чем же дело? Деятельность Архангельского враждебна науке и является несомненным криминалом!
Я решил, будучи в Москве, побывать у профессора А. П. Соколова и договориться с ним раз и навсегда. Это действительно и произошло, но тоже спустя несколько лет после обсуждения этого вопроса с К. Э. Циолковским. В молодости я не любил просить чьей-либо защиты, так как рассчитывал на собственные силы.
Результаты восьми опытов были мною доложены в местном научном обществе в декабре 1919 года. Опыты позволили впервые точно установить, что отрицательные ионы воздуха действуют на организм благотворно, а положительные чаще всего оказывают неблагоприятное влияние на здоровье, рост, вес, аппетит, поведение и внешний вид животных. Полярность ионов постепенно разоблачалась в полном соответствии с моими теоретическими предположениями. Все опыты без исключения дали совершенно одинаковый результат. Смертность крыс при отрицательной ионизации была минимальной, при положительной – максимальной. Вес съеденного крысами корма при отрицательной ионизации был максимальным, при положительной – минимальным, что можно было хорошо объяснить болезненным состоянием животных, получавших сеансы положительной ионизации. Цифры обнаруживали разительное различие! Таблицу результатов я повесил над своим письменным столом и любовался ею, ибо цифры лучше всяких слов говорили о большой победе, одержанной нашим трио над природой. Еще одна ее маленькая тайна была разоблачена в результате упорной работы, граничащей с самопожертвованием!
Мой доклад был размножен на ротаторе и разослан ряду научных деятелей. Перевод доклада я послал моему любимому ученому, профессору Сванте Аррениусу, в Стокгольм при посредстве Леонида Борисовича Красина. Надо отметить, что профессор Аррениус был один из самых многосторонних даровитых ученых нашего века, творец электролитической теории диссоциации растворов, автор ряда замечательных работ в области химии, физики, астрономии, космологии, метеорологии и биологии. Всюду, где только было возможно, профессор Аррениус умело применял математический анализ, и потому его доказательства отличались точностью и обладали наибольшей достоверностью. Книги Сванте Аррениуса как в подлинниках, так и некоторые из них в переводах, выпущенные книгоиздательством «Матезис», были моими настольными книгами, и потому не удивительно, что свою первую работу я послал профессору Аррениусу для ознакомления. Второй побудительной причиной было то, что шведский ученый интересовался действием атмосферного электричества на некоторые физиологические явления. Из литературы я знал, что влиянием атмосферного электричества никто не интересовался в такой мере, как это следовало бы. Я надеялся, что мои опыты привлекут внимание знаменитого исследователя. В самом деле, профессор Аррениус внимательно прочитал мою работу и 20 мая 1920 года написал мне любезное письмо. Константин Эдуардович, как всегда, был приветлив и благожелателен. Он радовался моим успехам и удачам в опытах и огорчался, если у меня что-либо не ладилось, а последнее случалось, и нередко: то внезапно выходила из строя аэроионификационная аппаратура, то приключалось еще что-нибудь неожиданное, опыты срывались. Приходилось все начинать сначала. И так в мучительных неудачах и неполадках проходили месяцы. При очередном моем посещении он задавал первый вопрос: [ Красин Леонид Борисович (1870-1926) – советский государственный деятель, с 1920 г. – на дипломатической работе.]
– Ну, как опыты?
И если получал положительный ответ, то лицо его расплывалось в улыбке, и он говорил:
– Слава богу, радуюсь за вас!..
Слова его были искренни и сердечны.
Когда опыты давали бесспорный результат, я шел к Константину Эдуардовичу и демонстрировал ему свои таблицы. Он качал головой и говорил:
– Убедительно!..
Нередко, особенно в летние месяцы, он заходил к нам, хотя мы жили в противоположном конце города, и оставался обедать, а после обеда мы вели нескончаемые разговоры на самые различные темы. Поздно вечером я провожал его до дверей дома на Коровинской улице, потом улице Жореса, затем Брута и, наконец, – улице Циолковского.
Если Константин Эдуардович узнавал, что по городу идут какие-либо слухи о моих опытах, он обязательно приходил, несмотря даже на непогоду, чтобы предупредить меня об этом, и мы обдумывали план действий.
Как и во всяком небольшом городе, – а Калуга тогда была небольшим городом, – слово, сказанное в одном конце, быстро долетало до другого. А так как калужане отличались особым любопытством (и любили вмешиваться в чужие дела), то немудрено, что даже слухи о малейших событиях быстро распространялись, часто в весьма приукрашенном виде. Зачастую слухи не только распространялись по городу, но и, подобно бумерангу, возвращались к месту выхода в достаточно искаженном виде.
Ответ профессора Аррениуса очень понравился Константину Эдуардовичу.
– Знаменитый ученый, – сказал он, когда я прочел полученное письмо, – не только одобряет и хвалит ваши опыты. Он приглашает вас приехать к нему для работы, и не как ученика, а как сотоварища для совместной работы. Эта оценка профессора Аррениуса – лучшее свидетельство того, что вы стоите на правильном пути! От души поздравляю вас, Александр Леонидович! Ведь именно Аррениус сыграл в свое время в моих термодинамических воззрениях главную роль – он отстаивал вечную молодость Вселенной и не признавал энтропии открытых систем!
Но никто, пожалуй, не истратил столько сил, сколько истратил их Константин Эдуардович, чтобы возможно шире распространить мнение Аррениуса о моих работах. Он рассказывал об этом письме всем, кого встречал и с кем говорил.
– А сами вы, Константин Эдуардович, как относитесь к этим работам? – спрашивали его.
– Это очень серьезные и важные исследования...
Отзыв К. Э. Циолковского о моих исследованиях был все же первым добрым откликом. Мало того, он пожелал, чтобы я создал ему отрицательно ионизированный воздух в его светелке, ибо у него от старых времен сохранилась «детская» электростатическая машина. Я как-то до самого вечера провозился у Константина Эдуардовича на веранде, пытаясь исправить эту машину. Но она была очень старой, с оборванными и отклеенными станиолевыми листочками, и мой труд пропал даром. Подклеенные столярным клеем листочки, высохнув, отклеивались. Диск был сильно покороблен, вращался плохо, и его точки при вращении описывали самые сложные кривые... Наконец, увидев безуспешность своих попыток исправить машину, я предложил ему принимать сеансы аэроионотерапии у меня в лаборатории. Однако из этого ничего не вышло. После двух-трех сеансов он стал делать пропуски. Свободного времени у него было мало, да и ходить к нам часто ему было трудно и далеко.
Тайна знака
Один опыт я ставлю выше, чем тысячу мнений, рожденных только воображением.
М. В. Ломоносов
Письмо профессора Сванте Августа Аррениуса взволновало меня. Это был второй добрый отзыв о моих работах, и это принесло мне большое удовлетворение. Ведь мне да и всему нашему трио уже пришлось перенести немало насмешек и много трудностей на пути исследований. Письмо знаменитого ученого было тем попутным ветром, который впервые подул в сторону наших работ.
Это письмо я принес моему доброму знакомому и учителю, профессору Московского университета А.И.Бачинскому. Алексей Осипович посоветовался с другим моим знакомым физиком – профессором Владимиром Константиновичем Аркадьевым, и мы втроем отправились на Миуссы к академику Петру Петровичу Лазареву за советом, так как профессору Бачинскому было известно, что П.П.Лазарев состоял в переписке с Аррениусом. Дня через два после этого я был принят Алексеем Максимовичем Горьким, который в то время жил в доме по Машкову переулку. А.М.Горький знал меня еще с осени 1918 года, когда я несколько месяцев жил на углу Ленивки и набережной в семье Куракиных, где находился музей картин и редчайших часов, которые он бережно опекал. По-видимому, я был принят на дому А.М.Горьким благодаря телефонному звонку академика П.П.Лазарева и воспоминаниям о картинах Куракиных, о чем ему Петр Петрович также напомнил. [ Бачинский Алексей Иосифович (1877-1944) – видный русский физик. Известен трудами в области молекулярной физики и термодинамики. С 1918 г. – профессор Московского университета. В научную литературу вошел закон вязкости жидкостей Бачинского, широко применяемый на практике.] [ Аркадьев Владимир Константинович (1884-1953) – крупный советский физик, член-корреспондент Академии наук СССР. Научную деятельность начинал под руководством крупнейшего в ту пору русского физика П. Н. Лебедева, в лаборатории которого изучал электромагнитные явления в металлах. Ряд лет работал во Всесоюзном электротехническом институте, а также возглавлял Комиссию АН СССР по магнитным и проводниковым материалам. Основные труды посвящены магнито-динамике. Результаты работ приведены в его книге «Электромагнитные процессы в металлах» (в 2-х частях. М., 1934-1936 гг.).] [ Лазарев Петр Петрович (1878-1942) – выдающийся физик, биофизик и геофи зик, академик, ученик П.Н.Лебедева. В 1912-1925 гг. – профессор Московского высшего технического училища, в 1920-1931 гг. – директор созданного по его инициативе Государственного биофизического института. С 1931 г. заведовал отделом биофизики во Всесоюзном институте экспериментальной медицины в Москве, а с 1938 г. – директор Биофизической лаборатории Академии наук СССР. Им осуществлены классические исследования в области молекулярной физики и фотохимии, создана стройная физико-химическая теория возбуждения и разработана теория адаптации применительно ко всем органам жизнедеятельности и центральной нервной системе. В геофизике наиболее важные работы по исследованию Курской магнитной аномалии.]
Петр Петрович Лазарев был среднего роста, упитанный, «кругленький», но не толстый. Он носил рыжеватую бородку и такие же усы, и на его лице всегда лежали большие красноватые пятна. Маленький нос и светлые брови довершали его облик. Он ничем не походил на ученого, скорее был похож на купчика второй гильдии. Но глаза так умно и ярко сверкали из-за очков, что это сразу привлекало к нему внимание. Быстрый, решительный, энергичный, он поражал огромной эрудицией и умел крепко держать внимание слушателей на необходимой высоте. Логика его выводов была безупречной, и он вряд ли имел конкурентов у черной доски, на которой выстукивал мелом схемы опытов или решал дифференциальные уравнения.
Необычайная энергия его была всем известна. Он руководил Институтом биофизики Наркомздрава РСФСР, состоял профессором в ряде высших учебных заведений и академиком с 1917 года. Он был автором многочисленных экспериментальных исследований и ряда фундаментальных трудов, получивших одобрение мировых авторитетов.
Со стороны Петра Петровича в течение ряда лет я встречал поддержку моих исследований и внимательное отношение. Он всегда с исключительной тщательностью прочитывал мои экспериментальные работы, иногда делал исправления или требовал более глубокой проработки того или иного вопроса. «Это, – говорил он, – надо повторить еще раз!» Я никогда не встречал в нем безразличного отношения, даже тогда, когда он был чрезмерно занят. Если он вел опыт, то приглашал меня с собой в лабораторию, и я мог многократно убедиться в исключительной строгости как в постановке опыта, так и в выводах из него. Сколько часов я провел в лабораторной комнате, наблюдая, как Петр Петрович с сотрудниками работает над изучением того или иного вопроса! В течение некоторого времени я также сверхштатно работал в Институте биофизики на Миуссах. Здесь я познакомился с Н. К. Щедро, Т. К. Молодых, С. И. Вавиловым, Б. В. Ильиным, В. В. Шулейкиным и другими научными сотрудниками. Несколько раз я бывал в комнате-музее П. Н. Лебедева и любовался его изысканными приборами для изучения давления света и неоконченными приборами по изучению магнетизма. Объяснения давала родная сестра П. Н. Лебедева – Александра Николаевна Лебедева. Трогательно, бережно, с любовью охранялись эти реликвии замечательного русского физика под эгидой Петра Петровича.
Пройдя по коридору, сплошь заставленному картинами без багета, я вошел в столовую, где меня встретил Алексей Максимович, предложил сесть и пододвинул коробку английских сигарет. «Курите», – сказал Горький и взял протянутые мною письма. Прочтя письмо шведского ученого, имя которого было хорошо известно А. М. Горькому, он сказал:
– Ну что же, дело хорошее. Раз Аррениус зовет вас к себе, надо ехать: у него есть чему поучиться, да и ваши работы его интересуют. Расскажите, в чем они заключаются.
Я вкратце рассказал Алексею Максимовичу о своих исследованиях, о действии на животных ионов воздуха и о том, что можно ждать в результате этих работ. Ионы воздуха – как фактор предупредительный, лечебный, даже как фактор жизни.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 35; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!