Если ты читаешь это, я надеюсь, тебе интересно, каким был мир до твоего прихода. 9 страница
– Целься лучше! Поживёшь за меня!
Но Токарев расходовал патроны, изо всех сил целясь уже не в каждого отдельного человека, а скорее в кучно идущую толпу, которая почти с каждым выстрелом редела и становилась всё меньше. Но люди подходили всё ближе: кто-то палил из дробовика, кто-то – одиночными из автомата, из пистолета. Паренёк лет десяти бежал быстрее всех. Токарев снёс ему голову только с третьего выстрела, а потом тяжело ранил в брюхо какую-то женщину, она лежала в пыли и мусоре, истекая кровью. Его мать. Отстреливаться пришлось недолго – всё это действие заняло всего-то минуту, может, две. Когда партизаны заметили, что на улице среди трупов и раненных тел остался только один старик, который еле ходит, и девушка лет пятнадцати, которая на вид не спала уже около двух суток и вряд ли понимала, что вокруг неё происходит, парни вышли из-за укрытия и пошли добивать врагов. Они вдвоём налетели на старика, и Токарев тут же повалил его на землю ударом приклада. Из затылка брызнула кровь. Джазмен прыгал у него на голове, а Токарев со всего размаху бил прикладом по ногам, ноги ломались с треском, старик истошно орал от боли или того же голода. Когда со стариком было покончено, и тот испустил последний дух, партизаны обернулись и увидели эту пятнадцатилетнюю девушку. Она стояла на худых дрожащих ногах, по которым в сухую пыль стекала моча, и тихонько молила: «Не надо… не надо». Из её больших когда-то красивых глаз текли слёзы. И не удивительно, что в этих глазах ясно виделась безнадёга. Токарев ударил первым. Девушка упала лицом кверху, и Константин продолжил бить её прикладом в лицо, вкладывая в свои удары все силы, которые у него остались. Девушка сначала закрывала лицо своими слабыми ручонками, которые поломались от первых же ударов. Она кричала, но потом все её зубы сломались, и нельзя было разобрать уже ничего, что она говорит, она подавилась зубами. Лицо девушки вминалось в голову. Страшное зрелище. А перед этим, там, в коллекторе, она была лекарством от сексуального влечения. Один за другим, грязные и немытые уже несколько лет, сифилисные члены плевались в её такое же грязное и уродливое влагалище и рот с гнилыми зубами. Наверное, она была не из тех, кто хочет умереть от оргазма. Её больше привлекал токаревский приклад и бесконечный океан боли.
|
|
|
Да, даже в самых циничных и злых моментах жизни есть своя романтика. Бывает и похуже. Например, когда происходит что-то, необъяснимое с помощью философии, а потому – не несущее в себе никакой романтики. Вот это по-настоящему страшно. И это происходило сейчас. В такие моменты мы чувствуем душевную пустоту, безвыходное положение каждого из нас, святость бесцельных страданий.Когда от головы девушки не осталось почти ничего, парни полностью вошли в азарт. Джазмен поднял с земли чей-то нож и отправился добивать раненных: выкалывал им глаза, снимал скальпы, отрезал губы, проявлял себя с той стороны, с которой его не видел ещё никто. Всё предыдущее время Николай Кусков был хладнокровным убийцей, теперь он стал маньяком. Такое со многими случается. Твои неудовлетворённые желания заставляют ненавидеть всё сильнее. Они говорят: «Нечего терять! Время Начала! Лютый голод! Всемирный Сталинград! Кому легко?! Каждый здесь Чикатило, каждый ненавидит». Кстати, с Токаревым произошло то же самое – маниакальный синдром. Он отрез а л людям уши, и они кричали истошным криком жертвы. Он запихивал им в открытые рты их же уши, глаза, пальцы и думал: «Что может быть лучше чавкающего звука глазных яблок, когда их жуёт их же хозяин! Когда он давится своими же губами и уже не может кричать от боли! А другие, кто за этим наблюдает – седеют и мочатся в штаны от страха! Какая музыка может с этим сравниться? Вот это я называю «БЛЮЗ!»
|
|
|
Это был приступ необъяснимой ярости. Токарев в какой-то момент удивился сам себе, как будто застал себя за непристойным занятием. В тот момент он ощутил в себе какое-то другое существо, злой дух. Ему казалось, что он не контролирует свои действия, но вскоре понял, что испытывает удовольствие и даже кайф от происходящего. Такое поведение объяснялось его неустойчивой в последнее время психикой: Токарева постоянно незаметно бросало то в жар, то в холод; то он был спокоен, то в его нутре поднималась таинственная тревога; то он смотрит на насилие со страхом и отвращением, то сам хочет уже внести свою лепту в подобный процесс. Но в данный момент все эти перепады настроений, эти амплитуды, резко возросли. Токарев был к этому не готов. Плюс ещё предыдущая ночь с мертвецами и последнее время, проведённое с Джазменом, также не прошли даром. Константин сегодня ощущал себя уже не таким, как вчера. Сегодня он был более жестоким, более самостоятельным и опытным, и, возможно, более мудрым, несмотря на то, что вершил невообразимые, нечеловеческие дела.
|
|
|
Весь этот Ад продолжался около двадцати минут. Последней, на ком сумасшедшие маньяки пришли вымещать свою ненависть к человечеству, оказалась девушка лет двадцати. Ей эти двадцать минут показались Вечностью. А дальше – только предбанник с пауками, полное спокойствие и бесконечное безумие. Может, она бродила по городу и смеялась, когда испустила дух.
|
|
|
Когда «наследники Чикатило» закончили свою работу, им всё ещё было мало; они вспомнили о том, кто первым потревожил их покой. В этот момент он, тощий человек в тюремной робе, плавательных очках, спасавших от пыли, в рабочих ботинках и без двух пальцев на правой кисти, медленно выползал на коленях из-за бетонной стены разрушенного двухэтажного дома. Он сползал вниз по горе осыпавшегося строения, сложа руки в молитвенное положение.
– Мы просто голодные… – Дрожащим голосом со слезами на глазах говорил он. И повторял это раз за разом. – Простите… простите.
Партизаны подошли к нему, и Джазмен присел около него на корточки. Он дружески положил ему руку на плечо и спокойно сказал:
– Мы понимаем, мы всё понимаем, приятель. Скажи, откуда ты взял бензин?
– Из машин сливал… – Всё таким же голосом отвечал человек.
– Бляха – муха! – Воскликнул Токарев. – Что ж мы раньше не додумались?! Мы же сейчас можем взять любую машину и уехать! Быстро доберёмся до Приморья, за неделю.
– Вы меня не убьёте? – Спросил тот человек, держа руки всё в том же, молитвенном, положении. Мимо пробежали крысы.
– Иди домой, полезай в колодец. – Тихо ответил Джазмен. – Только вот это отдай. – Добавил он, заметив у человека ещё один Коктейль за пазухой.
И человек перебрался через насыпь из стройматериалов и полез к себе в коллектор, уже осмысливая всё то, что случилось только что с его сожителями и не случилось с ним.
– Попадёшь? – Спросил Джазмен, протягивая Токареву бутылку с зажигательной смесью.
– Попытка не пытка! – Ответил Токарев и взял снаряд.
Джазмен достал спички и поджог тряпку. Константин сначала целился с расстояния метров десять, чтоб попасть в дыру коллектора, а потом ругнулся:
– Да ну его! – Подбежал вплотную к колодцу и скинул бутылку в кромешную тьму. И сосуд, как факел, падая вниз, освещал глубокий колодец, пока не ударился о пол, и Токарев не услышал звук разбивающегося стекла, взрыв воспламеняющихся паров бензина и резкий крик своей жертвы.
Наступила полная тишина.
……………………………………………………………………........
«Мы едем строго на запад на внедорожнике, который взяли неподалёку от того пр о клятого города. Когда мы уходили, я обернулся назад и снова увидел Её. Она смотрела на меня со второго этажа разрушенной пятиэтажки и, чуть слышно просила: «Не уходи… не уходи». Я был очень далеко от Неё, метрах в ста, но я отчётливо слышал этот одинокий голос, чья нежность расползается по руинам этого города, западая в каждую щель, в каждый открытый колодец, поднимая мёртвых. «Не уходи». Я сам говорю это Ей в каждом сне, и каждый раз Она уходит. Вот и я на этот раз уходил, с болью в горле, с проклятием на челе, с полным сознанием того, что Она, на втором этаже раздолбанной пятиэтажки – только иллюзия… со слезами в глазах… я уходил. Неподалёку от города мы нашли вполне рабочую машину. Бензина у нас хватает, мы слили его с других машин, а не будет хватать – сольём ещё. Теперь мы едем прямиком на запад. Недавно мы встретили Тобольскую бригаду, от которой осталось двенадцать человек, и они сказали, что большую часть наших ребят в Приморье отправили в Ад. Теперь, как они говорят, мы дадим реванш. Говорят, что если мы сможем добраться до места за месяц, то сможем и попасть на генеральное сражение. Ещё один оплот врага будет уничтожен. Там, на Балтике, у них очень много кораблей и подводных лодок – это опасное оружие. Говорят, что у наших ребят тоже есть парочка кораблей, которые они угнали ещё в Севастополе. Я искренне надеюсь, что за штурвалами этих махин стоят настоящие ассы, тогда у нас есть хотя бы какой-то шанс. Мой товарищ сидит рядом и от него воняет. Вчера из его плеча вылетела первая стрекоза – ужасное зрелище, но сегодня мне довелось увидеть кошмар пострашнее. Я сам не знаю, что со мной случилось, почему в тот момент мне так хотелось убивать. Казалось, что у меня горят глаза, внутри бурлила энергия! Выстрел адреналина! Я сам не помню и половины того, что я делал. Не знаю, кажется, сейчас мне стыдно. Лучше забыть об этом. Война несёт одни разочарования, ломает и уродует меня. Неужели это моё истинное лицо? Да, наверное, это оно: грязное, искажённое войной, глаза выражают безумие. Это моё лицо… но оно не было таким, оно таким стало. Война несёт разочарования, я уже не вижу в ней плюсов.
До сражения мой друг не дотянет. Он уже частенько отключается. Когда он умрёт, мой проводник, я упрусь в такой тупик, из которого уже не будет выхода. «Куда бы ты ни шёл, всё равно, в конечном счёте, упрёшься в тупик, – так мне однажды сказала тишина, – а потом – подыхаешь». – Это я знаю и сам. Тупики бывают разные. Когда я приду в свой тупик, я спрошу себя: «Что я здесь делаю?»
Однажды мне приснился сон. На земле было много свечей, выставленных в виде какого-то символа, которого я не знаю, а вокруг была непроглядная тьма. Я что-то искал, низко нагибался и шарил в свечах… так продолжалось долгое время. И тогда я спросил себя: «Что я здесь делаю?» Я заглянул в бесконечную глубину темноты и вдруг ясно осознал: «Я ищу жизнь». Свечи погасли.
Так и есть, я ищу жизнь каждую секунду, каждое мгновение, но я не нахожу её. Свечи гаснут, гаснут. Николай Кусков, мой единственный проводник, скоро умрёт… и свечи погаснут навсегда».
…………………………………………………………………………
XV.
Был конец августа, когда парни добрались до Калининградской области. Всё чаще они встречали малочисленные группы партизан, передвигавшихся кто на чём, и Токарев общался с ними по поводу грядущего сражения, пока Джазмен находился в глубокой отключке. Ему вообще было наплевать на это сражение, так как он в нём принимать участие не собирался. За окном менялись пейзажи. Сейчас парни ехали по берегу Балтийского моря, температура за бортом держалась около двадцати пяти градусов тепла. Погода солнечная. Раньше такое в Калининградской области случалось нечасто. Солнечный луч делил море напополам; в спешке, неряшливо убегал день, и, как хищник на охоте, к балтийской земле незаметно подбирался вечер. На берегу валялись выбросившиеся на песок салаки. А вечер в тот раз и правда подошёл внезапно: днём было солнце, и оно пекл о так, что, как говорится: «дай Боже», а потом пропало, и температура опустилась почти до нуля. Изо рта шёл пар. Партизаны включили фары, и те работали от аккумулятора, который заряжался на всём протяжении маршрута исключительно от трансформаторных будок. Во многих машинах не было ремня генератора. Рабочие будки было найти тяжело, поэтому ребятам порой приходилось катить машину вручную через весь город. «Послание для Наследников Мира» Константина Токарева всё больше становилось похоже на «Тетрадь автотуриста».
«Белоруссия. Город Кривичи. Опять разрядились. Пёрли этот драндулет через весь город ночью в поисках электричества. Дико не хватает Михалыча. Белорусские ребята из Островецкой бригады помогли сделать самодельный ветровой генератор на постоянных магнитах, и тоже поехали в сторону Калининграда своим эскортом из пятнадцати машин. Замечаю, что наши всё подтягиваются и подтягиваются. Где-то в просторах моря сейчас к нам идут наши корабли. Говорят, что сухопутная атака начнётся, когда одно из наших судов даст первый залп. Джазмен не доживёт до этого момента».
Следующая запись: «Литва. Недалеко от города Сямялишкес. Адский дождь. Джазмен заснул за рулём. Слетели в кювет. Я – нормально, но у проводника сильно пробита голова. Он в отключке. Перевязываю ему голову каким-то тряпьём. Надо, чтобы он добрался живым хотя бы до Приморья. Если честно, очень надеюсь на то, что этот бой мы переживём вместе».
Следующая запись: «Город Зеленоградск. Калининградская область. Погода, что надо. Передо мной Балтийское море. Всю жизнь мечтал сюда попасть… и вот я здесь. И плевать, что рыба выбросилась на берег и смердит, заглушая солёный воздух моря; плевать, что мусор повсюду, и целлофановые пакеты, словно перекати-поле, катаются туда-сюда вместе с ветром. Да, они мешают мне насладиться звуком бьющихся об ту маленькую скалу балтийских волн. И всё такое грязное, и море – ржавое какое-то. Но я здесь… мечты сбываются».
Вскоре по берегу моря через Пионерский и Светлогорск партизаны подобрались к Приморью. До города оставалось не больше десяти километров, когда парни увидели движущиеся назад машины партизанского движения и изнемогающую пехоту, подсаживающуюся в грузовики.
– Эй, ребят, вы куда? Почему назад? – Спросил Токарев у двоих, бредущих по обочине, партизан.
– Приморье – пустое! – Ответил один из них. – В Кенигсберг идём. Там эти сволочи засели!
– Да, сейчас подальше от воды пойдём. – Добавил второй. – Метрах в двухстах от берега катер а ихние плавают. Хорошо у Серого бинокль есть, а так бы спалили нас и хана!
У парня, который говорил про Кенигсберг, на шее болтался чёрный бинокль.
Калининград к тому времени уже давно был переименован в Кенигсберг, а область так и осталась Калининградской. Как Санкт-Петербург и Ленинградская область. Ещё одно сомнительное дело, на которое Россия израсходовала целое состояние ещё до Времени Начала. Возможно, чей-то каприз. Возможно, это как-то сыграло на том, что, в конце концов, они не смогли удержать финансовое положение в норме, что привело к разрухе и голоду. Возможно, это представляло ту миллионную долю ресурса, которой не хватило для поддержания баланса. Партизаны брели по разбитой временем трассе.
– Главное нам держаться друг друга. – Сказал Серёга.
– Я вижу, у вас мест а есть. – Заметил другой партизан. – Подвезёте?
– Мы сейчас всё равно в Приморье поедем. – Ответил Токарев. – Если хотите, можете с нами прогуляться.
– Говорят же, в Приморье делать нечего, пусто там! Город стоит нетронутый.
– А нам это и надо, неужели вам не хочется увидеть что-то кроме руин!..
Партизаны тронулись вчетвером в Приморье. Это был посёлок, немного загаженный, как и все другие города, но в целом – нетронутый никем. Там спокойно жили оседлые и никого не трогали. Они тихо вели свой быт, не закрывая окон на ставни и не хватаясь за ружья при виде чужих людей. Казалось, всё здесь сохранилось, как и двадцать, как и сто лет назад. Когда парни въехали в Приморье и увидели женщину, развешивающую бельё на улице, двое партизан на заднем сидении взялись за свои карабины.
– Медведь, много шума не делай! – Сказал Серый. – Посмотрим, как тут всё устроено, а то сейчас шуму наделаешь, а мы в невыгодной позиции.
– Да лучше вообще отсюда свалить, по-моему… – Ответил Медведь.
Женщина в тот момент улыбнулась и приветственно кивнула в их сторону. Токарев сказал:
– Не надо стрелять… тут что-то не так… не как везде. Я чувствую это. Какой-то не такой воздух. Добрый какой-то.
– А я бы убил… – Сквозь сон пробормотал Джазмен и снова замолк.
Партизаны стрелять не стали.
Бельё, которое развешивала женщина, было серое от грязной воды… похоже, здесь стирали только потому, что стирать «надо». Это как традиция. В посёлке почти не было многоэтажных домов. Преобладали одноэтажные свойские дома, возле которых горели костры, и жители варили рыбные супы в котлах. Простой Русский быт.
– Я хочу здесь остаться… – Тихо сказал Токарев, и на его глазах появились слёзы. Он впервые за пять лет нашёл то место, где люди живут не как раньше, а даже лучше, чем жили раньше. Место, где люди учли опыт войны и голода, опыт собственной жизни, и стараются не наступать на те же грабли. И всё так спокойно. Было непонятно, почему их всех не перебила Армия, почему не тронули Балтийские партизаны, почему они сами бездействуют, когда видят машину, в которой сидят вооружённые люди. Возле одного из домов у костра сидела компания из мужчин и женщин. Они сидели на большом бревне, обнявшись, и пели какую-то старую песню.
А у Тани на "флэту" был старинный патефон,
Железная кровать и телефон,
И больше всех она любила "Rolling Stones",
Janis Joplin, "T. Rex" и "Doors".
…
Жаль, что она умерла... жаль, что она умерла…
– Крематорий. – Пробормотал Джазмен.
Кто-то из них переворачивал салаку на сковороде, кто-то подбрасывал дрова в костёр. Пили домашнее вино. Всё это казалось сказочным для партизан. Даже Джазмен проснулся и смотрел на всё это с раскрытым ртом. Очень вкусно пахло.
– Ты куда нас привёз? – Спросил у Токарева проводник.
– В Рай… в настоящий Рай!
Один мужик у костра, увидев гостей, помахал им рукой и жестом позвал их присоединиться к компании. Это был хозяин дома.
– Этого не может быть, – сказал Джазмен, – не может быть! Нас давно было пора отправить в Ад! Почему они не стреляют?
– Кажется, у них нет оружия! – Сатирически ответил Токарев. А в это время в его душе кипела каша из самых разных чувств. Чувство радости за этих людей, горечь за самого себя. Радость за то, что он всё же нашёл это место, где человек является не просто ещё одной мишенью, а Человеком. И всё это счастье убивало знание того, что здесь Токарев не останется. Он пойдёт в Кенигсберг, где люди являются не людьми, а всё теми же мишенями: опасными мишенями, для которых ты, в свой черёд – такая же цель. А если он выживет, ему нужно будет идти дальше, по головам к своей цели, к девушке из сновидений… Куда? Он этого не знал, но знал, что по дорогам Ада жизнь поведёт его всё дальше и дальше от этих мест, где всё просто и спокойно, где ещё остались Люди. Лакомый кусок Земного Шара.
– У нас здесь тихо, спокойно, никто никого не трогает. Хватит, навоевались уже. – Говорил хозяин дома по имени Ваня своим гостям в террасе за ночным столом. Гости жадно поедали жареную рыбу, запивая отваром ромашки. На столе горело несколько свечей. Винтовки смирно стояли, облокоченные на стол, чтоб при первом же сигнале быть приведёнными в рабочее положение. Винтовки по привычке ждали жертвы. В соседних комнатах копошилась Надя, жена Ивана. – Да, вода у нас, конечно, грязная, так что не обессудьте. Рыба тоже не первосортная, живём, как умеем, зато её ловить не надо. Бывает, сутра выходишь к берегу – катера армейские плавают, рыбёшка на песке лежит. Ну, думаешь, с голоду не помру. Так и живём, как умеем. Это надо часов, этак, в пять-шесть выходить, пока вонять не начала.
– Ну а почему же вас армейские не трогают? Вы же вроде как враги… – Спросил Медведь, облизывая пальцы и смачно причмокивая.
– Да никакие мы не враги! – Ответил Иван. – Когда военные сюда пришли, мы их встретили нормально, как полагается, по-русски. Мы ж тут все одной крови, чего воевать? В город их пустили, напоили, накормили. Вот они и трогать нас не стали, даже подобрели что ли... ну, как вы, в общем. Я всегда говорил – в любой ситуации нужно оставаться человеком. Коль по-человечьи к человеку отнесёшься, так и добром тебе ответят.
– А наоборот у тебя никогда не получалось, Вань? – Спросил Джазмен.
– Нет, конечно, это же закон природы, и иначе быть не может!
– А из краёв этих ты когда-нибудь выезжал, Иван?
– Да что мне в других-то краях?! Я свой край люблю! У вас там, говорят, людьми мёртвыми везде пахнет, грязь, похабничество, богохульство. А у нас – воздух чистый, морской. Конечно, не такой уж и чистый в последнее время, но уж почище вашего будет! И трупами не воняет – а только рыбой иногда. Нет, не выезжал я из краёв.
– Да просто твоя «Теория о Человеке» не всегда прокатывает, Вань. И есть такие места, где твой «Закон природы» не действует! Это хорошо, мы палить не начали, а представь, если б армейские, не дожидаясь твоего приглашения, вошли бы в посёлок да всех бы вас на мясо порубили. А жён бы так оттрахали, что они бы задохнулись с членом во рту, а детей бы съели, потому что мясо своего сородича, оно усваивается лучше! Ох, я этого навидался, даже привык, можно сказать. Может, даже полюбил. Чего рожу воротишь, Иван?
– Вообще-то я ем. – С тибетским спокойствием сказал Токарев.
Иван ответил:
– Как ты выражаешься, рожу я ворочу оттого, что бредни ты говоришь, сказками меня застращать пытаешься. Я тридцать восемь лет живу, а того, что ты говоришь, и слыхом не слыхивал. Да к тому же я тебя в свой дом позвал, приют дал, пищу, воду дал, баню растоплю – от крови ототрёшься, а ты мне тут вот такие байки травишь. Хорошо, Надя ещё не слышит…
– Я всё слышу! – Крикнула Надя из комнаты. – Правду он говорит. Мне Чаплыгинские партизаны говорили. Ужас сейчас там, Вань. Ужас в мире творится.
– Вот видишь, и жена твоя знает! – Сказал Джазмен. – А ты – деревня.
– Да зачем мне лишняя информация…
– Ладно, Вань, – заговорил Токарев, – ты лучше скажи. Кенигсберг – там что сейчас? Как всё устроено? Знаешь что-нибудь?
– Да не особенно знаю. Знаю, что стояли тут у нас военные, рубежи охраняли. А как им новость пришла, что, мол, вы Владимир разгромили, так они всё разом бросили да в Кенигсберг рванули да плотную оборону там соорудили. Ещё шпиона вашего с собой забрали, пытали, наверное. Но у них там и танки, и даже, вроде, вертолёты имеются. Говорят, в городе их тысяч пятьдесят стоит. А вообще, там у них кораблей боевых тучи, да катера по берегам западным ходят, патрулируют. Вот и всё, что я знаю. Дело ваше худо, ребят. Не возьмёте вы Кенигсберг.
– А ты откуда знаешь? – С долей обиды бросил Медведь.
– А что мне знать-то! У вас дисциплины никакой. Вот, например, все ваши в Кенигсберг идут, а вы тут в баню намылились. У армейских-то дисциплина тоже никуда, да получше вашей будет. Да и вряд ли много вас. По слухам, вас ещё месяц назад изрядно осадили здесь. Ой, ребята, что здесь было! Но мы не видели, только слышали. Бойня километрах в шестнадцати от Приморья была.
– Тёмный ты какой-то, Ваня, – сказал Токарев, – ничего-то ты не видишь, только слышишь!
– Тёмный?.. – Иван ухмыльнулся. – Это ты тёмный… и крылья у тебя чёрные за спиной, и самого тебя я вижу в темноте.
Свечи горели, а света становилось всё меньше и меньше. Стало совсем тускло. Раздался звук рычагового выключателя и все, кто сидел за столом, одновременно опустили головы и отключились, продолжая прямо сидеть на своих местах.
– Чего???
– Не нашёл ещё дочь мою? Можешь, не отвечать. Знаю, что не нашёл. Ну, ищи. Кто ищет, тот находит.
Токарев трясущейся рукой медленно взял свечу и резко поднёс её к лицу Ивана… это был тот самый старик.
– Свечку убери… – Пробормотал он, засыпая.
Токарев убрал свечу, и старик оживился. Токарев снова поднёс свет к его лицу.
– Ты что, поиграть со мной задумал? – Снова, поникнув головой, злобно пробормотал старик. – Угадай, какого цвета у меня глаза.
Дед быстро поднял голову и открыл веки. Белки его глаз были жёлтыми, а на чёрных зрачках виднелись ярко-красные свастики с концами, загнутыми по часовой стрелке.
– Свастика была придумана в эпоху неолита, парень. Символ благополучия, символ движения Солнца. Отбрось стереотипы, забудь то, что ты знал! Я покажу тебе Новое! – Свастики в глазах старика завертелись. Он гипнотизировал Токарева своим не моргающим взглядом, заглядывал ему в самую глубину души. Константин сидел напротив деда и смотрел ему прямо в глаза, полностью подчиняясь его взгляду. Он молчал, открыв рот, из которого обильно текла слюна. Дед сказал. – Послушай меня. Ты не веришь в Бога, но ты и не атеист. Ты думаешь: «Есть Бог – ну и ладно, нет его – переживём!» Позволь мне влить в твой мозг ещё кое-какую информацию к размышлению. Свастика использовалась как нашивка американских скаутов в двадцатых годах двадцатого столетия, а также – как эмблема компании Кока Кола. Когда ты очнёшься, тебе покажется странным, что я говорю о мирских корпорациях, о никому ненужных скаутах. Свастику можно было увидеть на нашивках Красной Армии тысяча девятьсот восемнадцатого года и до Времени Начала – на одной из церквей Ярославля. В Новгороде находили перстни двенадцатого века, как ни странно, на них тоже была выбита свастика. Это древний символ, взятый не из древнерусской культуры, не из Буддизма. Свастика появилась в эпоху неолита – новокаменного века. Может, раньше! Уже впоследствии она была изображена на стопе Будды, на иконе Богоматери-Державной и Христа-Вседержителя, на американских плакатах, на флагах немецкой армии. Свастика используется всеми народами мира, приятель! В некоторых случаях свастика выглядит немного видоизменено и означает что-то другое. В нашем случае этот символ означает движение Солнца и благополучие. У Нас здесь всё благополучно. Некоторые называют её Солнцеворот. Свастика против часовой стрелки в традиции – символ чёрной магии. Это нам не нужно, не наш знак... Чёрная магия – это что-то мирское, вроде Кока Колы и бой скаутов. Они вертели Солнце – они его и погасили. Это должен был быть их символ. Но, как ни странно, именно они вертели эту Землю, вертели Солнце. Ты думаешь так: «Если есть Бог – это хорошо, если его нет – хуже не станет!» Ты не веришь приметам и знамениям, ждёшь, чтобы Бог сам пришёл и показался перед тобой. Что для тебя Крест Православный?! Не свастика ли, у которой концы ни в одну сторону не загнуты. Может, для тебя это символ нейтралитета. Подумай, не в пору ли тебе носить на шее Крест Православный. Ты не вращаешь Солнце, и не в силах его погасить. Но когда ты его наденешь, получится, что ты и в Бога уверовал. Понимаешь всю парадоксальность ситуации? Да, и ещё спроси, откуда я всё это знаю. Спроси, спроси…
– Откуда? – Промямлил Токарев, еле шевеля губами, всё так же глядя старику в глаза.
– Из Интернета! – Сказал старик, отвернулся и расхохотался.
Токарев немного опомнился, но старик всё хохотал, а свечи совсем погасли. Константин почувствовал дыхание справа от своих ног. Свечи зажглись, он посмотрел вниз – на полу лежала Ванина жена со свастиками в не моргающих глазах. Она несколько секунд смотрела Токареву в лицо, а потом больным голосом сказала:
– Пойдём со мной! – И крепко вцепилась ему в правую ногу и потащила его в открытый погреб в начале тёмной комнаты. – У нас благополучие! – Повторяла она.
Токарев хотел, было, взять карабин, но рядом его почему-то не оказалось. Женщина крепко вцепилась в ногу и с нечеловеческой силой тащила парня в конец террасы. Константину было страшно, он орал на неё благим матом, а она всё тащила и тащила. Она стащила его со стула, Токарев упал, раздался звук рубильника, свечи погасли.
XVI.
«Луна похожа на глаз человека, больного циррозом, этим вечером она имеет свой обычный ядовито-жёлтый цвет. Я сижу за деревянным столом в неоготической кирхе начала двадцатого века, в которой с недавних пор проводятся вечера. Точнее, с тех пор, как неизвестный террорист зачем-то подорвал местный дом культуры». – Так писал Токарев, присутствуя на вечере, где играли джаз, блюз и другую акустическую музыку. Иногда можно было даже услышать танцевальные хиты прошлого в исполнении гитары, старенького контрабаса, хроматической губной гармошки и нескольких африканских барабанов. Транс, дабстеп. Повсюду горели свечи, и было много домашнего вина и самогона… и людей. Трое остальных партизан идти отказались. Они сказали, что хотят сходить, осмотреть окрестности посёлка. Токарев писал: «Странно видеть, как люди слушают музыку, поют, веселятся в то время, когда в пятнадцати километрах от этого места ездят танки, ходят люди с оружием, плавают военные корабли, тихая ночь.
Люди с низкой самооценкой не танцуют. Они здесь, потому что их привели сюда их же друзья, которые спокойно развлекаются друг с другом, забыв о том, кого «приручили». Он сидит, одинокий, облачённый в свой кокон, со страдальчески-смирным лицом смотрит на толпу и ненавидит себя за то, что сломался и согласился идти, изредка улыбается. И он думает: «Ну всё, это в последний раз!» А в следующий раз будет то же самое. К нему зайдёт какая-нибудь подруга, скажет: «Пойдём!», а он – откажется. И она начнёт ломать его и мучить. Это настоящий фронт, тяжёлая битва, где побеждает сильнейший. Наш Сталинград. И этот парень его проиграет и, униженный, он пойдёт туда, куда ему не хочется идти. Я тоже сижу здесь, потому что меня сюда притащили Ваня с Надей, и я со страдальчески-спокойным лицом наблюдаю, как они развлекаются и веселятся, изредка улыбаюсь и всегда мотаю головой, когда они жестом зовут меня на джаз. Курю плохой табак. Поэтому, чтоб отвлечься, я пишу эту тетрадь.
Это Послание тебе, приятель. Как развлекаются люди твоего поколения? Они не пьют домашнего вина? Не танцуют джаз и дабстеп? Не гоняют на машинах и мотоциклах? Не продают? Не пишут книг? Не воруют? Не воюют?!
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 13; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!