Если ты читаешь это, я надеюсь, тебе интересно, каким был мир до твоего прихода. 8 страница
– Я слышал, тут смеялись… – Сказал Токарев, заволновавшись. – Вы не слышали смех?
Люди сдержанно молчали и не двигались. Музыканты не играли.
– Я говорю, тут смеялись, вроде бы… – Рассеянно повторил Токарев, подумав, что его не поняли. – Вы понимаете? Мне бы поесть… – Мысли в его голове путались, в душе вспыхнула необъяснимая тревога, глаза бегали, голос дрожал.
Он обратил внимание на самого пожилого человека с вилкой в руке. «Отец невесты». – Подумал Константин. Этот старик, так и продолжая глядеть на гостя исподлобья, чётким голосом вдруг сказал:
– У тебя крылья чёрные за спиной. И самого тебя мы все видим в темноте…
И невеста откинула фату с лица. У Токарева подкосились колени: это была та самая, которая приходила к нему во снах, каждый раз. Теперь она была на столько ясно видна ему, что в реальность всей этой истории уже невозможно было не поверить. Но теперь это лицо, которое Токарев так любил, уже не вызывало в нём никаких нежных чувств. Оно вселяло страх. Константин взглянул на жениха, который так и сидел спиной к столу. Это был тот абстрактный кто-то. И невеста сняла фату и Токарев увидел эти рыжие волосы. Она сказала:
– У тебя крылья чёрные за спиной. И сам ты в темноте…
И музыканты заиграли «Ледовое Побоище» Прокофьева откуда-то с середины. Токарев слышал эту ужасную музыку так объёмно, как будто она лилась со всех сторон, изо всех стен. Люди брали ножи и вилки и вставали из-за стола. Токарев быстро поднял карабин и выстрелил в старика, тот упал и скрылся за столом. Через несколько секунд стрелок увидел руки, зацепившиеся за стол, старик поднимался. Он явно не чувствовал боли, а на его лице виднелась злая ухмылка. Токарев выстрелил кому-то в голову – из головы на стену полетели куски мозга и задней части черепа. Этот кто-то, не останавливаясь, не подавая виду, шёл к Токареву. Все с ножами и вилками шли к человеку с чёрными крыльями за спиной. Кто-то обходил стол, кто-то с кривыми зубами и уродливым лицом полз по столу. Один только жених сидел на месте и не показывал лица. Всё это было так реально, что просто нельзя было не поверить. Девушка из снов, которую Токарев так любил, несла в руке большой кухонный нож и уродливо хохотала, играло «Ледовое Побоище», все смеялись, как смеются на празднике жизни.
|
|
|
Токарев побежал на улицу, люди рванули за ним; они смеялись, а потом запели что-то на мёртвом языке, возможно, на латыни. Играло «Ледовое Побоище». Теперь эта музыка была у Константина в голове. В прихожей он встретил Джазмена. Портреты на стенах пели в унисон, но не двигались. Просто из них шёл звук.
– Беги! – Кричал он проводнику. – Они не умирают! Они все уже давно мертвы!
|
|
|
– В кого ты стрелял? – Спросил Джазмен в недоумении, стоя на месте.
Люди, бежавшие с ножами за Токаревым и хохотавшие во весь голос, увидев Джазмена, резко остановились и начали жаться назад.
– Демон! – Шептались они.
– Пророк Сатаны!
– Или сам Господь Бог!
– Тот, кого убоялась смерть!
Девушка из токаревских сновидений закрыла лицо руками и зарыдала. Люди моментально убежали в комнату с кошмарными криками и заперли дверь. Токарев упал на колени и снова услышал из комнаты смех и стук хрусталя. Люди смеялись без остановки, особенно чётко был слышен смех невесты. «Может, поэтому я так боялся с ней встречи?» – Промелькнула мысль в голове Константина, и он получил неслабый удар с ноги в лицо.
– Опомнись, шизофреник! – Кричал Джазмен. – Тут никого нет! Всё, как и везде: пыль да мёртвые… и мухи.
И в самом деле, когда Токарев очухался, то и чистота и сабли на стенах куда-то делись. На комоде лежало чьё-то тело без ног, вокруг него летали мухи, и кругом было очень пыльно. Константин отправился искать ту комнату, где сидели люди, но этой комнаты не существовало вообще. Там, где он стоял, в дверях, был выход на задний двор, где лежало ещё человек пять, разорванных в клочья.
|
|
|
Сумасшедший вернулся к Джазмену, и тот безмолвно показал ему отколотый кусок зеркала, в котором Токарев увидел себя совсем седым… его волосы стояли дыбом, а лицо было перекошено от страха. Оно всё было в старческих морщинах.
«Мне всего девятнадцать лет, – думал Константин, – и что сделал со мной страх!»
– Знаешь, а они тебя боятся… – Уже вслух обратился он к Джазмену.
– Кто они?
– Мёртвые. – Прошептал Токарев.
И в самом деле, в Николае Кускове была какая-то мистическая особенность. Не может человек столько времени умирать, не может вот уже месяц с лишним пахнуть мертвечиной и продолжать спокойно улыбаться. Конечно, возможно, что на этот процесс неслабо повлияла моральная сила, но так, чтобы человека боялась сама Смерть. Всё это не просто так. «Он принесёт нам Время Конца». – Думал Токарев, а люди, появлявшиеся в его сумасшедших припадках считали Кускова Мессией Дьявола или самим Господом Богом. Мистика всего мира заключалась только в Джазмене; всё остальное – вполне реально и даже разумно. Пока Константин был с Джазменом, ему дико везло, как, например, в случае с потопом. Джазмену везло в игре в Рулетку, да и во всём остальном, не считая того, что он продолжал гнить в адских мучениях. Последнее время, он всё чаще говорил сквозь зубы, перебарывая собственную боль: «Нужно выпить эту чашу до дна. Путь к свету лежит через страдания!» Джазмен знал, что если он не успеет умереть, то из его плеча полетят стрекозы. С наступлением Времени Начала большинство АЭС (и многие другие ЭС) взорвались или были разрушены. Радиационный Мир помог человеку мутировать, превратил его в более живучую, но всё ещё ползающую тварь…
|
|
|
Парни ушли из дома.
Наступил вечер, но ещё не стемнело. Партизаны сидели в одной из грязных подворотен, где не было трупов, и не так сильно ощущалась Смерть. Они развели костёр из коробок и содержимого автомобильных салонов. По улицам гулял ветер, мирно летали голуби. Джазмену было очень плохо: он был бледен, его тошнило, и Токарев боялся только одного – остаться одному в этом проклятом городе. Он знал, что после смерти Джазмена всё станет ещё хуже; настолько плохо, что невозможно и представить. Температура воздуха держалась на отметке около двадцати пяти градусов тепла, конечно же, по ощущениям.
– Надо бы поесть. – Сказал Токарев.
– Да и постричься бы не мешало, – ответил проводник, – ну и побриться… а то скоро станем, как Михалыч. Надо поискать магазины, там должны быть бритвы или еда.
Партизаны встали и отправились на поиски гастронома, предварительно бросив в огонь парочку автомобильных сидений, от которых над руинами города клубился густой чёрный дым. Гастроном находился недалеко – на соседней улице – но, войдя туда, парни увидели только пустые прилавки.
– Всё украдено до нас. – Саркастически подметил Токарев.
– Да, видимо здесь были мародеры. – Согласился Джазмен.
– Зато голуби никуда не делись! – Тонко намекнул Константин. – Постреляем?
– Побереги патроны! – Ответил проводник. – Сейчас они к нам сами прилетят, нам бы только крупы добыть или семечек. Сходим на склад, может там что-нибудь есть.
Партизаны спустились на склад, но и там было пусто и к тому же темно. Они на ощупь находили стеллажи и шарили по ним руками в поисках чего-то съедобного. Пусто. Токареву чудилось, что иногда на складе загорался мигающий свет, и возле стены стояла толстая злая продавщица в синем фартуке.
– Чего вам надо! – Кричала она охрипшим голосом. – Ужина сегодня не будет! Видите, у нас тут все с голодухи мрут. Вот и я третьёго дня отошла. Давайте, проваливайте, пока живы.
И так было несколько раз. Каждый раз Токарев закрывал глаза, хлестал сам себе по щекам и убеждал себя в том, что всего этого нет. А в то же время, ему было страшно до смерти. Партизаны, ничего не найдя, вернулись в торговый зал, где на прилавке стояла открытая касса, забитая никому не нужными деньгами, и вышли из магазина. Так они обошли все ближайшие магазины и ничего не нашли. Только упаковку спичек. Торговый зал одного из гастрономов был застлан товарами из отдела химии. Это несъедобно, но зато здесь есть и мыло, и бритвы, и ножницы. Видимо, гигиена не волновала предыдущих мародёров. В городе, в сумасшедших пробках стояли тысячи искорёженных машин, и партизаны пошли искать еду по бардачкам. В одном из них они нашли растаявшее мороженное, которое брать не стали; в другом – большой пакет собачьего корма и банку пива, которые парни, конечно же, сразу прибрали к рукам. «Хозяин машины, видимо, знал толк в хорошем отдыхе! – Шутили партизаны. – Пиво и собачий корм вместо сухариков или чипсов! Залог хорошего вечера». Ещё в одной из машин они нашли несколько пачек сигарет и бутылку воды на заднем сидении. Каждую из машин парни поджигали. То, что раньше ценилось, как имущество, то, за что человек мог пахать годами, теперь становилось лишь огнями ночного города. Вскоре они добрались до вереницы чёрных машин – это был президентский картеж. Это было интересно. Партизаны шныряли по всем машинам в поисках последнего президента России, но ни в одной из машин его не было. В итоге они нашли его на заднем сидении в жёлтых Жигулях с тонированными стёклами, врезавшихся капотом в стену. Президентский кортеж ехал по тротуару и, видно, когда начался град, все запаниковали и начали разъезжаться кто-куда. Началась суматоха, шофёры выезжали прямо на тротуары, заезжали в детские дворы, давили детей. Та пробка, в которой теперь стоял город – совсем не похожа на те, которые люди знали раньше. Теперь автомобильная пробка – это окровавленные корпуса машин повсюду, и человеческие жертвы под колёсами этих гробов. Президент находился на заднем сидении жёлтых Жигулей. Его труп в чёрном официальном костюме выглядел так, как будто после смерти его забальзамировали. Первое лицо страны ни капли не подгнило, и было даже не понятно, от чего он умер. Токарев открыл переднюю правую дверь и стал брезгливо обыскивать охранника на наличие оружия, бардачок был пуст. С заднего сидения послышался голос, который все до Времени Начала слышали по телевизору и радио. Голос президента говорил:
– Знаешь, за день до того, как я приехал, в городе починили дороги. И вся трава была зелёной и сочной. Была осень.
Токарев выглянул из-за охранника и посмотрел на заднее сиденье. Труп президента смиренно лежал и молчал. Константину стало неспокойно.
Пока парни искали в машинах уже не еду, а просто интересные вещи, они уже съели весь сухой собачий корм и выпили банку тёмного крепкого пива. Стемнело. В пакете с логотипом МТС ещё оставалась литровая бутылка воды, несколько пачек сигарет, упаковка спичек, ножницы, несколько бритвенных станков с лезвиями, три куска мыла, пистолет с двумя обоймами, который почему-то не был замечен предыдущими мародёрами, и пакетик соевого изолята, который партизаны зачем-то вытащили из автомобиля со значком «БМВ». Соевый изолят – пищевая добавка, которую веганы-спортсмены используют для роста мышечной массы. Концентрат растительного белка. Те, кто пробовал, в основном говорили, что это самое противное из того, что они пробовали в своей жизни. Говорили, что от него только извергаешь газы и обильно испражняешься.
В итоге, через несколько часов, парни нашли стограммовый пакетик семечек. Они разожгли огонь прямо в небольшой воронке на разбитом тротуаре, и Джазмен передал пакет своему товарищу.
– На, парень, открой, – сказал он, – а то моя вторая рука последнее время отказывается работать. И знаешь, забери мой Томпсон, мне он теперь только в тягость. – Проводник снял Томпсон с плеча и поставил рядом с Токаревым. Он достал из пакета пистолет Макарова и сказал. – Жаль, что кобуры нет.
Токарев открыл упаковку семечек и сказал:
– Надо сначала погрызть чуть-чуть, чтоб голуби налетели.
И парни начали грызть. С каждой минутой около них собиралось всё больше и больше голубей: белых и сизых.
– Давай я насыплю тебе в руку семечек, – обратился Токарев к проводнику, – когда птицы начнут есть с руки, я буду их ловить.
– Да я не против… – Ответил Джазмен.
– Не делай резких движений… не спугни.
И Токарев насыпал семечек в трясущуюся от лихорадки правую ладонь Джазмена, и оба стали ждать, когда еда сама придёт им в руки. И еда пришла. Константину удалось поймать двух голубей: один белый, другой – серый, оба стали мясом. Ножом «Жар-птицей» парни быстро сняли кожу с птиц, насадили одну из них задней частью на дуло карабина и стали жарить на большом костре из поддонов. Проводник так и сидел, бледный и лихорадочный, с семечками в ладони, поджидая новую партию голубей. Но они больше не садились на руку человека. Более того, они улетели безвозвратно.
– Голуби нам больше не верят. – Трясущимся грустным голосом сказал Джазмен.
– Голуби – это птицы Мира, а не Войны. – Ответил Токарев. – Мы убиваем их, насаживаем птиц Мира задницей на дуло Сайги, а потом засовываем их прямо в пламя, гореть в аду. Так мы разрушаем мир.
– Мне кажется, я тоже начинаю их видеть… – Глядя в пустую темноту улицы, тихо сказал Джазмен.
– Кого, их? – Спросил Токарев. В этот момент они, можно сказать, поменялись ролями. Теперь Джазмен испытывал припадок сумасшествия, а Константин пребывал в здравом рассудке. Отличие состояло лишь в том, что Токарев теперь мог понять товарища.
– Живых мертвецов. – Ответил Джазмен. – Если ты не заметил, то парень, который минуту назад мёртвый сидел за рулём Мерседеса, вышел из машины начал ругаться на пробку и пошёл по той стороне улицы. Кстати, он нас видел – помахал рукой и засмеялся. Похоже, все мёртвые смеются. Видимо, они остаются здесь и не попадают ни в какой предбанник. А может, этот парень отправился именно туда...
– Забудь, – перебил Токарев, – ты всего лишь сходишь с ума. Это всё не по-настоящему.
– Нет, теперь я понял. – Не согласился Джазмен. – Ты когда-нибудь читал работу Олдоса Хаксли «Двери Восприятия». Про мескалин.
– Нет, я не торчу от мыслей всяких наркоманов.
– Дурак ты, парень. Хаксли был учёным мужиком. В ходе своих исследований он понял, что существует Всемирный Разум. Он везде, вокруг нас: мёртвые, призраки, то чего мы обычно не видим. Информация из этого Разума проникает к нам в мозг, в том случае, когда ослабевает церебральный редукционный клапан в мозгу. А ослабевает он в том случае, если у тебя иммунитет плохой или ты сумасшедший. Вот у меня иммунитет плохой, а ты – сумасшедший. Мы просто видим то, что раньше было скрыто…
– Есть ещё одна причина. – Перебил Токарев. – Фильмы о полтергейстах и ужасы Стивена Кинга, ну и других авторов, значительно повлияли на нашу психику. Когда-то давно они засели глубоко у нас в мозгах, а теперь всё это даёт о себе знать…
– Ну, и это тоже играет роль. – Ответил проводник, начиная объедать крыло первого голубя. – Наша Птица Мира снаружи пережарена, а внутри – сырая. Не выйдет из тебя повар.
Поужинав, партизаны легли возле костра, и Джазмен тут же отключился. Токарев достал тетрадь с «Посланием…» и стал записывать:
«Здесь очень страшно. Мой спящий приятель постоянно вздрагивает во сне и тяжело дышит. Я боюсь, что он оставит меня здесь одного. Кругом воняет мёртвыми. Иногда я вижу их живыми. Сегодня днём за мной гналось человек двадцать таких. Приятель сказал, что всё это бред, но когда только что увидел их сам, то сразу поверил в обратное. В общем, мой товарищ тоже сходит с ума. Он уже давно должен был умереть. Может быть, он уже мёртв, и я разговариваю с воображаемым другом, с его фантомом. Сейчас наступило двадцать пятое июля, и мы находимся в каком-то городе под Москвой. Кто знает, может быть нет и этого города, но это было бы уже совсем что-то нереальное».
– Слушай меня! Я есть! Даже не пробуй меня отрицать! Я есть и всё тут! Мы все здесь! – Перебил мысли Токарева истерический голос, исполненный ненавистью. Константин поднял круглые от внезапного испуга глаза и увидел перед собой старика, которому на вид было лет семьдесят. Токарев в испуге вцепился в карабин, немного оправился от страха, привстал и посмотрел на улицу. Он увидел, как из разрушенных многоквартирных домов медленно выходили люди. Люди открывали двери машин и уходили в неизвестном направлении по изрытому ледяными глыбами асфальту. Те, чья техника деформировалась настолько, что уже нельзя было открыть дверь, вылезали из разбитых окон и шли босыми ногами по битому стеклу; выходили из горящих машин. Все люди смеялись… из окна полу развалившейся девятиэтажки торчал и развевался на ветру флаг Весёлого Роджера. Над городом звучал лёгкий блюз, летали белые голуби.
– Нам некуда спешить, хе-хе. Мы-то своё отбегали, – продолжал старик уже спокойно и удовлетворённо, заметив в глазах Токарева всё тот же страх перед неизведанным, – видишь, как медленно ходим.
– Тебя – нет… ты – информация из Внешнего Разума… – Токарев успокаивал себя сложными фразами, чтобы не думать о страхе.
Люди так делают. Например, когда они идут одни по тёмному лесу или по тихой летней улице, где не светят фонари, если к ним приходит страх, они поют или думают о чём-нибудь философском и глубоком. Так мы зарываем свой страх под грудой посторонних мыслей… хотя единственно реальное значение имеет только страх как одно из самых неподдельных чувств. Токарев взглянул на Джазмена, тот крепко спал.
– У моего приятеля на редкость чуткий сон. Если бы ты был здесь, то он бы проснулся! – Заметил Токарев. – Значит, тебя нет! – Победоносно заключил он.
– Стало быть, тебя тоже нет. – Сказал спокойно старик, садясь по-турецки возле тлеющих угольков костра.
– В каком смысле? – Спросил Токарев в недоумении, но уже спокойно, надеясь завести со стариком диалог.
– Ну, ты-то думаешь, что ты есть, и ты сейчас говоришь в полный голос, а твой чуткий друг всё не просыпается.
– Что значит «думаешь»? – возмутился Токарев. – Я есть, вот он я! – Сказал он, ощупывая себя руками.
– А дружок-то всё не просыпается… – Сказал старик с видом, как будто хочет на что-то намекнуть. – Может, тогда и его нет?
Токарев недоумённым взглядом посмотрел на Джазмена.
– Я запутался. – Сказал он и потёр глаза.
– Я тебе больше скажу. – Продолжал старик, перебирая раскалённые угли пальцами правой руки. – Этот – уже давно с нами. Не то, чтобы он умер во всех смыслах, но душа его уже давно здесь… Да, у него есть всё: и принципы, и моральная сила, и духовность, но души у него нет. Ты, считай, одиночка. – Старик пошёл к развороченному крыльцу дома и поднял поломанные дверные косяки, а потом вернулся и кинул их в угли. – Пусть горят.
– Он уже совсем опустил руки, да? – Глядя на разгорающиеся доски, сказал Токарев, как будто говорил сам про себя.
– Да, парень, верно. – С отеческой мудростью в голосе ответил старик. – Он уже ничего не ищет, и не то, чтобы он был слаб. Скорее, наоборот – однажды в его жизни случилось то, что заставило его сделаться сильнее. Ты знаешь, о чём я…
– Да, – подхватил Константин, – его девушку убил его лучший друг.
– А потом он убил лучшего друга. – Добавил старик. – Теперь у него нет ни друзей, ни любимых, ни тех, кому он может доверять. И поэтому его душа у нас, а физически он всё ещё с вами. Бойся его! Те, кто опустил руки, кому ничего не остаётся – являются очень опасными элементами.
– Но неужели из-за этого, он пустил всю жизнь под откос?
– А разве ты не знаешь, каким сильным и опасным может оказаться такое чувство, как любовь? Она так же сильна, как неизлечимая болезнь, как проклятье.
Токарев задумался.
– А я? Я опустил руки? – Спросил он. – Мне ведь тоже уже нечего терять…
– Ты ещё не опустил. Точнее, у тебя ещё есть шанс. И тебе есть, что терять.
– Да? и что же? – Спросил Токарев, заведомо предполагая ответ.
Дед опустил лицо и сказал низким зловещим голосом:
– Да дочь моя.
Токарев заглянул в лицо старика и хотел уже бежать. Перед ним был отец невесты, которую он видел в том проклятом доме, где играли Танец Рыцарей. Его дочь – та, которую Токарев так любил и боялся. И её отец теперь говорил тем же голосом, как и тогда, когда говорил что-то о чёрных крыльях. Константин начал раздёргивать Джазмена изо всех сил.
– Вставай! Нам пора! – Орал он ему на ухо, но Джазмен спал крепким сном.
– Он не проснётся! – Всё тем же голосом сказал старик и быстро отдёрнул Токарева за руку. – А ты не бойся! Когда я трезвый, я безобидный. И я знаю, что ты её ищешь. Скажи! Ведь ты ищешь только её?! Вот уже пять лет! – Старик прижал сломленного и перепуганного Токарева к стене и орал на него. – И в дом ты заходил не просто так, верно! Колись, ты ищешь её?!
Мёртвые за спиной старика, проходя мимо, смотрели на происходящее и смеялись.
– Да! – Константин проговорил с трудом, и у него из глаз потекли слёзы. Его страшная тайна была раскрыта.
– Молодец! А теперь говори, зачем?! Чтобы убить, да?!
– Да! – Токарев от бессилия раскрывал все карты.
– Почему ты хочешь её убить?! – Старик остервенело взял сумасшедшего за грудки и начал бить его спиной об стену. – Потому что хоронить легче, чем расставаться, да?! Нет человека, нет проблемы! Ты не можешь жить и знать, что где-то есть она, та к которой ты так привязан. Убить проблему! Это что-то из разряда «ни себе, ни людям»! Так?!
– Так! Так!
Старик отпустил, и Токарев упал на грязный размозжённый асфальт в гору окурков и фантиков, занесённых сюда ветром, и закрыл лицо руками. Всё, что говорил старик и с чем соглашался сумасшедший, оказалось чистейшей страшной правдой.
– Да. – Успокоившись, сказал старик. – Это и есть твоё проклятие, парень. Потому у тебя и крылья чёрные за спиной, и сам ты бродишь в темноте. Для Неё ты – пустой звук, вот ты Её и хочешь к нам отправить. Ставлю всё: Она о тебе сейчас даже не думает! Да, тебе с ней тесно в одном мире. А как ты её боишься! А как любишь! А как ненавидишь! А сможешь ли убить? А если сможешь, потом всю жизнь будешь страдать! Ладно. Не буду брехать впустую. Скажу следующее, а ты – запоминай. – Токарев немного успокоился, смирился с собственным бессилием и с тем, что только что его разоблачили, а старик начал монолог:
– В науке есть всего три главных принципа. В медицине, в таксологии, в метеорологии, в любой науке. Имманентность, Инвариантность и Эргодичность. Пойми эти три слова, как когда-то понял азбуку! Имманентность – это, простым языком, причинно следственная связь. Слово Инвариантность означает, что есть целое, вокруг которого вращаются части. А Эргодичность говорит о том, что всё в Мире находится в движении, всё изменяется. Твоя неизменная цель, например – найти Её, эта цель появилась в твоей голове не просто так, а вследствие каких-то определённых событий. Все твои страдания, действия, всё, что есть сейчас, всё это части, вращающиеся вокруг твоего замысла. Ты потратил пять лет на выполнение этой задачи и можешь потратить ещё столько же. И представь, что ты Её нашёл, и вдруг что-то случилось… у тебя поменялись приоритеты, сработал принцип Эргодичности. Не исполнив предыдущую цель, ты переходишь к другой или вообще отказываешься от всяких целей. Вот это и будет означать, что ты опустил руки – перегореть, потерять вектор. Эргодичность, по сути, та же ирония судьбы. Подумай об этом.
Неизменна одна лишь природа – она столб, вокруг которого мы вращаемся, как на карусели. Она неизменна, и потому Мы можем знать, что она сделает через минуту. Это можем Мы – мёртвые, а не вы – живые, потому что Мы умнее вас, ясно? Теперь Мы не боремся с природой, Мы присоединились к ней. И нам не нужно всё крушить, чтоб вернуться к началу, мы не создаём и не разрушаем, не живём. Нас нет, но мы есть. И отныне, где бы ты ни был, даже в самом глубоком подземелье, в самом высоком небе, я хочу, чтобы ты знал: Мы будем рядом. Ещё кое-что. Твой дружок говорит одну очень хорошую фразу, она помогает ему терпеливо переживать свои страдания. Прислушайся к ней и повторяй каждый раз, когда будет трудно. Пусть она служит тебе, как молитва. И пойми простую истину об этих трёх принципах: Иммонентность, Инвариантность и Эргодичность. Подумай об этом.
– Мой приятель принесёт нам Время Конца? – Вдруг спросил Токарев.
– Принесёт, не волнуйся, и тогда на Землю сойдёт такой Ад и такая святость, которая не снилась и святым. Путь к свету лежит через страдания. Вы все настрадаетесь вдоволь.
А теперь нам пора прощаться. Сейчас я возьму горящие угли из костра, брошу их в твою немытую рожу и исчезну, а потом пойдёт дождь.
Старик зачерпнул рукой раскалённые угли уже во время монолога, а когда он закончил говорить, то резко швырнул их в лицо Токареву. Через несколько секунд пошёл дождь.
Джазмен проснулся с повседневной болью и со словами «Я должен испить эту чашу до дна». Это были как раз те слова, о которых говорил старик.
– О, можно и побриться! – Сказал радостно проводник, понимая, что на улице дождь.
Токарев корчился от боли на асфальте и стонал:
– Пидор! Он сжёг мне глаза! Гондон!
– Ты опять с ума сходишь, с твоими глазами всё в порядке, за исключением того, что они видят всякую херню уж слишком часто.
Когда Токарев понял, что его лицо нисколько не обожжено, но всё-таки неумолимо горит, как будто в него бросили углём, он встал и, не зная, что делать, побежал в неизвестном направлении. Костёр потух.
– Я должен выпить эту чашу до дна! – Кричал он, а вокруг тихо спал мёртвый город.
В ту ночь ему не приснилось ни одного сна.
XIV.
Токарев продолжал очередную запись в «Послании…» от двадцать пятого июля, пока Джазмен отстригал свои отросшие по плечи сухие волосы: «Промозглое утро. Сегодня днём я проснулся, прополоскал рот золой, растворённой в воде, которую мой проводник запас во время ночного ливня; постригся, побрился с косяками и вот, мы наконец-то уходим из этого пр о клятого города. Здесь повсюду воняет, ходит Смерть, я её вижу. Из-за неё меня постоянно тошнит; очень много сожженных и разбитых машин, очень много мусора и почти все наземные строения превращены в руины. Именно так мне представлялась Ленинградская блокада во время Великой Отечественной. Повсюду лежат уже почти разложившиеся останки людей, от них воняет. Мёртвых не обманешь, они знают все наши шаги наперёд, но упорно молчат и смеются над нашими ошибками. И при этом они понимают, что абсолютно любой шаг – ошибка. Это как раз тот случай, когда самоубийство – вернее всего. Но мы продолжаем жить, миллионный раз прокручивая в своей голове одну и ту же фразу: «Мы должны испить эту чашу до дна»…
Партизаны двинулись в путь. Времени было около пяти часов дня. Поутру ливень сошёл на нет, и только тихо моросил тёплый дождик. После полудня температура снова резко поднялась, и город накрыла сумасшедшая жара. От испарений появился густой туман. Токарев нёс на плече сайгу, а на ремне у него болтался джазменовский нож Жар-Птица; Томпсон решили оставить возле пепелища. Теперь этот драгоценный раритет вдруг стал всего лишь обузой. Проводник, у которого уже совсем не работала левая рука, был вооружён только девятимиллиметровым пистолетом; револьвер куда-то запропастился. Подходя ближе к окраинам города, парни заметили какое-то движение в тумане одной из улиц. Было отчётливо слышно, как тяжёлые рабочие ботинки бегут по хрустящей бетонной пыли в сторону партизан. На расстоянии метров двадцати от себя парни увидели силуэт человека с длинными волосами и загорающийся в его руках огонь.
– Аллилуйя! – Послышался рваный крик из густого тумана улицы, и парни почти сразу поняли, что в их сторону летит опасный горящий предмет. Это был Коктейль Молотова – оружие пролетариата. Он летел прямо на головы партизан, прорезая плотные волокна тумана, пахнущего трагической историей города. Он падал так, как просветление сходит на воспалённый разум, как Господь сходит на грешную землю. Партизаны еле успели отскочить и тут же начали стрельбу по цели, маячащей в пределах двадцати метров от ствола токаревского карабина. Силуэт скрылся; в месте, куда попала зажигательная смесь, воспламенялся чей-то Форд последней модели с хозяином внутри.
Силуэт кричал из-за побитых временем и градом бетонных плит панельного дома:
– Еда! Аллилуйя! Народ! Кушать подано!
И из канализационного люка на той улице, откуда летела бутылка, полезли тощие и оставившие надежду люди: мужчины, старики, женщины, дети… как чумные крысы. Они бежали в сторону Токарева и Джазмена, издавая непонятные звуки, похожие на медвежий рёв. Но это был такой рёв, в котором было не услышать силы, а наоборот – одна безнадёга. Люди держали в своих слабых костлявых руках-культях трофейные пистолеты, ружья, ножи, топоры; они стреляли наугад и ревели впустую. Голод и изоляция, гамма-лучи, смерть и разруха – до конца убили в них людей, до конца выели им все мозги.
– Скажи, мне это кажется?! – Спросил Токарев, стараясь перекричать ужасные больные стоны голодающих людей и звуки рандомных выстрелов.
– Заткнись, психопат! – Отрезал Джазмен. – Целься лучше!
Парни открыли прицельный огонь по истощённым людям. Они падали в пыльные ямы дороги и всё стонали и стонали от боли и голода. Скорее, только от голода, ведь боли они уже не чувствовали. И было неважно, в какую область тощего тела попадала шальная пуля: будь это голова или кисть руки – люди падали, как кегли. Токарев в основном целился в голову, и иногда попадал. Люди всё ревели и шли напролом… и умирали один за другим. Для них это было даже лучше, возможно, они были рады такому концу. Партизаны скрылись за белым «Мерседесом», стоявшим посреди автомобильной дороги. Джазмен почти не стрелял, берёг патроны и только орал на Токарева:
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 14; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!