Если ты читаешь это, я надеюсь, тебе интересно, каким был мир до твоего прихода. 3 страница
– Поздравляю, мы прошли пригород! Теперь двинемся в центр.
По разветвлениям и названиям улиц – это была точная копия наземного Владимира, поэтому Джазмен знал, как попасть в центр и надеялся, что он не заведёт отряд в какие-нибудь дебри. Токарев заглядывал в вытяжки: в одной из них он увидел платформу и гравировку на стене «Клязьменская». Это была станция метро, которая могла быть открыта для «простых смертных». Шёл третий час дороги – партизаны устали и заблудились, но несмотря на это все, как один, соблюдали тишину и передвигались чуть ли не на мысах. В какой-то момент они услышали гитарный бой; кто-то на подземной улице Токарева (слева от Октябрьского проспекта) пел:
Дождь над заброшенной бензоколонкой –
Вот красота нынешних дней!
«Песни «Адаптации»? – Подумал Токарев, – будем надеяться, что это партизанская бригада».
Партизаны повернули на эту улицу Токарева и все сто девяносто человек, прижимаясь к стене, пошли на звук. На стене была надпись «Секция сто пятьдесят девять». Выглянув из-за угла, Джазмен увидел десять человек без определённой униформы – все были одеты по-разному. Один из них играл на гитаре и пел, а другие – поедали стратегический запас тушёнки ножами из консервных банок. С подземной улицы Горького доносился гул людских голосов.
«Оседлые, – подумал, было, проводник, – они тут не одни». Он с трепетом прислушивался к гитарным аккордам и пытался поймать самые громкие моменты песни, чтобы достать магазин из автомата и проверить его на наличие патронов. Патронов не было. Вчера он вспомнил, что надо подготовить оружие к походу, но на фоне усталости выкинул все мысли из головы и крепко уснул. Джазмен аккуратно положил пустой магазин на землю и достал из внутреннего кармана ещё один. На этом песня прекратилась, и Джазмен тряхнул головой, выражая досаду. Он уже хотел, было, резко поставить магазин и открыть стрельбу, но в этот момент люди с тушёнкой заговорили:
|
|
|
– Когда Владимир захватим, куда пойдём? – Спрашивал один голос.
– Не знаю, – отвечал другой, – может, за рубеж рванём. Там, говорят, полякам помощь нужна.
– А я бы в Калининград рванул, – вступил третий, – у меня там когда-то дом был.
«Нет, не оседлые, – решил про себя Джазмен, – точно, наши!» Через минуту партизаны начали медленной вереницей выходить из укрытия. Они по очереди клали оружие на землю и один за другим поднимали руки. Те, кого Джазмен сначала посчитал оседлыми, отбросили тушёнку и схватились за винтовки.
– Не стреляйте! – Быстро крикнул проводник. – Свои! Последние прибывшие на локомотиве от Архангельска.
Бойцы замялись и молчали с минуту. Им и самим было неуютно. Их было около десяти, и в тот момент они считали своим долгом держать компанию из почти двухсот человек на мушке. Их руки дрожали всё больше, пока партизаны продолжали выходить из укрытия. В головах ребят с винтовками рисовался образ этой партизанской толпы. Для них она была бесконечна. И всё же всем нужно было держать себя в руках. В какой-то момент один из этих десяти тихо и решительно сказал своим парням:
|
|
|
– Этих – держите на мушке… я – сейчас приду.
Джазмен после этих слов даже немного ухмыльнулся. Во-первых, оружие он положил не под страхом смерти, а во избежание перестрелки между дружественными отрядами. А во-вторых, он не терпел к себе такого высокомерного отношения. Но сейчас, в этот ответственный момент, проводник решил потерпеть.
Тот, кто приказал держать партизан на мушке, удалился, но уже через минуту вернулся и привёл с собой человека в грязном и потрёпанном офисном костюме. Это был проводник одного из их поездов, прибывших сюда из Петербурга. Он взял толстый блокнот и сказал:
– Поезд из Архангельска?
– Да, прибыл. – Ответил Джазмен.
– Пароль на вашем поезде! Какой был пароль?
– «Ридикюль, набитый кокаином!» – Загудела толпа вместе с Токаревым и Джазменом.
|
|
|
Человек в костюме долго вглядывался в свой блокнот и листал страницы, а потом сказал:
– Верно! – Его ребята опустили оружие и утёрли пот со лба. – Добро пожаловать в Петроградскую бригаду! Чувствуйте себя, как дома!
VI.
Никто не знал, откуда в блокноте у петроградского проводника появились записи паролей всех поездов. На следующий день партизаны в отряде Джазмена шептались:
– Знаешь, на чём сюда петроградские приехали? – Говорил кто-то из них. – На Сапсанах!
Поезда Сапсаны на солнечных батареях – последнее слово техники. Последнее – во всех смыслах этого слова.
«Петроградских» на тот момент по всему подземелью бродило около десяти тысяч человек. Они попали сюда через вход на северной стороне пригорода. Это была одна из самых больших и дисциплинированных бригад на всей территории России. Больше была только Московская бригада, правда, об её численности в это время никто не знал.
«За Уралом бригад нет вообще, – продолжал Токарев своё Послание Наследникам Мира, – все территории до самой восточной границы гибнут от капризов погоды. Недавно на Тюмень упал ещё один спутник… то есть, какие-то энтузиасты попытались его запустить, чтобы восстановить хоть малую часть навигации, но в нижних слоях атмосферы двигатель отказал. Склоняюсь к тому, что по той же причине падают и все остальные спутники. Потому что спутник даёт большое преимущество в нынешнем положении. Но в таких условиях, надеюсь, ни один спутник не выйдет из стратосферы. В Сургуте, непонятно откуда, взялись сумасшедшие торнадо. Там людям не до войны. Климатические пояса расположились чёрт знает как – в хаотичном порядке.
|
|
|
Наш отряд в составе Петроградской бригады на данный момент времени находится в подземном городе под Владимиром. Некоторые проводники показали нам несколько выходов наружу. В день атаки бригада разделится на три части, и один отряд будет выходить куда-то на Октябрьский проспект, второй отряд – на улицу Большая Московская, а мы – количеством в три тысячи человек – будем толпиться у выхода на Соборную площадь.
Если всё идёт по плану (который никто не утверждал), то сейчас – Московская и многие другие бригады уже должны были взять город в кольцо. Там – десятки тысяч партизан. Они располагаются в глубоких лесах вокруг города и прячутся от пролетающих мимо патрульных вертолётов. А мы – сидим здесь, под землёй, на глубине ста метров, и наша одежда – преимущественно, тёмных тонов. Да, вот и мы – Чёрные Всадники Апокалипсиса, время которого придёт десятого июня в два часа дня по Московскому времени. Ст о ит ожидать ещё одного пришествия Иисуса».
– Мы не имеем никакого пъедставления о владимиском ганизоне. Их может быть тысяча человек, может быть и миллион! – Распинался перед Джазменом один картавый проводник. – Въемя атаки – четынадцать ноль-ноль, значит, нам нужно выходить на два часа позже.
– Кстати, у наших парней из других бригад наверняка имеется артиллерия, – голосом профессора МГУ продолжал кто-то ещё, – так что сначала они проведут артиллеристскую зачистку.
– Ладно, – согласился Джазмен, – как хотите. Пойдём в четыре часа.
Наступило десятое июня. На улице крепчал мороз, а в подземелье партизаны готовились к выходу: собирали силы и мысли воедино. Часы Токарева показывали тринадцать часов, пятьдесят девять минут. Где-то в коридорах под Соборной площадью Джазмен играл на чужой гитаре свои песни. У него оставалось ещё целых два часа спокойствия.
Стрелка на часах плавно перекатилась на два часа дня, и снаружи из вентиляции начал доноситься сумасшедший грохот. Петроградский проводник не ошибся – у партизан была артиллерия. Всё подземелье замерло и прислушалось. Подземелье нервно дрожало. Джазмен остановился на полпесни и начал другую. Он пел:
Дождь начинал сначала
Лупить сквозь бетонную арку,
Город курил устало
Свою заводскую марку.
Это была песня «Квартета им. Достоевского». Одна из самых легко воспринимавшихся его песен. Теперь её можно было назвать стопроцентным андеграундом.
Кеды совсем стоптали,
И люди пошли босыми,
Они убеждённо считали
Иконы Земли – Святыми!
Там, наверху, надо всем брал верх кромешный Ад: никто в городе не был готов к массивному наступлению. Старенький кинотеатр «Русь», улицу Комиссарова, Егорова, Суздальский проезд стирали с лица Земли. Люди метались из стороны в сторону, из их ушей текла кровь; многие – погибали в завалах, так ничего и не успев понять. Ракеты и мины падали на дома, дома падали на людей. За городом работал ракетный комплекс «Нептун 20…»
Дождь окропил завалы
Улиц и небоскрёбов,
Город курил устало
Трубы своих заводов.
Дождь из ракет и миномётного огня – ещё один каприз природы. Скрыться было негде.
Тучи опять смыкались,
Дождь уходил за крыши,
Наши следы смывались,
Мы становились чище!
Разбивались памятники культуры и кладбища – вдребезги. Уничтожались все следы человечества. Чёрным дымом горел лакокрасочный завод.
Дождь- священник,
кропи по углам и капотам машин,
По пачкам денег,
и смой все следы от моих мокасин,
В понедельник,
начнётся новая жизнь, в тёмных сумерках дрожь…
Дождь-священник,
спаси нас от прошлого.
Правительственные войска, коих было в городе около двадцати тысяч человек, давали ответные залпы из тех же ракетных комплексов и высылали за черту города вооружённые вертолёты. Все бегали и копошились… бегали друг по другу и рыдали от безысходности. Город накрыла паника и непроглядное облако дыма – люди падали в Вечность.
Ливень лупил сильнее,
Люди скрывались д о ма
И запирали двери,
Но капли летели в окна.
Артиллерия била вслепую, безжалостно, и каждым разом снаряды приземлялись всё кучнее и ближе к центру. Это была война, на которой не берут пленных. Жалеть было некого: ни партизаны, ни Армия, ни оседлые не могут знать, где находятся ихние же войска. Войска не сообщаются и бродят отдельно друг от друга, и значит задавать вопросы пленным – бессмысленно. Никого не щадили.
Люди закрыли окна,
Ливень сменился градом.
Всюду летели стёкла
С карнизов домов водопадом.
Стёкла разбитых витрин впивались в ноги босым горожанам, выбегавшим из падающих на дороги домов. Многие, спасаясь от пожаров, жалостливо просили помощи на каком-то из верхних этажей офисных зданий; но потом, когда никто не приходил на помощь, они вслух прощались с жизнью и выпрыгивали из окон, чтоб не задохнуться в дыму. Одна смерть заменялась другой. Способов умереть была уйма, а выжить – ни одного.
Град награждал «героев
Дебрей дорожных пробок».
Небо зашлось грозою,
Ветер рванул из сопок.
Холодные потоки воздуха мешались с тёплыми, и получался ветер. Там, наверху, стоял пятнадцатиградусный мороз. Снаряды с пересвистами бились о поверхности, образуя гром. Машины, застрявшие в пробках, которые возникли здесь ещё до времени атаки, переворачивались и разлетались на запчасти во все стороны. Люди, сломя голову куда-то бежали… наверное, в Вечность. Туда, где у каждого будет свой предбанник с пауками.
Он посрывал все маски
И в переулках свищет,
Дождь в наши окна хлыщет,
Так мы становимся чище.
Всем было страшно, а многим даже – за что-то обидно. Страх открывал истинное лицо людей. Один из главных плюсов этого глобального очищения планеты – честность эмоций. Теперь большинство людей понимало, что это дороже любых денег. Выглядело – ужасно; ужас очищал забитые ненужным хламом черепные коробки.
Град-художник,
нарисуй светлых нас на холсте из дождя,
Мудрый Ветер,
дай мне силы идти и поверить в себя.
В маскараде,
грянет гром и гроза осветит нашу суть.
Дождь-священник,
смой все наши следы,
мы начнём новый путь.
Здесь, под землёй, на глубине ста метров, Джазмен с размаху лупил по латунным струнам и пел о том, как, избавившись от прошлого, люди станут абсолютно чисты друг перед другом и перед Матерью- планетой. Именно сейчас, в момент кошмара, этот текст был как нельзя кстати. Город рушился дом за домом – горожане избавлялись от прошлого. Просветление мира шагало траурным маршем по Золотому Кольцу России.
Дождь уходил за крыши,
Мы шли по воде босыми,
Мы становились чище,
И стали почти святыми.
Для горожан, судорожно метавшихся в бетонной пыли, бегавших в слезах от едкого тумана, образованного сгоревшим толом и тетрилом… для них наступил Судный День. Люди сходили с ума. Им казалось, сам Господь Бог спускается с неба из чёрного облака дыма, заслонившего и без того пасмурный день. Спускается, чтобы спасти их от ужаса, вытащить из Преисподней; казалось, что он забирает души спасённых. На самом деле, всё было гораздо прозаичнее. А выглядело ещё прозаичнее.
Город курил устало,
Остановилась стрелка,
Прошлое исчезало –
Так мы дождались снега!
Гулкий звук просачивался сквозь землю, в подземном городе моргали лампы. Температура на поверхности продолжала опускаться… пошёл снег.
Он опускался плавно
И приземлялся в лужи…
Пусть это даже странно,
Но мы становились лучше.
Улицы и площади разрыхлялись воронками и превращались в грядки, на которых потом произрастёт новая культура, новое человечество.
Ночью прошла метель,
Снег заполнял пробелы…
Я на свой след посмотрел –
И он оказался белый!
Снаружи – разбитые окна, сравненные с землёй дома, люди и прочая слякоть; в душе – чистота и полное миропонимание. Отсюда начнёт свой путь человечество, у которого не будет прошлого.
Белый лекарь,
залечи нашу грязь, не дающую встать,
Дай мне силы,
всех на свете простить и, возможно, понять,
Дай им силы,
чтоб простить и меня и, возможно, понять!
Белый лекарь!
Лечи нас от прошлого!
Чистота и миропонимание… чистота.
Ближе к четырём часам дня раскаты артиллерии поутихли; возможно, многие из орудий уничтожили вертолёты. Лишь изредка на землю падали то мины, то ракеты, выпущенные наугад горе артиллеристами с образованием врачей, управленцев, экономистов, менеджеров и т.д. многие из них имели докторские степени и звания профессоров. В пятнадцать часов пятьдесят минут по московскому времени всё подземелье было готово к своему выходу. Всадники Апокалипсиса были готовы к завершающей части Судного Дня. Точно по плану, в шестнадцать ноль-ноль, проводники открыли двери, и гигантские массы партизан начали просачиваться на улицы, загаженные хламом, руинами и изуродованными телами людей и животных. В воздухе витал едкий сладковатый запах. В первые несколько минут стояла полнейшая тишина: пробиваясь сквозь завесу дыма, тихо падал крупный снег. Он покрывал собой пустынные улицы и нетронутый ни одним снарядом Успенский собор. Безмятежно, как будто так и должно было быть, горели заводы и дома. Токарев, как и большинство партизан, наблюдающих этот спокойный день, в ту минуту подумал: «Это победа…» – но уверенности в мыслях он не испытывал. Это было лишь затишье перед бурей; тревожное состояние во время тишины, звенящей в ушах. Недалеко от Соборной Площади упала ещё одна мина, и Джазмен закричал:
– Врассыпную! – И побежал куда-то в Почтовый переулок.
Каждый понимал, что враг где-то здесь, рядом, и то, что его надо искать, но нарушать такую атмосферную тишину никому не хотелось. И, тем не менее, партизаны, малочисленными группами, разбрелись по сторонам. Токарев и ещё человек десять, прижимаясь к руинам или остаткам стен, шли по Ерофеевскому спуску с двух сторон, прикрывая друг друга. Прямо посреди улицы, не обращая ни на что внимания, волочился какой-то солдат с пробитой головой, винтовкой и вещмешком на раненном плече. Он не понимал, где находится и что происходит; он почти без сознания волочил ноги по растрескавшемуся снегу. Не нарушая тишины безмятежного дня, несколько партизан подбежали к нему вплотную, зарезали ножами и вытащили из мешка несколько гранат, отняли винтовку. Тот не сопротивлялся, он был готов. Через десять – двадцать метров от Токарева из дворов вышел Джазмен. Он увидел компанию и присоединился.
– Ну что, как тебе прогулка? – Спросил он у Токарева. – Благодать! Не воюешь, а гуляешь!
– Да уж, – ответил Токарев, всё с тем же состоянием внутренней тревоги и плохим предчувствием, – в городах я раньше такой тишины не слыхал.
– А тишина для того и существует, чтоб ты её не слышал.
Где-то вдалеке упала ещё одна мина.
Недалеко, за поворотом, послышался приближающийся рёв мотора и лязг тяжёлой техники. Эти звуки приближались очень быстро. Ещё через несколько секунд на улице появился танк, он развернул башенное орудие в сторону партизан и открыл огонь из пулемёта. Партизанам пришлось бежать во дворы. Где-то далеко, в конце Второй Никольской, тоже послышалась стрельба и крики, и уже через пару минут весь город снова охватил хаос. Повсюду велись бои местного значения. Правительственные Войска, рассыпавшиеся по городу во время артподготовки, собирались в маленькие отряды; партизаны так же рассыпались в разные стороны. Защитники города искали атакующих, атакующие – искали защитников; в местах столкновений вершился Апокалипсис. Основное действие происходило на окраинах города, где совершали прорыв другие бригады.
Партизаны сбежали во дворы, а танковый расчёт пальнул им вслед из главного орудия.
– Здесь делать нечего! – Бросил на бегу Токарев. – Я так и знал! – Но, как ни странно, к этому времени чувство тревоги заменилось адреналином и чувством азарта.
Они бежали сквозь руины, натыкаясь на разобранные лавочки. Снег и дымовая завеса мешали видеть. Кто-то сзади спотыкался и падал… Джазмен упал и порезал руки битым стеклом, но потом встал и, вслух пересказывая весь словарь русского мата, побежал дальше. Так они добежали до Комсомольской, где их встретили пятнадцать человек солдат. Отстреливаясь из-за обломков рухнувших домов и ныряя в воронки, парни пересекли улицу и снова попали во дворы… но и там их ждали неприятности в лице вооружённых бойцов. Все партизаны в этой компании, кроме Джазмена и Токарева, впервые пробовали на себе роль мишени или жертвы. Им это не нравилось: из десяти человек за две минуты осталось только четверо. Кто-то из них высунулся, кинул во двор гранату и его тут же пристрелили. Оставшись втроём, они скрылись в то, что осталось от дома под номером десять: камни, обгоревшие доски, чугунная ванна и как будто откусанная сверху стена. Казалось, всё – выхода нет. Партизаны нервно оглядывались то в одну, то в другую сторону переулка, не зная, откуда ожидать нападения. С Ерофеевского спуска танк через те же дворы отправился на Комсомольскую, а снизу по улице бежали ещё сорок человек партизан. Благо, среди них было пару гранатомётчиков. Они сцепились с бойцами Армии на Комсомольской. «Делай, что должен, и будь, что будет» – единственный закон со Времени Начала пришёл в негодность. Никто не знал, что он должен делать. Никто не знал, что будет. Многим уже казалось, что атака провалилась, и добить противника не удастся, а значит и выжить тоже. Кисло-сладкий едкий запах порохового дыма обжигал ноздри – Джазмен с Токаревым отстреливались вслепую, сквозь дым и пыль, пока третий партизан выбрасывал оставшиеся гранаты… также, вслепую.
В это время партизанские оравы пробирались всё ближе и ближе в центр – кольцо сужалось. В город вошла тяжёлая техника, а мины так и падали на город с периодичностью – две или три мины в минуту. Те, кто стоял за городом у орудий и те, кто сейчас входил в город на танках и пешком, ломая ряды обороны… они даже не могли и подумать, что самая массовая по числу бойцов Петроградская бригада давно уже находится в «эпицентре шторма» и потеряла треть состава.
– Так, ну ладно, поиграли и хватит!– Кричал охрипший и оглохший Джазмен. – Отсюда надо валить!
– А?! Что?! – Переспрашивал ещё более глухой Токарев. Третьему партизану вообще был неинтересен план, который хочет предложить Джазмен.
Проводник повторил:
– Я исчезаю!
– Да? Как же?! – С какой-то нервной ухмылкой поинтересовался Токарев.
– Очень просто! – Ответил Джазмен и, сделав кувырок, подобрался к перевёрнутой ванне, приподнял и залез под неё.
– Эй! Он что, с ума сошёл? – Спросил третий партизан, выбрасывая последнюю гранату.
Токарев только пожал плечами, а потом вставил в карабин запасной магазин и сказал:
– Он музыкант! Они все такие!
К этому времени улица Комсомольская, вместе со всеми дворами и переулками, была свободна, в окно какого-то из выстоявших домов улетело дуло танка. В танк никто не стрелял – по чистой случайности рванули снаряды внутри него.
Рядом с Токаревым лежал третий партизан, кашлял кровью и стонал – его ранили в правую часть груди, задели лёгкое. Всё закончилось. Токарев, расслабленно прислонившись к тому, что осталось от стены, закурил, взглянул на перевёрнутую ванну и сказал:
– Всё, баста… вылезай!
Третий партизан в агонии несвязно твердил о каком-то кузове, о деле и о дизентерии, о поносе. Ванна не двигалась.
– Слышь, что говорю! – Повторил Токарев. – Выбирайся! Можно идти дальше!
Никакого ответа. Ванна стояла на месте.
«Неужели скончался! – Подумал Константин. – Неужели этот не убиваемый человек, почти персонаж из фильма про крутых парней, этот философ и музыкант… не уж-то он просто взял и задохнулся в пыли там, под ванной, или застрелился, чтоб никто не видел?»
Токарев тихонько встал и подошёл к ванне. На заднем плане третий партизан что-то говорил о чипах у всех в мозгах, о Времени Начала, всеобъемлющей и вездесущей кровавой, заполняющей рты,
сперме… или о пене, заполняющей рты… – Токарев не разобрал. Он пошёл к ванне, взял её обеими руками и перевернул. Он чуть окончательно не сошёл с ума, когда увидел под ванной только доски, камни и пустоту. Ни Джазмена, ни его автомата – не было. Токарев начал судорожно рыться в завалах, отбрасывая камни назад и иногда попадая в третьего партизана, уже почти мёртвого. Никакого люка, никаких лазеек, ничего, куда можно было бы переместиться.
«Это что ж получается? Мистика? И как в нём всё это сочетается!» – Думал Токарев, глядя на пустое место, где только что лежала ванна.
Немного оклемавшись от шока, он вышел на улицу Комсомольскую. Присоединившись к толпе измученных партизан, он говорил себе:
«Это всё иллюзия… выдумки травмированной психики… Джазмен умер, точно умер. Покончил суицидом. Когда я поднял ванну – на самом деле, он был там… мёртвый. Оттуда было не сбежать».
Каково было удивление Токарева, когда он увидел Джазмена в конце улицы!
«Иллюзия. – Он упорно успокаивал себя. – Я совсем запутался в этом хаосе!»
– Ну, можно сказать, что и на этот раз повезло! – Сказал голос справа.
Токарев пришёл в тихий ужас, его глаза чуть не выпали из орбит от удивления, когда он увидел перед собой Джазмена, который говорил:
– Знаешь, когда мы здесь закончим – я напьюсь! Так напьюсь! И станцую Джигу-Дрыгу. Чего ты так на меня пялишься?
– Как ты выбрался? – Спросил Токарев и начал ощупывать Джазмена, тем самым проверяя его на подлинность.
– Откуда выбрался? – В недоумении переспросил проводник, отталкивая от себя руки собеседника.
– Откуда, откуда… из-под ванной!
– Что ты несёшь? Из-под какой ванной?
Смеркалось. Снова настала гробовая тишина. Была слышна лишь тяжёлая поступь партизанской обуви по только что выпавшему снегу, укрывшему белой пористой накидкой обломки домов и остывающих мертвецов. И тихие разговоры. Большое количество партизан собралось на улице Комсомольской, и уже оттуда они пошли прочёсывать город, искать новые проблемы. Где-то в черте города гусеницы партизанских танков жевали землю и попадающую под них закоченевшую и безжизненную пехоту.
Токарев продолжал:
– Тогда объясни мне, почему я видел тебя в конце улицы… и в следующий миг ты уже шёл рядом со мной? Как ты это делаешь?
– О, парень! – Ответил Джазмен с видом доктора, ставящего смертельный диагноз. – Ты точно хочешь, чтоб я тебе ответил?
– Да, в чём секрет? – Токарев сказал это, потерянными, и даже одержимыми, глазами разглядывая всё вокруг.
– Секрет прост! – Ответил проводник. – Ты спятил, приятель! У тебя шарики за ролики заехали. Ну, конечно, немудрено. Не всякая психика выдержит такое. Когда ежедневно получаешь такую дозу разврата и смертей, трудно остаться в своём уме. Хотя на моей памяти ты первый такой слабенький. В общем, ты теперь у нас сумасшедший! А сумасшедшим жить легко, так что будь счастлив! – Проводник подвёл итог, оскалился ясной и искренней улыбкой и похлопал Токарева по плечу.
Константин тоже рассеянно улыбнулся и ничего не ответил.
– Ну, сумасшествие – это ещё не конец. – Продолжил Джазмен. – Я, конечно, не психиатр, но, возможно, это просто спутанность сознания от перенапряжения – видишь, как глазёнки-то бегают. Это больше может и не повториться. В общем, надо бы нам с тобой нахерачиться как положено.
Когда они дошли до конца улицы, Токарев пришёл в своё обычное состояние. Где-то в Манежном тупике взорвался снаряд… и снова – тишина.
Партизаны опять разделились. С Токаревым и Джазменом осталось около двадцати человек. Они шли напрямик, по выжженным оврагам, руинам, и воронкам и так дошли до улицы Горького. Они беспрепятственно прошли почти через всю улицу, свернули во дворы, и так же беспрепятственно пересекли улицу Белоконской. Партизаны уже расслабились, но в какой-то момент из дома девяносто пять, от которого осталось только два этажа, разразился пулемётный огонь. (Причём, изо всех возможных дыр обоих этажей). Партизаны нырнули в глубокие воронки, оставленные минами, и кто-то из них пальнул в здание из гранатомёта – ему сразу отстрелили руку.
– Это бывшее здание Горводоканала. – Сказал Джазмен, как всегда, с лицом, выражающим полную апатию относительно происходящего и презрение к смерти.
– Ты лучше скажи, что делать будем? – Спросил кто-то из партизан.
– Да ничего! – Ответил проводник и расслабленно закурил. – Ждать, пока нас спасут. – Он взглянул на Токарева. – А я под ванну сейчас полезу. Где тут ванна? – Джазмен засмеялся в полный голос. – Давайте лучше анекдоты травить! – Проводник начал рассказывать какой-то анекдот, надвинув на глаза свою чёрную шляпу, защищаясь от летящего сверху песка.
У других партизан нервы были сделаны не из титана, так что им было не до шуток – они матерились, и изредка высовывались из убежища, чтоб дать ответ пулемётному огню.
Джазмен закончил анекдот и сам над ним посмеялся, потом молниеносно, не сказав ни слова, высунулся из укрытия и перекатился в другую воронку… и начал рассказывать анекдоты уже там. Через пару минут он заметил канализационный люк, разрытый прямым попаданием снаряда. Он находился на расстоянии около шести метров от воронки, где сидел Джазмен. Проводник оповестил всех о находке и сказал:
– Залезайте, только быстро и по одному! А я с остальными буду прикрывать. А там по говну дойдём куда-нибудь. – Он несколько секунд подумал. – Есть у кого-нибудь граната? Я последним пойду. Кого убьют – я не виноват! Погнали!..
И партизаны по одному стали падать в канализацию, оказываясь по шею в фекалиях. Тем, кому не повезло, пули отрывали конечности, пробивали грудь и вылетали через спину. Большинству не повезло: из двадцати человек осталось только шестеро. Все прекрасно понимали, что такая стратегия к добру не приведёт, но всё равно, делая своё дело, становились пушечным мясом и погибали. Не то, чтобы никому из них не хотелось жить, даже наоборот; просто ждать уже было невозможно. Недалеко от воронок, где сидели партизаны взорвалось пару гранат, выброшенных из окон дома, и гранаты продолжали лететь. Скоро одна из них точно попала бы в цель. А самым близким укрытием на тот момент являлся открытый канализационный люк. Разрабатывать гениальный план просто не было времени. Джазмен метнул гранату наугад и, дождавшись взрыва, бросился в яму. Из пулемёта в него не попали, зато он сильно разодрал себе левое плечо. Когда проводник падал, он зацеплялся им о заострённые кирпичи колодца. Проводник вынырнул из омута фекалий и брезгливо выплюнул изо рта смешанное с мочой и талой водой дерьмо. Повсюду было темно и скверно пахло. Лишь бледный круг от тусклого света пасмурного дня падал в то место, где из канализации можно было видеть небо.
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 14; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!