Если ты читаешь это, я надеюсь, тебе интересно, каким был мир до твоего прихода. 2 страница
Выслушав отчёт проводника, партизаны направились в сторону паровоза. По дороге Дмитрий – последний партизан – рассказывал историю о своей «довойне». Он говорил:
– Не, а я, помню, тоже в деревню летом ездил. Шалаши строили, в войнушку резались: «Тррр… Ты убит!», а тебе в ответ: «Ни хрена! Я ранен!» Всё то же, что и сейчас, только тут тебе никто не скажет, что он ранен. Убит – ну, значит, убит… с кем не бывает?.. Хех.
– Да! да! это точно! Это я тоже помню! – оживлённо соглашались слушатели.
«Ещё один пример того, что война и хаос – честнее мира и Системы».– С удовольствием от собственной правоты подумал Токарев.
– А ещё, помню, у меня кровать была большая, мягкая, и на стене картина висела – тоже большая, тяжёлая. – Дмитрий, сморщившись, сделал особенное ударение на слове «тяжёлая». – Ну, помню, спал-то я всегда головой к стене, а тут, однажды утром просыпаюсь, только привстал и картина как с гвоздя слетит! И «хлоп!» прям в то место, где у меня шея была!
Никто не знал, для чего Дмитрий рассказывал эту историю. Бывают такие моменты, когда просто хочется о чём-то рассказать – пусть даже о чём-нибудь отвлечённом; пусть даже не в кассу. Всё-таки все скучают по кроватям.
– Ещё бы минуту пролежал,– продолжал он,– так бы и остался лежать! Как говорится, проснулся бы мёртвым! Хе-хе!
– А я это называю – отправиться в Вечность. – Сказал Джазмен, и всем показалось, что его глаза уставились в пустоту… а может быть, как раз в тот момент он и увидел эту самую Вечность.
|
|
|
– Ну да, точно! – поддакнул Дима и оскалился улыбкой блаженного непонимания.
«Ну да, точно! Ну да, точно! – Мысленно искажая голос, мысленно передразнивал его Токарев. – Если б ты знал, что Вечность это предбанник с пауками, думаю, ты бы сейчас не скалился».
Когда парни подошли к железной дороге, Джазмен умилённо улыбнулся. Возле леса партизаны копали большую яму и сбрасывали в неё тела тех, кто умер в поезде: вот этот старый солдат – схватил инфаркт, этот – застрелился в проёме между вагонов; а вот как раз тот, без ноги, который умер от сепсиса. Все здесь.
– Правильно, правильно! – Подбадривал Джазмен. – Пока не завоняли. А то ещё трупным ядом отравимся. Так держать, братва!
Никто не обращал внимания – продолжали закапывать. Интересующиеся лица подошли узнать результаты разведки, чтоб принять участие в составлении плана дальнейших действий; среди них был и проводник второй половины состава. Все почему-то называли его Рубанок.
– Ну что там? – спросил он.
Выслушав отчёт, он присел на насыпь и задумался. Джазмен с не прикуренной сигаретой примостился рядом:
– Дальше ехать нельзя категорически, – отметил он, – там Владимир, целая армия, приедем на станцию, упрёмся в тупик и нам хана.
|
|
|
«Тот, кто поведёт нас мимо всех тупиков…» – ещё раз стрельнуло в голове у Токарева, а тот в ту же секунду стрельнул у кого-то сигаретку и отошёл в сторонку.
– Да, деревню надо брать. – Согласился Рубанок. – Что ты предлагаешь? Напролом идти?
– Да я же говорю, поле там стопроцентно заминировали бесы эти! Надо стратегию какую-нибудь придумать. Не всё же время напролом ходить, как болваны – а то от нас так ничего и не останется!
Они помолчали.
– Знать бы только, где заминировано. А? Они же ведь как-то оттуда выходят. А? – Рубанок заострил на этом всеобщее внимание и закурил.
– Да, пожалуй, от этого и будем отталкиваться…
Джазмен поднёс к сигарете огонь.
Смеркалось.
IV.
–Полночь. – Пробормотал Рубанок. – Через пятнадцать минут начнём.
Рубанок, Ахмед и один партизан из Оренбургской бригады залегли в овраге возле леса с северной стороны. За их спинами находилось ещё около восьмидесяти человек. По большей части периметра заседали стрелк и. Далеко не у всех были прицелы, у кого-то была даже простая винтовка Мосина, чей хозяин не переставал удивляться её древности и безотказности. Решение было принято, партизаны разработали нехитрую стратегию: разделить периметр на части света. Всего их – партизан – около двухсот человек: три бригады заняли западный рубеж (с ними Токарев и Джазмен), ещё пять бригад – южный, остальные – заняли север. Восток был никак не защищён, так что партизанам оставалось только надеяться, чтобы выход из деревни не пролегал именно с восточной стороны. Атака была назначена на пятнадцать минут первого.
|
|
|
– Ну что, пора, что ли. – Сказал партизан по кличке Пися и положил на плечо гранатомёт.
– Ну, дауай! – прохрипел Ахмед.
Пися прицелился.
– А куда стрелять-то? – Растерянно спросил он.
– Первую в дом какой-нибудь пальни, а остальные по Уазикам. – Сказал Рубанок и закурил. – Или по людям. Не все же дома крушить, нам же в них домах ещё переночевать надо.
Пися заметил движение в окне двухэтажного кирпичного дома, и первый его снаряд отправился аккурат в то место. Второй этаж рухнул. По деревне покатились крики оседлых. Чей-то голос срывался:
– Это атака! Атака! Тревога!
Кто-то, оглушённый взрывом, кричал:
– Они взорвали мой дом! Суки! Там были дети! – И этот кто-то безрассудно полез в завалы, отыскивать своих детей. Всё это стрелки мельком замечали в своих оптических прицелах, после каждого выстрела отыскивая новую цель.
|
|
|
– Вон, закопошились! – С довольной улыбкой произнёс Джазмен на западной стороне.
Пися зарядил второй снаряд. К этому времени часовые были уже мертвы или бились в судорогах, а из домов выбегали мужики с оружием и, не зная куда стрелять, палили вверх.
Чтобы оседлые окончательно заметили, откуда идёт стрельба, Пися выстрелил ещё раз, но уже в скопление людей, которые метались возле колючей проволоки, как в собственном заточении.
«Стрелять в людей из гранатомёта, – думал стрелок, – гораздо легче, чем из ружья. Не видишь их искажённые лица, не видишь их судорог, эти утробные крики. «Бах!» и он как будто исчез, испарился. Главное, не смотреть по сторонам… потому что его останки разбросаны повсюду метров на двадцать, и это – жёсткое зрелище. А самого его – нету».
Всё шло по плану.
Партизаны увидели горящие фары. «Козелки» с пулемётами на крышах двигались по внутренним улицам деревни к западной стороне периметра. На некоторых участках открывались гаражи, и оттуда выезжали ещё такие же «козелки». По внешней улице поехала БМП.
– На запад едут! – Заметил Токарев с некоторым волнением. – К нам…
– Они не к нам едут, а к северным! – Перебил кто-то из партизан.
– Они думают, что нас тут нет. – Дополнил Джазмен. – Пропустим их. Пока северные будут их там окучивать, мы уже деревню займём.
«Западные партизаны» лежали вдоль оврага числом около шестидесяти человек. Густо посаженные деревья позади них всё больше освещались электрическим светом фар. Уазики с фарами и пулемётами подъезжали к лесу вплотную, а потом сворачивали к северным частям. Над головами партизан мелькали световые лучи; с северной стороны палили уже четверо гранатомётчиков. С юга – играючи, со своей работой справлялись стрелк и. Некоторые пешие оседлые ныряли в овраг, спасаясь от обстрела с севера; в овраге их встречали партизаны с запада, деревню обстреливали снайперы с юга, путь к спасению лежал через восток. Но там было минное поле.
Нехитрая стратегия удалась!
Когда последний пеший солдат пробежал по дороге и удалился метров на сто, Джазмен приподнялся и сказал:
– Ну всё, пираты, наш выход!
И «пираты», тихонько, вереницей начали выбираться из оврага, и пошли по дороге, начерченной для них оседлыми. Они шли в полный рост «по тропинке, мимо всех тупиков». Зайдя в деревню, весь отряд из шестидесяти человек рассыпался по сторонам. В домах вершилось страшное.
Токарев старался держаться поближе к Джазмену, чтобы не растеряться. Так они подошли к первому попавшемуся дому. Джазмен, саркастически проявляя тактичность, косточкой среднего пальца постучался в металлическую дверь, и, не дожидаясь гостеприимства хозяев, дернул за ручку. Дверь была заперта. В это время Токарев осторожно заглянул в окно и, убедившись, что опасности нет никакой, начал ломать его раму прикладом «Вепря». Всех переполнял азарт и адреналин: никто ничего не слышал, не видел, и все действовали по находке. Токарев с проводником забрались в дом. На стене висела репродукция картины Сальвадора Дали «Предчувствие Гражданской Войны». Под ногами лежал мягкий ковёр, возле стены горел камин – как будто войны не существует.
Проверив все комнаты, и даже заглянув под ванну, Токарев с проводником отправились на второй этаж. В одной из комнат, обитых сосновыми досками, они нашли пустую колыбель, а в углу сидела женщина с младенцем на руках. Токарев решил остаться в дверях и следить за каким-то своим порядком. Скорее всего, он чувствовал, что сейчас должно произойти и решил хотя бы попытаться на минуту спрятаться от этого кошмара. Но дзэна он достичь не успел. Дверь одной из комнат открылась, и оттуда выбежал парень, на вид лет пятнадцати, и бросился к лестнице. Токарев попал ему в висок со второй попытки, и тело по инерции покатилось по ступенькам. На лакированных перилах осталась кровь и кое-где – куски биоткани. Женщина в комнате завизжала, ребёнок сорвал голос от неистовых рыданий. Женщина положила младенца на пол, встала и с дрожащими коленями подошла к проводнику. Теперь Константин наблюдал. Она что-то сквозь слёзы говорила, можно было понять, что она просила отпустить её с ребёнком из деревни, оставить в живых. Она распахнула халат, надетый на голое тело, и сказала, что за это они могут отыметь её вдвоём. Джазмен с серьёзным видом осмотрел её с ног до головы, заглянул в её удивительно молодое красивое лицо и сказал:
– Да что ж мы… варвары, что ли? – И всадил ей прикладом по лицу, а когда она упала – всадил ещё раз по затылку; голова промялась. Красота не спасала мир, она истекала кровью на глазах своего младенца. Женщина билась в судорогах; на полу образовывалась кровавая лужа. Джазмен направил автомат на младенца и спустил курок.
«Сбывается!» – подумал Токарев.
Константин оказался прав в своих предположениях. Совершать такие жестокие убийства даже он себе не мог позволить, а если когда-то и смог бы, то совесть съела бы его заживо. Когда Джазмен повернулся, всё его лицо было забрызгано кровью, похожей на гранатовый сок. Оно улыбалось сытой улыбкой. Проводник сказал:
– Пошли, приятель! Покажу тебе дом своего детства! – И они спустились по лестнице, переступили мёртвое тело подростка, вышли на улицу и пошли искать дом, где Джазмен провёл своё детство. Сон и голод отступили.
На севере периметра партизанский отряд из восьмидесяти человек отстреливался от сорока оседлых, девяти «козелков» и уже подбил БМП. С юга им помогали снайперские винтовки. Из всех домов деревни слышались истошные крики. Женщины предлагали себя в обмен на жизнь. Это место превратилось а Ад.
– Ну, ты и деспот! – Сказал Токарев, глядя прямо перед собой.
– А! Так ты всё-таки хотел её трахнуть? – Ответил проводник и засмеялся в голос.
– Их можно было бы отпустить…
– Так. – Джазмен принял серьёзный вид и так же, не глядя на Токарева, приступил к ответу: – Только не начинай тут мне читать морали! Ты такой же, как я, ты тоже убийца! Если я на пол литра кровожаднее тебя – это нас не особенно разделяет. Сечёшь? Ну, мы бы их отпустили… допустим, они бы добрались живыми до другой деревни, хотя это очень вряд ли. Допустим, этот ребёнок бы вырос и стал бы здоровым сильным мужиком.
– Ну?
– Это был бы человек, который будет искать тебя всю свою жизнь. Искать, чтобы убить. За свою деревню, за брата, которого ты, между прочим, сейчас завалил. Мать во всех подробностях опишет ему твою внешность и…
– Даже, если так… он не знал бы, как меня зовут, не знал бы, что со мной. Как бы он меня нашёл?
– О, парень, не будь скептиком! Всё, что нужно – это внешность. Давай, лучше, я тебе историю расскажу.
Они уже подходили к дому Джазмена. Во всех окнах горел свет.
– Итак, – начал он, – у меня был друг, – он дёрнул металлическую ручку двери, дверь не открылась, – а у друга была девушка, – он выстрелил в замок, – а друг был медбратом. – Он открыл дверь и пошёл по комнатам. – Девчонка была умницей и красавицей, и любила его – дурака, – продолжал Джазмен, – до тех пор, пока не полюбила меня. – На кухне он открыл дверь под раковиной, кого-то застрелил и со спокойным лицом продолжил. – Она ушла ко мне, я её тоже любил. Готов был всё отдать за неё! Не волнуйся, это не любовная история. – Джазмен зашёл в большую комнату и начал открывать шкафы, один за другим. – Но однажды случилось ужасное. – Сказал проводник и достал свой среднего размера нож. – Десятиэтажка, где жила моя Любовь – обрушилась. Мою Любовь завалило камнями и арматурой. Взрыв бытового газа, плюс непрочная конструкция… ну, ты понимаешь. – Проводник открыл последнюю дверь шкафа и за волосы вытащил оттуда двенадцатилетнюю девчонку. Он зашёл сзади и приставил к её горлу свой тесак. Она рыдала.
– Ну, не надо! – Нервно и брезгливо просил Токарев.
Джазмен продолжал:
– Я думал, что она умерла. – И перерезал девчонке горло. Токарев схватился за голову. – Я помню, как стоял в пятидесяти метрах от руин, пока спасатели искали людей под завалами. – Проводник пошёл к туалету. – Каждый час объявляли минуту тишины. Я готов был сделать всё, чтоб спасти её, но ничего не мог сделать. Я не мог даже молчать. – Зайдя в туалет, совмещённый с ванной, он отодвинул занавеску и, не найдя никого, поставил автомат к стене и приспустил штаны. – Её спасли и без меня, – помочившись в раковину, он продолжил, – она выжила… сначала. – Токарев с проводником отправились на второй этаж. – Она в тяжёлом состоянии попала в реанимацию, – они прошли уже пол лестницы, – а потом её перевели в обычную палату, и к ней, конечно, пришёл я. – Джазмен открыл дверь в одну из комнат и тот, кто был в комнате, пальнул в него из пистолета, но не попал. Проводник закрыл дверь и пустил в неё несколько очередей. Когда дверь открылась, тот, кто секунду назад держался за жизнь из последних сил, уже лежал в углу под столом и истекал кровью. – В тот день в стационаре была смена моего друга, моего лучшего друга, медбрата. – Они опять пошли по коридору, расстреливая кого-то, кто бежал по лестнице вниз. – Медбрат зашёл в палату и, не здороваясь, ушёл. Но потом он вернулся. – Джазмен развернулся и снова зашёл в ту комнату, откуда только что пытались отстреливаться. – Медбрат подошёл к нам, показал мне шприц и сказал, что это обезболивающее. Она была без сознания. – Джазмен достал из-под кровати ещё какую-то девчонку и приставил к её шее нож – Ты слыхал про эвтаназию?
– Ну, не надо, – точно так же, как в прошлый раз, простонал Константин.
Но Джазмен продолжал:
– Он ввёл ей ударную дозу адреналина… Он убил её! Сердце просто разорвалось от такой перенагрузки. – И проводник рывком перерезал девчонке горло. Она дёргалась на ковре и издавала утробные звуки. – Говорят, хоронить легче, чем расставаться. – Сказал проводник, и парни отправились в последнюю не осмотренную комнату. – Потом тот парень уехал жить куда-то в Сочи. – До двери оставалось несколько шагов. – Суть в том, что после того, как наступило Время Начала, прошло уже три года… и забавно, но я встретил его. – Они остановились возле двери. – Он, так же как и ты, стоял на платформе, а я, как и тогда, стоял в дверном проёме вагона. Это было где-то под Ярославлем. Ты, наверное, не знал, что наш паровоз идёт последним рейсом на Владимир. Уже целая армия таких, как мы, собралась вокруг города и ждёт одного – когда наступит день и время атаки. Но это не важно… Он стоял на платформе и говорил «Ридикюль, набитый кокаином» – этот пароль придумал я. – Джазмен открыл дверь; в комнате возле стены, обнявшись и держась за руки, стояли женщины, дети и подростки до шестнадцати лет (в основном женского пола). – Как вас сегодня много! – Сказал Джазмен и поднял дуло автомата. Безоружная бабская стая завизжала. На какой-то момент Токарев усомнился в том, что война – наилучший вариант решения глобальных вопросов, но потом – вернулся в реальность. Проводник ставил жирную точку в своём монологе: – Медбрат, мой наилучший друг, убийца моей Любви, сказал: «Ридикюль, набитый кокаином». И знаешь, что я сделал? – После небольшой паузы он открыл огонь по беззащитной толпе возле стены, и всю комнату забрызгало кровью и тоской. Джазмен не отнимал пальца от курка, пока автомат не начал попусту щёлкать у него в руках. Это была точка. Он опустил оружие и повернулся к Токареву. Только теперь Константин видел слёзы, катящиеся по его щекам. Проводник присел на стул возле письменного стола. – Я выпустил в него тридцать два патрона и всем сказал, что он не назвал пароль… Я хочу сказать, не будь скептиком – все те, к кому мы проявим слабость, кого мы отпустим – найдут нас… рано или поздно (если, конечно, мы или они не умрём). Наша планета слишком маленькая и круглая: на ней люди находятся сами собой. – Он осмотрел запачканную комнату. – И ещё, бывают такие случаи, когда ты можешь простить, но долг за тобой остаётся. Делай, что должен – сам знаешь. Друга-то я простил, а вот долг вернуть ему – был обязан…
Джазмен ещё раз взглянул по сторонам:
– Знаешь, я музыкант. И вот это я называю «БЛЮЗ»!
– Пошли на кухню, я есть хочу. – Грустно и устало опустив голову, сказал Токарев и вышел из комнаты.
На кухне парни нашли масло, несколько пакетов гречки и целую полку, заставленную банками с тушёной говядиной. Слюна стала вырабатываться интенсивнее. Через пару часов партизаны со всех периметров собрались в деревне и заняли почти все дома. Конкретно в дом к Токареву и Джазмену пришли ещё шестеро человек. Общими силами они свалили тела предыдущих жильцов в компостную кучу, пока Джазмен готовил ужин. Опасаясь правительственных вертолётов, во всей деревне погасили свет, и Токарев принялся слушать рассказ этих шестерых про то, как обстояли дела на северном периметре, пока остальные тут «развлекались». Константин засыпал и умирал от голода. Бывает такое, что не можешь понять, чего тебе хочется больше… как раз та ситуация. Он улавливал суть рассказа: операция прошла успешно; соотношение потерь – десять партизан к двуустам оседлым (если считать и тех, что были в деревне); Северный отряд долго держал оборону, а потом подтянулись ребята с юга, и всё закончилось.
– Получился некий бутерброд, так сказать. – Заметил рассказчик.
Этот ужин прошёл в полной темноте. Когда все поели и поблагодарили Джазмена за хлеб-соль (ведь это когда-то был всё-таки его дом), Токарев пошёл спать. Он пришёл на второй этаж, в ту комнату, где этим вечером из-под кровати Джазмен доставал свою очередную жертву. Белое бельё на кровати было испачкано засохшими алыми пятнами. Токарев сбросил простыню, перевернул матрас и подушку, разделся и после двух суток бодрствования забылся глубоким-глубоким сном. Наступило восьмое июня.
V.
……………………………………………………………………………
Пасмурный день. Пасмурный оттого, что всё небо загажено дымом сгоревшего пороха и сожжённого леса. С запада дует лёгкий ветерок. Он пахнет порохом, сгоревшим чёрным порохом. Пустынная местность. Мрачный, унылый пейзаж усыпан большими и маленькими камнями, и чрезвычайно редкой, низкой и пожухлой растительностью. Пыльная тропинка уходит вверх.
Токарев был врезан в этот пейзаж. Он стоял на месте в чёрном костюме-тройке, белой рубашке и шляпе с узкими полями. Они шли вдвоём по этой дороге, ведущей вверх, взявшись за руки, и Токарев испытывал горькую обиду. Эти двое – стройная девушка с выкрашенными хной волосами, собранными в хвост на затылке и… кто-то ещё. На ней – чёрный жилет, белая рубашка; чёрные брюки, белые кеды. Всё это идеально обволакивает её стройное тело… она чиста и красива. Она держит кого-то за руку – это точно не Константин Токарев. Он смотрит на всё это и боится о чём-либо думать; обида не даёт дышать, он едва держится на ногах, еле держится, чтоб не зарыдать. Эта рыжая девушка держит за руку абстрактного кого-то, и они вместе идут по тропинке вверх… медленно.
– Ну! Вот видишь! – Слева послышался знакомый голос. Токарев повернулся… Это был Джазмен, который говорил:
– Не трогай их. Не видишь? им хорошо вдвоём. Ну, зачем ты будешь мешать чужому счастью? Не вмешивайся.
Девушка медленно обернулась через плечо, и тревожный наблюдатель увидел её значительный взгляд, который выражал прощальную нежность.
Токарев хотел что-нибудь крикнуть ей вслед, но у него получилось лишь прошептать сквозь стоящие в горле слёзы: «Не уходи!» Девушка отвернулась. В один момент Константин смирился… он сам не знал, с чем.
Они, эти двое, были уже далеко от него, а Джазмен всё ещё стоял по левое плечо и говорил:
– Видишь, она его любит…
– Не верю! – Прокричал Токарев в припадке бессилия. – Будь ты проклят, Диоген хренов! Этого не может быть! Так не бывает! – Мир в его голове разрушался; его душу и характер сломали одним махом. Он отмахнулся от Джазмена и побежал вниз по тропинке… за ним поднималась пыль. Пробежав метров десять, Константин рухнул на мелкие серые камни, свернулся и зарыдал, вырывая волосы на голове.
……………………………………………………………………………
Когда он проснулся, его подушка была влажная. Время было уже около трёх часов дня, партизаны топили баню и парились. В доме был душ. Оклемавшись, Токарев нашёл в шкафу полотенце и пошёл мыться.
«Вот оно, моё уязвимое место. – Думал он, смывая шампунь с головы. Он видел под собой чёрную пену с кроваво-красным отливом. – Сколько перевидано и пережито! Да взять хотя бы вчерашний вечер – весь этот кошмар. Какой-никакой, я оставался твёрд в душе… А она меня сломала. Вот так, одним взглядом – напополам. А если она меня во сне сломала, значит ли, что это может сбыться и наяву? И увижу ли я её когда-нибудь ещё? О, сколько ещё таких вечеров, как вчерашний, я готов пережить, только чтоб не случилось этой встречи!»
Рыжая девушка не была абстракцией из глубокого сна – это был очень конкретный человек, которого Токарев любил, уважал и даже боялся. Боялся непредвиденной встречи с ней – она забирала всю его свободу и дар речи, вызывала в нём жалость к самому себе и непреодолимую ревность. Он свято любил её, а она его – нет, поэтому с ней – он был слаб и жалок – и от этого страдал.
Когда Константин вернулся в комнату, у него на кровати лежало пальто, чёрный костюм, белая рубашка и шляпа – всё как во сне.
«Сбывается!» – С некой долей таинственной тревоги подумал Токарев.
Дверь в комнату отворилась, и в неё весело вошёл Джазмен в таком же одеянии.
– Это я у хозяев здешних нашёл, – сказал он, – одевай. У нас сейчас все пираты новьё надели. Под землю полезут. Предыдущим хозяевам эти вещи теперь не нужны.
Из прихожей на первом этаже был слышен смех и разговор. Партизаны жаловались друг другу на то, что потолок протёк, и на них всю ночь капала кровь. Все они были свежи и чисты, как и их новая одежда. Токарев надел костюм, который был сшит как будто для него. Он забрал из вещмешка пакет с тетрадью и карандашом, запихнул их во внутренний карман пальто и вышел из комнаты, оставив свой мешок, как бесполезную обузу.
Отряд потихоньку собрался и двинулся ко входу в подземный Владимир, месторасположение которого было известно одному лишь Джазмену. Поэтому тот шёл впереди, а Токарев старался не отставать и держался рядом.
– Ну, как думаешь, похож я теперь на блюзовика? – улыбаясь и держа сигарету в зубах, спросил своего соседа Джазмен.
Токарев с ног до головы осмотрел Джазмена, остановил взгляд на автомате, и на его лице промелькнула вполне понятная ухмылка. Он сказал:
– Скорее на чикагского бандюгу Джонни… 1920-е… Чикаго… который торчал от кровавого блюза.
– У меня на счёт тебя та же ассоциация, – ответил Джазмен, – только твой «Джонни» предпочитает андеграунду более раскрученную музыку. Всё-таки ты немного слащавый, кажется. Ну, нежный, что ли…
Под мышкой он нёс небольшую коробку. (Вещмешок Джазмен, как и многие другие, оставил в деревне – почти у всех в мешках лежали совершенно ненужные вещи. Всё нужное партизаны распихали по карманам.) Он открыл коробку и достал из неё фотоаппарат. Это был старинный Polaroid 80-А 1957-го года выпуска: главный плюс таких аппаратов в том, что сразу после съёмки ты получаешь готовую фотографию. Проводник дал его в руки Токареву и сказал:
– Пользоваться умеешь? Щёлкни-ка меня… на память наследникам. Пусть думают, что до цифровой фотографии мы так и не додумались. – И он сделал серьёзное выражение лица, отбросил коробку, взял автомат одной рукой и положил его на плечо.
Через несколько секунд после щелчка Токарев уже держал в руках чёрно-белую фотографию с изображением «Чикагского Джонни» на фоне мерзлоты, проходящих мимо сытых и разодетых партизан, поля с пожухлой травой и пасмурного дня.
Они двинулись дальше. Токарев вложил фотографию в тетрадь и начал вслушиваться в диалоги соседей, как будто пытаясь в них что-то для себя отыскать. Слева двое учёных, бывших учёных, опровергали «Теорию относительности» Альберта Эйнштейна, а справа – парни травили друг другу анекдоты.
– Красный анекдот слыхал?.. про Ленина.
– Про Ленина много анекдотов. Ну, давай, расскажи, может, я не знаю.
– Ну, умирает Ленин и попадает в ад. Через три месяца Сатана смотрит, а у него там, в аду, черти в пионерских галстуках маршируют, всё красное, везде портреты Ленина висят. Сатана подумал-подумал… К Богу поднимается и говорит:
– Слушай, у меня там мужичок есть один деятельный. Хороший мужик. Возьми себе его, он тебе тут чего-нибудь сделает.
А Бог ему отвечает:
– Ну, давай сюда, раз деятельный…
Проходит три месяца: в аду всё улеглось. Сатана думает: «Надо пойти Бога проведать». Поднимается в рай, а там – всё красное, ангелы строями ходят, плакаты Ленина висят. Сатана к Богу подходит и говорит:
– Слышь, Бог, чё у тебя тут творится-то?
А Бог ему отвечает:
– Во-первых, не Бог, а Товарищ Бог; а во-вторых…
Бога нет!
Конец анекдота. Оба хохочут в голос, Токарев заулыбался. Тем временем отряд в сто девяносто партизан приблизился ко входу в подземный Владимир. Посреди леса стояло двухэтажное кирпичное строение с выбитыми окнами и поломанными оконными рамами. Джазмен вышел на несколько шагов вперед, показал рукой на здание и сказал:
– Вот он!
– Кто… он? – С недоумением вышел чей-то голос из толпы.
– Владимир! Эврика!
– Где? Какая эврика! Ты что несёшь?! – Волновались некоторые партизаны. – Ты нам подземный город обещал, а вместо этого ты нас в эту хибару привёл! В деревне дома и то покрасивше были!
– Ты, если не знаешь, что-как устроено, просто делай, как я! – Джазмен отвечал немного раздражённым, но тихим голосом. – Пошли за мной! – Сказал он.
Партизаны, толпясь, заходили в здание; особенно недоверчивые – оставались какое-то время снаружи.
– С виду – обычный дом, – говорил проводник, – но есть нюанс! Толщина этих стен – около трёх с половиной метров! – Его голос был похож на голос отличника, пересказывающего зазубренный урок. – Его построили, когда я был ещё ребёнком. Сейчас мне двадцать пять, значит, тогда было девять. Это вход в подземный Владимир… или один из входов. Когда руководству страны доложили, что назревает война, они решили построить город под Владимиром, чтоб укрыться там во время чрезвычайной угрозы, а наземному городу – дать наилучшую охрану; потому что именно во Владимир была перенесена вся важнейшая промышленность. И люди там всё ещё работают за еду и верят в светлое будущее, которое никогда не наступит. Да, они думали, что мы сразу бросимся на Москву, которая, как вы уже знаете, погибла в первый год войны; а в прошлом году на неё упал спутник, который хрен, знает, откуда там взялся! С неба свалился! Они думали, что всё пойдёт по-другому, они не представляли себе масштабов событий. Да никто не представлял, что тут говорить. Спутниками некому управлять – вот они и падают… но не из космоса же! Значит что-то случилось. Сигналы пеленговать почти невозможно. Они не узнают, когда мы нападём; они не будут знать, что мы внизу, прямо под ними. Тихая, невидимая война… Чёрт возьми, я философ! – Они спустились в подвал, где их ждала тяжёлая металлическая дверь, ручку которой едва можно было разглядеть. Ручка была большая и круглая, но в силу того, как падал на неё свет (который горел здесь всегда), как идеально она была выкрашена, её формы и т.п. она абсолютно сливалась с дверью и была почти невидима. Визуальный обман. Джазмен нащупал ручку на двери, прокрутил её несколько раз и сказал:
– Не удивляйтесь, если увидите рельсы. Объект секретный, поэтому людям говорили, что строят метро.
Дверь открылась, и от неё вниз уходила крутая лестница. Справа на стене был рубильник. Джазмен поднял его, и лампы на стенах под потолком замигали и загорелись. Партизаны тихо начали спускаться по лестнице: по левую сторону от них была надпись большими буквами: «ОБЪЕКТ СЕМЬСОТ СОРОК ВОСЕМЬ. СЕКЦИЯ ТРИСТА ДЕВЯНОСТО СЕМЬ». До конца лестницы отряд дошёл только через пятнадцать минут. Никаких рельсов партизаны не увидели.
– Нам туда! – Сказал Джазмен и показал на сумрак в западной стороне.
Они проходили секцию за секцией, включая один рубильник за другим. На стенах красовались надписи: «Секция триста восемьдесят два», «Секция двести семьдесят», «Секция двести пятьдесят четыре». Это был настоящий подземный город с широкими улицами, просторными перекрёстками, кинотеатрами и нерабочими светофорами. Через решётчатую вытяжку в стене иногда виднелись поезда неоткрытого метро – вуаль секретности. Когда на стенах появились указатели с названиями улиц и домов, проводник сказал:
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 14; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!