Весна 1988 года. Подъем
Погромы в Сумгаите вызвали реакцию всех слоев армянской диаспоры, и в первые месяцы после них этническая мобилизация шла быстрыми темпами. Те армяне, которые к этому моменту были сильно связаны с иноэтническим окружением, в том числе и те, кто вообще редко вспоминал о своем национальном происхождении, начали проявлять большую активность, посещать митинги, интересоваться событиями в Армении. Но комплекс их переживаний был весьма сложным. Геноцид в Сумгаите, напоминавший о страшных страницах армянской истории, ощущение невозможности уйти от судьбы — таково было восприятие многих. Оно активизировало национальное самосознание и желание сплотиться. Другой ряд переживаний был связан с чувством вопиющей несправедливости в решении Карабахского вопроса. Казалось, что она должна быть понятна всем, и если все не реагируют на нее так же однозначно, как сами армяне, то лишь потому, что не располагают достаточной информацией. Еще один ряд переживаний касался русско-армянских отношений и был связан с тогда мало осознававшимся, но обостренным ожиданием того, что русские придут на помощь армянам, как только поймут, что тем грозит беда. Впрочем, в Москве и Петербурге апелляция к русским и к общественному мнению вообще, апелляция к защите империи и к законности вообще — все это было практически тождественно.
В этот период число армян, стремящихся к консолидации и образованию специфических армянских институций, — наибольшее за все время кризиса. Параллельно армянская община становится открытой к контактам со своим социокультурным окружением как
|
|
|
никогда до того и никогда после. Община уверяет себя в том, что ее ценностные доминанты и доминанты среды, ее окружающей, едины, и, значит, снимается психологическая преграда для тесной связи с общиной ассимилированных армян. В армянскую среду вовлекаются и выражающие активное сочувствие армянам русские (на первом этапе число их было значительным).
Активизация национального сознания армян оказалась в то время созвучна духу «перестройки». Идеологема «перестройки» одновременно связывала армян с их социокультурным окружением в России и объединяла их в этническом плане. Вообще со стороны армяне диаспоры казались как бы одной из «перестроечных» партий и в этом смысле вполне гармонично вписывались тогда в общественно-политическую жизнь России. Политические силы России пытались с помощью армян активизировать общественную жизнь в Москве и Санкт-Петербурге.
В Армении в кругах оппозиционной политической элиты идея сознательно использовать «перестройку» для своих национальных целей существовала, но была выражена слабо, намного слабее, чем это представляется сегодняшним историкам и аналитикам. Основной же массой армян в Армении «перестройка» воспринималась вполне чистосердечно. На поверхностном уровне — как установление всеобщей справедливости, на более глубинном — как испытание империи на прочность, необходимое не для того, чтобы империю сломать, а для того, чтобы убедиться в ее надежности, в ее защищающей армян силе. Карабах был опять-таки символом несправедливости. Но армяне Армении имели тогда поверхностное представление о жизни в Карабахе. К тому же между ереванцами и карабахцами существовал значительный антагонизм. В силу этих и других причин степень выраженности мотивов собственно национальной борьбы была в тот момент в Армении еще минимальной.
|
|
|
Для диаспоры проблема Карабаха была более актуальна, так как многие в ней имели карабахские корни. Однако на тот момент активность армян диаспоры во многом определялась политическим положением в России. Они не использовали «перестройку», а делали «перестройку» либо сами были используемы ею. Армянская национальная самоидентификация провоцировалась общим
духом времени (как самоидентификация, например, шахтеров). Идеология «перестройки» требовала подобного расщепления общества, и армяне, можно сказать, выполняли в российском обществе того времени свою функциональную роль. А вот внутри собственного этноса диаспора тогда такую роль не играла.
|
|
|
Ибо армяне диаспоры в тот период были больше россиянами, чем армянами. Правда, доминировавшие тогда ценности требовали проявления этничности — и она проявлялась. Но проявлялась не через оппозицию социокультурному окружению, а через ценностное слияние с ним. Ценностные доминанты активистов из армянской диаспоры в то время мало отличались от ценностных доминант других политически активных россиян. Вместе с тем это слияние облегчило для многих армян процесс этнической мобилизации: они не вставали перед внутренним конфликтом, не должны были выбирать между общиной и своим прежним кругом знакомых, не боялись непонимания.
Получается, что само социокультурное окружение подталкивало и поощряло этническую мобилизацию (и та была чуть ли не стопроцентной), само российское общество ставило под вопрос положительность такого явления, как ассимиляция. А вот роль армянской диаспоры оставалась в то время пассивной.
|
|
|
3. Лето — осень 1988 года. От подъема к депрессии
С июля—августа 1988 года начинается спад активности. Во-первых, действия армянской общины оказываются слишком политизированными, что у многих вызывает усталость. Во-вторых, ожидавшейся активной поддержки со стороны социального окружения, в особенности со стороны русских (апелляция именно к пусским постепенно становится все более выраженной), армяне не получают. Диаспора рассчитывала на поддержку не просто заметную (что было на самом деле), а практически на поголовную (чего быть не могло). В результате к осени—зиме 1988 года у армян возникает все большее желание замкнуться в себе. Однако за этим не последовала этническая консолидация, как можно было бы ожи-
дать. Выходцы из армянской деревни и более низких социальных слоев города замыкаются в своих привычных кружках и теряют связи с общиной. Интеллигенция также в значительной части отходит от общины, чему, в частности, способствует тот факт, что ценностные доминанты, которые были акцентированы в прошедшие месяцы, как бы разбиваются о стену нарастающего непонимания, а потому начинают трансформироваться. Ослабевает функциональная роль армянской диаспоры в «перестроечном» процессе, начинает размываться сама диаспора. Большинство армян диаспоры вновь становятся просто россиянами.
И если в это время в общине оставались те, кто продолжал пропагандировать слияние «перестроечных» и карабахских идеалов (впрочем, таковых было немного), то делали они это уже с иных позиций. Теперь их позицию следует рассматривать уже в контексте не российского, а армянского общества, которое осенью 1988 года лишается своих перестроечных иллюзий (погромы и зверства в Сумгаите остаются безнаказанными, антиармянская пропаганда в СМИ усиливается, в аэропорту Звартноц происходит столкновение армянских демонстрантов с армией, закончившееся жертвами) и движимо уже во многом местью за новый геноцид. На первый план выступает идея айдата (айдат — в буквальном переводе — «армянский суд»; идеология реванша за перенесенные в прошлом на- ] силия и унижения), армяне Армении максимально противопо-ставляют себя русским. Для большинства армян диаспоры такое противопоставление было психологически невозможно, и они предпочли остаться «русскими». Это означало очень значительное ослабление общины и резкое снижение ее численности. В Петербурге число активных членов общины вряд ли превышает тогда ] 100 человек, и еще приблизительно 300 человек сохраняют с общи- 1 ной более или менее регулярные отношения.
4. Конец 1988 — 1989 год. Перед кризисом
К зиме 1988 года для определенной части армянской общины! на смену вроде бы уже начавшейся этнической мобилизации при-;! ходит новая волна ассимиляции. Другая часть переносит акцент на!
распространение знаний об армянской культуре и истории. Но если первоначально казалось, что это отвечает потребностям общины, то зимой 1988—1989 года, принесшей Армении новые потрясения (землетрясение и ввод войск в Ереван), становится ясно, что такого рода деятельность вызывает лишь поверхностный интерес.
В целом для общины это период безвременья. Кажется, что не осталось уже ничего, что могло бы ее сплотить. Попытки сплочения — в виде тех же культурных инициатив — разбиваются об общую пассивность. Так, создаются разрозненные группы по изучению армянского языка. Но только две-три из них просуществовали более трех месяцев и ни одна — более полугода.
Спитакское землетрясение декабря 1988 года отвлекло внимание от политики. И хотя армян диаспоры оно коснулось сравнительно слабо (миграция из Ленинакана, Кировокана и Спитака всегда была минимальной), для многих землетрясение послужило удобным предлогом для того, чтобы отойти от национальных проблем. Численность активного ядра общины в этот период составляет 40—50 человек. Продолжает падать уровень политизированности. Конечно, произносились дежурные фразы протеста против ареста комитета «Карабах», но делалось это без энтузиазма. Сбор подписей с требованиями освобождения комитета прошел как будничное мероприятие.
В то же время, именно тогда армянская община, как и прочие национальные общины Санкт-Петербурга, получает помещение во Дворце культуры им. Кирова. Происходит ряд организационных собраний, складываются формальные структуры общины. Формируются и альтернативные центры тяготения. И если формальные лидеры общины ратуют за конституционные и ненасильственные методы разрешения Карабахского конфликта, то неформальные, не выступая открыто за военные средства (в конце 80-х это было еще слишком непривычно; трудно представить человека, который бы решился публично выступить «за войну»), психологически уже были готовы к тому, что дело обернется открытым столкновением, и полагали, что это, возможно, и к лучшему.
Процессы раскола не были явными. Просто создавались разрозненные кампании или группки, в которых говорили о грядущей
войне. Более интересно другое: почти полностью изменился состав общины. Из нее практически выпадают армяноязычные армяне, более или менее тесно связанные с Арменией. Выпадают и те, кто в предыдущий период мог выглядеть как армянский националист. Тем более что попытки использовать идеологию национализма как консолидирующий фактор не приввели к успеху, националистические идеи вызывали только пассивное сочувствие. А вот те армяне, которые до начала кризиса в общине казались вполне ассимилированными, продолжают поддерживать — пусть довольно апатично, но все же на постоянной основе — свои связи с общиной. Так же ведут себя и русские, попавшие в первый бурный период в армянскую среду. Причем они не составляют какой-либо отдельной группы сочувствующих, а поддерживают свои связи с общиной каждый по отдельности, общаясь с армянами гораздо больше, чем между собой.
Именно с этого периода моя связь с армянской общиной становится не эпизодической, а постоянной, и идентификация себя через отношения с общиной приобретает существенное значение.
В дальнейшем все указанные выше тенденции идут по нарастающей. Формальные лидеры общины теряют свой авторитет, но на их место не приходят лидеры неформальные. Община разбивается на мелкие кружки, которые собираются под одной крышей раз в неделю по воскресеньям, слушают очередную культурно-про-светительскую лекцию, но в оолее глубокое общение не вступают. Собрания общины перестают быть даже местом обмена информа- I цией. Ничего существенно важного за пределами узких кружков не произносится — разве что в случае сильного раздражения.
К осени 1989 года создается впечатление, что под гнетом усталости и нагромождения слухов община рассыпалась. Если ее членов что-то и объединяет, так только ощущение, что общение с | «внешними» еще более тягостно, чем со «своими». Однако, оценивая события задним числом, следует признать, что по глубине дис- I симиляции то был самый значительный период. Причем особенно I это справедливо в отношении тех членов общины, которые тогда не I прикладывали никаких усилий к поиску новых форм консолидации, 1 просто переживали более или менее глубокую депрессию. Именно I
в них совершалась глубинная перестройка, которая еще не имела внешних проявлений.
Последующие события вызвали менее заметный для стороннего наблюдателя, но и более глубокий раскол в армянской общине. Он был производным от нарастающего ощущения войны. Каждый переживал это ощущение как личный опыт, далеко не всегда связанный с обостренным национальным самосознанием. Но все равно этот опыт резко контрастировал с тем, чем жило в то время социокультурное окружение, остававшееся еще в мирной, почти советской действительности. И потому он оказался мощным фактором сплочения.
Ощущение уже идущей войны было столь острым, что психологически затрудняло контакты вне своего круга. Да и между собой мы о нем почти не говорили. Это сейчас я могу рассказать о том, что я переживала. Позднее, когда я делилась своими воспоминаниями с некоторыми питерскими и московскими армянами, они говорили, что пережили нечто подобное. Сейчас я могу совершенно спокойно писать об этих днях и даже не испытывать особой ооли. Тогда же мне казалось, что от остальных людей меня отделяет пропасть и что ощущение боли останется со мной навсегда. Я помню, как по радио рассказывали об армянских погромах в Баку л из моих глаз катились слезы. В доме был гость, человек, меня почти не знавший. Он случайно зашел на кухню, где я сидела в темноте у приемника, и резко включил свет. Он посмотрел на меня и сделал шаг назад: «Это не слезы жалости, — сказал он, — это слезы оессильной злобы». Думаю, он был прав. И я боялась, что это про-штает на моем лице каждый. Только внутри общины можно было не бояться. Те же слезы катились из моих глаз через несколько лет, когда я смотрела трансляцию из Буденновска. Но тогда я была -оеди своих, все вокруг меня чувствовали то же, что и я. В январе i 990 года никто из посторонних, я уверена, не мог бы меня понять. Был пройден водораздел между прошлым и настоящим. В нашу жизнь вторглась война, и с ней пришли чувства боли, обиды, одиночества. В тот момент не было ничего романтического, романтизм пришел позднее. И я думаю, что те же самые чувства определяли тогда армянскую этничность — и объединяли ее носителей.
С. Лурье. Этническая самоидентификаиия.,, _____________________________
продолжала армянская община. И так же зорко она следила за тем, чтобы никого не обидели и чтобы между самими беженцами не возникало недоразумений. Пытавшимся что-либо получить вне очереди объясняли: «вас здесь слишком много и нам некогда разбирать вас по национальностям». В армянской общине проходили регистрацию даже азербайджанцы, в силу тех или иных обстоятельств попавшие в число беженцев. Сначала они боялись, потом перестали, а потом приезжали даже из Москвы, поскольку там не было инстанции, которая занималась бы их проблемами. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что эти азербайджанцы оказывались беженцами чаще всего за свою помощь соседям-армянам, а потому милосердие к ним было естественным.
Городские власти вполне устраивало, что нашлись добровольцы, готовые взять на себя заботу о всех категориях беженцев (только семьи военнослужащих принимал военный округ, но нередко и они приходили в общину, чтобы получить информацию и помощь). В дела общины никто не вмешивался. Как ни странно, это усугубляло чувство изолированности, ощущение себя один на один со своей и чужой бедой.
В том же направлении воздействовали многочисленные рассказы очевидцев погромов. Пришлось принять особые меры, чтобы заставить очевидцев не выплескивать пережитое в помещении штаба, иначе невозможно было перенести громадное нервное перенапряжение. Тем, кто не мог сдержать свои эмоции, говорили: «Жаловаться отправляйтесь в Москву». Однако оградить себя от потока впечатлений не удавалось. Психологическая изоляция от внешней среды и обилие кошмарных рассказов привели в конце концов к некоторому подобию коллективного психоза.
Фактически общинные активисты спроецировали на себя ситуацию погрома. И это несмотря на то, что отношение к армянам в России оставалось еще даже не нейтральным, а положительным и никаких реальных оснований для беспокойства не существовало. Умом это понимали все; но в ответ на доводы разума звучала навязчивая фраза: «В Баку тоже так говорили». Кто-то даже назвал конкретную дату, если не ошибаюсь, 28 февраля. И в «назначенный» день все, кто имел отношение к приему беженцев (а они и обра-
было относительно легко принять новую военную идеологию, хотя и в значительно упрощенной форме, без того душевного надрыва, который был характерен для большей части русскоязычного ядра общины. «Вербовки» новых членов общины среди русскоязычной армянской интеллигенции практически не происходит. Связи с общиной поддерживают только те из них, кто сам прошел описанный выше путь.
В этот период делаются попытки формализовать на основе новой символики некоторые подструктуры общины. Однако ни одна такая попытка не увенчалась успехом. Другими словами, организовать общественную деятельность на основе новой символики и идеологии не удалось. Возможно потому, что идеологической основой для объединения были выбраны слишком крайние и одновременно слишком умозрительные основания.
Постараюсь объяснить, как это видела я. Романтизм, пришедший на смену общей депрессии, захватывал. Но в нем было слишком мало конкретного, осязаемого. Эпатировать общественное мнение было забавно, но абсолютно бессмысленно. Нужна была жизнеспособная и внутренне связная идеология — национально-героическая. Получить ее из Армении не удавалось. Никаких структур Дашнакцутюн в армянской диаспоре Санкт-Петербурга не было, АОД (Армянское общенациональное движение) сколько-нибудь удовлетворительной идеологии не могло дать в! принципе, его протурецкий и прозападный прагматизм вызывал от-Я торжение у всех членов общины, кому было меньше сорока. Оста-1 валось реконструировать идеологию самим. Занимаясь созданием I армянского землячества, я одновременно попыталась организо-1 вать группу молодежи, которая взяла бы на себя задачу по рекон-1 струкции романтической идеологии. Задача оказалась далеко не! простой. То, что было романтическим на рубеже веков, теперь либо! выглядело неинтересным, либо прямо разочаровывало. В програм-j ме Дашнакцутюн от 1907 года, которую легко было получить в] Публичной библиотеке, акцент делался на классовой борьбе. Та! была программа одной из социалистических партий, национальные! вопросы в ней терялись в ряду прочих. Старые подшивки «МшактеИ армянской национальной газеты, издававшейся на рубеже векош
306 I
в Тифлисе, вызывали интерес лично у меня как у историка. Но в них было слишком мало того, что могло бы заинтересовать современную армянскую молодежь. Газета отражала иную реальность, несовпадавшую с пережитым нами опытом. Вместо реконструкции получались только общие слова. Современно звучали лишь старые фидаинские песни, быть может, поначалу несколько экзотичные для петербургских армян, но в итоге воспринятые ими. В общем, с символикой все обстояло нормально, а вот с идеологией ничего не получалось.
К весне 1990 года уже никто из носителей прежних культурных доминант не мог стать центром объединения, новые же представления были настолько мифологичны, что на их основе нельзя было что-нибудь упорядочить. Связь с Арменией как следует налажена так и не была. Тем не менее, на диаспору начинает проецироваться межпартийная борьба в Армении. Представители прежней культурной ориентации ассоциировали себя с АОД (правившей до марта 1998 г. в Армении партией с националистическо-прагматической программой), представители новой — с Дашнакцутюн (национальной партией, основанной еще в 1890 году, с которой так или иначе были связаны все героические страницы армянской истории последнего столетия). Хотя практически мало кто был тогда непосредственно связан с какой-либо из партий, о их деятельности имелись только приблизительные представления, а образ Дашнакцутюн вообще был мифологичен до предела.
В это время община уже почти полностью расколота на носителей новых этнических символов и сторонников старой культурно-исторической ориентации. На какое-то время кажется, что новая этническая символика побеждает. Более того, эта символика начинает восприниматься и некоторыми русскими — не как национальная, а как героическая. В 1991—1992 годах в Карабахе было значительное число русских добровольцев. То были именно добровольцы, получавшие мизерное денежное довольствие наравне со всеми и во многих случаях дававшие присягу на верность армянскому народу, а не наемники. Это еще один довод в пользу того, что резко оппозиционалистская модель поведения, которая была принята армянами в России, приводила к установлению новых свя-
зей с социокультурным окружением, но на основе иной, чем прежде, культурно-ценностной системы.
Дата добавления: 2016-01-06; просмотров: 18; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!