Наставление постовым командирам 34 страница
Перед самым штурмом в темноте начальники колонн должны были лично «с присутствием духа» разведать пути до крепостного рва. Солдаты ждали штурма в 300 саженях от рва лёжа. Для согласования времени атаки всем командирам следовало сверить «карманные часы». Общий сигнал к атаке давался сигнальными ракетами. Для того чтобы ракеты не вспугнули турок, их следовало пускать перед рассветом из разных мест каждую ночь. Но за 15 минут до сигнала колонны и десанты могли начать скрытное выдвижение, для этого и нужны были точные часы. «Хотя всю ночь употребить на внушение мужества»,– приказывал Суворов, но атаку следовало начать тихо.
На военном совете было решено «приступить к штурму неотлагательно». Однако, всегда «соблюдая долг человечества», Суворов дозволял туркам сложить оружие, «дабы отвратить кровопролитие и жестокость», – сказано в письменном ультиматуме (Д II. 623). Это вежливое предложение почетной капитуляции от 7 декабря он сопроводил доступным каждому защитнику крепости объявлением: «Сераскиру, старшинам и всему обществу. Я с войском сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи – и воля; первые мои выстрелы – уже неволя; штурм – смерть. Что оставляю вам на рассмотрение»[280].
Е.Б. Фукс в «Анекдотах» передал со слов Суворова гордый ответ турок: «Скорее Дунай остановится, и небо падет на землю, чем сдастся Измаил!»[281] Срок ультиматума вышел. Утром 9 декабря состоялся военный совет. Генералы «все единогласно, видя невозможность по позднему годовому времени продолжить осаду и почитая постыдным победоносному Её императорского величества оружию отойти от крепости, положили быть приступу».
|
|
|
На военном совете Суворов не зря «требовал от каждого их мнения». Постыдным считал отступление он сам – другие русские генералы и фельдмаршалы отступали многократно. В данном случае ситуация была на стороне Александра Васильевича. Австрия, запуганная Пруссией, позорно вышла из войны с Портой. Суворов и Потёмкин внимательно следили за процессом австрийской измены союзнику, но помешать этому не могли. Европейские державы объединились, чтобы лишить Россию её завоеваний на юге. Пруссия, Франция, Англия и Голландия поддерживали турок, требуя от русских передать «дело мира» в их руки.
Как обычно, единственными верными союзниками России оставались её армия и флот. В июле на Чёрном море адмирал Ушаков потопил турецкий флот, шедший с десантом Крым. В августе из войны была выбита Швеция. В сентябре 40-тысячная турецкая армия была разбита на Кубани. В октябре русским сдались на Дунае крепости Килия, Тульча и Исакча. В ноябре всё нижнее течение Дуная было в наших руках, кроме крепости Измаил. Суворов понимал, что желание Екатерины II и Потёмкина взять Измаил не означало утверждения России на Дунае. Это был лишь способ заставить турок пойти на мир, оставив за Россией Крым, Кубань, Очаков и земли до Днестра.
|
|
|
Александр Васильевич предлагал и другой способ воздействия на Турцию: перейти Дунай, объявить свободу Болгарии и наступать на Стамбул, пока мир не будет подписан (П 351). Это, при его искусстве полководца, требовало меньше жертв, чем штурм такой мощной крепости, как Измаил. Даже с помощью осадной артиллерии, которой он не располагал, обезвредить вкопанные в землю бастионы за короткий срок было нельзя. Наступать с 30-ю тысячами против 35-ти, имея половину войска нерегулярных казаков, значило понести серьезные потери. Битва с храбрыми людьми, которые стали насмерть, предстояла кровавая. Всё, что мог сделать полководец – организовать невозможный по нормам военной науки штурм так, чтобы уменьшить русские потери.
10 декабря 1790 г. «по восходе солнца с флотилии, с острова и с четырёх батарей … открылась по крепости канонада и продолжалась беспрерывно до тех пор, когда войска пошли на приступ». К ночи турецкие пушки совсем перестали отвечать. В 5.30 утра 11 декабря колонны и десант в густом тумане двинулись на штурм.
|
|
|
«Храбрые воины! – гласил легендарный приказ Суворова войскам, созвучный речи древнего русского воителя, неустрашимого князя Святослава, – Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что ничто не может противиться силе оружия российского. Нам надлежит не сражение, которое бы в нашей воле состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьбу кампании, и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала; нам остается в третий раз или победить, или умереть со славою!»[282]
Турки узнали о начале штурма от казака-перебежчика. При приближении русских они ударили картечью и залпами мушкетов с бастионов и вала. Пока егеря отвечали на огонь, линейная пехота с офицерами впереди спустилась в ров, приставила лестницы и взошла на вал. Заняли валы и бастионы и десантники с Дуная. Отразив вылазки и контратаки турок, русские с подкреплением резервов к 11 часам заняли весь периметр укреплений. В открытые ими ворота вошла кавалерия и полевая артиллерия. Гусары Воронежского и карабинеры Северского полков, «спешившись и отобрав ружья и патронницы от убитых, вступили тотчас в сражение».
|
|
|
Главным оружием везде был штык – им солдаты сомкнутыми рядами очищали город. «Мужество начальников, ревность и расторопность штаб и обер-офицеров и беспримерная храбрость солдат, – рапортовал Суворов, – одержали над многочисленным неприятелем, отчаянно защищавшимся, совершенную поверхность, и в час по полудни победа украсила оружие наше новыми лаврами». «Таким образом совершена победа. Крепость Измаильская столь укреплённая, столь обширная и казавшаяся неприятелю непобедимой, взята страшным для него оружием российских штыков»!
История ещё не знала сражения столь жаркого и победы столь полной, как взятие Измаила 11 декабря 1790 г. «Нет крепче крепости, нет отчаянней обороны, как Измаил, павший пред ... кровопролитным штурмом» (Д II. 629). Почти все генералы и офицеры получили раны. Но Суворов доказал, что с русскими «чудо-богатырями» «самый кровопролитный штурм стоит меньше, чем осада». Русские потеряли убитыми до 2 тысяч, ранеными – свыше 2,5 тысяч (Д II. 631, 637) – в мирное время в армии больше умирало в год от болезней.
Турки стояли насмерть. Из 35 тысяч вооружённых противников (неприятель насчитывал у себя 40 тысяч, но Суворов счёл это преувеличением) 1 человек бежал, 26 тысяч было убито, 9 тысяч взято в плен. Сражаясь, как львы, суворовские солдаты великодушно щадили обезоруженных врагов. Они спасли жизнь тысячам женщин и детей, многие из которых участвовали в сражении, спасли 4285 мирных молдаван, 1400 армян, 135 евреев и некоторое число татар Измаила. После битвы все они были «вновь в город введены в их жилища».
Несмотря на ярость схватки, приказ Суворова «обезоруженных отнюдь не лишать жизни» был выполнен. Турки, засевшие в «мечети, двух каменных ханах и в казематной каменной батарее» прислали парламентёров и сдались. Их было более 4250. Ещё больше было взято в плен мелкими группами. Почти все пленные были изранены, «назавтра до двух тысяч от ран померло». «Более тысячи» тяжелораненых Суворов оставил местным жителям на «пропитание» и лишь 6 тысяч отправил в Бендеры. В итоге число жертв гарнизона превысило 28 тысяч человек. Однако для оценки действий русской армии важно знать, что даже тяжелораненых не добивали из-за добычи, но проявляли о них посильную заботу.
Русские войска взяли в Измаиле богатые трофеи. Было захвачено 345 знамён, 265 орудий, «большой пороховой погреб и разные снаряды». Львиную часть рапорта Суворова составляет описание подвигов генералов, офицеров и сержантов, представленных им к наградам (солдат полководец наградил сам, прежде всего из добычи).
«Невозможно превознести довольно похвалой мужество, твёрдость и храбрость всех чинов и всех войск, в этом деле подвизавшихся. Нигде более выразиться не могло присутствие духа начальников, расторопность и твёрдость штаб и обер-офицеров, послушание, устройство и храбрость солдат»! В тяжелейших условиях, при разгроме превосходящих сил неприятеля, засевшего в прочной твердыне, они «сохранили всюду порядок. Сие исполнить свойственно лишь храброму и непобедимому российскому войску!» – Завершил Суворов подробнейший рапорт Потёмкину (Д II. 637). И он был прав. В то время даже враги и завистники России признали, что в Европе нет армии, способной на такой подвиг.[283]
Победитель имел уже все высшие российские ордена. Как о лучшей награде, он просил о достойном воздаянии героям штурма Измаила. Чтобы наградить его, императрица велела выбить для войск медаль в память штурма крепости. Простой измаильский крест «За отменную храбрость» многие десятилетия почитался более убедительным знаком доблести, чем высокие ордена. Выбита была и личная медаль с портретом Суворова – такая же, какой сам Потёмкин был награждён за Очаков. На обороте, в четырёх медальонах, прикреплённых к лавровому венку, гордые надписи: «Кинбурн», «Фокшаны», «Рымник», «Измаил»; над венком: «Победил». Александр Васильевич стал подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, где полковником была сама государыня[284]. Правда, таких подполковников было уже 10. Фельдмаршальский чин, о котором мечтал Суворов, он снова не получил …
Глава 11
СТРОИТЕЛЬ И МИРОТВОРЕЦ
Защитник Севера
«Казна – нерв государственный соблюдает»
Биографы Суворова полагали, что после штурма Измаила полководец поссорился с Потёмкиным и впал в немилость двора. Лишь в конце XX в. В.С. Лопатин убедительно доказал, что это – анекдот. Никакого разрыва отношений Александра Васильевича со светлейшим князем не было. Когда Потёмкин, обеспечив России победу в войне с Турцией, в начале февраля 1791 г. сдал командование армией Репнину и вернулся в Петербург, Суворов, буквально через несколько часов, поехал за ним. Прибыв в столицу на три дня позже светлейшего, Александр Васильевич разделил с ним почести на победных торжествах, длившийся больше месяца[285].
Версия, будто недовольного не получением фельдмаршальского чина Суворова под надуманным предлогом сослали из Петербурга в Финляндию, в дикое захолустье, даже не нуждается в опровержении. Суворов, как всегда, радовался наградам и почётным местам, которые отводились ему на парадных церемониях и за столом императрицы. Но, как обычно, чувствовал себя при Дворе неудобно, в чужой и враждебной среде. «Здесь поутру мне тошно, ввечеру голова болит! – Писал он в 1791 г. в Петербурге. – Перемена климата и жизни. Здесь язык и обращения мне незнакомы, могу в них ошибаться. Поэтому расположение моё не одинаково: скука или удовольствие… Охоты нет учиться (придворным манерам), чему доселе не научился». Оценка людей по поступкам, а не по службе, подозрения, бесчестность и зависть раздражали его и пугали, выезды в свет не радовали. «Выезды мои кратки; если (станут) противны и тех не будет» (Д III. 1).
Зависть и клевета на героя, естественно, при Дворе присутствовали – в масштабе, который пристал главному победителю басурман[286]. Но главное – Суворов томился без службы, без реального дела. Матушка-императрица заметила это. «Граф Александр Васильевич! – написала она Суворову 25 апреля 1791 г. – Я желаю, чтобы вы съездили в Финляндию до самой шведской границы для изучения положений мест для обороны оной» (Д III. 2). Шведская граница была первым и ближайшим к Петербургу местом, откуда грозила опасность. Граница была совсем недалеко (большая часть Финляндии принадлежала тогда Швеции). Нелёгкая война со шведами (1788–1790) закончилась совсем недавно. Этим поручением императрица успокаивала себя и занимала Суворова отдельным, ни от кого не зависимым поручением.
Александр Васильевич немедля отправился в путь. Преодолев «снег, грязь, озёра со льдом», тяжёлые для проезда и вовсе непроезжие весной дороги (Д III. 3), разъезжая временами по 24 часа верхом (Д III. 5), Суворов к лету дал полный отчёт о состоянии пограничных крепостей и мерах по их укреплению и вооружению (Д III. 4, 6, 8, 10). Расчёты строились на основе глубокого изучения театра боевых действий, своего рода мысленной «оборонительной нашей … карте» (Д III. 11). Обычный военный инженер тут не годился. Укреплять всё, всюду и помногу было дорого и бессмысленно. Целесообразность подразумевала понимание назначения каждого укрепления для решения общей задачи. Основой для решений по укреплениям мог быть лишь общий план оборонительных мероприятий. Его Суворов и представил императрице по возвращении в Петербург (Д III. 12).
Оборона по всем пунктам была полководцем отвергнута. В ряде направлений атака противника была бесцельной или вредной, ведущей к разделению его сил. Их защита была напрасной тратой. Другие направления удобно было защитить угрозой атаки с фланга и окружения врага. Отдельные крепости предназначались для уничтожения обложившего их неприятеля ударом с тыла. Главную роль играли два крупных и несколько мелких подвижных отрядов в сочетании с гребной флотилией, для которой следовало оборудовать базу. Для выполнения плана в инженерном отношении достаточно было нескольких крепостей и передовых пограничных укреплений, двух центров обороны, четырёх стационарных и четырёх подвижных магазинов. Направление на Петербург было надёжно прикрыто.
План Суворова позволял сделать оборону шведской границы сравнительно дешевой по материальным и людским ресурсам. В гениальность его императрица могла только верить, но функциональность и сравнительная дешевизна[287] были ей очевидны. Нелепо было думать, что прозорливый замысел Александра Васильевича способен выполнить другой инженер или генерал. К тому же строительные работы требовали честности, которой, как Екатерина II прекрасно помнила, отличался Суворов (как и его отец). Императрица была не против казённого воровства – она полагала допустимым и обычным для каждого начальника «кормиться от дел». Но иметь некачественную оборону невдалеке от Зимнего дворца она не желала.
25 июня 1791 г. Екатерина II издала рескрипт: «Граф Александр Васильевич! Вследствие учинённого вами по воле нашей осмотра границы нашей с шведской Финляндией, повелеваем прилагаемые Вами укрепления построить под ведением Вашим, употребив в пособие тому войска, в Выборгской губернии находящиеся. Деньги на это вообще потребные выданы будут в распоряжение ваше … из суммы на чрезвычайные расходы». Суворову придавались необходимые инженеры и другие специалисты. Губернатор обязывался оказывать генерал-аншефу любую помощь (Д III. 13). Началась новая служба, которую Александр Васильевич, хоть и отозванный с «настоящей войны»[288], исполнил с обычным блеском.[289]
«Государева служба мне здесь несказанно тяжела, (но) по святости усердия невероятно успешна», – писал Суворов. О завершении войны с Турцией в конце 1791 г. сообщила ему сама Екатерина Великая (Д III. 42). О бурных событиях в Европе и Азии он узнавал из немецких, австрийских, французских и польских газет (Д III. 84). Но: «дело в движении»! Он получил под команду больше войск, чем имел под Измаилом, и лично отвечал за их благополучие. Начал Суворов со строительства пяти запланированных им полевых укреплений, которые немедля наполнял войсками и артиллерией.
За работами Суворов наблюдал сам, постоянно разъезжая (Д III. 28). «Успех во всех полевых укреплениях! – радовался Суворов уже 30 июля, через месяц после начала работ. – Очень красивы, крепки и прочны!» (Д III. 30). Кирпич, используемый в их облицовке, был дорог, и запасать его было нелегко (Д III. 24); Суворов построил кирпичные заводы на месте и сам добывал серый мрамор для облицовки задуманных им каналов[290]. Каналы были необходимы, так как часть коммуникаций проходила по шведской территории. Суворов запланировал три, а построил в итоге четыре стратегически важных канала, связавших его оборонительную систему[291]. К осени он представил к наградам 16 специалистов, работавших на строительстве (Д III. 64).
Разведка говорила, что «шведы спокойны» (Д III. 24), но Суворов считал, что должен быть всегда готов к бою. Он использовал на работах 5735 солдат, для которых, несмотря на дороговизну материалов, построил удобные казармы[292]. Суворов не был сторонником казарм, полагая, что скученность солдат ведет к болезням, но в малонаселённой Финляндии для постоя не хватало обывательских домов. За работу солдатам платили по 5 коп. в день[293]. Злые языки в Петербурге говорили, что его солдаты раздеты и мёрзнут. «Дивизия здешняя,– опроверг слухи Суворов, – одета полковниками. Кроме исходящих сроков (обмундирования), я вижу много новых мундиров, и донашивают старые, к неистовости противообразия. Прибавлю, что работные (солдаты) имеют тёплую казённою одежду» (Д III. 83). Тёплой рабочей одеждой он снабдил солдат сам (Д III. 72).
Строительство первой очереди укреплений летом 1791 г. потребовало всего 24906 руб. 53 коп. – ничтожная сумма для матушки-императрицы; при этом – умилительно для Екатерины II и её чиновников – Суворов сумел сэкономить 93 руб. 47 коп. (Д III. 61). Генерал-аншеф сам был экономным и других призывал экономить (Д III. 69). Но сметы Суворова просматривала сама Екатерина, а переписку о деньгах он вёл с её личным секретарём. Видимо, смех императрицы дошёл до Александра Васильевича. «По моей бережливости, – написал он кабинет-секретарю императрицы П.И. Турчанинову через несколько дней после сдачи финансового отчёта, – 5 коп. заработанных (в качестве солдата) всюду довольно; прибавление зависит от всемилостивейшей воли» (Д III. 63). Следующая смета Суворова составила менее смешную сумму 62582 руб. (Д III. 81). Тем не мене, он непрестанно настаивал на строгой экономии и соразмерности затрат: «Казна – нерв государственный соблюдает» (Д III. 83).
Одновременно с передовыми укреплениями и путями сообщения (каналы с транспортными судами), Александр Васильевич создавал, вооружал и снабжал две гребные флотилии: на море, где он возвёл военно-морскую базу в проливе Роченсальм, и на пограничном со шведами Саймском озере[294]. Подъём над Роченсальмской базой флага, присланного императрицей, переполнил его гордостью[295]. Помимо военных дел, например, генеральной проверки всей артиллерии и довооружения укреплений[296], много сил отнимала борьба с подрядчиками, – командующий боролся с ними за каждую копейку и каждый день задержки товаров. Он лично пополнял в укреплениях запасы провианта, фуража и даже топлива[297].
Нередко Александр Васильевич сутками был в седле. Временами у него так болели глаза, что он не мог писать, и диктовал свои депеши (Д III. 67). Но ему было «не скучно – здесь была работа» (Д III. 66). Работа оказалась огромной. Суворов спешил, желая одновременно сделать всё самое необходимое для обороны. И к осени сделал так хорошо, что даже сам не поверил. «Недоверчивость – мать премудрости, – писал он. – Я сомневался в себе, (но) нахожу всюду успех больше вообразительного. Многие работы кончены и, даст Бог, на будущее лето граница обеспечится на 100 лет» (Д III. 93).
Разумеется, Суворов не предполагал ограничиться обороной в случае нападения шведов. Он серьёзно изучал положение на той стороне границы и шведские крепости (Д III. 90). Однако командующим войсками он не был. Это положение императрица исправила в январе 1792 г., сделав Суворова командующим Финляндской дивизией, Роченсальским портом и Саймской флотилией[298]. Первый развёрнутый приказ командующего был посвящён самому важному вопросу – здоровью солдат (Д III. 98).
Он сурово осудил «начальников», которые «без моего ведома безобразно отсылали в … госпиталь нижних чинов, небрежностью приводя их в слабость, убегая должности своей несоблюдением их здоровья». Госпиталя находились крайне далеко, перевозка туда больных была опасной для здоровья. Суворов и ранее требовал прислать из Петербурга грамотный медицинский персонал (Д III. 93), а потом добивался увеличения средств на содержание больных (Д III. 113), но корень зол видел именно в нерадении командиров. В госпиталь или ближний лазарет отправлялись, с бережением, только тяжело больные. До этого не следовало доводить. Слабым, во избежание изнурения, командующий приказал давать льготу, возможность набраться сил в одной из казарм или в ближней крестьянской избе. Но главное – строжайше соблюдать гигиену.
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 16; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!