Наставление постовым командирам 29 страница
Суворов позволил мусульманам закончить полуденный намаз. Только когда турки подступили к стенам крепости вплотную, на выстрел картечью, грянули русские пушки, солдаты и казаки ударили холодным оружием. Солдаты были заранее приучены генерал-майором Рецем «к быстроте и сильному удару, не теряя огня по пустому» (Д II. 282). В первой линии шли, построившись в каре, Орловский и Шлиссельбургский пехотные полки. За ними в интервале, оставленном для перекрёстного огня артиллерии, наступал Козловский полк. Фланги защищали два легкоконных эскадрона Павловградского и Мариупольского полков и донские казачьи полки Орлова, Исаева и Сычева.
Началось сражение небывалое: в нём с обеих сторон не было малодушных! «Кто боится Бога – неприятеля не боится», – говорил Суворов. Противники были в том едины. «Какие же молодцы! – воскликнул Александр Васильевич, – с такими я ещё не дрался! Летят больше на холодное оружие». «Басурман сильно поразили штыками и копьями, кололи до их ложементов. Тут они наихрабро сразились. При жестокой пальбе нам надлежало ... идти через рвы, валы и рогатки, чем далее, тем теснее. Неверные их с великой храбростью защищали. Отличный Орловский полк весьма поредел. Вторая линия вступила в бой сквозь первую линию. Уже мои осилили половину ложементов – и ослабли. Я велел ударить двум легкоконным эскадронам: турки бросились на саблях, их сломили и нас всех опрокинули, отобрали от нас все ложементы назад».
|
|
|
Суворов отдает должное доблести противника. «Неприятельское корабельное войско, какого я лучше у них не видал, преследовало наших с полным духом». Командующий сам ринулся в бой во главе Шлиссельбургского полка. Лошади его оторвало голову. Суворов поднялся и вновь повёл солдат в атаку. Впрочем, честь этого порыва Александр Васильевич отдал рядовому. «Я бился в передних рядах Шлиссельбургского полка. Гренадер Степан Новиков, на которого уже сабля вознесена была вблизи меня, обратился на своего противника, умертвил его штыком, другого, за ним следующего, застрелил и, бросившись на третьего, – они побежали назад! Следуя храброму примеру Новикова, часть наших погналась за неприятелем на штыках».
Русские ворвались в ложементы – но пушки турецкого флота косили их «с полувыстрела». «Головы наши летали, – писал Суворов. – Пехота отступила ... мы потеряли пушки. Бог дал мне крепость: я не сомневался».
Турки продолжали наращивать силы десанта. Их корабли приблизились к косе вплотную, расстреливая русских картечью. Две парусно-гребные шебеки, имевшие на борту по две дюжины пушек, подошли настолько близко, что были потоплены русской полевой артиллерией. Затем меткими выстрелами из крепости были потоплены две турецкие канонерские лодки. Появись флотилия Мордвинова, считал Суворов, и битва была бы выиграна легко: «дешева была бы разделка» (Д II. 318). Но русские фрегаты, базу которых защищал Кинбурн, так и не появились. Один де Ломбард на «Десне» ринулся на весь неприятельский флот, смешал его и часть обратил в бегство.
|
|
|
Пушкари Кинбурна потопили уже пять кораблей врага. Но турецкие моряки сражались с потрясающей храбростью, подойдя к самому берегу и стреляя буквально в упор. «Чрезвычайная пальба неприятельского флота, сквозная на нас, причиняла нам великий вред». Множество командиров было убито и тяжело ранено. Суворов получил в левый бок заряд картечи[209]. «Наши снова начали уступать». «При битве холодным оружием пехота наша отступила в крепость».
Солнце было на закате. Суворов ввёл в бой последний резерв из гарнизона крепости: две Шлиссельбургские и Орловскую роты. В сражение вступили легкоконная бригада Павловградского и Мариупольского полков, проскакавшая 10 верст, и лёгкий батальон Муромских солдат, успевший к кульминации битвы, пройдя маршем 14 вёрст. Солдаты ударили в штыки, кавалерия и казаки поддержали их натиск.
|
|
|
Сражаясь насмерть, янычары потеряли все 15 укрепленных линий. «Уже басурман знатная часть была в воде ... – писал Суворов, – они опять в рубку, и то было их последнее стремление. Прострелена моя рука. Я истекаю кровью». «Турки убрались на узкий язык мыса», но их корабли не бросили десант, а подошли вплотную и «стреляли вдоль нас по косе ещё больнее». Русские пушки не отстали: ударили картечью во врага, сгрудившегося на узкой стрелке косы длиной в сто сажен. Кавалерия бросилась в атаку «по кучам неприятельских трупов». «Победа полная»! К полуночи вытесненные с косы янычары были уже по горло в воде. «Флот неприятельский умолк». К Суворову прибыл, проскакав 36 верст, Санкт-Петербургский драгунский полк, «коего поспешностью я … нахвалиться не могу».
«Осталось нашим только достреливать варваров вконец ... Я кончил истребление». Вражеский флот отошел от берега, как будто не хотел забрать выживших десантников обратно. Суворов велел оставить в живых 500 беспомощных, стоявших по горло в воде янычар, и на рассвете позволил забрать их на турецкие шлюпки. Двенадцать лет спустя Бонапарт, воюя в 1799 г. с такими же турками, прикажет – тоже на берегу моря – расстрелять 4 тысячи пленных, которым была обещана жизнь. Суворов считал отношение к поверженному врагу верным признаком наличия или отсутствия добродетели, без которой «нет ни славы, ни чести», нет победы. Бонапарт едва сбежал из Египта. Победа Суворова была блистательной и несомненной.
|
|
|
«Урон наш, по столь продолжительному сражению, особенно холодным оружием, оказался посредственный»: 138 убитых и 300 раненых, «из них тяжело – до 40 человек», – рапортовал Суворов Потёмкину. Этот урон «по пропорции мал, лишь для нас велик, много умирает от тяжелых ран» (умерло 89 человек), особенно от турецких «двойных пуль»[210]. «Но, милостивый государь, если бы не ударили на ад, клянусь Богом! Ад бы нас здесь поглотил». Турки потеряли 4500 человек[211] и 14 знамён. Они «оробели», но адмирал Мордвинов не решился «разделаться» даже с бегущим врагом (Д II. 316–319). Османский флот, который, по замыслу Суворова, должен был быть истреблён, ушел в море только 12 октября, при полном бездействии русского флота (Д II 326).
«Дело было столь жарко и отчаянно от турков произведено, – написал Потёмкин Екатерине II по рапорту Суворова «о сильном сражении под Кинбурном», который поднял его с одра болезни, – что сему ещё примера не бывало. И если бы Бог не помог, полетел бы и Кинбурн, ведя за собой худые следствия. Должно отдать справедливость усердию и храбрости Александра Васильевича. Он, будучи ранен, не отъехал до конца и тем спас всех … Сломили неприятеля, и конница ударила, отбили свои пушки и кололи без пощады даже так, что сам генерал-аншеф не мог уже упросить спасти ему хотя трех живых[212] … Атакой (турок) распоряжался француз Тотт, который просверливал пушки в Цареграде[213]. Они (турки) положили взять (Кинбурн) или умереть. Потому их суда, на которых перевозили, отошли прочь, оставив (десант) без ретирады»[214].
В письме «Любезной Суворочке» – дочери в Смольный институт – из Кинбурнского ада Суворов писал: «У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, то я с балету вышел – в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театра». Но чтобы девочка не волновалась – уверил, что уже объезжал Днепровский лиман верхом: «Как же весело на Чёрном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики ... Прости, мой друг Наташа; я чаю, ты знаешь, что мне моя матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту "За Веру и Верность". Вот каков твой папенька за доброе сердце!» (П 190).
Оборона
«При всяком случае наивреднее неприятелю страшный ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех в мире работают»
Кинбурнское сражение сам командующий назвал адом. Но – необходимым. Ход войны был сломлен. Страшное поражение потерпели храбрейшие воины Османской империи, квартировавшие в Стамбуле и нередко решавшие судьбу турецкого престола. Русское правительство пришло в восторг, войска получили столь необходимое время на подготовку к наступлению. Императрица, поколебавшись (ведь ей пришлось обойти многих «старших» генералов), пожаловала Суворова высшим российским орденом Андрея Первозванного «За веру и верность».
Отношение матушки-императрицы к Александру Васильевичу похоже на позицию ряда современных историков, которые полагают, что негоже слишком выделять Суворова среди прочих российских генералов, также вносивших свой вклад в победу (как и выделять святого Ф.Ф. Ушакова среди адмиралов). В теории эта идея звучит разумно. О факты – вдребезги разбивается. Так, русской эскадрой в сражении у острова Змеиный (Фидониси) командовал адмирал Войнович, но реально бил турок авангард во главе с бригадиром Ф.Ф. Ушаковым, конкретнее – его фрегаты «Бореслав», «Стрела» и флагман «Святой Павел». Остальные корабли не вступили в бой даже после того, как моряки Ушакова одолели три вражеских линкора и обратили турок в бегство. И в сухопутной армии присутствовали многие генералы, производством в чин и ордена «старше» Суворова, командовавшие более крупными соединениями. Но именно Суворов оказывался в фокусе событий и одерживал решающие победы. Именно его императрица именовала не по фамилии, как всех, а «Александром Васильевичем», его действия излечивали от «нервических болезней» Потёмкина (тайного мужа государыни) и снимали головную боль у неё самой.
В начале войны Потёмкин слёг от нервного расстройства, а Екатерина Великая оказалась в великих хлопотах по спешному увеличению армии. Осенью их беспокойства и несчастья продолжались. Переписка царственных супругов, прекрасно (а главное – целиком) изданная В.С. Лопатиным, показывает, какое значение имели в их глазах Кинбурн и взявшийся его защищать Суворов.
9 октября 1787 г. императрица написала мужу: «Потеря флота Севастопольского не тебе одному нанесла удар, я сие несчастье с тобою делю … Пиши ко мне, что с Кинбурном происходит: уже с двумя курьерами о Кинбурне ни слова не упоминаешь. Дай Боже, чтоб вы предуспели в защите, но если бы Очаков был в наших руках, то бы и Кинбурн был приведен в безопасность… Один способ есть уменьшить мое беспокойство: чаще пиши … Не забудь и о Кинбурне ко мне писать»[215].
По получении известия о победе Суворова, у императрицы гора упала с плеч. «Друг мой князь Григорий Александрович, – написала Екатерина 16 октября, – вчерашний день к вечеру привез ко мне подполковник Баур твои письма от 8 октября из Елизаветграда, из которых я усмотрела жаркое и отчаянное дело, от турков предпринятое на Кинбурн. Слава Богу, что оно обратилось так для нас благополучно усердием и храбростью Александра Васильевича Суворова и ему подчиненных войск. Сожалею весьма, что он и храбрый генерал-майор Рек ранены … Завтра … (я) назначила быть благодарственному молебствию за одержанную первую победу. Важность сего дела в нынешнее время довольно понимательна, но думаю, что ту сторону … не можно почитать за обеспеченную, пока Очаков не будет в наших руках…
Я удивляюсь тебе, как ты в болезни … намерен предпринимать путь в Херсон и Кинбурн. Для Бога, береги свое здоровье: ты сам знаешь, сколько оно мне нужно. Дай Боже, чтоб вооружение на Лимане имело бы полный успех и чтоб все корабельные и эскадренные командиры столько отличились, как командир галеры "Десна"… Если французы, которые вели атаку под Кинбурн, с турками были на берегу, то вероятно, что убиты. Если из французов попадет кто в полон, то прошу прямо отправить … в Сибирь, в северную, дабы у них отбить охоту ездить учить и наставлять турок[216].
Я рассудила написать к генералу Суворову письмо, которое здесь прилагаю[217], и если находишь, что сие письмо его и войска тамошние обрадует и не излишне, то прошу оное переслать по надписи. Также приказала я послать к тебе для генерала Река крест Георгиевский третьей степени. Ещё посылаю к тебе шесть Георгиевских крестов, дабы розданы были достойнейшим. Всему войску, в деле бывшим, жалую по рублю на нижние чины и по два – на унтер-офицера. Ещё получишь несколько медалей на Георгиевских лентах для рядовых, хвалёных Суворовым. Ему же самому думаю дать либо деньги – тысяч десяток, либо вещь, буде ты чего лучше не придумаешь или с первым курьером ко мне свое мнение не напишешь, чего прошу, однако, чтоб ты учинил всякий раз, когда увидишь, что польза дел того требует … [218]
Пришло мне было на ум, не послать ли к Суворову ленту Андреевскую, но тут снова уважительная причина та, что старше его князь Юрий Долгоруков, Каменский, Меллер и другие – (этого ордена) не имеют. Георгия Большого креста – ещё более причин меня удерживают послать. И так, никак не могу ни на что решиться, а пишу к тебе и прошу твоего дружеского совета, поскольку ты воистину советчик мой добросовестный» [219].
Согласно переписке, Потёмкин воспрял от нервной горячки и отправился в Кинбурн (т.к. Суворов, имея картечную контузию под сердцем и простреленную руку, путешествовать не мог), а Екатерина устроила благодарственный молебен, согласно дневнику ее кабинет-секретаря А.А. Храповицкого – в храме Казанской Богородицы, с оглашением реляции о победе Суворова. Секретарю их величество «с удовольствием сказывали, что с 30-го сентября на 1-е октября отбиты турки от Кинбурна. Суворов два раза ранен и не хотел перевязываться до конца дела; похвалена храбрость его». На другой день после молебна «за уборным столом» императрица говорила «о победе Суворова» и изволила шутить: «Александр Васильевич поставил нас вчера на колени. Но жаль его, старика, ранили» [220].
Пообщавшись с Суворовым в Кинбурне, Потёмкин пришёл в ещё больший восторг от его подвига и душевных свойств. 1 ноября 1787 г. он написал супруге необычайно длинное для него послание, в котором прекрасно охарактеризовал Александра Васильевича и показал подлинное величие собственной души: «Изволите, матушка, писать, как бы я думал пристойно наградить Александра Васильевича. Прежде, нежели донесу свою мысль, опишу подробно его подвиг. Назначив его командиром Херсонской части, не мог я требовать от его степени быть вместо главного корпуса в Херсоне – на передовом пункте. Но он после атаки от флота турецкого наших двух судов, ожидая покушения на Кинбурн, переселился совсем туда, и еще до прибытия 22-х эскадронов конницы и 5 полков донских он там выдерживал в разные времена и почасту стрельбу и бомбардирование, отвращал покушения десантов на наш берег. А как скоро прибудут полки, то долженствовало допустить неприятеля высадить войска; и это положено было (в основу плана). Когда пришли упомянутые полки, то он, приблизив их к Кинбурну, за двое суток спрятал в укреплении людей и в окружности запретил показываться. Неприятель возомнил, что в Кинбурне людей или нет, или мало, подошёл на близкую дистанцию всеми судами и открыл сильную канонаду и бомбардирование. Полтора суток он все это выдерживал, не отвечая ни из одной пушки, дал неприятелю высаживать свои войска и делать ретраншементы. А как уже они вышли все на наш берег и повели первый удар на крепость, тут первый был из крепости выстрел, и то уже картечный (т.е. в упор). Приказал генералу Реку атаковать, который из нескольких укреплений их выгнал, но был ранен в ногу. Остался он один. Семь раз наших прогоняли. Три раза подкрепляли от нас новыми. Настала ночь. На тесноте места спёрлось множество конницы и пехоты, и, смешавшись с неприятелем, сделали кучу, которую было уже трудно в строй привести. Он своим постоянным присутствием в первых всегда рядах удержал людей на месте. Солдаты сами повторяли бегущим: "Куда вы? Генерал впереди!" Этими словами (русские) обращены назад. Ранен будучи пулею и получив картечную контузию, не оставил своего места. Наконец, опроверг неприятеля, и наши так остервенились, что, по сказкам турок, греков и прочих выходцев из Очакова единогласно показывают, что было более 5 тысяч, а спаслось до восьмисот, из которых все почти переранены, а больше половины умерло, возвратясь. Такого числа у турок никогда не побивали. Истребление самых лучших воинов произвело следствие, что их многочисленный флот ушёл, лишь показался наш на Лимане.
Кто, матушка, может иметь такую львиную храбрость? Генерал-аншеф, получивший все отличия, какие заслужить можно, на шестидесятом году служит с такой горячностью, как двадцатипятилетний, которому ещё надо сделать свою репутацию. Сия важная победа отвратила от нас те худые следствия, какие бы могли быть, если б нам была неудача удержать Кинбурн!
Всё описав, я ожидаю от правосудия Вашего наградить сего достойного и почтенного старика. Кто больше его заслужил отличность?! Я не хочу делать сравнения, дабы исчислением имён не унизить достоинство Святого Андрея: сколько таких, в коих нет ни веры, ни верности[221]? И сколько таких, в ком ни службы, ни храбрости. Награждение орденом достойного – ордену честь. Я начинаю с себя – отдайте ему мой. Но, если Вы отлагаете до будущего случая ему пожаловать, который, конечно, он не замедлит оказать, то теперь что ни есть пожалуйте. Он отозвался предварительно, что ни деревень, ни денег не желает и почтёт таким награждением себя обиженным. Гвардии подполковником [в Преображенском по штату три] или Генерал-адъютантом – то или другое с прибавлением бриллиантовой шпаги богато убранной, ибо обыкновенную он имеет. Важность его службы мне близко видна. Вы уверены, матушка, что я непристрастен в одобрениях, хотя бы то друг или злодей мне был. Сердце мое не носит пятна зависти или мщения[222].
В.С. Лопатин доказал, что между великим государственным деятелем и великим полководцем установились в 1787–1788 гг. глубокие доверительные отношения. «Друг мой сердечный Александр Васильевич»! – писал генералу всесильный фаворит, передавая ему письмо императрицы. «Такого писания от высочайшего престола я никогда ни у кого не видывал!» – восторгался этим письмом Суворов. «Поздравляю вас, друг мой сердечный, в числе Андреевских кавалеров! – радовался успеху своего ходатайства Потёмкин. – Хотел было я сам тебе привезти орден, но много дел в других частях меня удержали. Я всё сделал, что от меня зависело. Прошу для меня об употреблении всех возможных способов к сбережению людей … А теперь от избытка сердца с радостью поздравляю … Твой истинный друг князь Потёмкин Таврический. Пиши, Бога ради, ко мне смело, что тебе надобно»[223].
Суворов и так писал смело, а надобно было ему повысить боеспособность армии и взять Очаков (на что постоянно указывала Потёмкину Екатерина). Он был полностью единодушен с князем в мысли о сбережении людей, особенно в нездоровом для них климате Днепровского лимана, тем более зимой. Они вместе заботились о пресечении заразных болезней и излечении больных, обеспечении солдат тёплыми жилищами (использовали землянки и 502 войлочные юрты) и хорошим питанием. Потёмкин делился с Суворовым политической информацией, Александр Васильевич рапортовал обо всех деталях подготовки войск к зиме, затем к летней кампании, потом – к новой зимовке, о результатах разведки в Днепровском лимане и планах военных действий[224].
Доверительные отношения позволили Суворову поднимать такие острые вопросы, как качество подготовки командиров[225]. 11 октября он представил заехавшему в Кинбурн порученцу Потёмкина де Рибасу (будущему основателю Одессы) записку для светлейшего князя, указывая на неумение гвардейских офицеров (исключая полк конногвардейцев, где некогда служил Потёмкин) реально командовать. «Я сам, с той поры как в армии, долго нёс честную службу (в гвардии), но всё равно … ничего не стоил». Изнеженные придворными манерами, втирающиеся к высшим сладкими и льстивыми речами, скрывающие свои недостатки, «они не спартанцы, а сибариты, они презирать славу внушают, от них – неверие Жан-Жаково (Руссо), добродетель без ума, где гений на словах, а не на деле; притворство взамен скромности, политесы взамен опытности. Станут генералами – а всё те же, впору бы им … московскими клубами заправлять… На войне потребны другие полковники и другой штаб, настоящий армейский» (выделено мной. – А.Б.).
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 17; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!