Наставление постовым командирам 33 страница
Страшно смотреть на приложенный к реляции план сражения. Оно охватило колоссальное пространство в 100 с лишним квадратных километров, на котором 15 батальонов русской пехоты, 12 эскадронов карабинер и два полка казаков выглядят крохотными, а разрывы между ними и, особенно, с австрийцами огромны (Д II. Вкладка). Приводимые в исторических книгах схемы, не в точном масштабе, как план Суворова, не дают реального представления о битве на марше.
В ходе сражения войска союзников всё больше удалялись друг от друга, а эскадроны, которые должны былин обеспечивать их связи, рассыпаны по карте как горсточка песчинок. Но этот не столько реальный, сколько мысленный фронт союзников нигде не был прорван. Преодолевая бескрайние поля и густые леса, всюду разбивая неприятеля, войска вдруг собираются в одну линию для решительного удара, а на пике сражения образуют плотный кулак.
Вот оно – сочетание дисциплины, выучки, мужества, сообразительности, взаимовыручки, чёткого выполнения команд и умения командиров принимать самостоятельные решения, всего, чему Суворов так долго учил русские войска, и к чему оказалась подготовлена чужая, но хорошо обученная армия. – Опыт, который полководец блестяще использует в Италии.
Бой был жесток. Настроение Александра Васильевича – прекрасно. «Погода была приятная. – Писал Суворов. – Солнечные лучи сияли весь этот день». До заката, когда кончилась битва, союзным войскам предстояло пройти с боем, по пересечённой местности, 22,5 км.: 7 вёрст на юг и затем вдвое больше на восток. Турки превосходили их мобильностью. До 40 тысяч у них составляла кавалерия. Даже янычары и арабы, сражавшиеся пешими, прибывали к месту боя и удирали на конях, на образец драгун. При всей стремительности атаки Суворова, турки дважды успевали отвести назад свои батареи. Только наступление «на полном марше» позволяло угнаться за противником и везде бить его до полного сосредоточения.
|
|
|
«Полный марш» широким шагом от рассвета до заката требовал сверхчеловеческого напряжения сил пехоты. Кавалерия, раз за разом врубавшаяся в толпы неприятеля, опрокидывавшая его конницу и преследовавшая её несколько вёрст, утомилась не меньше. Тяжелые лошади карабинер не могли вынести такой нагрузки. И Суворов в разгар сражения ухитрялся давать войскам отдых, сменяя их в передовой линии. Один раз он даже «отдыхал с войском более получаса в поле при колодцах». Воистину, его твёрдость духа в окружении бесчисленных турок превосходила воображение!
Пока Кобург с отчаянной храбростью отражал бешеные атаки, Александр Васильевич ударил по самой важной позиции визиря, где турки сосредоточились под прикрытием сильных батарей. Сквозь ядра и картечь неудержимо стремились русские каре на батареи, которые то и дело умолкали, накрываемые залпами молодцов-пушкарей. Прицельная стрельба «без приказа», т.е. не залпами, велась егерями, поставленными без четких мест на фасах и углах каре из гренадер и мушкетёров. Внутри каре, под защитой товарищей, находились резервы. За двумя линиями каре, временами разворачивавшимися в одну, отдыхала на шагу конница. В самом жестоком бою Суворов отводил в резерв то один, то другой конный полк.
|
|
|
Косая атака на прикрытые пушками позиции визиря завершилась победой вовремя. Окруженный сонмами турок принц Кобург уже второй час сражался из последних сил, австрийцы, подражая русским, ходили в штыковую! Герой Фокшан венгр Карачай семь раз врубался со своей конницей в орды турок, пытаясь удержать соединение между порядками союзных войск. Затем вместо 20 тысяч турок на полки Кобурга обрушились свежие 40 тысяч. Принц не мог устоять ... Но Суворов велел передать: «Бояться нечего, я все вижу». И австрийцы, свято веря в «генерала Вперёд», стояли как вкопанные.
И вдруг в полдень всё кончилось. Турки отступили на 3 версты, к полевым укреплениям у леса. «Мы одержали место сражения. Я выстроил линию, собрал распростёртые (судя по карте – разбросанные на 6 вёрст) каре на их (нормальную) дистанцию, фронт на восток, и отдыхал с войском более получаса в поле при колодцах». Пока Кобург подтягивался к русскому корпусу, до 40 тысяч турок снова бросилось на его фронт. «Я поднялся с войском, – докладывал Суворов, – и, отбивая канонадой (атакующих), держал марш параллельный вдоль черты принца Кобурга». Случайное построение буквой «Г» оказалось кстати. Турки были сметены. Австрийцы освободились от досаждавших им полчищ.
|
|
|
Соединившись в один, уже прямой фронт, войска ещё 3 версты продолжали наступление вверх по пологому склону. Артиллерия с ходу подавляла «вскрывшиеся» батареи врага. «Пространная страшная линия» союзников, полыхая пушечным и мушкетным огнем, дружно атаковала главную позицию визиря перед лесом: окопы и вал, где засели отборные янычары. «Вся та линия в редком мужестве сама себя превзошла». Но Кинбурнский «ад» не повторился; Суворов запомнил, как в конце сражения на косе, после залпа артиллерии, дело решила конница.
«Тотчас я приказал карабинерам и на их флангам гусарам стать среди каре 1-й линии и им дать интервал». Лёгкая кавалерия сместилась на крылья. Страшно утомлённые боем австрийские эскадроны составили резерв. «Происходило это на полном марше». Принца Суворов попросил дать его каре приказ «бить сильно вперёд», «что этот герой тотчас в действо произвёл». «С крыльев кавалерии, от наших каре, как и от соседних австрийских», ударили пушки. «Турецкие пушки умолкли; пострадавшее несказанно от нашей пальбы их множественное войско, пехота и конница, пришло в колебание». Бросая окопы, турки начали отступать в лес. В этот момент сквозь интервалы в пехотных каре на окопы полетела кавалерия.
|
|
|
«Нельзя довольно описать того приятного зрелища, как наша кавалерия перескочила их невысокий ретраншемент», захватывая пушки и рубя турок направо и налево. «Мало пленных, – сетовал Суворов, – пощады не давали; и хотя их несколько сот, большая часть смертельно раненых». Жестокий бой пехоты и кавалерии со смешавшимся, потерявшим командование врагом развернулся в лесу. Выйдя из леса, союзники увидели, что у турок всё бежит.
Визирь, потеряв левое и крыло и центр армии, имел ещё крупные резервы. Но паника уже заразила их. «Каре, эскадроны и лёгкие войска», пройдя через лес, вышли на огромное, в 6 вёрст поле и «обратили свою дирекцию на юг, за неверными в погоню». Великий визирь «поднимал Коран и увещевал им бегущих возобновить сражение, но они его слушать не хотели, отвечая, что стоять не могут».
Бегство огромной армии являло собой потрясающее зрелище. Ни пальба по своим из пушек, ни разрушенный по приказу визиря мост не останавливали обезумевшую толпу. Часть турок сражалась, часть – поджигала склады и повозки с боеприпасами, от взрывов которых союзники несли потери, но большинство просто спасалось. К закату союзники заняли брошенный визирем главный лагерь и прекратили преследование на реке Рымник. «Речку эту увидели запруженную тысячами амуничных и иных повозок и утонувших сотнями турок и скотины». Визирь, безуспешно пытавшийся задержать бегущих в последнем лагере за Рымником, бежал в крепость Браилов.
Турки потеряли лишь 5 тысяч человек убитыми, 80 пушек и 50 знамён (из них 31 взяли русские; позже число взятых знамен дошло до ста).[265] С ранеными турки потеряли 20-25 тысяч человек, т.е. одну четвертую или пятую часть личного состава. Но армии визиря больше не было. Потеряв безвозвратно чуть более 5 %, она попросту разбежалась. Даже те воины, которые были собраны и вылечены, переловлены и со временем вернулись в строй, были в войне против русских уже мало боеспособны. Человеколюбивая тактика Суворова восторжествовала в полном блеске!
Первый отчёт Суворова о великой победе при Рымнике был лаконичен: «При жестоком сражении чрез целый день союзными войсками побит визирь! ... Наш урон мал. Варвары были вчетверо сильнее» (Д II. 535). У русских из 7042 участников битвы (не считая штаба)[266] было убито 45, тяжело ранено 29 и легко – 104 человека; «австрийский урон немногим превосходит наш»,– констатировал Суворов после тщательного подсчёта (Д II. 536. С. 481). Визирь заболел и в начале 1790 г. умер от горя. Его солдат было больше затоптано и потоплено в бегстве, чем пало в бою. Суворов представил к наградам героев битвы – огромнейший список. Потёмкин удивился их количеству. «Где меньше войска, там больше храбрых», – объяснил полководец[267].
Замолчать славу победителя главного сражения войны было нельзя. Сам Потёмкин стоял за него горой. «Если бы не Суворов, – писал он императрице 2 октября, – то бы австрийцы были наголову разбиты. Турки побиты русским именем. Австриийцы уже бежали, потеряв пушки (здесь Потемкин лукавит. – А.Б.), но Суворов поспел и спас. Вот уже в другой раз их выручает, а спасибо мало. Но требуют, чтоб я Суворова с корпусом совсем к ним присоединил … в Валахию. Нашим успехам не весьма радуются, а хотят нашей кровью доставать земли, а мы чтобы пользовались воздухом. Будь, матушка, уверена, что они в тягость. Венгерские все расположены к бунту и нас любят, но австрийцев нет»[268].
Светлейший лукавил, пытаясь возвысить русского героя за счёт уничижения союзников (на деле не слишком верных – австрийцы тайно вели сепаратные переговоры с турками), в то время, как Александр Васильевич оценивал их действия справедливо и благодарно. Однако именно мудрому политику Потёмкину пришла в голову мысль почтить Суворова титулом графа Рымникского[269]. Он же, не переставая славить Суворова, требовал наградить его высшим боевым орденом, невзирая на правила «старшинства»[270].
Екатерина II, устроив в Петербурге пышные торжества, пожаловала Суворову титул графа Рымникского и «целую телегу с бриллиантами»: драгоценные знаки Андреевского ордена, шпагу «Победителю визиря», алмазный эполет, перстень ... А главное – высший боевой орден Георгия I степени (Д II. 550). Австрийцы сделали «генерала Вперёд» графом Священной Римской империи (разрешения на принятие Суворовым этот иноземного титула снова добился Потемкин[271]). «Графиня двух империй, любезная Наташа-Суворочка! – писал растроганный генерал любимой дочери, – Вот каков твой папенька за доброе сердце. Право, чуть от радости не умер!» (П 319).
Суворов и радовался, и расстраивался одновременно (Д II. 541). По заслугам, за выигрыш главного сражения войны, он мог получить чин фельдмаршала, как Кобург. Не только для славы. Хотя славу и награды Суворов любил, радовался им, как ребёнок. Но – для дела. Высший чин развязал бы ему руки, дал возможность масштабно обучать и использовать армию. Тем более, когда близок был конец войны, когда надо было брать ещё слабо защищённый Измаил и ставить победную точку, минимизировав жертвы[272].
Потёмкин считал возведение Суворова в фельдмаршальский чин принципиальным для определения роли русских войск в решающем сражении войны. «Матушка родная всемилостивейшая государыня! – писал он 5 октября. – Сейчас получил (вести), что Кобург пожалован фельдмаршалом, а все дело было Александра Васильевича. Слава Ваша, честь оружия и справедливость требуют знаменитого для него воздаяния, как по праву ему принадлежащего, так и для того, чтоб столь знатное и важное дело не приписалось другим. Он, если и не главный командир, но дело генеральное; разбит визирь с главной армией. Австрийцы были бы побиты, если бы не Александр Васильевич. И статут Военного ордена весь в его пользу[273]. Он на выручку союзных (войск) обратился стремительно, поспел, помог и разбил. Дело всё ему принадлежит, как я и прежде доносил… Не дайте, матушка, ему уныть, ободрите его и тем сделаете уразу (урезонивание) генералам, которые служат вяло. Суворов один. Я между неограниченными обязанностями вам считаю из первых отдавать справедливость каждому. Сей долг из приятнейших для меня. Сколько бы генералов, услышав о многочисленном неприятеле, пошли с оглядкою и медленно, как черепаха, то он летел орлом с горстью людей. Визирь и многочисленное войско было ему стремительным побеждением. Он у меня в запасе при случае пустить туда, где и Султан дрогнет»![274]
Императрица живо интересовалась наградами, которые австрийский император раздавал своим войскам, не желая от него отстать[275]. Однако чин фельдмаршала Суворову пожаловать не могла. Это нарушало её любимый немецкий Ordnung, порядок старшинства, важный для самой Екатерины не меньше, чем для окружавшей ее аристократии и придворных генералов. Вырвать «чужой» чин зубами, в грязи и крови – фу, какая гадость! Заступничество фельдмаршала Потёмкина, ее тайного мужа, в данном случае не было убедительным – он и сам был выскочкой, получившим высший чин понятно каким, но хотя бы приятным образом. И самому светлейшему, при всём его благородстве, на самом деле было не очень понятно, для каких таких подвигов ещё применить Суворова.
Измаил
«Сие исполнить свойственно лишь храброму и непобедимому российскому войску!»
Однако война продолжалась. В победоносном наступлении русские войска встретили препятствие неодолимое – Измаил. Н.В. Репнин, презрительно называвший суворовскую тактику «натурализмом»[276], подошёл к крепости в сентябре, вскоре после победы при Рымнике. И – после бомбардировки – отступил. Взятие крепости штурмом, без долгой осады и должных разрушений, не вписывалось в его понятия о военной науке. Репнина легко оправдать. Крепость была сильной. Он «не смог». За это в военной среде и тогда не судили, и сегодня не судят. Злословят, обзывая «любимцами счастья», о тех, кто делает, несмотря на все трудности и препятствия, то, что непосильно другим.
Второй раз русские войска подошли к Измаилу в конце ноября 1790 г. Крепость за прошедший год была отлично подготовлена к осаде французскими и немецкими инженерами. Эта «крепость без слабых мест» (Д II. 617), оборонялась 35-тысячным фанатично настроенным гарнизоном. Осада Измаила меньшей по численности русской армией под командой генерал-поручиков графа И.В. Гудовича и не подчинённого ему П.С. Потёмкина (брата светлейшего князя) велась плохо. Генералы уже решили отступать на зимние квартиры, когда для определения, можно ли продолжать осаду, Потёмкин прислал Суворова (Д II. 612), пребывавшего в конце 1789 г. года в лучах славы в ставке Потёмкина, а затем получившего под команду вожделенный корпус, действовавший в 1790 г. в Молдавии[277].
Для Александра Васильевича приказ Потёмкина осмотреть Измаил и определить «слабые места» для штурма был очень важен. Он догадывался, что может не найти «слабых мест», помнил, что его прошлые действия на штурмах, кроме того, первого удачного опыта на прусской войне, не были успешными. В Польше, по крайней мере, два штурма провалились. Под Очаковом он не смог применить свою идею штурма с воды, которую теперь предлагал ему сам светлейший: «Сторону города к Дунаю я почитаю слабейшей»... (Д II. 612).
Раньше Суворов имел дело с устаревшими крепостями. А применённая при укреплении Измаила система фортов со времён её теоретика и гениального практика XVII в. французского маршала де Вобана[278] штурму принципиально не поддавалась. Такую крепость можно было взять только в результате длительных и трудоемких осадных работ. Без них простреливаемые перекрестным огнём, выложенные камнем рвы, заменившие у форта средневековые стены, обещали штурмующим верную смерть или неисчислимые жертвы.
Но так ли уж верна была эта смерть? Сколько человек, как часто и точно может стрелять сквозь узкие бойницы в спрятанных внутри стен рва казематах? Сколько раз они успеют перезарядить пристрелянные пушки? Так ли уж невозможно подавить точной стрельбой огонь с верхних площадок бастионов? Весь мир верил, что, пока штурмующие преодолевают гласис и крытые ходы, эскарпы, контрэскарпы и прочие хитрые сооружения, их можно легко перестрелять из укрытий.
Однако Суворов знал, что обороняющиеся – люди, а русская штыковая атака волшебным образом действует на противника, лишая его воли и сбивая прицел. Подавляющие массы наступающих, плохая видимость в темноте и клубах порохового дыма, плотный точный огонь по всему, что стреляет, на вспышку, в то время как защищающиеся не могут ответить, пытаясь попасть в тех, кто карабкается к ним со штыками … Дружный натиск, в сочетании со всеми качествами, которые Александр Васильевич воспитывал в офицерах и солдатах, мог изменить науку крепостного штурма. Начать следовало не с изучения камней и орудий, а с главного – с боевого духа войск.
2 декабря 1790 г. решающее подкрепление явилось к русским полкам из обледенелой степи в лице двух всадников на казачьих лошадках. Это были Суворов и сопровождавший его казак. Так гласит легенда, переданная Е.Б. Фуксом в его «Анекдотах». Правда заставляет уточнить, что появился Суворов в сопровождении мушкетёров Фанагорийского и Апшеронского полков, на судах Галацкой военной флотилии. Сути дела это не меняет. Увидав полководца, армия поняла, что Измаил будет взят «сразу, приступом». Суворов ещё не произнес ни слова, как судьба крепости была солдатами решена.
Не заметить прибытия великого полководца не мог никто. В день своего приезда он осмотрел местность, придвинул полки к Измаилу, приказал доставить продовольствие голодным войскам и начать заготовку штурмовых средств[279]. Неприступную твердыню «без слабых мест», сообщил Александр Васильевич Потёмкину, возьмем, пожалуй, «дней через пять» (Д II. 617).
«Глазомер! – говаривал он в таких случаях. – Сие есть быстрый обзор всех предметов для примерного определения числа и величины их ... Увидел неприятельский лагерь, местоположение – и поздравил себя с победой!» Это была не похвальба. Накормленные, бодрые войска, тренируясь брать специально возведенное подобие укреплений Измаила, знали, что Суворов «решил овладеть этой крепостью, либо погибнуть под её стенами». Слов «отступление», «ретирада», утверждал полководец, я не знал «во всю мою жизнь, как не знал и оборонительной войны».
Диспозиция Суворова на штурм Измаила была необыкновенно, чрезвычайно для его приказов подробна (Д II. 620–621. С. 528–535). Перед штурмом войска закладывали 4 батареи по 10 полевых орудий с укрытыми от огня ходами сообщения. Прикрывающие строительство батальоны должны были, сменяясь, лежать строем каре, с полковыми орудиями и конными резервами. Перед штурмом с полуночи до 6 утра все батареи и 8 бомбардирских кораблей, подойдя «в самую ближнюю дистанцию», вели огонь по определённым точкам укреплений.
На штурм русские войска шли со всех сторон крепости, пятью колоннами на суше и тремя десантами с Дуная, на паромах, шлюпках и баркасах. В голове каждой колонны с её командирами шли стрелки и рабочие со всем необходимым инструментом для прокладки войскам дороги в зависимости от разведанных укреплений. Каждой колонне были точно обозначены цели начала штурма и дальнейшего продвижения. Тыл колонн охраняли кавалерийские резервы. Они должны были войти в город, когда передовые стрелки и сапёры откроют ворота, а пехота будет драться на укреплениях.
Суворов предвидел, что жесточайший бой начнётся в городе, после взятия валов, бастионов и пороховых складов. «Всему войску строжайше запрещается, – приказал он, – взойдя на вал, никому внутрь города не бросаться и быть в порядке строя». Потеряв строй, солдаты лишались своего главного преимущества и потонули бы в толпах турок. Наступление в город от каждой колонны начинал, строго по приказу, один батальон. При атаке в город следовало «крайне беречься, чтобы нигде не зажечь, не сделать пожара» и избежать взрыва скрытых пороховых складов. «Христиан и обезоруженных отнюдь не лишать жизни, разумея то же о женщинах и детях»!
В дополнении к диспозиции Суворов приказал каждой колонне, помимо конного, иметь по два и три батальона резерва. «Обоз поставить в вагенбурге, за четыре версты, в закрытом месте». – То есть и лагерь русский должен быть защищён при любом повороте событий. Из войск, первоначально оставленных для его охраны, Суворов сформировал шестую колонну, выделив ей точные цели атаки. Масса офицеров, бывших без команд, и даже придворные рвались в бой. Суворов, приказывая командирам быть впереди, понимал, что они понесут потери, и распределил волонтёров офицерского звания во все колонны.
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 11; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!