Наставление постовым командирам 36 страница
Оправившись от оскорблений в работе, Суворов продолжил по своему тренировать войска и сокращать численность больных в госпиталях, где смертность на юге и так была невысока, и контролировал заболеваемость в полках и санитарное состояние, вплоть до приказов о просушке казарм[309]. Случаи высокой смертности строго расследовались с участием квалифицированный медиков и положение энергично исправлялось. «Мне солдат дороже себя, – писал Суворов, – … пролитое полно не бывает, возьмите только меры к предохранению от зла»[310].
Госпиталя процветали, смертность сокращалась, однако по Петербургу всё равно ходили слухи, что командующий в Новороссии упразднил госпиталя». В ответ Суворов представил статистику смертности по Полоцкому пехотному полку, здоровьем солдат которого сам был глубоко озабочен: в 1787 г. в полку умерло 424 солдата, в 1788 – 732, в 1789 – 315 («да не показанных до 200 человек»), в 1780 – 560, в 1791 – 472. При прибытии Суворова в 1793 г. в полку умерло 245 человек (из них 136 – вскоре после прибытия командующего), в 1793 г. – 180. Эту цифру он считал безобразной, и расследование причин вёл строжайшее, но отличие его заботы о солдатах от прошлого начальства было вполне ясно[311].
Разница между подходом Суворова и Военной коллегии к здоровью солдат была принципиальной. Генералы в Петербурге считали правильным спихнуть все вопросы солдатского здоровья на медиков: получают жалование – вот пусть и лечат в госпиталях. Для Суворова главное – чтобы солдаты вообще не болели; причины их болезней следует искать и искоренять на местах службы.
|
|
|
После победы над высокой заболеваемостью в Полоцком пехотном полку, штаб-лекарь Ефим Белопольский по приказу Суворова составил обязательные для исполнения «Правила медицинским чинам» (Д III. 257. Приложение). Главное, совершенно правильное требование состояло в том, чтобы «причины умножающихся болезней видеть непременно, а изыскивать их не в лазаретах между больными, но между здоровыми в полках, батальонах, ротах, капральствах и разных отдельных командах, исследовав их пищу, питьё, строение казарм и землянок, время их построения, пространство и тесноту, чистоту, поварную посуду, всё содержание, разные изнурения». Определив причины болезни, следовало доложить об этом командиру, а при неисправлении – самому Суворову.
Врачи должны следить, чтобы в каждой солдатской артели были домашние лекарственные средства, в основном растительные. Больных, обращающихся в лазарет, следует тщательно осматривать и испытывать (предложенными в инструкции способами, «не употребляя для этого старых мучительных способов»). Ленивцев, симулянтов и больных в лёгкой стадии следует возвращать (не ослабляя ежедневный контроль) в команды, «ибо малая болезнь от обленения в лазарете превращается в ужасную и иногда самую смертоносную».
|
|
|
Воду, даже хорошую, разрешать солдатам пить только после отстоя по апробированному методу, и то только в походе, для размягчения сухарей. «В другое же время нужен хороший квас во всех артелях и в лазарете». Большое внимание штаб-лекарь уделил свежести пищи, правильности её приготовления и профилактике таких болезней, как цинга (в т.ч. с помощью кислой капусты, хрена и лимонов). Для оздоровления Белопольский предписал, между прочим, и купания в морской воде, которые ввёл в моду сам Суворов. Из других методов, используемых до сих пор, интересны консультации военных врачей и учёт при назначении лечения причин болезни, её степени, телосложения и возраста больного.
К этому Суворов добавил свой приказ о срочной медицинской подготовке хороших ротных фельдшеров с помощниками для оказания солдатам «скорой и весьма лёгкой помощи», невозможной, как правило, вследствие отдалённости врачей. К рекомендациям штаб-лекаря Белопольского по профилактике болезней он прибавил требование в жару отдыхать в тени, ночью укрываться в палатках и в холодную погоду не допускать в них сквозняков. Очень важны были его указания обязательно соблюдать перерыв между утренними и вечерними работами, учитывать при планировании работ составленную им таблицу средних месячных температур и в малейшую жару работ не вести (это было «наистрожайше воспрещено»), в крайнем случае, сдвигая начало работ на часы перед рассветом и ночные (Д III. 278).
|
|
|
Побеждая болезни и клевету, Суворов одновременно вёл дальнюю разведку[312], энергично обмундировывал и снабжал войска[313], формировал греческие и арнаутские подразделения (Д III. 208, 216), урезонивал пограничных казаков и арнаутов (Д III. 211), строил силами войск полевые укрепления (Д III. 213), ремонтировал военные здания (Д III. 218), строго (вплоть до военного суда) следил за качеством продовольствия, отпускаемого в полки[314], уменьшал число побегов[315] и т.д.
Основные задания императрицы были выполнены – оставалось оборудовать границу системой крепостей. За это задание, которое курировал камер-секретарь Екатерины П.Т. Турчанинов, Суворов взялся со всем жаром. Он согласовал места строительства укреплений с экономным планом обороны границ (Д III.201), использовал отличных военных инженеров (де Волана и Князева). Проект получался очень дорогим, но крепости были чрезвычайно важными[316]. Предстояло срочно обновить крепости Еникале и Керчь, создать прочную оборону Севастопольского порта[317], построить крепость Фанагорию, укрепить Кинбурн, переоборудовать порт Херсон. Не дожидаясь утверждения плана, Суворов приступил к его реализации на свои средства, заняв гигантскую сумму в 100 000 руб.[318]
|
|
|
Однако время шло, а Петербург молчал. «Сам я здесь нещадно в оковах в ожидании денег», – написал Суворов 12 апреля[319]. «Здесь долго ничего кроме гарнизонщины не ожидать» (Д III. 204). Приближалось время оплаты по векселям. В указ Военной коллегии о строительстве укреплений, полученном Суворовым в июне, большая часть его укреплений не была включена. За неимением денег, он вынужден был отпустить со службы даже любимого им инженера де Волана (Д III. 219, 249). Александр Васильевич попросил Турчанинова «избавить его от строительства крепостей» (Д III. 247), а своего племянника Д.И. Хвостова – занять ему 20 000 руб. золотом и продать его имения, чтобы он мог расплатиться с долгами и уехать за границу, где для пропитания поступить волонтёром в прусскую армию, воюющую против Франции (Д III. 248, 250). Императрице пришлось решить вопрос самой: она лично написала директору Заёмного банка выдать Суворову 250 тысяч руб. (Д III. 252).
За массой хозяйственных дел, Александр Васильевич не забывал лично контролировать полковые учения. 7 сентября 1793 г. он написал, что «2 пехотных полка сомнительны, прочие же, особенно кавалерия, на учениях. Все на сей раз хороши» (Д III. 269). В этот же день был подписан рескрипт Екатерины II о награждении Суворова «похвальной грамотой, с описанием всех храбрых подвигов, вами произведённых, и воздвигнутых вами оборонительных зданий и укреплений в течение долговременного и навсегда знаменитого вашего служения». От себя лично императрица добавила бриллиантовый эполет и перстень в 60 тысяч руб. (Д III. 270).
Суворов не остался в долгу – он составил сначала набросок, а затем продиктовал де Волану подробнейший план будущей войны с Османской империей[320]. План был составлен в связи с очередным обострением отношений с Турцией и, по воле Екатерины II, рассчитан на две-три кампании. Суворов предпочёл уложиться в две, хотя заметил, что по обстоятельствам их может быть три-четыре. В плане были учтены не только сухопутные и морские силы России и Турции, но вся политическая география, пути сообщения и укрепления от Дуная, через Валахию и Болгарию, до Константинополя, Босфора и Дарданелл включительно. Целью плана было взятие Константинополя и изгнание турок в Азию, с образованием в европейских владениях осман независимых государств: Греции, Болгарии, Черногории и Сербии; возможно, если Австрия не вступит в войну, и Боснии. Далмация отошла бы Венеции, а некоторые острова – Англии. Суворов неоднократно подчеркнул важность поддержки освободительного движения балканских народов и восстаний в разных частях Турции, но – только при непосредственном появлении рядом русской армии и флота.
Война требовала самостоятельных стремительных действий армии и парусного (Черноморского и Балтийского) флота, с задачей разгромить в ряде сражений основные сухопутные и морские силы Османской империи. Гребной флот был призван служить для десантных и транспортных операций, помогая и сухопутным войскам, и парусникам Ф.Ф. Ушакова (кроме него Суворов не видел адмирала, способного решать стратегические задачи флота). В плане постоянно отмечалась связь успехов разных родов войск, вплоть до необходимости брать прикрывающие Босфор замки и батареи силами сухопутных войск и десанта с гребной флотилии, для обеспечения успешных действий парусников. Но только эскадра Ушакова могла обеспечить России господство на Чёрном море, по которому пройдут основные коммуникации наступающих войск.
План Суворова превосходил по своим масштабам действия вооруженных сил России в русско-турецкой войне 1787–1788 гг., и, что интересно, мог быть реально осуществлён значительно меньшими силами (до 100 тысяч сухопутных войск). Основное наступление по суше вели из Новороссии три небольших корпуса (самый крупный до 40 тысяч), разбивая появившегося противника прежде, чем штурмовать крепости. Де Волану Суворов объяснил этот метод на примере просчёта Цезаря, осадившего крепость Алезию до подхода основных сил галлов и вынужденного вести тяжелые бои на два фронта. «Войска должны следовать правилу разбить врага в поле, прежде чем предпринимать осаду». Суворов предполагал почти все крепости срыть, чтобы не дробить для их обороны войска, оставив только Килию и Браилов в качестве баз (Кутузов в 1811 г. по этому принципу срыл Рущук после его захвата). В Болгарии такой базой становилась Варна; взятие Рущука и Шумлы было необходимо лишь для обеспечения наступления на Варну.
Идея концентрации сил в этом плане сочеталась с вопросами скорости ликвидации сопротивления в важнейших пунктах; дробление армии на три корпуса объяснялось тем, что турки всё равно не успевали собрать и перебросить на фронт достаточные силы для генерального сражения. «Время дороже всего – надо беречь его, – твердил Суворов де Волану. – … Самым ложным правилом является убеждение, что после поражения врага всё закончено, в то время, как нужно стремиться к более крупным успехам». «Расчёт времени есть главное правило ведения войны» (выделено мной. – А.Б.).
По плану видно, что Суворов тщательно изучал положение турок на Дунае, в Валахии, Болгарии и самом Стамбуле; документы подтверждают это. Казалось, что война близка. С декабря 1793 г. Александр Васильевич начал доукомлектовывать войска по штатам военного времени (Д III. 290). Указ Екатерины II о подготовке к войне последовал 16 января 1794 г. (Д III. 291). Задача была опередить готовящихся к войне турок; «скорость» и «быстрота» наступательных действий «до самых берегов Дуная и далее» ставились во главу угла. Черноморский флот, всё ещё под командой Мордвинова, и гребная флотилия де Рибаса действовали по суворовскому плану, с той разницей, что императрица, не осмелившись сменить «старейшего» адмирала и поставить Ушакова, не могла и в полной мере положиться на Черноморский флот.
Ещё немного – и граф Суворов, будучи главнокомандующими всеми ударными и резервными войсками в предстоящей войне, мог получить верный шанс стать светлейшим князем Константинопольским. Разумеется, это шутка. Суворову суждено было стать князем Италийским.
Не имея фельдмаршальского чина, при наличии других фельдмаршалов, Александр Васильевич годился командовать в Новороссии лишь мирное время, «для гарнизонной службы». Но не меньше корпуса в новой войне он бы получил – а план войны предусматривал, что главные действия будут вести корпуса, соревнуясь в скорости побед. Турция не решилась начать войну, которая, несомненно, отдала бы России проливы. Это было понятно уже зимой[321] и стало совершенно ясно к маю 1794 г. Однако началась другая война, на которую Александр Васильевич полетел, как на крыльях.
На помощь Польше
«Шаг назад – смерть. Всякая стрельба кончается штыками».
Судьба снова вела Суворова в Польшу, поднявшую освободительное восстание против России, Австрии, Пруссии и своего короля Станислава Понятовского. Поляки на сей раз были отлично подготовлены в военном деле. Их армия упорно училась 20 лет. Под командой Тадеуша Костюшко и иных отличных генералов польские регулярные войска вынудили полки Австрии и Пруссии отступать с захваченной ими земли. 12-тысячный русский гарнизон в Варшаве, призванный поддерживать польского короля, был предательски атакован в ночь на 7 апреля во время пасхального богослужения. Лишь с большими потерями он пробился из города, сумев спасти от расправы часть семей русских солдат, офицеров и чиновников. К августу повстанцы, совершая смелые рейды по тылам иностранных армий, заставили армию прусского короля Фридриха-Вильгельма II и русский корпус Ферзена уйти от Варшавы. Корпус Репнина был принуждён к отступлению в Литве, австрийский генерал Гарнонкурт – изгнан из Люблинского воеводства.
Конечно, силы сторон были неравны. В самой Польше царил разлад. Союзным державам требовалось лишь время для переброски новых дивизий, чтобы залить восстание кровью. Спасти жизнь восставшим полякам могло лишь чудо. И оно явилось в лице Суворова.[322]
Фельдмаршал Румянцев, возглавив войска на Юге России[323], по рескрипту Екатерины II от 16 мая поручил Суворову продолжить строительство укреплений на русско-турецкой границе (Д III. 322). Однако уже 24 мая Суворов отправился на польскую границу, в Брацлавскую губернию, для расформирования находившихся там польских войск (Д III. 327). 26 мая он выступил и быстро решил поставленную задачу (Д III. 329, 330). Уже 13 июня Александр Васильевич умолял Румянцева «извести» его из «томной праздности, в которой я невинно после Измаила»: «Мог бы я помочь окончанию дел в Польше и поспеть к строительству крепостей!» (Д III. 331). Разоружив последнее польское формирование на Днепре, Суворов 4 июля с двумя батальонами гренадер, одним – егерей и казачьим полком двинулся на запад, к Немирову (Д III. 336). 8 июля он подчинил себе войска Брацлавской губернии (Д III. 340). 24-го – вновь слёзно просил Румянцева возвратить ему жизнь солдата, а не инженера. В сердцах он ругал русские войска в Польше, которые «в селениях награбленное продавать не стыдятся», и хвалил лидера повстанцев Тадеуша Костюшко: «в мятежнике довольно искусства!» (Д III. 346).
Отчаявшись, Александр Васильевич в тот же день послал императрице прошение «уволить меня волонтёром к союзным войскам, (так) как я много лет без воинской практики по моему званию» (Д III. 347). 2 августа Екатерина II ответила отказом: «Ежечасно умножаются дела дома, и вскоре можете иметь тут по желанию вашему практику военную много. Итак, не отпускаю вас поправить дела ученика вашего (принца Кобурга), который за Рейн убирается (отступая из Нидерландов) … А ныне, как и всегда, почитаю вас Отечеству нужным, пребывая к вам весьма доброжелательной» (Д III. 351).
Согласно легенде, впоследствии Екатерина Великая заявила: «Я послала две армии в Польшу – одну действительную, другую – Суворова»[324]. «Действительными» были корпуса Н.В. Репнина в Литве и И.А. Игельстрома в Польше. Ими пытался управлять из Петербурга президент Военной коллегии Н.И. Салтыков, писавший: «Теперь не время думать о победах, а нужно собрать (русские войска) и узнать, где, кто, сколько, чтобы думать и рассуждать можно было»[325].
Но «рассуждать» было поздно – честь русского оружия пора было спасать. Действовавшие там генералы сделать этого не могли. «В Польше начальникам нашим, – отозвался о них Суворов, – вместо того, чтобы быть в невежественной нерешительности и плавать в роскоши, надлежало соблюдать непрестанно бдительность, перу их сотовариществовать их мечу, и искру, рождающую пожар, последним вмиг затушить» (Д III. 333). Однако мечи, судя по всему, оказались такими же тупыми, как головы и перья. «Беседуя о Польской войне, – записал разговор с Суворовым во время Итальянского похода Фукс, – сказал он мне следующее: «Миролюбивые фельдмаршалы занялись на первую Польскую компанию устроением магазинов. План их был воевать с вооруженною нациею три года. Какое кровопролитие! Кто отвечает за будущее? Я пришел — и победил. Одним ударом доставил я мир и спас величайшее пролитие крови»[326]. Дела в Польше складывались не просто неудачно, но даже опасно для русских войск.
Поэтому Екатерина II, видимо, и поручила дело Румянцеву, который немедля обратился к Суворову. 7 августа Пётр Александрович поручил Александру Васильевичу поддержать прусскую армию в Польше и русский корпус Литве, не дав, впрочем, армии: «Ваше имя одно … подействует на дух неприятеля и тамошних обывателей больше, нежели многие тысячи». Прекрасно обученные Александром Васильевичем войска остались на границе для защиты от турок. Румянцев обещал выделить в Польшу два небольших отряда, по 3 батальона, 5 эскадронов 250 казаков и 4 орудия в каждом. И просил Суворова возглавить эти войска, чтобы сделать «сильный отворот» повстанцам в Литве (Д III. 354).
14 августа Суворов ринулся из Немирова в Польшу с 2 полками, 2 батальонами и 250-ю казаками (Д III. 356), собирая по пути разрозненные отряды и сколачивая из них войско[327]. Легендарные молниеносные переходы на полковом и подручном транспорте делались полководцем с командами, которые он присоединял в пути. В ходе их обучения «победительной» тактике Александр Васильевич издал ценнейший для понимания его военной мысли развёрнутый приказ о боевой подготовке применительно к борьбе с мятежниками в полях, лесах, болотах, на узких улицах и пр. (Д III. 359).
«Во всяком случае сражаться холодным оружием. – Приказывал генерал-аншеф. – Действительный выстрел ружья от 60-ти до 80-ти шагов (43–57 м. при уставном шаге в аршин. – А.Б.): если линия или часть её в движении на этой дистанции, то стрельба напрасна, а ударить быстро вперёд в штыки». Ни шагающий солдат никуда не мог попасть, ни в надвигающуюся шеренгу попасть было практически нельзя.
Пехота обучалась атаковать, при строжайшем, постоянно тренируемом соблюдении строя, в каре, колоннах и линиях, перестраиваясь применительно к противнику и местности. Все решения о построении и выборе направления атаки принимал командир подразделения. Он «при начале боя не ожидает никакого повеления от вышнего командира, не имеет времени ни о чём докладывать и только его о произошедшем извещает».
«Во время атаки, – требовал Суворов, – все командные слова подтверждать громогласно взводным командирам. Когда же «ура»[328], тогда взводные командиры в кавалерии – «руби!», в пехоте и казаках – «коли!» (приказывают) громогласно»[329]. Генерал-аншеф строго требовал краткости и ясности команд, без возможности их двоякого толкования. Он сам рекомендовал такие команды (вдобавок к уставным), приказав немедля снимать командиров, не способных чётко отдавать приказы.
В линиях Суворов рекомендовал старые три шеренги. Он признавал залповый, «батальный» огонь при условии, что стрельба ведётся прицельно, чему солдат следовало учить. Против турок, добавлял он, залпа вообще «употреблять не должно».
В огневом бою первую линию Суворов запретил ставить на колено. Это придавало строю статичность. Вместо этого он приказал скашивать шеренги «так, чтобы второй и третьей шеренги солдат имел свой приклад у правого плеча своего предстоящего». Главное – «ни в каких построениях и в выравнивании фронта не пятиться назад. Шаг назад – смерть. Всякая стрельба кончается штыками».
В каре, как было и на войне с турками, залпового огня вообще не употреблялось – только прицельный огонь с фасов и от стоящих внутри егерей. Суворов объяснил, почему: «каре никогда не стоит на месте»! Это строй наступления. Солдаты могут загнуть линию в каре, например, чтобы защитить свою слабую конницу от сильной кавалерии противника, но наступление должны продолжать.
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 11; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!