Наставление постовым командирам 30 страница
Вопрос о достойных офицерах стоял остро. «Ныне самые порядочные – младшие офицеры не из вольного дворянства», т.е. выслужившиеся из солдат и солдатских детей. Суворов не был против дворян, наоборот, он считал, что в военное время данное им Екатериной право не служить – противоестественно. Иностранных офицеров в масштабах России мало. Замена их «вольными дворянами», перетекание в действующую армию искавших славы гвардейцев Суворову не импонировали. В кружевах тренировать войска трудно. А «войскам потребны постоянные упражнения … во всякое время, также и зимой … в грязи, болотах, оврагах, рвах, на возвышенностях, в низинах и даже в окопах, вырытых наспех». «Никогда не отступать, лучшее войско времени не теряет». «А без того риск неминуем», – писал Суворов, приводя памятный и ему, и Потёмкину пример полковника князя П.В. Репнина, отряд которого в 1773 г., попав в окружение, расстрелял патроны и был пленён турками. Да, писал Суворов, «против неверных пехота должна иметь 100 патронов», но вина Репнина в том, что он «растерялся, как и другие, а надобно в штыки»[226].
С помощью Потёмкина замена негодных «парадных» офицеров с трудом, но шла. Прежде всего, было усилено командование эскадрой в Днепровском лимане. Гребную флотилию возглавил храбрый француз – контр-адмирал русской службы Нассау-Зиген. Парусную – шотландец, герой войны за независимость США контр-адмирал Пол Джонс. Суворов упорно очищал от «щеголей» командный состав своих полков. Светлейший сам болел этой проблемой, а в приказе от 18 декабря 1787 г. точно следовал «Полковому учреждению» Суворова. Потёмкин требовал при постоянном обучении солдат «с терпением и ясностью», без битья, «отличать прилежных и доброго поведения солдат, отчего родится похвальное честолюбие, а с ним и храбрость». За качество обучения, в том числе за качество знаний обер- и унтер-офицеров, полковник отвечал лично.
|
|
|
Потёмкин шёл дальше Суворова образца 1764 г., требуя отбросить в обучении всё, что изнуряет солдат, не требуясь «в деле». «Марш должен быть шагом простым и свободным, чтобы не утруждаясь, больше вперёд продвигаться … Как на войне с турками построение в каре испытано выгоднейшим, то и следует обучать формировать оное из всякого положения. Особенно употребить старание обучать солдат скорому заряду и верному прицеливанию», егерей и артиллеристов – каждодневно. Солдат в строю не заставлять тянуться во фронт; «крепкие удары в ружейных приёмах должны быть истреблены». Кавалеристов – учить сидеть в седле свободно, «а не по манежному принуждённо», их задача – «построение фронтов и обороты производить быстро, а особенно атаку, которой удар должен быть во всей силе».
|
|
|
Жестко порицая «вредное щегольство», светлейший требовал от солдат бодрости, опрятности, чистоты и здорового питания (не забыв постоянные требования Суворова «лудить почасту котлы»)[227].
Как и с переменой военной формы, преобразования Потемкина и Суворова в обучении войск встречали немалое сопротивление (в гвардии они вообще пробивались с величайшим трудом). 23 февраля 1788 г. Суворов рапортовал Потёмкину, что добьётся исполнения его указа, чтобы штаб- и обер-офицеры в строю (кроме парада) не выделялись шарфами и галунами, даже на конских чепраках. В строю и на караулах офицеры должны носить куртки, каски и портупеи, как все (Д II. 374). Щегольство, на которое Суворов сетовал ещё в Польше, потеряв много офицеров при неудачном штурме Ландскроны, было вредно в бою, где офицер должен не блистать, а командовать.
Суворов и Потёмкин понимали, что предстоит тяжелая война. Сеча при Кинбурне дала время на преобразование армии и флота, но не побудила турок к миру. Османский флот не был разбит, а русский – за исключением отдельных героев – показал пока малую полезность. Турецкие флотоводцы и очаковские беи, обещавшие не слишком расположенному к войне султану скорую победу в Днепровском лимане, не желали отступать. Без возможности блокады Очакова даже Суворов не мог планировать штурм крепости. Это не позволяла и численность его войск, в помощь которым подошёл к устью Буга егерский корпус М.И. Кутузова, а затем и другие части.
|
|
|
Жертвы в Кинбурнском сражении, задуманном и проведённом максимально жестко, были в глазах обоих велики, но оправданны[228]. Дальнейшие планы строились из расчёта всемерного сохранения жизней: это отвечало глубоким убеждениям обоих героев, отраженным в огромном числе документов. Суворов составил детальные диспозиции по обороне всех участков Кинбурнской косы, упирая на отражение десантов с минимальными жертвами. Смысл двух его диспозиций от 12 октября и приказа 21 декабря 1787 г., которые начальники должны были «затвердить взводным командирам, а те её объяснить рядовым», сводился к главной мысли: бить, а не пугать, отражать, а не заманивать[229].
Первая роль в опровержении турецких десантов на косу и находившийся мористее остров Тендра отводилась огню артиллерии и пехоты. Вокруг берегов солдаты скалывали лёд, за исключением пристрелянных пушками секторов. Артиллерийские стрельбы из крепости, из возведённого в удобном месте блокфорта и силами мобильной полевой артиллерии были постоянны. Суворов требовал максимальной скорости в заряжании пушек, но стрельбу приказал вести исключительно на поражение. Гром пушек, не попадающих в цель, только ободряет неприятеля. Каждый командир должен иметь таблицы артиллерийских дистанций[230], и, под угрозой строгого взыскания, впустую по врагу не стрелять. Для полевой артиллерии, стремительно выдвигаемой для сожжения вражеских кораблей, оборудовались укрытые позиции (в сочетании с ретраншементами для пехоты), которые следовало поддерживать в порядке и очищать от снега. Манёвр артиллерией был важен для занятия лучших (намеченных Суворовым на схемах[231]) точек стрельбы. Учитывая «мягкий грунт для подвоза», к каждому орудию приставлялось двойное число людей (Д II. 328. С. 350). От артиллеристов требовалось не допустить высадки десантов, при массированной атаке врага – нанести ему максимальный урон, поддержать действия пехоты и потопить вражеские суда.
|
|
|
Вне зоны действия артиллерии первыми встречали врага казаки, способные скакать «по воде». Мелкие группы врага – на кромке воды колоть пиками и рубить, при необходимости, метко стрелять (для чего в каждой сотне формировался десяток стрелков с командиром). Более сильные отряды – окружать и уничтожать. Серьёзное войско – пропускать к укреплениям, под удар артиллерии и пехоты, точно извещая о силах противника, и в конце боя добивать атакой с тыла.
При всём желании «неприятельские набеги отвращать», Суворов предвидел возможность массированной атаки в одном месте (на два у врага не хватало сил, это мог быть только отвлекающий удар). Тогда против потрёпанного артиллерией неприятеля выдвигалась пехота, встречая турок огнём. «Батальный огонь» шеренгами, полезный для тренировки скорости заряжания, в бою Суворов запретил: он «в действии своим опасен больше, чем неприятелю: множество пуль пропадает напрасно, и неприятель, получая мало ран, меньше от того пугается, чем ободряется; поэтому пехоте – стрелять реже, но весьма прицельно, каждому в своего противника, не взирая, что когда они толпой». «Хотя на сражение я определил 100 патронов каждому солдату, – пишет Суворов, – однако кто из них много расстреляет, тот достоин будет шпицрутенного наказания; но ещё больше вина, кто стреляет сзади вверх – и того взводному командиру тотчас заметить. Постыдно нам, что варвары стреляют прицельно и пуль своих напрасно не тратят!» (Д II. 329. С. 354)
Беречь патроны, чтобы не попасть в положение генерал-майора Анрепа, егерский батальон которого в турецкую кампанию 1769 г. «расстрелялся» и, засев в монастыре, «позорно погиб на месте» (П 225), было крайне важно. «Это весьма строго затвердить рядовым, – требовал Суворов, – и если в каком взводе стрелять будут издалека и по пустому – офицера того начальнику вмиг арестовать и за фронт!». Однако и прицельный огонь мог потребовать много зарядов. Тогда расстрелявшая патроны первая линия сменялась второй и третьей. Пройдя в промежутки первой линии, они должны были выиграть себе место атакой. «Однако после строгому взысканию подвержены будут начальники той линии, которая расстрелялась» (Д II. 328. С. 353).
Линейный строй из двух шеренг, удобнейший для массированной стрельбы, Суворов рекомендовал на оконечности косы, отрезанной от остальной её части крепостью Кинбурн. Тут не могла появиться вражеская конница. Свои же всадники, действуя полувзводными колоннами, могли атаковать врага на саблях (казаки – прямо по воде), обходя пехоту с флангов. Суворов не отвергал как «устаревший» строй в линию и призывал максимально использовать её огневые возможности. В любом случае кульминацией линейной атаки был удар в штыки. Отказавшись от красивых, но малополезных залпов, дополнив частоту выстрелов точностью, его войска именно линиями компенсируют свою малочисленность и разобьют пылких французов с их «передовыми» колоннами в неудобных для кавалерии горах: Моро при Нови, Мортье и Массена в Муттенской долине.
Интересно, что для линий против «варваров» Суворов, видимо, допускал стрельбу с места; поле могло выигрываться атакой задних линий. Но линии употреблялись им «очень редко» (по свойствам местности), а «глубокие колонны» рекомендовались в диспозициях «только для развёртывания». Против турок главное «пехотное построение – движимый редут, то есть каре». «Каре бить вперёд всегда на марше»; это не строй защиты, а средство прорыва: два «движимых редута» в первой линии, три – во второй, а за ними – построенная линией в две шеренги кавалерия. Непрерывно наступая, «каре бьёт неприятеля прежде из пушек; с ним сближаясь, начинают стрелки в капральствах». Затем к их прицельному огню по команде присоединяются фасы (шеренги, образующие стороны каре): их «скоростная стрельба» обязана быть прицельной. Наконец, «при всяком случае наивреднее неприятелю страшный ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех в мире работают» (Д II. 329).
Кавалерия неуязвима при атаке строем в карьер. Но в данных диспозициях она лишь поддерживает пехоту. Отсюда – предписание иметь в каждом кавалерийском капральстве четырёх «конных стрелков»: «Этим конным егерям стрелять неверных во всякое время весьма прицельно, избирать сколько можно чиновников (офицеров) и пуль понапрасну не тратить». В бою с иррегулярной турецкой и татарской конницей Суворов не рекомендовал конным стрелкам отрываться от линии кавалерии или фаса пехотного каре, «дабы не быть отрезанными» (Д II. 356). Естественно, всех получаемых полками лошадей следовало приучать к стрельбе, толпам и крикам. Если же кавалерия скачет вперёд, за боевые порядки пехоты, солдаты по команде взводных немедля перестают стрелять: «Кто из рядовых выстрелит сзади – того гонять шпицрутенами» (Д II. 328. С. 353).
Отдельный приказ от 21 декабря 1787 г. полководец посвятил, прежде всего, вопросам психологическим. Он, вслед за Петром I, запретил в бою всякий нестройный крик (но не «ура»), ломающий дисциплину: «В сражении регулярным войскам крик весьма неприличен, и варвары того не делают; он знак не храбрости, но больше робости, происходящей от недовольного экзерцирования солдат и от того – ненадёжности их на себя. Хотя в свете храбрее россиянина нигде нет, крик настолько опасен, что один приносит военное расстройство, лишает послушания и (солдат) уже не слушает команды. Господам начальствующим в регулярных войсках солдатам крик крайне воспретить и толковать о вреде его … во всех маневрах и эволюциях».
Потерявшие контроль солдаты, вспоминает Суворов, в сражении 1 октября «немилосердно убивали» сдающихся турок, так что только один из них попал в плен[232]. Кровожадность, вытекающая из непослушания, крайне вредна для успешного «предпобеждения» неприятеля за счёт важной информации от пленных и внушения врагу благодетельности сдачи в плен.
Жестокость – зло: «Видящие то басурмане разъяряются, впадают в отчаяние и наносят явный вред нашим войскам». Так, запорожцы, около тысячи которых служило туркам, были нестойки и мечтали перейти на русскую сторону: «Того ради строго напоминаю таким случаем пользоваться, и отнюдь их неприятельски не встречать, и блюстись их в отчаяние приводить»! Лучше предложить им сдать оружие или направить его на турок[233]. Иное дело – несколько сот казаков-некрасовцев (ушедших после восстания Булавина в 1708 г. с Дона к туркам и давно служивших им на войне): «им не очень верить, однако если сдаваться будут, то тоже поступать человеколюбиво, как и с прочими неверными» (Д II. 356).
Диспозиции и приказ были доведены до всего личного состава, но Суворов зимой и весной 1787–1788 гг. сам неоднократно объезжал лиман[234], контролировал подготовку войск и лично проводил с ними многодневные учения (Д II. 407). В ходе учений он выделял отличных командиров (за которых боролся при попытках их перевода или выхода в отставку; Д II. 415, 419) и старался исправить «щёголей», внушая им, что самолюбием и «излишними рассуждениями, подобными школьному юношеству … не доказывается способность, но замыкается в одних мужественных действиях» (Д II. 329. С. 355). От совершенно негодных и неисправимых командиров Суворов старался избавиться только в исключительных случаях. Об отставных и инвалидах заботился сам и хлопотал о них перед начальством (Д II. 400, 402).
Можно быть уверенным, что и меры по сохранению здоровья солдат, предписанные им уже в первой диспозиции (при активной поддержке Потёмкина), соблюдались неукоснительно. За всю суровую зиму в войсках Суворова было несколько десятков умерших в лазаретах. Он основывал новые госпиталя, используя для этого даже путевые дворцы. построенные к приезду Екатерины II (Д II. 457) и лично инспектировал их, обнаружив один «райский», с доктором-французом, куда стремились попасть рекруты. Суворов в диспозиции приказал «рекрут особенно блюсти, исподволь их к службе приучать и этих молодых солдат, взирая на каждого особо, со старыми не ровнять, пока не окрепнут» (Д II. 329. С. 355). Однако рекрутам было трудновато, и они старались «заболеть», попав в удобный лазарет.
«Больные, по-немецки, heim sucht (карает Бог), – писал Суворов 30 апреля 1788 г. адмиралу Нассау, с которым установил дружеские доверительные отношения. – Плохо, хуже смерти. Наш рекрут поневоле, чем лучше содержится лазарет, тем больше он проводит там время вне службы. Там он получает порцию, число (больных) увеличивается. Лекарства, привезённые издалека, наполовину тухлые, непривычка к ним приводит к кладбищу. Здесь, в Ярославском (полку), даже ветераны, с радостью ложась рядом с больными, тем ухудшали своё положение, сами себя убивали. Я об этом узнал слишком поздно» (Д II. 406). Этот, не первый, но убедительный опыт подсказал Суворову, что помимо снабжения лазаретов хорошими врачами, деньгами и лекарствами, помимо права лекарей подавать рапорты на командиров, в частях которых умножаются болезни (что было предписано в приказе Кубанскому корпусу) необходим постоянный контроль командования над лазаретами. А главное – нужна пропаганда среди солдат, которая отвратила бы их от желания прятаться от службы в лазарете, месте для здоровья не безвредном! Суворов включил эту тему в постоянные наставления для солдат, суммированные позже в его «Науке побеждать».
Сохранение солдат и возвращение их в строй, на чём настаивал и Потемкин, было важнейшей работой Суворова. В конце октября 1787 г. в его 12 полках (считая два кавалерийских) недоставало 4964 человека (Д II. 332). Зимовка войск и их выведение весной в лагеря, благодаря неусыпному бдению командующего[235], прошли успешно. Благодаря излечению раненых и больных, пополнению рекрутами к весне 1788 г. в тех полках, по которым есть данные, был почти комплект – 1829 и 2098 рядовых и унтер-офицеров (Д II. 398). При формировании Орловского пехотного полка в 10-ротном составе (вместо 12-ротного) Суворов получил весной полный комплект: 2294 рядовых и унтеров, в том числе 1696 строевых. При этом три капитана оказались на вакансиях поручиков, а два офицера и три десятка рядовых не попали в комплект (Д II. 397). Состав полков был восстановлен, несмотря на то, что по приказу Потёмкина Суворов должен был вернуть в старые части прикомандированных к его полкам солдат и офицеров (Д II. 383). По мере поступления нового оружия, солдаты были перевооружены (Д II. 399, 401).
Войска готовились к бою, по указанию светлейшего – оборонительному. Однако Суворов, внимательно наблюдая за турками в Очакове[236] и малейшими действиями османского флота[237], оснований ожидать серьёзного нападения не находил. Лишь 21 мая, после прибытия в лиман сильной турецкой эскадры, неприятель обстрелял позиции «верных запорожцев» у основания косы, а утром 22-го 39 турецких кораблей сделали несколько сот выстрелов по позициям Шлиссельбургского полка. Никто не был даже ранен, на десант противник не решился (Д II. 413).
Инициативу в боевых действиях турки явно утратили. Необходимо было действовать. Цель наступления была очевидна. Крепость Очаков запирала русским устье Днепра и позволяла туркам хозяйничать в Днепровско-Бугском лимане.
Очаков
«Бить брешь с флота в нижнюю стену. Успех, штурм»
По-видимому, ещё при встрече с Суворовым после «Кинбурнского ада», Потёмкин предостерёг Александра Васильевича от штурма Очакова со стороны лимана, предлагая минимизировать жертвы осадой. Жестоко страдавший от ран Суворов согласился[238]. Ордером от 9 октября 1787 г. светлейший предписал: «В настоящем положении считаю я излишним покушение на Очаков без совершенного обнадёжения об успехе. И потеря людей, и ободрение неприятеля могут быть следствием дерзновенного предприятия. Поручая особенному вашему попечению сбережение людей, надеюсь я, что ваше высокопревосходительство, будучи руководствуемы благоразумием и предосторожностью, не поступите ни на какую неизвестность»[239].
Суворов ответил: «Повеление вашей светлости исполню», – тем более искренне, что сам удерживал адмирала Мордвинова от бомбардировки Очакова (Д II. 327). Не шевельнувшись во время сражения 1 октября, адмирал, мечтая реабилитировать флот, 4 числа атаковал турецкую эскадру в лимане. В результате «одна плавучая батарея пронеслась ветром сквозь оба турецкие флота (объединённую эскадру) при её курсе с пальбой, несколько попортила один турецкий фрегат и ушла из виду» (Д II. 320). Русская эскадра не пошла на прорыв, ограничившись перестрелкой с турецким флотом и крепостью. Повреждённая батарея выбросилась на мель, экипаж во главе с капитан-лейтенантом Верёвкиным, в том числе оказавшийся тут добровольцем де Ломбард, попали в плен. После ухода турецкого флота 6 октября Мордвинов жаждал обстрелять Очаков, что Суворов полагал бессмысленным.
22 октября 1787 г. Потёмкин сообщил Екатерине II, что отвергает идею штурма крепости: «Касательно Очакова будьте, матушка, уверены, что без формальной осады взять его и подумать невозможно. Да и атаку вести надобно со всеми предосторожностями. Я его смотрел и прочие весьма близко, менее, нежели на пушечный их выстрел. Александр Васильевич при всём своем стремлении и помышлять не советует иначе»[240].
Войска были неподготовлены к штурму. Без надёжных командующих на серьёзную роль флота полагаться было нельзя. Потёмкин прислал в лиман Ф.Ф. Ушакова, но Мордвинов его быстро выжил[241]. Только весной 1788 г. эскадру в лимане возглавили решительные моряки: гребную флотилию Нассау-Зиген, парусную – Пол Джонс. Суворов горячо их приветствовал и не раз выражал Потёмкину свой восторг от сотрудничества с хорошими моряками (Д II. 385 и др.).
В середине марта они втроём провели разведку лимана и подступов к Очакову (Д II. 392). В апреле Суворов устроил для флотилии Нассау базу под Кинбурном (Д II. 403). В это время они детально, с привлечением инженер-полковника Н.И. Корсакова, обсуждали возможность атаки на Очаков с моря (П 206, 207). Пока османский флот не пришёл в лиман, казалось разумным взять крепость штурмом со стороны лимана. Суворова интересовало, могут ли русские корабли подавить крепостные батареи и настильным огнём разрушить «стенку нетолстую на берегу у самой воды», открыв дорогу десанту.
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 16; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!