Наставление постовым командирам 25 страница
«Какая дружба, – подумал Гаджи-Магмет, – когда мы русским явные неприятели»?!
– Свистать всех наверх! Паруса ставить!
– Но ага, нет ветра ...
– Шлюпки на воду! Сигнал флотилии: «Выходить в море на вёслах» (Д II. 48, 50).
Простояв две недели на внешнем рейде без возможности сойти на берег (Д II. 54) и получая от Суворова всё более ласковые послания, турки убедились, что русские вынашивают самые коварные планы. «Я, с моей стороны, – уверял Суворов, – ни малейшего к тому подобия не нахожу!»
Фрегаты Гаджи-Магмета бесславно ушли в Синоп (Д II. 51, 57). «За вытеснение турецкого флота из Ахтиарской гавани» императрица пожаловала Суворову золотую табакерку с бриллиантами. Но к берегам Крыма уже шла целая армада боевых кораблей и транспортов с десантом. Во главе похода стояли командующие военным флотом и сухопутными войсками Турции. По силам и средствам эта объявленная мирной операция «втеснения» турок в Крым была равна полномасштабной войне. Блокировав побережье полуострова, турки запретили выход русских кораблей в море.
Флот России был ещё слаб. Берега Черного моря защищала небольшая, хотя и боевитая Азовская флотилия капитан-бригадира А.И. Круза, о которой Александр Васильевич очень заботился[173]. Но на берегу был Суворов. «В рассуждении странной претензии, тщеславных угроз и неприязненного злословия, – строго написал он турецким главнокомандующим, – ... я не позволяю себе верить, чтоб Блистательной Порты (правительства Турции) флот мог быть когда-либо у крымских и до области татарской всех принадлежащих берегов. Особенно в нынешнее время, когда Крым пользуется совершенным спокойствием, и когда Блистательная порта неоднократно утверждала, что в татарские дела не вмешивается, предоставляя все в нём на собственную волю сего народа, как независимого!» Имея долг «защитить вольность и независимость этих народов», Суворов одновременно защищал и свободу русского мореплавания. «Поскольку прибытие турецкой армады имеет явный вид неприязни ... право я имею встретить, при Божьей помощи, сильной рукою», – незваных гостей (Д II. 65).
|
|
|
Турки предпочли не искушать судьбу, и … ушли в Стамбул. Суворов гордился тем, что отразил нашествие без кровопролития, «больше изнурением одним, по образу Гаджи-Магмета» (Д II. 81). Но армада, усилившись «до 170 больших и малых судов», вскоре вернулась, и те же военачальники стали всерьез искать место для высадки десанта (Д II. 84, 87). Письма Суворову они наоборот, писали ласковые, желая «втесниться» в Крым под разными хитрыми предлогами.
Однако солидные, поставленные в стратегически важных местах суворовские укрепления, отлично налаженная связь и молниеносный манёвр войсками заставляли турок всюду натыкаться на прочную оборону. От шпионов они знали, что войск у русских немного. А куда ни сунутся – везде стоят пушки и блестят штыки! Адмирал-паша ведал славу русских пушкарей и опасался за свои корабли. Генерала-пашу не радовала мысль о десанте на суворовские штыки. Оба просили разрешения сойти на берег – только набрать пресной воды и «для прогулки». Положение на переполненных десантом кораблях было ужасным. Страдали даже моряки, а непривычные к морю сухопутные воины, набитые на корабли, как сельди в бочку, просто умирали.
|
|
|
В Турции чума, отвечал Суворов, «во охранение от той привредной заразы учрежденный карантин не позволяет отнюдь ни под каким предлогом спустить на берег ни одного человека из ваших кораблей»! (Д II. 89. П. 80). В отчаянии турки двинулись к берегу, но в виду русских войск повернули вспять. На перегруженных десантом кораблях свирепствовали болезни; началась эпидемия. Семь вымпелов, включая 80-пушечный флагман, туркам пришлось от заразы сжечь. Уцелевшие убрались в Синоп, оставив надежду «втесниться» в Крым (Д II. 114). «Надув паруса, отплыли в открытое море из виду вон», – написал Суворов (Д II. 88). «Более около здешних берегов турецких судов совсем не видно ... Да и внутреннего замешательства не примечается и по всем обстоятельствам быть не может».
|
|
|
Победа Суворова над турецким флотом, одержанная без единого выстрела с нашей стороны, представляется чудесной. На самом деле её обеспечили данные разведки и допросов турецких перебежчиков (Д II. 36). Александр Васильевич ещё до обострения событий собрал стратегическую информацию и уверил Румянцева, что Оттоманская порта не располагает средствами, прежде всего денежными, для начала войны с Россией в Крыму: «денежные доходы их незнатные, а камеры (казна) прежних султанов неведомо как, но испражнены». Не было у султана достаточных средств и для длительной поддержки демонстративных операций: эскадры не были в достаточной мере обеспечены провизией и деньгами, так что «флот сей обратный его путь … воспринять принуждён будет» (Д II. 39).
Суворов заранее знал – в отличие от Румянцева и самой Екатерины Великой, – что турецкие угрозы высадиться в Крыму с боем – блеф. Возглавлявшие флот и десант паши просто не могли вступить в серьёзный военный конфликт. Это означало погубить высадившиеся войска, которые не могли получить снабжения и серьёзных подкреплений. Располагая этими данными, Суворов выиграл партию до её начала, хотя его крайне беспокоила неопределённость указаний Румянцева относительно турецкого флота и др. важнейших проблем, прежде всего – переселения христиан с полуострова[174]. Сам он очень серьёзно отнёсся к борьбе с турецкой разведкой, действовавшей в Крыму и на Кубани под видом паломничества, торговли и под дипломатическим прикрытием[175]. Но главное, что давало Суворову решающее нравственное преимущество в силовых спорах с османами, была его новая военная концепция, чётко сформулированная весной 1778 г.
|
|
|
Предвидя – предпобеждать
«Господам бригадным командирам … избирать предварительные способы к охранениям подданных и здешних земель … и к предпобеждениям на оные зломышленных набегов»
Мы уже начали знакомиться с новой концепцией Суворова применительно к ходу событий на Кубани и в Крыму. Однако идеи, системно изложенные полководцем в приказах по Крымскому и Кубанскому корпусам 16 мая 1778 г. (Д II. 41, 42), по значению для истории военной мысли выходят далеко за рамки конкретной военно-политической ситуации. Самим Суворовым, судя по его последующим ссылкам на эти приказы, они рассматривались как важный этап познания полководцем «таинств» военного дела и формирования собственных уникальных правил военного искусства, опередивших «сей век». Вернёмся к ним ещё раз, как делал сам Суворов в последующие 22 года.
Первый – по расположению в архивном деле и классической публикации – приказ (41) частный, в нём предельно конкретно даны распоряжения о расположении и действиях войск Крымского корпуса. Второй (42), датированный тем же числом, для Кубанского корпуса, несомненно, главный, и по значению – первый: в нём фундаментальные идеи изложены последовательно, по их важности. Уже в июне этот приказ был продублирован для Крымского корпуса[176]. Во втором приказе, который я полагаю первым, Суворов сформулировал свой новый военный закон, а частный приказ Крымскому корпусу является примером применения (и уточнения) этого закона.
Давайте проанализируем приказ Кубанскому корпусу по пунктам, раскрывающим концепцию Суворова последовательно, от общего к частному. Это тем более важно, что Суворов требовал соблюдать приказ неукоснительно, строго наказывая за его нарушение, цитируя в дальнейших приказах его пункты и сурово выговаривая за незнание и несоответствие действий «изданным от меня правилам» от 16 мая 1778 г. (Д II. 118).
Судя по ордеру от 11 мая следующего, 1779 г., изложенные в приказе правила военного дела Александр Васильевич формулировал и приводил в порядок несколько месяцев. В ордере Суворов процитировал свой (не дошедший до нас) приказ от 20 февраля 1778 г., данный через месяц после прибытия его к войскам (Д II. 178). Цитата точно соответствует пункту 9 приказа от 16 мая. Нарушение любого из положений приказа означало поражение – пусть небольшое, но позорное – императорских войск, и являлось, в глазах Суворова, основанием для отстранения командира от должности и отдачи его под суд.
Когда дела призвали полководца в Крым, он в дополнение к приказу издал ордера от 18 июня и 13 сентября, тексты которых не сохранились (Д II. 118. С. 141), и не дошедшее до нас наставление командирам, начало которого изложил в выговоре генерал-майору Райзеру: «Старшему от генералитета бдеть, когда все спят; в роскошное обленение не впадать; уваженной его особе – пост повсеместно! Сам он всюду всё своими очами обозревать должен, поместно учреждает, поправляет и предопределяет; тогда покоен, когда цели его исправны» (Д II. 129. С. 149–150).
Это красноречивое указание соответствовало концовке приказа от 16 мая 1778 г. и ещё раз подчёркивало то, что Суворов считал главным в военном деле: личную ответственность командира за всех подчинённых. Год спустя, снимая командующего Крымским корпусом Райзера и командира дирекции (участка Кубанской линии) полковника Штерича за потерю трёх казаков и гусара при допущенном ими внезапном налёте горцев, Суворов сурово отчитал полковника за оправдание, будто капитан Андреевский не выполнил его приказ: «Разве он, господин полковник Штерич, позабыл, что по силе моего предписания за всё по препорученной ему дирекции в чём-либо упущение он ответствовать должен? То же и оговорка, что не находит он средств к понуждению подчинённых исправлять надлежаще их должность, позорна и доказывает точно слабость команды и явное субординации военной несоблюдение» (Д II. 178. С. 210).
Приказ от 16 мая Суворов считал фундаментом всех действий на Кубанской линии. Нарушение любого его пункта ослабляло положение русских войск в неспокойном районе, ставило под угрозу жизнь солдат и честь императорского оружия. Нам с вами надо отнестись к приказу столь же серьёзно, как Александр Васильевич требовал от всех корпусных офицеров.
Первый пункт приказа касался повседневной службы. Он попросту отсылал командиров бригад, полков, батальонов, эскадронов и рот к строевым уставам пехоты и кавалерии 1763 г. (главы о караульной и лагерной службах и походных движениях).
Второй пункт революционен. Он полностью посвящён здоровью солдат и адресован армейским лекарям, подлекарям и ротным фельдшерам. Вместо обычной задачи лечить больных, Суворов требует первым делом заботиться о «здоровье здоровых». Качество воды, которую при малейших подозрениях следует кипятить или отстаивать, продуктов питания, горячей еды (только свежей, не стоявшей в луженой посуде, которую следует тщательно мыть и насухо вытирать, как требовало ещё «Суздальское учреждение») – забота военных врачей. Повредить здоровью солдат могут тесная обувь и мундиры, нестиранное бельё, большие физические нагрузки и праздность.
Обо всем, касающемся сохранения здоровья солдат, медики обязаны «ежевременно» знать и о нарушениях немедленно докладывать командирам рот и выше. Не дай Бог, чтобы их доклад о неисправностях не был учтён командирами и дошёл до «корпусного генерала», т.е. самого Суворова, который лично проверял состояние дел вплоть до капральств. Важная роль в соблюдении санитарного состояния отводилась ротным фельдшерам. Именно они обязаны были смотреть за благополучием артелей, в которых солдаты вели хозяйство, и при необходимости переформировывать их, чтобы все артели были «исправными», обеспечивая солдатам здоровый быт.
Здоровая повседневная жизнь артели из нескольких солдат являлась, согласно приказу Суворова, предметом заботы всех начальников, вплоть до корпусного командира. Офицеры, получившие этот приказ, понимали, что Александр Васильевич не шутит, обещая от себя лично «взыскание» за недостаточно строгое «соблюдение» солдатского здоровья и «не примечательное в том надсмотрение».
Способом контроля было и умножение больных в лазаретах. Оно требовало немедленного «исследования причин зла», «неослабного взыскания на начальнике», зло допустившем, и основательного исправления – иначе отвечать будет лично врач. Разумеется, задача предотвращения болезней не отменяла задачи скорейшего излечения больных и возвращения выздоровевших солдат их в строй. Суворов полагал, что больным, жизни которых уже не угрожает опасность, гораздо полезнее долечиваться в своих частях, пользуясь заботами командира и сослуживцев, чем в госпиталях[177].
Итак, для победы нужен здоровый (п. 2) и хорошо обученный (п. 3) солдат. «Военное обучение должно служить упражнением высшим начальникам над их нижними». Учить следует без гнева на «не достигших тонкости» военной науки, «холодным духом», «во всякое удобное время», по Строевому уставу 1763 г.[178] Устав – фундамент, на котором Суворов строит здание военной науки. Главное в нём – чёткие действия по работе с оружием каждого солдата и натренированные «в тонкость» эволюции подразделений, частей и соединений по единым командам. Именно опора на устав позволила Александру Васильевичу эффективно командовать новыми для него полками при Туртукае, Гирсово и Козлуджи, более того, полагаться на инициативу недостаточно знакомых ему, не превзошедших его «Науку побеждать» офицеров.
Усовершенствовать обучение Суворов предлагает в соответствии с требованиями уставов пехоты и кавалерии. Кавалеристов сначала учить конным маневрам и командам пешими – очень полезная рекомендация, по моему личному опыту. Трудно одновременно запоминать команды и названия манёвров и учиться управлять лошадью. Высшая цель обучения регулярной кавалерии – «большая атака в полный карьер, на саблях», сомкнутым строем.
Мы помним, как иронично Суворов относился к любимым поляками и турками конным стычкам и перестрелкам – «шермицированию». В приказе Кубанскому корпусу он тоже полагает это дело редко допустимым, но обучение скакать и стрелять «одиночкой в полном карьере» признаёт полезным «для твёрдости в управлении лошадей». Лошади – животные стадные. Приучившись ходить в строю, они могут убедить неопытного всадника, будто он умеет твёрдо управлять. Испугавшись стрельбы и выскочив из строя, лошадь способна лишить такого всадника возможности управлять – и в бою погубить. Суворов, как и в «Полковом учреждении» для Суздальского пехотного полка, хотел дать каждому кавалеристу полную и основательную уверенность в себе – залог победы.
В соответствии с Уставом, Александр Васильевич рекомендует драгун, соединявших в себе кавалерию и пехоту, «твёрдо и пехотному (строю) обучать». Он сам спешивал кавалерию, причём не приспособленных для пешего боя карабинер, давая им ружья со штыками, во втором поиске на Туртукай. Но это было от малолюдства, в бою на сильно пересечённой местности. А «впрочем спешенный драгун в отверстом поле есть оборонительная жертва отсталого начальника» (пункт 4). Разумеется, Суворов не против Устава. Обучать драгун сражаться в пехотном строю, так обучать. Просто везде, где может скакать кавалерия, преимущество даёт стремительный удар сомкнутым строем в карьер. Снижение скорости атаки кавалериста до пехоты – недопустимая потеря качества.
Построение всадников Суворов пока ещё толкует по-уставному, с интервалами между эскадронами, в две кавалерийских линии, чтобы вторая линия врубалась в неприятеля сквозь интервалы в первой линии, пока та восстанавливает строй. Впрочем, он полагал, что и первая линия должна снова «вмиг строиться» лишь после «сильного опровержения противника». Через 15 лет, во время второй войны в Польше, Александр Васильевич вовсе забудет про эти академические построения, годные лишь для манёвров перед боем. Он потребует и добьётся, чтобы сомкнутый строй русской кавалерии, атакуя в карьер, пробивал одну за другой две и даже три линии пехоты и кавалерии противника, сметал с поля всё, что на нём есть, и только замкнутые укрепления оставлял штыкам пехоты.
Иррегулярную конницу казаков Суворов предлагал употреблять для заманивания и преследования неприятеля. Как ударная сила они всегда вызывали у него сильные сомнения. Тем не менее, он требовал «казаков обучать сильному употреблению дротика (пики) по донскому его размеру, в атаке, сшибке и погоне». Рубить и стрелять казаку было не столь важно: «неприлично казаку стрелять, он бьёт пикой, особенно в крестец», т.е. в спину. Однако в десятке казаков должно быть два хороших стрелка – «это маяки».
Линейной пехоте Устав 1763 г. предписывал именно стрелять, причём залпами (в отличие от егерей, сражавшихся россыпью и стрелявших по одиночке). Суворов, как мы помним, неприцельную залповую стрельбу не признавал ещё с Прусской войны, полагая её неэффективной. Разумеется, Устав он, как опытный солдат, прямо не отрицал. Просто учиться и действовать предлагал (сославшись вначале на Устав) по-своему.
В пункте об обучении солдат (3) пехоте предписывалось, при постоянных тренировках в выполнении уставных команд и построений, учиться «разным маршам, быстрым движениям разностройно, обращениям вперёд и эволюциям, употреблению штыка и ружья скорому заряжанию, жестокой атаке, а особенно полковыми и батальонными каре». «Густейшие» большие каре дивизий и даже корпусов, допустимые на поле боя официальной военной мыслью его времени, полководец считал пережитком прошлого: они «в движениях тяжки», не годятся для стремительного удара по врагу, следовательно, не могут употребляться русской пехотой.
Обучая солдат и офицеров атакующим действиям в каре, следовало держать между каре дистанцию для перекрестного огня. Казалось бы, всё по Уставу. Каре защищали себя плотным огнём. Суворов требовал постоянно учить «манёврам и эволюциям» в каре, по батальонам и в составе крупных соединений, в том числе «разной пальбе». Но какой пальбе? Суворов имел в виду, прежде всего, движимые на углах каре и бьющие картечью полевые пушки[179]. Стрельба из мушкетов должна вестись исключительно прицельно. «На мушкет сто патронов», уточнил он ниже в пункте 12, но главный ружейный огонь ведут ротные стрелки-снайперы. Обучаясь, все солдаты обязаны были «разбивать доски пулями в мишенные меты по порядку», или установив мишени в земляной вал, как делают сегодня. Порох и свинец на это учение приказывалось не жалеть. Прежде всего, «ротные стрелки (снайперы) в этом прицельном огненном бою должны быть обучены наитвёрдо; нужен тут приклад взором по стволу, комель (приклад) крепко в сгиб плеча». Затем прицельной стрельбе следует обучить всех: одиночкой, шестерками, в шеренге, по капральствам в ротной шеренге, рядами, капральствами, ротами, батальонами.
В 4-м пункте Суворов показал значение снайперских стрелков, которые должны «без приказа» выбивать у противника командиров и всадников, нанося максимальный урон точной стрельбой. В пехотном капральстве следует обучить по 4 таких стрелка, в конном – по 6, отметив их воткнутой в шляпы и кивера зеленью, сеном или соломой. Они могут употребляться в строю или формироваться, по воле командиров, в отдельные отряды, особенно в коннице, где основная часть всадников должна «рубить вперёд».
Пехоте много стрелять могло пригодиться разве что при атаке противника на укрепления Кубанской линии. Для этого рядовой должен иметь по 100 патрон, и «то не для частой стрельбы, ибо для того назначены стрелки, но для выдерживания всяких осадностей»; кроме того, основа огня – артиллерия, бьющая картечью. «Сильные укрепления выдержат долговременную осаду, – писал Суворов. – Но как то может быть?» Ни один командир, до капрала, не может быть «удивлён» внезапностью нападения, а резервы непременно атакуют противника в тыл «в первых сутках или днях». Главное, зажатого «меж двух огней» врага не упустить, конницей дорубить, как «на Дунае», а «с пленными поступать человеколюбиво, стыдиться варварства».
Сама система укреплённой Кубанской линии представлялась оборонительной. Освещая эту сторону в 6-м пункте приказа, Суворов показал себя большим знатоком полевых укреплений, хорошо помнившим Записки Цезаря и Авла Гирция о Галльской войне. Любое укрепление, со свободным пространством вокруг, окружалось рвом минимум 1,5 сажени в ширину и глубину (3,2 м.). За ним насыпался толстый вал со стрелковой галереей и бруствером из плетеных туров с землей и песком, с часто расположенными амбразурами для стрелков. Широкие ворота, необходимые для быстрых вылазок, были перекрыты внутри крепости перпендикулярным палисадом, снаружи – насыпными траверзами. Вместо устаревших воротин, проход в укрепление при опасности закрывался переносными рогатками, а мост через ров поднимался или сдвигался внутрь. Перед мостом, совершенно в римском духе – три ряда плотно расположенных (на расстоянии пяди, ок. 18 см.) волчьих ям диаметром и глубиной полтора аршина (чуть более 1 м.) с кольями в коническом дне. Над ними – сдвижной помост. На слабом или каменистом грунте вместо волчьих ям ставились в три ряда русские рогатки, или французские герзы (решетки с остриями), или старые добрые римские деревья с остро отрубленными сучьями. За открытым пространством вокруг укрепления – эспланадом – мог быть вырыт, по условиям местности, малый ров. Дополнительные рвы с небольшими валами, по-турецки, служили при необходимости для укрытия обозов.
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 11; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!