Наставление постовым командирам 20 страница
Надеюсь, читатель уже всё понял из этой цитаты, но для порядка поясню. Величка давала конфедератам в среднем 60000 : 4 х 12 = 180 тысяч злотых в год, Бохня – примерно 36 тысяч, итого 216 тысяч злотых, тогда как пожертвованиями и грабежами по всей Польше они добывали около 100 тысяч. Две трети дохода шли от соли, треть – от «полевых работ» вооружённой шляхты. Шляхте требовалось на жалование около 15 тысяч злотых в месяц, что составляет 180 тысяч в год. Если отнять «соляные деньги», то невозможно будет ни генералам жить за границей, ни оплачивать помощь турок и австрийцев, ни содержать отряды инсургентов. Такой финансовый удар обрушивал сложившуюся систему, т.е. содержание австрийских баз мгновенно становилось дороже, а французы, при всём своём легкомыслии, не стали бы вливать деньги в заведомо проигрышное дело.
Вопрос «Кому выгодно?» получил вполне ясный ответ. Уяснил его себе и Суворов. Поэтому, получив приказ снять охрану промыслов, вместо жалоб на Веймарна полномочному министру ушёл по состоянию здоровья» со стратегического краковского поста. Заинтересовано в финансировании конфедератов было само императорское правительство в Польше, намеренное, как подозревал Суворов, держать здесь войска в любом случае, но лучше – под маской миротворцев. По причине «сохранения лица» «русское» командование в Польше – фон Салдерн, фон Веймарн, фон Рене, фон Древиц, фон Эбшелвиц и иже с ними – не могло само рэкетировать соляные доходы, зато пользовалось ими косвенно, через конфедератов. Как далеко «вверх» уходили нити коррупции, трудно сказать, но, как известно, двор Екатерины Великой отличался изрядной продажностью.
|
|
|
Справиться с такими силами не мог даже великий полководец. Ему самому пришлось отвечать на «хитростные пронырства», доказывая, что «солью команды моей никто и бочкой не пользовался … ибо если бы отбили и кафтан королевской, то бы и тот делить – а у других было иначе ... Превеликие жалобы на казаков, что ни за провиант, ни фураж не платили, только не на тех, что у меня. А всем нам стыдно, истинно ни чести, ни чину не рад»! (Д I. 297)
Суворов в этот момент думал, что проиграл, – но твёрдо усвоил урок. В следующий свой визит в Польшу он не позволил никому, даже двору в Петербурге, помешать немедленному пресечнию бунта и кровопролитий.
Спасение Литвы
«Конница займется, пехота не отстанет»
26 июля 1771 г. Александр Васильевич написал прошение о своём переводе в Главную армию самой императрице – даже не упоминая военное командование и полномочного посла в Варшаве. Отослав его с сопроводительной запиской через Веймарна, Суворов уже 14 августа просил его «до октября месяца» не отсылать (П 18–19; Д I. 302, 309). Действительно, согласно помете на записке, прошение бвло задержано: «челобитная при рапорте 4 октября под № 164-м в Государственную военную коллегию представлена» (Д I. 301).
|
|
|
Между 26 июля и 14 августа повсюду клубились слухи о готовящемся восстании против России великого гетмана Литовского Михаила Казимира Огинского. Гарнизон Ушакова в Величке ещё держался. При этом прибывший, наконец, к Кракову генерал Браницкий идее лишить конфедератов денег порадовался; оказалось, Суворов не смог с ним объединиться потому, что граф «слушался наших пустоголовых молодцов», Древица и К°(П 20). 18 августа Суворов написал в Главную армию Кречетникову, стоявшему с войсками у польских границ, о мерах по контролю над польской таможней у границы Австрийской империи, доходы с которой шли на погашение огромных долгов конфедератской «генеральности» австрийцам (Д I. 311). Понятно, почему Веймарн не унимался, энергично выпихивая Суворова в Литву.
Александр Васильевич отвечал ядовито: «Я болен … верхом ехать не могу, разве через неделю ... я поеду в повозке … Как мне это не принять? Я присягал, где приятнее и смерть, как на императорской службе? Только бы эти вертопрахи в котором ином углу чем не помешали. Право им лучше скорее дать деньги и абшид (отставку), они ни за чем иным, как за деньгами; а потом честной человек постыдится их и просить». «Вертопрахами», на которых нельзя оставлять центральную Польшу, были немецкие любимцы Веймарна: «один развёл велкопольских маршалочков, а Зарембе подарил шапку; другой развёл Ченстохов, Тынец, Ландскорон, да чуть было и не другого (короля) Станислава. Правда, был бы (военным) хлеб лет на десяток». Покинуть Польшу, для Суворова, можно, лишь «успокоив этих рыночных героев» (Д I. 296). А покинуть, скорее всего, придётся.
|
|
|
Если приказы Веймарна основывались на слухах, то Суворов вёл основательную разведку и держал связь с русскими командирами в Литве, которые подтверждали, что восстание назревает. Когда 1 сентября 1771 г. он получил рапорт полковника Герздорфа о восстании гетмана, летучий отряд Суворова был вполне готов, а пути наступления вполне разведаны. Веймарну генерал-майор доложил, что отряд «полковника Албычева, по убийстве его самого, весь полонен гетманом Огинским, который, имея от шести и до семи тысяч людей при двенадцати пушках, следует от Кобрина к Бржесцу. Уповательно, что и в Бяло будет, чего ради я соберу по возможности войска в Коцк и выступлю» (Д I. 317; ср. 318, 320). Предлог был хорош – местечко Бяло находилось в дирекции Суворова – и необходим. Несмотря на свои суматошные приказы о выступлении в Литву, которые Александр Васильевич «отложил» исполнением, при появлении реальной опасности Веймарн ему приказа на марш не дал! Ведь Александр Василеьвич мог пресечь бунт в корне, и прощай тогда награды, долгая доходная война …
|
|
|
Между тем, передовые отряды Суворова уже маршировали на Бяло. 5 сентября он рапортовал оттуда, что «упреждая к недопущению помянутого гетмана Огинского к Бяле, тотчас собрав деташемент из вверенной мне бригады войск, не опоражнивая посты, прибыл в Бяло. Присоединив отряд «из находящихся в Бяле войск», Суворов «принял намерение против реченного Огинского и его войска выступить к Бржесцью, а по обстоятельствам и к Пинску, по притчине той, что оный Огинский около тех мест обращается (Д I. 321).
Суворов игнорировал Веймарна, сочинявшего в Варшаве планы сложных и длительных операций в Литве. Нельзя было упускать и часа. К Огинскому стекалась литовская шляхта, скакали отряды из Польши. Бунт магната мог превратиться в большую войну. Скорость была важнее силы. 6 сентября Суворов уже шёл на Несвиж, имея 902 бойца, 345 лошадей и 5 пушек. Он «прикрыл» этот марш необходимостью помочь стоящему под ударом «полковнику и кавалеру Дирингу» (Д I. 322). Тут его настиг прямой приказ остаться в обороне в Польше. Действовать против Огинского должны были Древиц и другие любимцы Веймарна.
Суворов ответил с иронией, но не издевательски, как впоследствии приписывала ему молва: «Ордер Вашего высокопревосходительства от 1-го числа сего сентября под № 188-м в цифрах с приложениями получил и во исполнение его, раз стремления гетмана Огинского с его войсками к Варшаве и к стороне Люблина, к горам, не слышно, я с частью войск вверенной мне бригады буду старатся, не пропуская его, гетмана, с войсками в те места, с помощью Божией, упреждая все намерения и покушения, его уничтожить». Издёвкой выглядит лишь констатация факта, что раз он в Литве старший по чину, то остальные обязаны подчиняться ему: «Не упущу между тем писать о нужной надобности к господину полковнику и ордена святого Георгия кавалеру Древицу и к прочим деташементным командирам», чтобы они «повеления мои исполняли» (Д I. 323). При всей любви к субординации, Александр Васильевич пошёл на прямое неподчинение приказу вернуться в Польшу. Оправдать его могла только победа. 12 сентября он рапортовал Веймарну о ней, приложив журнал похода в Литву, а также списки отличившихся офицеров и пленённой шляхты (Д I. 324).
В 8 вечера 11 сентября, рапортовал Суворов, на марше к Несвижу он получил «важнейшее известие, что гетман Огинский с своим войском в числе от трех до четырех тысяч человек выступил из местечка Мира … и пошёл к местечку Столовичам, которое было расстоянием от меня в двух милях, почему я с войском, поворотясь назад, маршировал к помянутому местечку Столовичам, при чём уже наступила весьма темная ночь».
Преодолевая в темноте «многие и узкие дефиле», «маршировало войско при мне с поспешением и прибыло к этому местечку на самой тёмной заре, будучи устроено всё в ордер де-баталии: пехота в одну линию … пушки посреди в линии … С прикрытием резерва рота пехоты, рота карабинер, казаков тридцать. А прочая вся кавалерия составляла вторую линию, которой командовал премер-майор (так! – А.Б.) Рылеев. Фланги закрывали казаки».
Местечко было отделено от наступающих болотом. Через него был лишь один «весьма дурной и тесный проход». По нему устремился майор Киселёв с суздальцами и полковыми пушками. «С неприятельской стороны из самого местечка загорелся весьма сильный пушечный и оружейный огонь, но неустрашимая храбрость российских солдат» преодолела сопротивление, и «сильная неприятельская стрельба к удержанию препятствием служить не могла»
«И как скоро майор Киселев пушечной и оружейной стрельбой, отбив неприятеля от дефиле, понудил назад бежать внутрь жилья, чем отворил свободный путь, – в это самое время господин пример-майор Рылеев с кавалерией сделал наипресильнейшую атаку на ту самую в местечке площадь, где стояло несколько пушек. И как скоро ими завладел, то, нимало медля, гнал всех стоящих пред собой возмутителей из местечка вон».
Часть неприятелей сломя голову бежала. Но другую часть бунтовские командиры сумели построить в поле за Столовичами. Наступил «белый день». Около 300 пехотинцев с пушками и до 500 кавалеристов ждали русской атаки. Майор Рылеев, «усмотрев … тот построенный кавалерийский фронт», смог вернуть из преследования и построить 70 кирасир и карабинер. Он немедля «сделал по неустрашимой своей храбрости на тот фронт с таким малым числом наипресильнейшей удар … от которого пресильнейшего удара та возмутительская конница обратилась вся в бег». Малая часть русских кавалеристов гнала толпу в 500 шляхтичей «несколько верст».
«В предписанное ж время и в тот же самой час и секунд-майор Киселёв поспешно с ротами и пушками из местечка вышел в поле и на неприятельскую пехоту пошёл прямо с пушечной и оружейной стрельбой … А ещё часть пехоты возмутительской до двухсот человек с пушками осталась в стороне. Для чего … и та пехота была атакована и разбита отделившимися от секунд-майора Киселева суздальскими гренадерами и легионными солдатами», пошедшими в штыки. Набранные из крестьян солдаты Огинского запросили пощады. «При том сражении в плен взято живых возмутителей до двусот человек с их штаб- и обер-офицерами, с оружием и с пушками.
Тем временем, когда конница Рылеева выбила повстанцев с городской площади, секунд-майор Фергин с гренадерской ротой, частью легионеров и пушкой двинулся по городским укреплениям. Несколько сот вражеских кавалеристов и 200 пехотинцев пытались обороняться, но были сметены, обращены в бегство и взяты в плен.
«С неприятельской стороны, – констатировал Суворов, – урон весьма знатен. В плен взято штаб и обер-офицеров пятнадцать, лекарь один, подлекарь один, ксенз капелан один, нижних чинов двести семьдесят три человека, артиллерии со всеми снарядами десять медных пушек больших и малых … буздыган вызолоченный 1, да в плен взятых гетманом Огинским отбито легионного корпуса нижних чинов 435 человек. Побито и на месте и вдогонку возмутителей штаб и обер-офицеров: подполковник Битов, а об иных чинах неизвестно, а нижних чинов от четырех до пяти сот человек.
С нашей стороны из сражавшихся её императорского величества войск 822 человек – урон весьма малый. А именно: убито нижних чинов 8 человек, государевых лошадей тридцать одна, ранено господ офицеров: ротмистр один, поручиков два, нижних чинов тридцать пять человек». Одно спасение 435 русских солдат из плена, в который они попали небрежением собственного начальства, проморгавшего бунт, стоило всех потерь. Восстание шляхты в Литве, едва начавшись, было потушено, авантюра Огинского кончилась.
«Потерял он всю свою артиллерию, обозы до последнего колеса», – добавил Суворов в другом донесении Веймарну. – Шифровая азбука малого ключа, за подписью Вашего высокопревосходительства, найдена в отбитых его письмах, которые потом к Вашему высокопревосходительству перешлю» (Д I. 325). Русские шифры, как видим, были известны мятежникам.
Бой продолжался с предрассветного часа до 11 утра. Кончив дело, Суворов, «собрав все войско, маршировал к местечку Несвижу 6 миль, куда прибыл пополудни в 9-м часу». Оставшиеся после разгрома гетманские полки направились по домам, сам Огинский бежал за границу с десятью гусарами.
«Помощью Бога, – написал Суворов в Главную армию Кречетникову, – войска её императорского величества команды моей разбили гетмана Огинского, впятеро сильнее нас … Гетман (талантливый композитор, инженер и писатель, но не полководец.– А.Б.) ретировался на чужой лошади в жупане, без сапог, сказывают так! Лучшие люди убиты или взяты в плен … для эскорта пленных нас недоставало. Простительно, если Ваше превосходительство по первому слуху этому сомневаться будете, ибо я сам сомневаюсь. Только правда. Слава Богу! Наш урон очень мал» (Д I. 326).
Краковский замок
«Простите, батюшка! Бедного старика Стакельберга»
После победы под Столовичами в Литве оставалось только брать в плен разбежавшихся конфедератов, выкапывать зарытые неприятелем пушки да разыскивать подобранную кем-то из нижних чинов и ловко проданную в команду Древица гетманскую булаву (Д I. 327–329). Многолетние старания поляков и иноземных эмиссаров «поджечь Литву» оказались напрасными. В Главной армии, тылы которой грозили запылать, а затем и в Петербурге вздохнули с облегчением.
Недоволен был только Веймарн (Д I. 330), пытавшийся возбудить дело о неподчинении Суворова приказу. Однако на его место уже ехал в Польшу генерал-майор Бибиков – старый знакомый и единомышленник Александра Васильевича. Имя Суворова стало известным: сам Фридрих Великий рекомендовал полякам его опасаться. Вернувшись в Литву, полководец получил орден Георгия 3-й степени (пожалованный ему ещё 19 августа за Ландскрону и Замостье), а 20 декабря был награждён орденом Александра Невского за «совершенное разбитие Литовского гетмана графа Огинского».
Эта победа расстроила французов, успевших вложить в конфедератов изрядные деньги. 7 октября 1771 г. свеженазначенный министр иностранных дел Франции герцог д’Эгильон писал послу в Варшаве Жерару: «Надежды на Огинского и его первые успехи усилили наши ожидания. Но поражение его и ещё более упадок духа этого магната разрушили все расчёты, которые можно было основывать на Литве»[137].
Чуть раньше, в сентябре 1771 г. французский генерал барон де Виоменвиль с большой группой офицеров прибыл в Польшу. Найдя конфедератов «в отчаянном положении», барон понял, что крупные операции с ними планировать невозможно. «Потребен блистательный подвиг для того, чтобы снова поддержать» движение и вдохнуть в его участников мужество[138]. Генерал мыслил верно: именно романтический подвиг способен был вдохновить шляхту на новые безумства.
Между французами и поляками началось соревнование. Уже в конце года четверо шляхтичей осуществили смелый замысел Казимира Пулавского и … похитили из Варшавы польского короля. Но шляхтичи были истинными поляками. В последний момент они перессорились, и один из них помог Станиславу Августу вернуться во дворец. Французы готовили свои козни намного дольше, с учётом как собственных, так и польских традиций. Возглавил их операцию полковник Шуази.
Базируясь в укреплённом Тынце, на Висле совсем недалеко до Кракова, французы с командой преданных им поляков вознамерились захватить … Краковский замок. В январе 1772 г. с помощью подкупленного трактирщика их агенты тайно делали проходы в крепостной стене, подпиливая решётки сточных труб: канализация в замке была древняя и мощная. Главная роль отводилась женщине: прекрасная панна должна была обольстить коменданта Кракова и заставить его снять в замке наиболее важные посты. Увы, с ноября 1771 г. комендантом был уже не фон Эбшелвиц, а старый больной полковник Штакельберг; на охране же стояли солдаты Суздальского полка[139].
Сложность задачи только взбодрила героическую панну. В считанные недели Штакельберг омолодился, надел польский костюм и не отставал от своей любовницы, вовсе забросив караульную службу. За ним разленились офицеры и солдаты. Говорили, что полковник не только отменил рунды и дозоры, но даже снял в ключевых местах часовых, которые «мешали его панне почивать». Зная польских женщин, могу сказать, что старого служаку трудно винить. Его даже Суворов простил, хоть сам их чарам не поддавался.
«Ксендзы и бабы голову ему весьма повредили, – деликатно заметил на эту смущающую тему Александр Васильевич.– … Опасаясь, чтоб ксендзов и баб никогда не тревожить, разрядил он ружья, да и по просьбам их снимал часовых, а того часового действительно свёл, которой был у скважины, где французы вошли». Уважение к религии, почтение к дамскому полу, – похоже, генерал-майор сразу после нелицеприятного разговора с Штакельбергом начал понемногу оправдывать его перед начальством.
Непонятно только зачем, при таком успехе польского заговора, французам понадобился канализационный сток. «К ним (в замок) все ходили, кто хотел, – пишет Суворов Бибикову, – а от утрени, когда каноники ходят в замок, с двух часов по полуночи и ворота замковые отворяемы были» (П 22). Просто галлам не романтичным казалось в них войти…
Вокруг Кракова всё было спокойно. Промыслы в Величке надёжно охранялись. Получив от Бибикова карт-бланш, Суворов быстро выстроил надёжную систему обороны по образцу Люблинской и в Краковском, и в соседнем Сандомирском воеводствах. В охране порядка отлично проявляли себя пять королевских кавалерийских полков генерал-поручика графа Франциска Ксаверия Браницкого. Конфедераты опухли от голода и притихли.
Французы старались не нарушать этой идиллии. Лишь в ночь с 21 на 22 января 1772 г. отряд из 600 бойцов под командой Шуази тихо прокрался из-за границы в Тынец. Оттуда на лодках, отталкиваясь шестами, чтобы не плескать вёслами, они достигли Кракова и, накинув, чтобы сливаться со снегом, белые одежды кзендзов, подкрались к стенам замка. Два отряда из трёх нашли нужные отверстия и проникли в крепость.
Лишь тучный Шуази задержал свой отряд, заткнув могучим телом канализационный сток, по которому не смог пролезть[140]. Вытянув командира за ноги, его бойцы тихо отступили в Тынец. Один несчастный трактирщик, показывавший французам дорогу, попался в руки русского дозора (который, стало быть, не был вовсе отменён). Тем временем отряды Антуана де Виоменвиля (племянника генерала) и капитана Салиньяка сняли часовых, захватили главный караул (из него спаслось лишь 20 солдат) и открыли ворота основным силам. Всего в замок вошло 500 человек с четырьмя орудиями.
Штакельберг в это время танцевал со своей панной на балу. Он был без шпаги, когда в залу полезли французы и шляхта. Никто не ожидал, что старик настолько оскорбится, что своими кулаками некуртуазно побьёт лица витязей, вырвется из зала и поднимет тревогу. Между тем, от мысли, что скажет ему Александр Васильевич, у Штакельберга выросли крылья. Той же ночью полковник повёл на замок отряд гренадер. Попытка взломать ворота не удалась: поражаемые из бойниц и окон солдаты откатились. Через полчаса секунд-майор Сомов с гренадерами вновь атаковал ворота, а капитан Арцыбашев вскарабкался на вал к крепостной калитке. Но укреплённый ими же самими замок устоял.
Суздальцы потеряли за ночь 41 человека убитыми и ранеными (в т.ч. получили ранения Сомов и Арцыбашев), а что особенно позорно – до 60 человек пленными. Суворов прискакал из Люблина в Краков утром 24 января, ведя на подмогу русских солдат и кавалерию Браницкого. К этому времени вырвавшийся из тенет Амура Штакельберг укрепил периметр вокруг замка, а подоспевшая из Пинчова пехота подполковника Елагина заняла оборонительные позиции в направлениях Тынца и Бялы.
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 12; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!