Наставление постовым командирам 18 страница
В то же время в его текстах появилось главное – спокойная, уверенная гордость сложившегося полководца. Александр Васильевич, учась в Польше в основном у самого себя, понимал военное дело намного глубже большинства современных ему военачальников. В Пруссии он стал превосходным командиром отряда, в России – блестящим командиром полка, в Польше ему стало тесно во главе корпуса – он мыслил уже в масштабе всего театра военных действий. Суворову оставался один шаг, чтобы поднять военную мысль на её истинною, философскую высоту. И он был к этому шагу готов.
Глава 6
ГЛАВНЫЙ ВРАГ
Цель войны
«Мы (здесь) не столько к поражению просто мятежников – что есть только пустое партизанство – но для успокоения земли»
В августе 1770 г., получая сведения о победах графа Румянцева, Суворов писал бригадиру Кречетникову, поздравляя его с откомандированием в Главную армию: «Сколько вы счастливы, что вы у графа Петра Александровича! Дела ваши будут видны, лишены невероятных хлопот, способные случаи имеете отлично блистать, я же в моих наитруднейших и едва преодолеваемых обстоятельствах такого освобождения из них не предвижу» (Д I. 158).
Суворов просил Веймарна ходатайствовать за него перед графом Чернышевым о переводе в Главную армию (Д I. 166). Сообщая о хлопотах Веймарна в письме Булгакову – советнику русского министра в Варшаве князя Волконского – он добивался, чтобы со стороны всесильного князя к его переводу не было препятствий (П 12). 14 октября 1770 г. он написал Веймарну: «Я еду, наконец, в Главную армию», – но это были пустые мечтания. В приписке он умолял: «Если не сжалитесь Вы надо мной и на сей раз, постарайтесь как можно скорее отправить меня в армию курьером … Я и это счёл бы милостью»! Письмо наполнено недовольством делами в Польше, где бездарные военные, персонифицированные Суворовым в полковнике Древице, не столько берегли вверенные им земли, сколько сами плодили бунтовщиков.
|
|
|
«После честно нанесённого удара в Литве, – вспоминает Суворов о деле под Ореховым, – где я доказал, что с немногочисленным отрядом умею разбивать столько же бунтовщиков, сколько заманил их в Великую Польшу вышеупомянутый Древиц, – я превращаюсь в почтового комиссара! Говорю откровенно: если бы Ваше высокопревосходительство не обещали мне тогда назначить меня в Великую Польшу, где было жарко, я уже тогда выпросился бы в Главную армию. Но мысленно полный надежд, я бездельничаю целый год, как какой-нибудь чугуевский ротмистр … Это правда, так как я лишь гарнизонный командир… я же становлюсь генерал-доктором! В своём плачевном положении я должен ещё и смеяться! ... Месье Древиц хвастает, что служил у пруссаков, а я хвастаю, что всегда колотил их».
|
|
|
Свои действия в Люблинском районе Суворов оценивал как административные, на уровне командира полка, расположенного на квартирах. «Мне не найдётся здесь дела, приличного моему званию, как военного, – писал он, – поэтому мне нечего надеяться на награды, а моё доблестное честолюбие не в силах терпеть над собой никаких Древицев. Зато в Главной армии много мне равных … Я здесь совершенно лишний».
В приписке мысль Александра Васильевича делает внезапный скачёк, показывающий, что генерал недоволен именно тем, что не может повлиять на ход событий: «меня же переведите в Познань, – моё место там, клянусь честью»! Познань – центр Великой Польши, гнездилища конфедератов, очищением которого Суворов надеялся прекратить разорительный для польского народа шляхетский мятеж (П 13).
Убедившись, что вялотекущая партизанщина устраивает многих русских офицеров (особенно наёмных, наполнявших мошну), и солдат (законно деливших добычу и не желавших совершать подвиги, как показало их отступление от замка Ландскроны), Суворов в 1771 г. выходит за рамки своих полномочий, стараясь переломить аморальный, с его точки зрения, ход событий.
|
|
|
Именно в 1771 г. он формулирует цель вооружённых сил: «Основательные правила есть то, что мы (здесь) не столько к поражению просто мятежников – что есть только пустое партизанство – но для успокоения земли» (Д I. 298. Выделено мной. – А.Б.). Главной задачей армии, согласно русской православной традиции, Суворов считал защиту мирного населения, которое неизменно разорялось войной. Чем дольше шла война, тем больше страдала от неё «земля».
Мог ли человек добродетельный спокойно смотреть на разорение «чужой» земли, «чужих» обывателей? Суворов – не мог, т.к., по той же традиции считал всех людей, без различия наций и религий, равными перед Богом. Отсюда неизбежно должен был следовать вывод, вознёсший принципы суворовской тактики до высот новой стратегии: задачей армии является молниеносное уничтожение главных сил неприятеля и лишение его средств и способов продолжать войну. Всё гениальное просто, однако даже Александр Васильевич шёл к этому открытию непростым путём.
1 марта 1771 г. Суворов подал Веймарну записку, требуя прекратить практику преувеличения сил конфедератов командирами, ищущими чинов и наград: «Иные уже и так их хотят считать всех в Польше сорок тысяч, а их только четыре»! Это позволяло оправдывать бездействие русских войск, пропускающих мимо себя бунтовские отряды, и изображать мнимые опасности. «Литва угрожаема огнём и мечём, да от кого, от тысячной толпы бунтовщиков», – издевался Суворов, будто не понимая, что целит в самого Веймарна. В этом контексте ссылка Александра Васильевича на свою честность выглядела предупреждением: «Отирайте Ваше высокопревосходительство мои слезы, однако хотя мало, да спокойно сплю. L'aspect de la vertu detruit l'indigne fronde!», т.е. «вид добродетели разрушает подлую смуту» (Д I. 241).
|
|
|
Вскоре Суворов объяснил Веймарну, что «действия на оборонительной образ» не помогут справиться с бунтовшиками, которые, при их «лёгкости», «во все стороны вольные дороги иметь могут». Он подчеркнул, что его соображения в знакомом нам письме от 1 марта имеют в виду придать борьбе с конфедератами «образ наступательной». Необходимые силы у русских в Польше имелись: «Войска невозможно чтоб не было довольно»! – Если, конечно, «им пользоваться благоразумно, с праведным желанием окончания здешних беспокойств» (выделено мной. – А.Б.).
Конкретизируя свои соображения тактически, Александр Васильевич изобразил погоню русского отряда за конфедератами, которых невозможно захватить, «отрезав вперёд, как то бывает в регулярных и в тяжело движущихся армиях», но приходится всегда быть у них в тылу, гнаться по пятам. Во-первых, уверил Суворов, «они, как бегущие, ходят без отдыха». Во-вторых, «довольно изнурясь, для куражу упиваются в корчмах, за лошадью не смотрят и не проспавшись бегут опять», так что через три-четыре дневных перехода падают в изнеможении. В-третьих, «содержат они многолюдные выше меры пикеты», в которых люди и лошади утомляются ещё быстрее.
Если русский отряд ставит цель разгромить бунтовщиков, а не отписаться (дескать, «прогнали»), то его победа неизбежна. Главное, не спешить, давать людям и лошадям отдых. Далеко конфедераты, разсылающие вокруг партии для сбора фуража и «особливо для денежных поборов», не убегут. Не следует гнаться за их командирами: «тех не догнать, разве за ними отделить особенно разумного партизана, которой их в лицо знает. Они же потом опять к той своей, что побольше, части явятся». Держа направление на главный отряд, русские могут спокойно «подбирать пленных: их раненых, здоровых, которые за ранеными остаются, и гултяев». Через двое или трое суток конфедераты уже не смогут бежать. Они «накопятся» в одном месте, где русские, сохранив в спокойном движении силы, могут их разгромить. Пусть к преследуемому отряду присоединится другой – не беда, ведь и за ним должны следовать русские из другого подразделения. А гоняться за бегущими врозь бессмысленно и бесполезно. Они либо присоединятся к какой-то партии и будут побиты, или по малолюдству перестанут быть опасными.
Помешать победе может лишь неверный счёт противников, против которого генерал-майор резко возражал в предыдущем письме: «Тут постовой командир … обманывать не должен». Преувеличенные сведения о силах отряда конфедератов заставляют командование бросать против них лишние отряды, которые тоже заняты делом – гонят и бьют «свою» партию. Лживый командир «возьмет восемь в полон, десяток повалит, напишет сто, двести, а их было восемьдесят, осталось десятков пять, а по лживому счету триста. Ему лживая слава, но большие потом напрасные труды. Он же, зная правду про себя, кончит кофем; шайка разрастается и родится Заремба (знаменитый польский партизан.– А.Б.)». Для побиения его нужно будет много войск.
Необходимо, заключает Суворов, чтобы каждый «командир справедливо писал: бунтовщиков было числом около того-то, столько-то пропало, столько-то осталось, ибо (тем) становится бездна темнее, чем такие победы блистательнее»! Если учесть, что русские отряды действуют в границах районов (а поляки – нет) и не успевают тренироваться, то получается, что бунту «нет конца». На место разбитой партии приходит новая, силы которой преувеличиваются молвой, шпионами и … русскими офицерами, желающими показать начальству мнимые опасности, которым они противостоят: «Давай чин, деньги»!
«Но не легче ли полагать законом, – риторически вопрошает Суворов, – что надлежит начинать солидным, а кончить блистательным»? И попросту ударить на все хорошо разведанные отряды бунтовщиков «вдруг, во всех местах и почти в одни сутки»?! Самые крепкие базы конфедератов, «Ландскорона и Ченстохов, им для (австрийской) границы потребны, – да обратится же болезнь их на главу их! Чего лучше? Обратить то им в тюрьму … Грабящие их отечество под предлогом веры, защищаемой от неверных, хоронящиеся под жертвенниками Матери Божией, долго ли там укрыться могут от праведного гнева Господня? Да послужит это в ответ всем фанатическим протекторам бунтовщиков!».
Александр Васильевич без обиняков писал, что разгромить конфедератов, в общем-то, легко, но … это не выгодно командованию. «Все это не стоило бы ничего, если бы из года в год не предусматриваны были (командованием) всё большие неудобства окончания (военных действий). Всякое продолжение войны, особенно победы, просвящают побежденных (выделено мной.– А.Б.). Консулы (римские) старались окончить войну в их год, а (если) было худо, то древние римляне оружие не слагали. По падении бунтовщиков может ли войско оставаться для робушей (разбойников. – А.Б.)? Закон усмирителя мятежей, с силой соединенный, не заставит ли и кур возить на Дунай?» – Т.е. не останутся ли русские войска в Польше как оккупанты и после усмирения конфедератов, например, под предлогом снабжения отсюда Главной армии?! (Д I. 245)
Неизвестно, до чего вскоре договорился бы Суворов, уже сообщавший начальству, что «родник моих рассуждений есть не только по службе, но и в партикулярности», т.е. гражданственности, если бы ему на помощь не пришли храбрые французы. Они на время извлекли генерала из безделья и скуки, в которую повергала его бурная деятельность конфедератов и совмещённые с нею ленивые движения царских военачальников.
Французский демарш
«На это общие отговорки не потребны, а только постоянная ревность к службе Отечеству»
Потрясающие воображение поражения союзника, Османской империи, побудили правительство Франции в конце 1770 – начале 1771 г. пойти на чрезвычайные расходы. Большая партия французских военных и инженеров устремилась на помощь султану в Стамбул, другая – в Австрийскую империю, на территории которой базировались конфедераты. Глава французского военного контингента полковник Дюмурье нашёл в лидерах конфедерации «вельмож с азиатскими нравами», не способными за картами, вином и флиртом ни о чём договориться. Но не уныл, а, галантно прибегнув к услугам графини Мнишек, временно объединил панов и стал проводить в жизнь масштабный план по превращению шляхты в подобие армии.
Когда создать войско из своевольных поляков не удалось, неунывающий Дюмурье выписал офицеров из Франции. На немалые деньги своего короля он нанял в формируемые батальоны дезертиров из прусской и австрийской армий. (Складывается впечатление, что это были солдаты, откомандированные к французам австрийцами и пруссаками, вредившими России совершенно неофициально.) По его плану, Барская конфедерация должна была получить к весне 1771 г. 60-тысячное войско, чтобы скоординированными ударами на Варшаву, Краков, в Литву и Подолье заставить русских очистить Речь Посполитую, Молдавию и Валахию. Само собой, отпущенные конфедератам средства пошли в основном на вино и карточные игры, но всё равно их силы к заданному сроку достигли 4 тысяч человек, не считая тысячи с лишним наёмников Дюмурье, экзерцирующихся за границей.
«По моему разумению, – писал Суворов Веймарну о численности конфедератов в начале марта 1771 г., – я их ещё не свыше тысяч четырёх считаю во всей Польше, однако и то против прошлогоднего если не вдвое, то в полтора (раза больше), как бы их ни били». Их следовало разгромить, пока они «в разброде», не позволяя соединиться, разбить надёжно и без потерь (Д I. 246). Веймарну и многим другим на русской стороне было невыгодно такое окончание войны. Суворову пришлось взять инициативу в свои руки.
Когда конфедераты, после препирательств, 31 марта 1771 г. приняли план кампании, он был в наиболее опасной части уже сорван Суворовым. Ни в грош ни ставя вельможных болтунов, храбрые полковники Савва Цалинский и Казимир Пулавский в середине февраля ринулись на прорыв в Литву. «Намерение их было, – рапортовал Суворов Веймарну, – одно из наиопаснейших: сорвать Красник, потом Пулаву, впасть в Люблин и потом в Литву» (Д I. 233). Ошибка панов состояла в том, что это была зона ответственности Суворова.
Александр Васильевич был под Ландскроной, когда получил известие о походе Цалинского к Люблину. Конечно, его мог поразить и полковник Штакельберг, но Суворов после Ландскроны не доверял даже суздальцам. В ночь на 18 февраля он сам настиг Савву в местечке Рахове. Противник имел 400 драгун (из которых половина, как полагал Суворов, принадлежала Пулавскому), сидевших в момент атаки в корчмах. «Воронежские драгуны, – наутро сообщил Суворов Веймарну, – действовали штыками. Конницы и с казаками было у нас человек с двести, пехота пришла после и окончила дело. Убитых нет, а ранены драгун Воронежских два, казак один. Я принужден здесь остановиться, за отправлением пленных, которых всех ныне с двумя офицерами восемьдесят один человек, в Люблин».
«Пехота поступала с великою субординацией, – добавил он в рапорте 19 февраля, – и за то я с нею помирился … В Рахове мне удалось самому, так сказать, взять корчму драгун. Саввинской обоз взят весь … Большая часть пехоты выехала из Рахова на (отбитых у неприятеля) конях … вся моя конница ими поправилась. Обоз и пленные меня весьма обременяли». Из отряда Саввы, «может быть, пропала половина, потому что пехота отыскивала укрывшихся в строениях и обороняющихся скалывала, а всего ушло к пулавцам и Краснику человек 50, да за Вислу нечто убралось». Савва Цалинский бежал, но погиб от смертельной раны в бою 13 апреля.
Суворов воздал особые почести капитану Суздальского полка Панкратьеву, который в день боя в Рахове подвергся атаке главных сил Казимира Пулавского на своём посту в Краснике. 100 суздальцев в 9 часовом бою за двое ворот и пролом, сделанный поляками в стене, отстояли Красник и заставили войско Пулавского бежать. Тем самым пулавцы спаслись от Суворова, мчавшегося на помощь Краснику, посадив пехоту на коней. «Сомневаюсь, – рапортовал Суворов о силах обоих полков конфедератов, – чтоб их всех более 1000 было … Если пенять на меня, что я зашел в горы (к Ландскроне), то как мне не пенять, что (другие командиры) их подпустили из Ченстохова и Великой Польши»?! (Д I. 228–230)
Александр Васильевич сочувствовал хорошему офицеру Панкретьеву, который «недавно, по так называемой у офицеров безкуражице, что множество младше его выходили в майоры», подал прошение об отставке. Он сам был хорошо знаком с «бескуражицей». Лишь к сороковому дню рождения, 13 ноября 1771 г., генерал-майор получил, с сопроводительной запиской Веймарна, свой первый орден святой Анны (высланный ему с запиской графом Паниным ещё в сентябре). Очень красивый (красный эмалевый крест на золотой вязи) орден был возложен на полководца «по воле всемилостивейшей государыни, награждающей особливую к службе Отечества ревность» (Д I. 168; П 14). И – ни слова о победах, ни отклика на планы умиротворения Польской земли …
Напрасно Суворов с начала 1771 г. твердил о наращивании сил конфедератов и губительности политики командиров воинских частей, превратившихся в магнатов и в соперничестве между собой блещущих ложной отчётностью. Он прямо писал Веймарну (выделено мной.– А.Б.): «Ныне же бунтовщики просто сказать подерзновеннее и избалованы, а сильнее против прошлогоднего почти вдвое, то есть прошлого года около сего времени было их везде всех на всё тысячи две-три, а ныне тысячи четыре или пять». Разгромить их с малыми силами русских «уже мудренее» (Д I. 249).
Веймарн не откликался на призывы Суворова активизировать борьбу с конфедератами. Командующего в Варшаве вполне удовлетворяла оборонительная тактика, в которой он не хотел ничего менять даже под угрозой усиления конфедератов. Разрозненность русских бригад и полков, командиры которых не стремились координировать свои действия, устраивала Веймарна в высшей степени. Война шла, русская военная администрация управляла поместьями конфедератов, войска брали законную добычу, львиная «государева» доля которой стекалась в Варшаву; государыня время от времени награждала за лёгкие победы над бунтовщиками; лояльные паны были щедры, а польки – как всегда прекрасны: чего было ещё желать? Участь разоряемого войной народа Веймарну, как и панам, была безразлична.
Конфедератам тоже было не плохо: они были окружены героическим ореолом борцов за веру и отечество, купались в пламенной любви патриотических женщин и забирали себе всё, что хотели, а от набегов отдыхали в укреплённых монастырях и на своих всем известных базах, которые русские войска отчего-то не трогали … Не все мечтали принять героическую смерть, но ведь никто не ждал, что паны будут искать её в бою. Лихой конь всегда готов был унести польского витязя подальше от страшных русских штыков. Утомившись бежать, можно было тихо и мирно сдаться в плен, уехать в своё поместье, укрепить здоровье, а там, глядишь, собраться на новые «подвиги».
Словом, все были довольны, кроме простонародья, до которого никому не было дела. Оно привычно страдало, т.к. видало и не такое. Никто не хотел «раскачивать лодку», кроме Суворова, полагавшего, что армия, призванная защищать «обывателей», своей функции в Польше не исполняет. Помочь Александру Васильевичу разрушить это дурное равновесие могли только пылкие французы – и они помогали воистину «от души». Всю страну будоражили слухи о грандиозных планах Дюмурье, способных нарушить удобное всем течение полувоенной жизни.
Обеспокоенный Веймарн ордером № 275 от 10 февраля известил Суворова о намерениях противника захватить Краков для проведения сейма и выбора нового короля. Якобы для этой операции в Ландскроне изготовлялись петарды, а в Ченстохове делались запасы. Александр Васильевич, основным занятием которого, суда по рапортам, была военная разведка, пытался объяснить начальству, что всё это ерунда, все шевеления противника ему известны. Вот если бы «полковник Древиц с его войском подвинулся к Кракову, всё дело было бы легче, и мы были бы сильны, чтоб и Ченстохов, и Ланскорону держать в узде», т.е. блокировать эти два бунтовских гнезда и вывести их из игры. «На это общие отговорки непотребны, а только постоянная ревность к службе Отечества» (Д I. 232, 248, 251).
Лишь 22 февраля Суворов понял, что из страхов Веймарна относительно нападения на Краков можно извлечь пользу. Он направил рапорт, что (раз уж русские войска не планируют упреждающих действий) Краков может быть захвачен Пулавским. Прийти на помощь Кракову, писал Александр Васильеивч, «мне тяжело, хотя и поспею, буду драться … Правда, что ныне, дабы и меня в опасность не ввергнуть, надлежит войскам команды господина полковника и кавалера Древица поспешить к краковской стороне для сближения со мною». Напугав начальство, раз оно желало пугаться, как следует, Суворов поставил Веймарну ультиматум: «Новые эти движения выйдут пустыми, ежели он, господин полковник, в моей точной команде состоять не будет … Два хозяина в одном дому быть не могут … В противном случае я от ответственности свободен»! (Д I. 233).
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 12; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!