Наставление постовым командирам 15 страница
Остановив бой, Суворов приказал похоронить убитых и собрать раненых: «Здесь пропасть раненых, и я сам с умирающими». Он жалел, что «много неприятельских смертельно раненых оставлено на месте сражения … собрать их было тяжело», ибо поле боя занимало до 1,6 км[123]. Пулавские уходили, и обследовать заросшее высокой травой пространство русские не могли. Оставив поле, на котором грудами валялись трупы панов и их прекрасных лошадей, бригадир организовал погоню.
Но его опередил полковник Ренне, до этого неспешно бивший «с карабинерами, казаками, четырьмя пушками и двумястами человек пехоты» арьергарды конфедератов и взявший «около восьмидесят человек в полон». Казимир Пулавский в бегстве забыл о разведке и вывел войско, к которому присоединились силы, стоявшие в других деревнях, прямо на Ренне. 3 сентября Суворов рапортовал Веймарну, что «разбитые пулавцы упали отсюда на Владаву, где их в те же 24 часа господин полковник Ренне встретил и ещё разбил, отнял всю их артиллерию, три пушки и довольно обозов. Здесь они почти столько же людей потеряли, сколько под Ореховым» (Д I. 32, 33).
Попытка конфедератов взорвать Литву провалилась. Район Бреста был очищен от поляков. Примкнувшие к ним литовские паны разбежались по домам. 12 сентября Суворов доложил: «По разбитии пулавцов под Ореховым вся провинция чиста» (Д I. 38). И до этого весь вред, который наносили России шайки конфедератов, сводился к нападениям на курьеров. Но Суворов и к таким потерям относился отрицательно. Когда у него были изрублены, оставшись едва живыми, сержант и мушкетёр, а другой мушкетёр, посланный к Нумерсу, «разграблен», он стал посылать донесения через «шпионов». По делу о грабеже было назначено следствие над четырьмя панами, которым, по местным законам[124], могла грозить смертная казнь, так что повторять их «подвиг» в Литве стало неповадно.
|
|
|
В отличие от поляков, подчинённые Суворову войска реквизициями не занимались. Грабежи преследовались как уголовные преступления. Русские за всё платили деньгами из полковой рационной казны, в крайнем случае, брали в долг с выплатой наличных по квитанциям. На выдачу квитанций (как государственных обязательств) требовалось разрешение командующего. «Ваше высокопревосходительство, – писал Суворов Веймарну из Бреста 6 сентября, – не изволите ли приказать с городков: Бредулина, Потоцкого, отсюда три мили, под квитанции брать провиант и фураж … ибо три тысячи (рублей), что взяты в феврале в Смоленске, у пехоты все изошли» (Д I. 34).
Щепетильность русских в отношении чужого имущества настолько контрастировала с поведением конфедератов, что набег Пулавских принёс обратный их намерениям результат. Вместо того, чтобы «поджечь Литву», он способствовал тому, что конфедерация здесь не получала поддержки.
|
|
|
Командование оценило действия Суворова под Брестом. Его представления на отличившихся офицеров были утверждены, причём сержант Климов был «преимущественно перед прочими» произведён в прапорщики. «Отменная храбрость, расторопность и хорошая резолюция господина бригадира Суворова» была отмечена в благодарности от Государственной военной коллегии 21 октября 1769 г. (Д I. 50), а также при производстве Александра Васильевича в генерал-майоры 1 января 1770 г. К этому времени его бригада занималась хлопотным, но благодарным делом: защищала от панов-разбойников обширный район Польши с центром в Люблине.
Люблинский военный район
«Должно не поражать их, но топтать и раздавлять … с праведным желанием окончания здешних беспокойств»
14 сентября 1769 г. в Бресте, получив приказ на передислокацию, Суворов подтвердил: «Мне здесь делать нечего … Здешняя провинция вовсе очищена», – и ночью выступил в поход. 17 сентября его отряд вошёл в г. Люблин – центр обширного Люблинского воеводства, лежавшего на рубежах польских, белорусских, западно-украинских и австрийских земель. К северу от Люблина, примерно на равном расстоянии от него, находились г. Брест (восточнее) и Варшава (западнее); к югу – Львов на востоке и Краков на западе.
|
|
|
Спокойствие района было особо желательно ввиду того, что по его восточным рубежам проходила важнейшая операционная линия Главной русской армии в предстоящей кампании против турок, которую уже начал планировать П.А. Румянцев со своими единомышленниками. В Варшаве таким был полномочный министр России князь Михаил Никитич Волконский: боевой генерал, хорошо знакомый с Польшей и сложностями её умиротворения. Именно он, помня Суворова по Семилетней войне, приказал Веймарну направить Александра Васильевича в Люблин.
Задача, поставленная перед Суворовым, казалась невыполнимой. Протянувшиеся на сотни вёрст леса и болота, непроезжие дороги, замки шляхты и укреплённые католические монастыри создавали идеальные условия для действий конфедератов. Австрийская граница, непроницаемая для русских войск, скрывала за собой места сосредоточения и обеспечения повстанческих отрядов. Венский кабинет делал всё, чтобы усложнить положение «союзной» России в турецкой войне.
Местная администрация и значительная часть шляхты была лояльна королю, но, как принято в Польше, не упускала случая навредить русским, своей победоносностью и добротой вызывавшим раздражение, переходящее в зависть, от которой недалеко до ненависти: обычная эволюция чувств к русским спасителям в Западной Европе. Пан или ксендз, угощавший русских кофе, мог быть шпионом или просто передать конфедератам подслушанный за столом разговор. А мог, проводив гостей, вооружиться и ускакать к партизанам, чтобы совершить диверсию.
|
|
|
Ситуация была похожа на Афганистан второй половины XX – начала XXI в., с той разницей, что религиозные фанатики из польской шляхты говорили по-французски, а вдохновлявшие их ксендзы вместо арабского использовали латынь. Единственным – и стратегически важным – отличием было отсутствие у движения конфедератов народной поддержки. Паны и ксендзы разумно отказались от мысли вооружать простонародье, понимая, что оружие обернётся на них самих.
«Салонная» партизанщина, главной движущей силой которой выступали экзальтированные шляхтянки, за танцами и бокалом вина подбивавшие панов совершать «подвиги» за веру и «шляхетные вольности», казалась неискоренимой ввиду отсутствия у русских серьёзных военных сил и присутствия у них сословной солидарности с повстанцами: в сущности милыми, культурными людьми, с которыми приятно было танцевать и говорить по-французски.
Только такие «звери», как полковник сербских гусар Древиц, немец, не удосужившийся за годы службы выучить русский язык, могли всерьёз гневаться на конфедерата, который, будучи раз пойманным и разоружённым, в нарушение «честного слова» не воевать попадался с оружием вновь. Неизвестно, правдив ли записанный позже, в середине 1790-х гг. слух о том, что Древиц даже рубил таким клятвопреступникам кисти рук[125], – отпуская увечных и спасая, таким образом, от смертной казни по приговору польского суда. Однако Суворов писал о Древице в большом раздражении, считая его поведение недостойным для русской армии (Д I. 106).
Александр Васильевич ограничивался тем, что, отобрав у конфедератов огнестрельное оружие, отпускал их по домам на конях и с саблями, взяв подписку больше не грабить и не выступать против русских; при этом после наступления мира оружие и амуницию обещал вернуть (Д I. 83). Утомившись разоружать одних и тех же панов, он потребовал брать у них не только личную подписку, но и письменное поручительство из ближайшего монастыря, грозя наказать поручителя штрафом, если его духовный сын вновь нарушит слово (Д I. 117). Удар «по карману» был, по мнению Суворова, высшей мерой наказания для этих милых людей, коли шляхта мало ценила свою честь[126].
Для контроля огромной территории Александр Васильевич имел 3–3,5 тысяч солдат разных полков: линейный батальон и команду егерей Суздальского, две роты Нашебургского и роту Казанского, 5 эскадронов 5-го кирасирского, по 2 – Владимирского и Воронежского, 1 – Санкт-Петербургского карабинерского, плюс 170 недисциплинированных казаков, постоянно создававших ему проблемы с местным населением: произвола и тем более грабежей Александр Васильевич не терпел. В приданной Суворову артиллерии было 2 единорога и 16 пушек (Д I. 107).
Умиротворить этими силами воеводство, используя систему постов, как планировалось в Варшаве, было нельзя (Д I. 42). Конечно, Суворов не думал, что шляхта, даже в значительном числе, способна нападать на солдат. Реляции отдельных командиров о якобы бывших сражениях с конфедератами возмущали Александра Васильевича до глубины души. «Какая такая важная диспозиция с бунтовщиками? – писал он Веймарну.– Только поспешность, устремление и обретение их … должно не поражать их, но топтать и раздавлять … с праведным желанием окончания здешних беспокойств!» (Д I. 106).
Его собственные офицеры готовы были атаковать обнаруженного неприятеля с ничтожными силами. Суворов, с одной стороны, предостерегал от этого: «ибо по должности моей я, как за храбрые совокупленные воинским искусством дела похвалять и высшему генералитету рекомендовать не примину, так и за неосторожности, от которых бывает неудачливый конец, впредь взыскивать буду». С другой – в том же приказе командирам отрядов и постов о «надлежащей воинской осторожности» от 7 февраля 1770 г. Александр Васильевич прозрачно намекал, что это не его тактика: «Господин генерал-поручик фон Веймарн мне прописывает, чтоб малых партий не посылать, о чём и я напоминаю» (Д I. 73).
Когда командир поста в Пулавах капитан Суздальского полка Набоков, выступив 15 января 1770 г. в поиск за Вислу, с 30 бойцами атаковали отряд в 150 сабель в местечке Коженицы, а после разогнал ещё 60 конфедератов и взял их обоз, Александр Васильевич грудью защищал своих орлов от выговора. «Они рекогносцировали», писал Суворов начальству, т.е. были в разведке, «а что так дерзновенны – я один тому виновен. Как в Ладоге, так уже и под Смоленском, зимой и летом, я их приучал смелой нападательной тактике» (выделено мной. – А.Б.). «Покорно прошу простить мою вольность! – Заключает Суворов. – А в награждение того, изволите прочесть Набокова рапорт, вместо сказочки из 10(0)1 ночи» (Д I. 66).
Отчёт Набокова о бое против конфедератов, окопавшихся вокруг корчмы, способен был развлечь отягощённого заботами командующего. Суворов в новом рапорте рассказал о другом «правильном» бое Пулавского отряда, когда 80 солдат с лёгкой пушкой очистили район от настигнутой ими в лесу конницы пана Неведомского. «Офицеры, построив пехоту, егерей и конницу поставив на крыльях, выстрелив из пушки картечью, пошли на штыках … грудь на грудь, Неведомского партию сломили и при том случае его самого штыком, во фронте на лошади сидящего, и около его несколько шляхтичей и других возмутителей закололи. Мятежники начали ретироваться, наша конница и егери их крылья сжимали; побежали они в такой густой лес, что и пехотою пройти трудно. Гренадеры за ними шли на штыках, мушкетёры закрылись в резерве с пушкою, казаки и драгуны поступали с совершенно отличной неустрашимостию и отдохнуть им не дали. Офицеры, со своей командой преследуя, гнали их более мили и били наповал, раздробляя сию партию в мелкие части, доколе оных никого видеть не стало». Солдаты вернулись на свой пост благополучно (Д I. 65).
Наставление постовым командирам
«Командиры должны сами видеть вдалеке, без зрительной трубки»
Благодаря «смелой нападательной тактике» система постов Суворова решала две задачи: охрану населения Люблинского воеводства от грабежей и «рассеяние» отрядов конфедератов. Правилом было ни на мгновение не оставлять без солдат ни одного поста, «потому что как земля чрез них в беспечности, так и они в междоусобной (здесь – взаимной) обороне состоят». Систему взаимной поддержки постов Суворов описал в Наставлении постовым командирам в июле 1770 г. (Д I. 132) Впрочем, поддержка соседей была необходимой «иногда в случае», т.к. каждый пост имел достаточно сил для поражения неприятеля.
В Наставлении изложена концепция действий армии в условиях умиротворительной операции на чужой, но дружественной территории. Осторожность, дисциплина, укрепление поста окопами сочеталось с требованием «иметь частые о возмутителях разведывания», в т.ч. черех агентуру среди местных жителей. Разведке Суворов уделял огромное внимание, привлекая к ней местных должностных лиц, которые обязаны были докладывать о любой угрозе мирной жизни в их владениях. Отсутствие ежедневного сообщения от чиновника само было информацией. Для передачи сообщений на посты генерал приказал иметь наготове лошадей, а в донесениях указывать время отправки и время обнаружения конфедератов.
Силам порядка были равно полезны платные шпионы и бесплатные болтуны. Первых экономный Александр Васильевич не любил, особенно лиц из католического духовенства, интриговавших на обе стороны по своим соображениям. Он «ни иезуитов, ниже иных монахов в вестовщики не принимал, о чём, однако тайно, на посты … подтвердил. Но и иных того рода, – добавил генерал, – не жалую». Готовая за деньги на всё шляхта, разъезжая из замка в замок, распивая кофе и играя в азартные игры, собирала не информацию, а непроверенные слухи. «Сверх того они дороговаты, чего ради и на постах нынешней моей команды их так же не весьма любят».
В то же время шпионы и слухи, благодаря которым Суворов знал состав отрядов и планы конфедератов по всей речи Посполитой, были «несказанно и беспрестанно нужны». Из слухов острый ум генерала мог составлять чёткую картину событий. Докладывать Суворов приказывал все новости, «сколько бы такие шпионские повести невероятны не были» (Д I. 176).
Особенностью Польши являлась небрежность с секретами, которые выбалтывались, чтобы показать собственную значительность. Первоклассную информацию было просто собрать в корчме: «Проезжих людей везде пропасть, бывают люди разумные», знающие много, так «как по вольности польской … ничего тайного нет». Бесплатный информатор бывает «лучше пьяного шпиона, которой для денег и верёвки возвещает что угодно». Больше всего помогают русским «сами усердные нам обыватели, обремененные их (конфедератов) грабежами, разоренные шляхтичи, сидящие спокойно дома» (Д I. 245).
Верёвка плакала по шпионам, но человеколюбивый Суворов отступал от местного правила их вешать. [127] Вот пример из его письма от 16 июня 1770 г.: «Рапорт г(осподина) капитана Голешева, где он упоминает, что при его деле в Соли запретил пехоте раненых убивать, которые потом ушли, и о шпионе иудее с его допросом так же извольте отправить в рапортах генералу-поручику (Веймарну.– А.Б.). Отправленного же шпиона содержать в Люблине впредь до резолюции от генерала-поручика, или лучше, избегая затруднения, прикажите при публикации в Люблине городскому кату (палачу.– А.Б.) ошельмовать, положить клейма, отрезать уши; буде же таких клейм нет, то довольно, что и уши отрезать и выгнать из города метлами. А лутче всего прикажите его только высечь как-нибудь кнутом, ибо сие почеловечнее» (Д I. 123).
По польскому закону, если дать делу ход, шпиона пришлось бы повесить, а благодаря Суворову ему выпал шанс унести ноги, отделавшись высеченной для острастки спиной. К весне 1771 г. Александр Васильевич стал ещё мягче. «У бунтовщиков шпионы только на том основании, что просто доносят, где мы обращаемся. – Писал он Веймарну в контексте мыслей о начале наступательной войны против конфедератов. – Их столько много, что когда их изловят, я их, выспрося, отпускаю домой» (Д I. 245).
Бороться со шпионами, учитывая, что смертная казнь русским законом была запрещена, а шляхта не могла подвергаться телесным наказаниям, оказалось трудно. Но «информационный шум», который они создавали, снижал значение добытой шпионами информации о русских войсках. Иное дело – прямые данные, которые конфедераты могли получить из перехватываемых военных депеш и частных писем. Этот источник использовал и сам Суворов.
15 июля 1770 г., вспомнив уроки отца (специалиста по перлюстрации), Александр Васильевич приказал «Люблинскому коменданту … при приходе и отправлении почты быть на почтовом дворе всегда самому, и для просматривания писем определить себе нарочный час, и все сомнительные распечатывать, читать и приносить старшему командующему в Люблине (Суворову.– А.Б.), которому с ними поступать по его благоусмотрению. Это делать и всем прочим на постах комендантам благопорядочно».
Раз «возмутители часто схватывают почтальонов и тем в наши таинства проникают, то с сего времени весьма запрещаю: господам офицерам и прочим в их письмах ни о малейших обстоятельствах нынешних мятежей не упоминать; в предосторожность же сию все такие честные письма представлять прежде открытыми главным на постах или комендантам, в коих власти уже состоять будет, отправлять их или нет» (Д I. 121).
Контрразведка была делом важным, однако для русской стороны главным было осмысление данных о конфедератах. Генерал требовал от офицеров инициативы в сборе и истолковании информации, которую они докладывают в Люблин. «Командиры, – писан он, – должны сами видеть вдалеке, без зрительной трубки» (Д I. 176), и «перед вашим вышним (начальником) быть остроумнее, не только в сведениях, но и в догадках» (Д I. 126, ср. Д II. 42). Александр Васильевич сердился за представление неверных данных и выводов, но не наказывал за них, а требовал от офицеров впредь быть умнее.
Догадки и оценки сведений на постах помогали Суворову верно понимать информацию. Впоследствии он развил эту концепцию в приказе по войскам Крымского и Кубанского корпусов от 16 мая 1778 г.: «Корпусному командиру и между собой господам бригадным и прочим начальникам, при сообщении известий … описывать в них возможное предвидение: и по последствиям настоящего, и в будущем приличную прозрачность, с военными (и) с политическими краткими рассуждениями, для предпобеждения оных, – как способнейшим к тому местным пребыванием, нежели тем, кому сообщает … Иначе от того рождаются замешательства лишними предосторожностями и беспокойства, иногда напрасные, передвижением … войск. Лучше поэтому объяснять всякое известие, вообразительно его назнача справедливым, сомнительным или ложным, невзирая на то, что дальнейшим проницанием кажущееся ложным превратится в истинное, а и справедливое – в ложное или сомнительное. Поэтому каждому … подавать свои мысли с рассуждениями смело, означая по случаю примерное число противников и их вооружения. Получающий их берёт с того свои исправные меры» (Д II. 42. С. 63).
На самостоятельной оценке офицерами информации, необходимой для «предпобеждения» – упреждения и предотвращения намерений неприятеля, Суворов строил систему действий против конфедератов, от постов до Люблинского отряда, бросавшегося за самыми крупными партиями неприятелей, и до командования русской армией в Речи Посполитой. Веймарну догадки, оценки и предложения, которыми засыпал его командующий округом, были не по душе. Но Александр Васильевич уже сформировал своё отношение к обдуманной информации «снизу» как основе правильных военных действий, и не отступал от него.
Осторожность, которую культивировал Веймарн, и информированность были в глазах Суворова почти синонимами. Во втором пункте Наставления постовым командирам 1770 г. он требует посылать для удара по возмутителям сильные партии, не дальше суточного перехода от поста, «и то с весьма добрым о неприятельских предприятиях и силах известием, давая о своих намерениях ближайшим постам и сюда знать», чтобы при необходимости вовремя получить поддержку.
От точности данных зависело решение об ударе на противника себе «под силу», чтобы избежать потерь. А «если в случае, от чего Боже сохрани, несчастием в ударении урон людям последует, то с таковым постовым командиром за неосторожность и безрассудный удар на неприятеля поступлено будет по силе воинских законов»!
Сбережение солдат в бою Суворов усугублял требованиями о сохранении солдатской добродетели и сбережении солдат в быту. Третьим пунктом Наставления было требование «на постах и в проходах чрез деревни и местечки обывателям ни малейших обид не чинить и безденежно ничего не брать», а подчинённых «содержать в дисциплине, однако, чтоб положенным всем, так и лошади фуражом, довольствованы были, (и) без крайней нужды не изнурять и не отягощать».
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!