Наставление постовым командирам 14 страница
Турецкие войска, численностью до 600 тысяч, развёртывались к началу кампании 1769 г. на широком фронте. 50 тысяч было сосредоточено на Кавказе, 80 тысяч в Крыму, 400 тысяч в районе крепости Хотин (на современной Западной Украине). Россия, со всеми гарнизонами, имела 400 тысяч солдат, из которых могла использовать на войне меньше половины. Полки спешно маршировали в Киев, в 1-ю армию князя Голицына (65 тысяч), для удара на Хотин; на р. Самару, во 2-ю армию Румянцева (до 43 тысяч), для прикрытия со стороны Крыма и устья Днепра; во вспомогательное войско генерала Олица (до 13 тысяч). Три отдельных корпуса посылались в Крым, на Северный Кавказ и в Грузию.
Информация о том, что турки собираются нанести удар на Варшаву, заставила Екатерину II направить дополнительные силы в Польшу. В эту группу войск и попал Суворов, мечтавший применить силы на настоящей войне и упорно просившийся если не в 1-ю, то хотя бы во 2-ю армию против турок.
Славный марш
«Сработай, сколько можешь, чтоб меня отсюда поскорее и туда».
Менее 10 тысяч человек – 4 пехотных и 2 кавалерийских полка – собирались под командой генерал-поручика Нумерса в районе Смоленска, чтобы весной 1769 г. двинуться в Речь Посполитую. Суворов, получив чин бригалира и приказ двинуть Суздальский полк в Смоленск, выступил 15 ноября 1768 г. Пройти предстояло 927 километров. 15 декабря Александр Васильевич с гордостью написал своему другу Набокову из Смоленска: «Я с полком здесь, пришёл сюда ровно в месяц. 896 вёрст» (П 3). Суворов до конца жизни гордился этим славным маршем и нередко приводил его в пример. Почему?
|
|
|
«Историки, – констатировал историк Анатоль Франс, – ленивы и нелюбопытны». Они ограничиваются рассуждениями об огромном переходе, совершённом с темпом более 30 км в день (если полк шёл без остановок), прибавляя к ним сведения о распутице и поразительно малых потерях в людях.
«Дорога большей частью была худа, – писал Суворов, – так же, как и переправы через реки дурны и опасны. Убытка в людях мне стоит: трое оставленных на пути по госпиталям, один умер, один бежал[118]. Ныне всего по полку больных и слабых одиннадцать человек. Впрочем, в полку люди и лошади здоровы и крепки настолько, что полк готов сей же час выступить в дальнейший и поспешнейший поход».
Предложите совершить пеший переход в 900 км. по просёлочным дорогам России элитным войскам – и вам наверняка ответят, что таких чудо-богатырей, как суворовские солдаты, уже не родит родная земля! Исторические реконструкторы, повторяющие походы предков, знают, что в «родной» липкой грязи кожаная обувь разваливается за неделю.
Непонятно, как Суворов сумел провести полк почти без потерь. И зачем он так спешил: в Смоленске суздальцы отстаивались целых 8 месяцев! Если не приводить цитату целиком (выделено мной): «896 вёрст, на колёсах, дорога большей частью ...». Т.е. полковник просто посадил солдат на подводы, и не без трудностей, связанных с распутицей и починкой переправ, привёз к месту назначения. На подводах, даже вытаскивая их из грязи, можно делать и по 40 км. в день, так что почти 7 дней из 30 суздальцы могли отдыхать на временных квартирах в населённых пунктах. Иными словами, это был невероятный по скорости и протяжённости марш, совершённый, благодаря благоразумию командира, без переутомления войск!
|
|
|
Правда намного более лестна для командира полка, чем выдумка о сверхдальнем скоростном марше, для которого не было необходимости. Какое счастье, что Суворов сам всё объяснил! Хотя писал он Набокову не для этого: он просил приятеля помочь с назначением на настоящую войну, хотя бы и без полка. «Пожалуй, – просил Александр Васильевич, – сделай мне эту милость, поскольку в твоей власти, и если не с полком, то вырви отсюда меня одного туда, где будет построже и поотличнее война!» (П 4). Но ни Набоков, служивший при Коллегии иностранных дел, ни отец – генерал-аншеф и сенатор, командир гвардейского полка, не могли помочь Суворову попасть в 1-ю или 2-ю армии, куда устремились, уповая на славные победы над турками, массы офицеров, имеющих личные связи при дворе.
|
|
|
Вскоре всем, кто не имел представления о силах Османской империи, пришлось разочароваться. В марте 1769 г. Суворов радовался известию, что его старый начальник генерал Берг взял Азов; позже он провёл экспедицию в Крым. Но 1-я армия князя Голицына дважды ходила к Хотину и отступала, неся потери от плохого питания, дурной воды и болезней. «Жалеть только остаётся, – сетовал в этой связи командующий 2-й армией П.А. Румянцев, – что время и труды всей нынешней кампании тратятся тщетно по устремлению на один объект, т.е. Хотин, всех сил, которые другим образом употребив, можно бы произвести было лучшие успехи»[119].
Турецкая армия тоже совершала множество бессмысленных манёвров и перенапрягла силы больше российской. В ней начался бунт, и турки сами оставили Хотин. В сентябре, совершив поход в третий раз, генерал-аншеф Голицын его занял, чтобы тут же вновь отступить! Екатерина II отозвала героя Кунерсдорфа в Петербург, пожаловала чином фельдмаршала и наградила, но в армию не вернула. На его место она назначила сторонника решительных действий Румянцева, поручив 2-ю армию графу Панину. Пётр Александрович Румянцев организовал преследование отходящего на зимние квартиры противника. Русские заняли Бухарест, выдвинув передовые отряды до Дуная. Однако кампания была уже завершена, и полководцы могли строить планы лишь на следующий, 1770 год.
|
|
|
Всё это время строил планы и Суворов, мечтавший попасть на настоящую войну. 9 января 1769 г. он писал Набокову (П 4), что на свои письма графу Чернышёву (вице-президенту Военной коллегии) и князю Волконскому (назначенному полномочным министром в Польшу вместо Репнина) получил ответы «высокопарные». Хотя «превознесён я до небес, и только за скорый поход», писал Александр Васильевич, просьбы о командировании на турецкий фронт не удовлетворялись. Упорствуя, полковник просил Набокова передать Чернышёву и Волконскому новые письма (отсюда мы узнаём, какую роль играл невеликий посольский чиновник Набоков, способный передавать высоким адресатам письма, минуя военные инстанции).
Суворов в своих мечтах уже воевал с турками:
«Султана коли б я с его престола сбил
И девушек его всех вкупе попленил,
Прислал бы дюжину тебе на утешенье
Или с Ефремовым[120] я в Меккую слетал
И Магометов гроб там быстренно достал:
Довольно было б мне такое награжденье!»
Для совершения подвигов надо было попасть на турецкую войну. «Сработай, сколько можешь, – просил Суворов друга, – чтоб меня отсюда поскорее и туда – чтоб уж хотя перепрыгнуть с одного света на другой (т.е. погибнуть. – А.Б.), да уж не по пустому».
О своих занятиях в Смоленске Александр Васильевич сообщал игриво: «Здесь жить весьма весело. Нежный пол очень хорош, ласков – ещё дадут пряслице в руки»! Самомнение бригадира достойно уважения – не всякий мужчина его пропорций в 38-летнем возрасте уподобит себя Гераклу, которого посадила за прялку царица Омфала. Но смоленские девушки были сравнительно хороши. В письме 1768 г. из Старой Ладоги Александр Васильевич жаловался на беспокойство от «девиц престарелых», уверяя, что «сим светящимся невестам на выкуп их морщин» не дал бы и 10 тысяч руб. (П 2).
Риск для военной славы России был велик: преуспей одна из смоленских девиц в своих планах на Суворова, он мог воспользоваться указом 1762 г. «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» и выйти в отставку, не дослужив обязательных прежде 25-ти лет. На женитьбе Александра настаивал его отец. Последние годы жизни, оставаясь в звании сенатора, Василий Иванович провел на покое в Москве, где умер в 1775 г.. Даже в отставке он сохранял авторитет, друзей и влияние в Петербурге. Возможно, именно из-за разногласий с отцом по поводу женитьбы Александр Васильевич не получил от него поддержки мольбам о переводе на турецкий фронт. Там могли убить, а смерть видного дворянина, не оставившего потомства, представлялась властям неприемлемой.
Но Суворову вовсе не требовалось выходить в отставку в связи со свадьбой. Женитьба для офицера в чине полковника была в то время почти обязательной. «Полковница» была «матерью полка», помогавшей мужу в его непростой службе. Суворов был знаком со многими военными семьями, и должен был понимать, что воспитанная девушка не помешает его увлечению армией. Приходится признать, что застенчивому с дамами Суворову в серьёзных отношениях (а других он не признавал) просто не везло.
Общение с девицами в Смоленске не могло его отвлечь от обучения Суздальского полка. Командующий сведёнными в Смоленской губернии войсками генерал-поручик Нумерс был им настолько доволен, что 15 мая 1769 г., через полгода после прибытия Суворова, поручил ему, помимо суздальцев, Смоленский и Нижегородский пехотные полки (Д I. 28). Возглавив бригаду, Александр Васильевич занимался ее подготовкой меньше двух месяцев. В июле войска Нумерса сосредоточились в Минске. В начале августа 1769 г., по слухам о приближении конфедератов к Варшаве, они получили приказ на марш в Польшу.
Суворов возглавил авангард в составе Суздальского полка и двух эскадронов драгун Воронежского и Владимирского полков. Бригадир понимал, что его надежды принять участие в настоящей войне удаляются, но не терял надежды заслужить эту честь энергичными действиями в Польше. Он прекрасно организовал марш. Отряд двигался двумя колоннами: маршрут одной составил 600, другой – 650 км. «Марш был кончен ровно в две недели, – рапортовал бригадир, – без умерших и больных, с подмогой обывательских подвод» Д I. 2. С. 167), – т.е. наёмных телег, на которые он посадил солдат.
В августе 1769 г. положение конфедератов, стремившихся заслужить расположение турок бесчинствами в Польше, изменилось: явился Суворов.
Дело под Ореховом
«Господа Пулавские невинности лишились: в самом деле, никогда их так не разбивали ... Тут-то и пришел бы им конец ... но малая часть моих войск, сплошь пехота, их спасла. Я кончил дело»
В ночь с 20 на 21 августа 1769 г. Суворов явился в варшавскую штаб-квартиру командующего русскими войсками в Речи Посполитой. Генерал-поручик Ганс фон Веймарн (из лифляндских немцев) приказал ему проверить сведения, что к Варшаве по суше и по р. Висле приближается 8 тысяч конфедератов. Поставив 2 роты суздальцев на караул при русском посольском дворе, и две – на охране предместья Варшавы Праги, Александр Васильевич устремился на поиск неприятеля.
Для «дела» с бунтовщиками он взял гренадерскую и мушкетёрскую роты Суздальского полка (с одним орудием при каждой), эскадрон драгун и казачью сотню. Двигаясь «без отдыха», русские спугнули на р. Западный Буг отряд, занимавшийся грабежом населения и вербовкой конфедератов. Паны бежали «стремглав», так что на Висле Суворов застиг лишь несколько человек, пытавшихся уничтожить паромы. Бригадир переправился на левый берег и обследовал его, прежде чем вернуться в Варшаву 23 августа (Д I. 31).
Противник испарился. Суворов скучал. Но вскоре в штаб Веймарна поступили рапорты о появлении крупных сил конфедератов далеко на востоке, под Брестом. В их войске под командой братьев Пулавских (сыновей основателя конфедерации) объединились 7 маршалков (командиров земельных ополчений, в числе которых бригадир считал и полковников). Войско довольно профессионально отбирало у населения деньги и продовольствие под руководством кригс-комиссара Лопатинского. Тем временем русские отряды шли на Пулавских со всех сторон.
Замечательные силачи и наездники, ловко управлявшиеся с саблей и пистолетом, Казимир и Франц Ксаверий Пулавские были кумирами шляхты. Где бы они не появлялись: в Львове, Замостье или окрестностях Бреста, – горели дворы обывателей, не поспешивших отдать всё, что «причиталось» конфедерации, а шляхта «гуляла». Местные паны давали в честь братьев пиры, на которых хвастались изрубить русских; часть таких «храбрецов» вступала в конницу Пулавских, скакавшую на новое место грабежей и разгула.
В бой с регулярной армией «отважные витязи» старались не вступать. Из Львова, где Пулавские успели сжечь несколько улиц, их выгнал слабый русский гарнизон. От Замостья до Люблина и Бреста 8-тысячное воинство панов бежало от одного Каргопольского карабинерского полка. Конные карабинеры, с 1763 г. постепенно сменявшие в русской армии драгун и конных гренадер, не имели защитного вооружения. Вместо шлема и кирасы они носили синие суконные кафтаны с красными отворотами и лацканами. Они сражались длинным тяжёлым палашом, эффективным при атаке сомкнутым строем в карьер, имели при седле пистолет и на перевязи укороченную конную фузею – карабин. Угнаться за шляхтой кавалеристам на крупных строевых конях было трудно.
Карл Август фон Ренне, лишь 3 июня 1769 г. произведённый в полковники и получивший под команду славный Каргопольский полк[121], упорно шёл по следам Пулавских, отмеченных пожарищами. При всём уважении к родовитому дворянству, фон Ренне не считал, что для разгона 8 тысяч шляхты необходим целый полк (1,5 тысячи всадников). Эскадрон каргопольцев под командой ротмистра Миллера гнал от Каменца-Подольского через Буг воинство Каэтана Сапеги. Ренне с частью полка двигался к Влодаве. Лишь 50 карабинер графа Кастели вцепились в хвост «пулавчиков», используя для разведки 30 казаков.
31 августа Суворов с семью сотнями солдат ускоренным маршем прибыл из Варшавы в Брест. На последнем переходе его бойцы одолели за 35 часов 75 вёрст (как мы теперь понимаем – на колёсах). Александр Васильевич беспокоился за город, остававшийся без защиты. Поставив в Бресте сильный гарнизон, бригадир устремился на поиск неприятеля с ротой суздальских гренадер – штатно 165, реально 125 человек (Д I. 36), – 36-ю драгунами (капральством), примерно капральством суздальских егерей и двумя пушками (при них состоял сержант с 15 канонирами и фузелёрами). По дороге на Кобрин, куда, по данным разведки, двигались Пулавские, Суворов встретил ротмистра Кастели. Граф, накануне порубивший панский арьергард и взявший 20 пленных, присоединился к поисковой партии.
В полдень 2 сентября главные силы Пулавских были обнаружены в лесах у деревни Орехово. Конфедераты укрылись на обширной поляне среди болот. «Вообразите деревню Орехов – своего рода цитадель, – писал Суворов Набокову, – фланги прикрыты болотистыми лесами, тыл большим прудом, а фронт длинным дефиле (здесь – препятствием в виде промоины в болоте. – А.Б.), через которое перекинуты три моста. Последний, длиннее прочих, шёл через болото и защищался пушкой на огневой позиции на холме. Этот проход защищали пять маршалков. Сей мост сделался для нас Рубиконом» (П 5).
Бригадир не сомневался в превосходстве своих сил. По его оценке, конной шляхты было 2000–2500 (остальные, видимо, разбежались) – не много против 320 русских. Правда, 30 казаков можно было не считать; по словам Суворова, их «не было» на поле боя: «казаки плохи, едва видел ли их одного» (Д I. 35, ср. 34)[122]. Но 290 солдат было довольно для разгона бунтовской шайки с кучей маршалков, полковников, региментарей, комендантов, кавалеров самостийно возложенных на себя орденов и прочих «панцирных товарищей».
Пулавские надеялись лишь не подпустить к себе русских, обороняя дефиле. Шляхта, особенно местная литовская, хотя и присоединялась к конфедератам, не горела желанием воевать. Полковника Пинского полка Лерзака и его подполковника Орешка Казимир Пулавский даже «велел задержать», т.к. они «колебались в обороне». Однако сражаться полякам пришлось, ведь они сами загнали себя в «выгодное место», с которого нелегко было убежать: их «позиция на поле была заперта болотом на правом крыле, спина – озером, на левом крыле были густейшие леса и также болотисто».
Надежда Пулавских была не пропустить русских через идущую по болоту гать. Здесь «они защищались храбро в трёхчасовой перестрелке». Стрельба была неэффективной. Суворов решил прорваться через гать, двинув вперёд гренадер. Две его пушки под командой квартирмейстера Васильева пушкари катили в боевых порядках роты. «Скорость нашей атаки, – рапортовал бригадир, – была чрезвычайная», что спасло множество жизней. «Пулавских ядра брали у меня целые ряды; однако, помощью Божией, я с ранеными убытка считаю человек до десяти». По точному подсчёту убито было 5 человек и 9 лошадей, ранено 11 человек (Д I. 36).
Особенно доставалось от прицельной стрельбы офицерам: «У моих пехотных офицеров, – рапортовал Суворов, – много перестреляно лошадей». «Гренадеры, под их храбрым предводителем господином поручиком Сахаровым, шли колонной впереди и, перейдя третий длинный, лежащий через болото мост, защищаемы были егерями с обоих крыльев, и вкупе с карабинерами весьма достойного и храброго господина Кастели, очистя леса … бросились на штыках, как и карабинеры подлинно на палашах, на всю Пулавских силу и все (вместе) сшибли Пулавских».
Ворвавшись на поляну, гренадеры развернули колонну и образовали центр фронта, построившись в обычные три линии. Новым видом пехоты были учреждённые в русской армии в 1765 г. егеря: самые меткие стрелки, способные сражаться на пересечённой местности в рассыпном строе и в предписанных им двух линиях. Егеря прикрыли фланги строя гренадер. На фланги пристроились и 50 карабинер.
Обозрев, как перед ними образуется небольшой строй русских, паны осмелели «и даже вознамерились сами двинуться вперёд, дабы меня атаковать и окружить … В этом-то месте, – рассказывал Суворов Набокову, – стремительно атаковал я их тремя небольшими отрядами с флангов и в центр, штыком и саблей. Они худо сопротивлялись, не поев и оставаясь в деле более 4 часов. Тут-то и пришёл бы им конец: либо всех их поубивали бы, либо они сдались бы, либо в пруду потонули, но малая часть моих войск, всё сплошь пехота, их спасла. Я кончил дело».
Из того, как Суворов пишет, что паны оставались голодными и утомились, можно заключить, что русские в ходе трёхчасовой перестрелки сменялись и успели поесть. В любом случае кавалерийская атака, которой шляхта на протяжении веков сметала с поля боя всех противников, не удалась. Доблесть неустрашимой шляхты осталась в глубоком прошлом. Русские атаковали холодным оружием сами, причём главный удар по кавалерии наносила пехота! Суворов ещё в 1771 г. в письме Веймарну вспоминал, как суздальские гренадеры «рвали штыками конницу под Ореховым» (Д I. 243). «Суздальского (полка) сержант Климов в атаке убил один трех человек; хотя всё прочее войско с храбростью, достойной российского имени, поступало» Д I. 35).
Полководец жалел, что пехоты было мало для полного разгрома противника, в мечущихся толпах которого солдаты рисковали застрять. Даже его обычный гуманизм тут нельзя было применить. В ходе боя бригадир не мог брать пленных – их не кому было охранять. «В сражении, поскольку людей у меня весьма мало, не велел никому давать пардону (пощады. – А.Б.). Таким образом, не знаю двести, не знаю триста, перерублено, переколото и перестреляно … Их столько против меня было много, что я, наконец, принужден был гранатою деревню зажечь. Тут-то они и побежали».
Пушкари, хотя у «пушечного ящика одно колесо подбито было», замешкались на переправе ненадолго и вскоре смогли поддержать атаку огнём. Они зажгли деревню, но на этом не успокоились: «артиллерия ускакала наперед», чтобы достреливать бегущих поляков. Тем временем «драгуны отрезали их хвост», захватив до сорока пленных, включая несколько командиров, «и смелый молодой Пулавский был от смерти у господина Кастели на четырех шагах». Когда Суворов писал рапорт, он ещё не знал, что кто-то из карабинер на скаку достал Франца Ксаверия Пулавского метким выстрелом. Получив смертельную рану, 23-летний юноша на другой день умер, став жертвой политиканства своего отца …
Суворов «гнался ещё за ними с человеками десятью кавалеристов с полмили, встретил Пулавских на поле, где они было опять построились». Но психологически противник был сломлен. При виде маленького бригадира с десятком всадников отряд из нескольких сот сабель бросился наутёк.
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 16; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!