Наставление постовым командирам 21 страница
Именно оттуда ожидалась атака, ведь для развития успеха конфедераты должны были попытаться одолеть русских в Кракове. Действительно, по плану Виоменвиля конфедераты, кого удалось сыскать, были стянуты в Тынец. В то утро, когда в Кракове появился Суворов, французы и шляхта сделали вылазку из замка, а навстречу им двинулось воинство из Тынца. Те и другие были «жестокой стрельбой поражены и в бегство обращены».
Экстренные обстоятельства сами передали Суворову командование на всём театре борьбы с конфедератами. Он по правилам инженерного искусства обложил замок, а на берегу Вислы поставил батареи. Поперёк реки он навёл «коммуникационный мост», благодаря которому русские могли быстро перебрасывать войска, а конфедераты были лишены возможности прислать подкрепления гарнизону замка. В Краков были стянуты дополнительные отряды; каждому командиру в Польше даны задания контролировать свои зоны и своего противника. Премьер-майор Михельсон получил в ведение партию Пулавского (опиравшегося на Ченстохов), обязавшись докладывать Суворову разведданные дважды в сутки. Полковники Лопухин и Древиц были нацелены на Зарембу и Пулавского, охраняя район Варшавы и Сандомирское воеводство от движения конфедератов со стороны Великой Польши и Ченстохова. Мобильные силы опирались на усиленную систему постов.
Противник убедился, что в умении мобилизовать силы и в предусмотрительности Суворову не было равных. Генерал-майор использовал новые возможности командования не для решения частной задачи, но чтобы парализовать движение конфедератов по всей Польше. Замок он попытался взять 18 февраля «ночным штурмованием», которое «доказало, правда, весьма храбрость, но вместе с тем и неискусство наше в тех работах». Взорвав ворота, солдаты наткнулись на завал, который устроил за ними Шуази, и после трёхчасовой перестрелки отступили. «Без большой артиллерии, – констатировал Суворов, – замка взять неможно, так и прочих их укреплённых мест».
|
|
|
Не сбылись его надежды, что противник соберёт силы для прорыва к Тынцу и Кракову. Конфедераты, вдохновить которых мечтал Виоменвиль, выдохлись. В попытках прорваться к Кракову от Тынца 28 февраля участвовало всего 200, 2 марта – по разным берегам Вислы 800 и 400 человек. Их русские потоптали небольшими кавалерийскими отрядами, а последнюю партию дали порубить двум эскадронам Браницкого – при поддержке карабинер Михельсона.
Сложно стало находить противника даже у его традиционных мест базирования. В походе Браницкого и Михельсона в район Бялы удалось взять лишь 20 пленных с двумя французскими офицерами. Упорно искавшие врага уланы обрели и порубили отряд всего из 200 человек. Полковник Оболдуев, получив под начало полковников Древица и Лопухина, разгромил несколько отрядиков Зарембы и Пулавского, искавших пропитания – и всё.
|
|
|
Отличная затея с захватом Краковского замка окончилась пшиком. Конфедераты не поднялись, биться было не с кем. Суворов был разочарован. А Шуази к тому же изводил его своими требованиями. Начав переговоры о сдаче, он почему-то не хотел быть отпущённым со своими людьми на все четыре стороны. Нет, Шуази желал быть именно «военнопленным», да ещё и посидеть в плену! Александр Васильевич предоставил французам самим сочинять условия их капитуляции. И Шаузи сочинил …
15 апреля 1772 г. 700 накопившихся в замке защитников (видимо, канализация продолжала у них работать в обе стороны) сдались и, после приличествующего обеда их офицеров с Суворовым, направились под конвоем в Люблин, захватив всё своё имущество[141]. Из 44-х пленных офицеров 25 оказалось французами. Александр Васильевич, по обыкновению, оставил им лошадей (ещё добавив своих – путь предстоял длинный) и личное оружие. Немедленно после освобождения замка он стал просить Бибикова за Штакельберга, который едва не угодил под суд: «Простите, батюшка! Бедного старика Штакельберга». – И полковник был прощён.
|
|
|
9 мая Суворов начал блокаду Тынца, в котором командовал француз Дюгу. Но жизнь и приключения шляхетской конфедерации уже кончились. Часть её «генеральности», глубоко погрязшая в долгах, договорилась с австрийцами, а те сочли момент удобным для оккупации Польши. 22 мая корпус имперских войск пересёк австро-польскую границу.
Суворовским войскам, выставившим на дорогах заставы, не велено было стрелять. Обходя заставы и заявляя, что «они маршируют … как наши союзники и имеют о том повеление», австрийцы заняли Тынец. Казимир Пулавский сдал Ченстоховский монастырь русским и отбыл к своим покровителям в Турцию, а затем во Францию. По счетам конфедератов им пришло время заплатить, но не туркам, австрийцам и французам, как они рассчитывали, а австрийцам, пруссакам и русским.
Раздел Польши
«Сам чувствую, что не довольно послужил этому краю»
В то время как героические французы и поляки брали Краков, покровители конфедератов в Вене убеждали русских и прусских представителей, что государственность Речи Посполитой себя изжила. Раз у «патриотов Польши» не стало денег на оплату покровителей, им пришло время рассчитаться землями своей страны. Зимой 1772 г. в Вене была подписана и осенью в Петербурге ратифицирована конвенция о разделе Польши. Львиную долю земель, в том числе Бохну и Величку, присвоила себе Австрия (83 тысяч км², и 2 млн 600 тысяч человек). Она заняла южную часть Краковского и Сандомирского воеводств (без г. Кракова), часть Бельского воеводства и всю Галицию. Пруссия получила 36 тысяч км² и 580 тысяч жителей в Померании (без Данцига), Западной и Восточной Пруссии, а также часть Великой Польши.
|
|
|
Россия не участвовала в разделе Польши. Отошедшие к ней земли (92 тысяч км² с населением 1 млн 300 тысяч человек) никогда не входили в Польшу. Они принадлежали Речи Посполитой лишь по унии Польши с Великим княжеством Литовским. Большая часть русских приобретений находилась в Восточной Белоруссии – исконных землях Древнерусского государства (районы Витебска, Полоцка, Мстиславля и Могилёва), населённых православыми русскими людьми. Меньшая часть – Ливония и Инфлянты, была освоена прибалтийскими немцами и давно тяготела к Российской империи. Россия не выступала захватчиком, Пруссия являлась им частично. Инициатором раздела Польши, получившим наибольшие выгоды с максимальным уроном для поляков, была Австрийская империя – союзница барских конфедератов[142].
Суворов тяжело переживал крушение Польши. В августе, после капитуляции Пулавского, он вынужден был снять посты в Величке и Бохне, отведя войска в Краков. А вскоре отбыл в Литву, в корпус Эльмпта, где провёл месяц, пытаясь забыться на званых вечерах и балах в Вильно. Получив в октябре 1772 г. назначение в корпус, выдвигавшийся к границе Швеции, Суворов в письме Бибикову подвёл итог своей миссии в Речи Посполитой:
«Выхожу из страны, где желал делать только добро или, по крайней мере, всегда о том старался. Сердце моё не знало в этом колебаний, а должность никогда мне не препятствовала. Поступая как честный человек, остерегался я одного нравственного зла, а телесное само собой исчезало. Безукоризненная моя добродетель услаждается одобрением моего поведения.
Здесь только отчасти известно доброе моё имя, – заключил Суворов, – ибо был я здесь недолго, да и сам чувствую, что не довольно послужил этому краю. Чистосердечная благодарность возрождает во мне любовь к этой области, где мне доброжелательствуют: оставляю её с сожалением»[143].
Паны уважали героя, панны и паненки ждали от него внимания, к которому привыкли в своей стране. «Не много знавал я женщин, – честно признавался Суворов, – но, забавляясь в обществе их, соблюдал всегда почтение. Мне недоставало времени быть с ними, и я их страшился. Женщины управляют здешнею страною, как и везде; я не чувствовал в себе достаточной твердости защищаться от их прелестей» (П 25).
Итогом не удовлетворившей Суворова войны в Речи Посполитой стало не только формирование его стратегии и тактики, но, что более важно, рождение новой философии войны, основанной на его представляниях о добродетели человека, гражданина и солдата.
«Служа августейшей моей Государыне, – писал он Бибикову 27 ноября, – я стремился только к благу Отечества моего, не причиняя особенного вреда народу, среди которого я находился ... Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека, но я заключил доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя была суровая школа, но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я твёрд» (П 28).
Глава 7
ПОБЕДА НАД ТУРЕЦКОЙ ВОЙНОЙ
Противник построже
«Храброе и мужественное дело» (Екатерина Великая)
Осознав на Прусской войне, как следует побеждать, отшлифовав во время мира «одушевленный организм» субъекта победы, сформировав в Польше новую философию войны, Суворов, как полководец и мыслитель, был остро недоволен. Это состояние души чётко прослеживается во множестве его писем и документов начала 1770-х. Недовольство собой и результатами своего труда – обычное состояние творческого человека. Но мозг его всегда находит причины недовольства в окружающей действительности. Созданная Суворовым «наука побеждать» уже была универсальной но, на его взгляд, не полной, а прежде всего, не проверенной на «строгой», «настоящей» войне.
Польская кампания не была в его глазах «настоящей» войной, повстанцы не были подлинными противниками. Эти «партизаны» не создавали, с его точки зрения, реальной опасности для русских войск, да и воспринимать польских шляхтичей как врагов Суворов отказывался. Война «построже», с настоящей вражеской армией – вот что ему требовалось для проверки и усовершенствования военной системы. Таким врагом была Османская империя, армии которой уже третий век оставались серьёзным противником для вооруженный сил Священной Римской империи германской нации (Австрийской державы) и России.
Западные и русские историки, пренебрежительно отзывавшиеся о «дикой и азиатской» организации, «отсталой» тактике и вооружении османских войск, грозных, якобы, лишь из-за их численности, сильно преувеличивали и саму численность, и «безумную отвагу» якобы фанатичных турок. Ошибку эту нам легко понять, осознав, что точно так же на Западе воспринимали русских воинов, от конных дружинников Александра Невского, на деле превосходивших крестоносных рыцарей вооружением и тактикой, до «большевицких орд», с точки зрения Запада, задавивших всю подчинённую Гитлеру Европу исключительно своим числом и «презрением к смерти». То, что военная промышленность СССР превзошла – в жесточайших условиях эвакуации – весь военный потенциал Западной и Центральной Европы, а советское командование оказалось на голову выше немецкого, Запад признать не в силах. Буквально ту же картину, но с присоединением к точке зрения Запада русской историографии, мы видим в отношении к военному потенциалу турок. В XVI и XVII вв. они на равных сражались, а чаще превосходили австрийские, итальянские и польские войска. Они наступали, расширяли территорию Османской империи в Европе и несколько раз чуть не взяли Вену. Их боевые корабли и артиллерия, ручное огнестрельное и холодное оружие не уступали произведённому в России и на западе Европы, но часто служили образцом. И это был не просто «штучный товар», а массовое производство. Экономика Османской империи не уступала совместному потенциалу России и Запада.
Идя в развитии армии своими путями, турки в XVIII в. эффективно использовали достижения соседей. Их армия в 1770-х гг., когда экономически Турция уже стала отставать, оставалась конкурентоспособной настолько, полководцы двух империй, Австрийской и Российской, считали труднейшей задачей и величайшей честью разбить турецких полководцев на частных, с точки зрения турок, театрах военных действий. Более того, Румянцев-Задунайский, сумев, с немалыми потерями, одолеть турок на далёкой окраине их империи, был признан всей Европой – и Фридрихом Великим – как военный гений. Для Суворова именно войны с турками стали решающим испытанием и полигоном для развития его военной системы.
Война с турками 1768–1774 гг. была уже шестой для России. В конце XVI в. русские полки, совместно с донскими казаками, отразили нашествие турок на Дон и Волгу буквально чудом, благодаря выдающемуся уму и отваге отдельных героев[144]. В ходе войны 1673–1681 гг. русская армия была на ¾ численности преобразована в регулярную. Она выстояла в жесточайших боях на Правобережной Украине и берегах Азовского моря, в которое – ещё до Петра I, вышел построенный на Воронежских верфях новый русский флот[145]. Война с экономически превосходящим противником России была сведена вничью, Правобережье Днепра стало нейтральной территорией. Линии русских полевых укреплений, защищавших мирное население от набегов Крымского хана, сдвинулись на юг и протянулись от Днепра до Пензы на Волге[146]. Дикое поле – полоса степей от Молдавии до современного Краснодарского края – принадлежало вассалу Османской империи, Крымскому ханству. Преодолеть его ни одна европейская армия XVII в. не могла. Вооружение, тактика и логистика Европы, в сочетании, не позволяли успешно наступать в Диком поле против татарской конницы. Ситуацию переломил канцлер и первый русский генералиссимус Василий Васильевич Голицын в новой войне против Османской империи (1681–1700), в которую Россия вступила в союзе со Священной Римской империей, Речью Посполитой и Венецианской республикой. После ряда неудач, новая русская армия, созданная на постоянной основе и вооруженная Голицыным полевой артиллерией в боевых порядках полков, гранатомётами и даже «винтовками» (называние подлинное), успешно дошла до Крыма[147]. Свержение канцлера в 1689 г. помешало сокрушить Крым и завоевать Дикое поле. При Петре I русские войска пошли в обход Крыма: под командованием Б.П. Шереметева и А.С. Шеина они освободили от турок устья Днепра и Дона; в Азовское море вышел вновь созданный русский флот. Но базой действительно сильного флота, как в Москве понимали уже в 1680-х, мог быть только Крым. Любые попытки России атаковать владения Турции в Европе без поддержки Черноморского флота и завоевания господства на Чёрном море были обречены. Это хорошо понял Петр I, когда ему пришлось капитулировать перед турецкой армией в Прутском походе и сдать завоевания третьей русско-турецкой войны (1686–1700) в результате четвёртой (1711–1712). В пятой (1735–1739) Россия в союзе с Австрией с трудом свела войну против Турции в ничью. Русские армии под командой Миниха и Ласси вошли в Крым и Молдавию, взяли Азов. Но Россия не смогла удержать эти завоевания, а Чёрное море осталось закрытым для ее кораблей и торговых судов. Шестая война, ознаменованная крупными победами Румянцева, представлялась русским генералам – и Александру Васильевичу в их числе – решающей.
Просьбы Суворова о переводе в Главную армию, пока она гремела славой побед, неукоснительно отвергались. Но победы, достигнутые благодаря военным реформам Румянцева, оказались половинчатыми. Армия научилась побеждать, но ещё не умела хранить саму себя. Теряя немного солдат в битвах, Румянцев нёс страшные потери на маршах и в лагерях, от плохого питания и болезней. В 1771 г. русские нанесли туркам сильные удары и вошли в Крым, однако сил для наступления за Дунай им уже не хватало. В 1772 г. положение обескровленных противников, как и в предшествующих войнах, стало патовым. На фронте наступило затишье. Правительство требовало наступления. Румянцев, несмотря на постоянно прибывающие пополнения, терял так много солдат, что сохранял силы только для обороны. Стремление придворных на юг за наградами резко поубавилось.
И вожделенный для нашего героя миг настал. Зимой 1772/73 г. Суворов прибыл в Петербург, благополучно избежал военного суда за нарушение приказа Веймарна не покидать Польшу и самоуправную победу в Литве, секретно осмотрел шведскую границу и установил, что опасности войны не севере нет (Д I. 2. С. 41). Он был даже рад, что числился при Санкт-Петербургской дивизии А.М. Голицына без должности. 4 апреля 1773 г. на имя командира дивизии поступил приказ Военной коллегии: «Генерал-майор и кавалер Суворов определен по желанию его в Первую армию» (Д I.475). Александр Васильевич без промедления выехал в столицу Молдавского княжества городишко Яссы и в начале мая попал, наконец-то, на «настоящую войну». Угодив при этом на самый незначительный участок, с малым отрядом и задачей отвлечь турок от действий главных сил Румянцева под крепостью Силистрией.
В ставке Румянцева Александр Васильевич ознакомился с состоянием Первой армии, намного более печальном, чем виделось из Петербурга. После громких побед 1769–1771 г. войска год простояли без дела. С турками было заключено перемирие, шли бесплодные переговоры. Целый год османская армия наращивала силы к западу от Дуная, а русская армия на восточном берегу, получая подкрепления, таяла с гораздо большей интенсивностью, чем Суворов допускал в самых жестоких боях. Александр Васильевич и ранее заботился о здоровье солдат. Но после страшной картины «мирных» потерь, казавшихся русскому командованию того времени неизбежными и допустимыми, полагал вопросы качественного продовольствия, санитарии и военной медицины фундаментальными для его военной стратегии[148].
Организация стратегической обороны, которой занимался в Молдавии П.А. Румянцев, с точки зрения военной мысли Суворова была давно прошедшим днём. Главное, что для наступления за Дунай на решающем направлении: болгарский город Шумла, затем крепость Силистрия, вокруг которой группировались основные силы неприятеля, – Румянцев имел очень мало солдат. Наступать планировалось из оборонительных порядков, без сосредоточения сил, т.е. демонстративно, а не результативно. Демонстрацию на левом фланге, ниже по течению Дуная, у Измаила, осуществлял 4-х тысячный отряд генерал-майора О.А. Вейсмана. На правом фланге – 4-х тысячный отряд генерал-поручика Г.А. Потёмкина, будущего фаворита императрицы Екатерины II. Ещё правее, выше по течению Дуная располагалась 12-тысячная дивизия генерал-поручика И.П. Салтыкова. К этому слабому сыну великого отца, победителя Фридриха Великого, фельдмаршала П.С. Салтыкова и попал генерал-майор Суворов. Попал вовремя – все отряды получили приказ Румянцева атаковать, отвлекая турок от направления главного удара армии.
Туртукай
«Ночное поражение противников доказывает искусство вождя пользоваться победою не для блистания, но постоянства»
Суворов, вопреки легенде об атаке на Туртукай без приказа, действовал по распоряжению Салтыкова, в рамках общей диспозиции Румянцева и во взаимодействии с Потемкиным[149]. Собственно, он и был послан в местечко Негоешти, чтобы повести свой отряд в «повеленную экспедицию» за Дунай (Д I. 476), о подготовке которой регулярно докладывал Салтыкову. чной берегу и шли переговоры
Негоештский отряд Суворова состоял из Астраханского пехотного полка, донского казачьего полка и трёх эскадронов Астраханского карабинерского полка. На бумаге – серьёзная сила. Но в Молдавии, в результате потерь от болезней, Астраханский пехотный полк имел в строю едва треть состава – 500 человек; с конницей у Суворова было чуть более тысячи воинов. Малочисленность ударных сил десанта он хотел компенсировать внезапностью атаки. Для этого скрытно собранные в тылу лодки перебрасывались к Дунаю по суше, на волах.
За Дунаем, напротив его отряда, 4 тысячи турок основательно укрепились вокруг городка Туртукай[150]. Крутые берега реки, высоты, глубокие овраги, вражеские батареи были тщательно разведаны. «У них в Туртукае рытвины, дома, пушечки», – написал Суворов. А у него было более 500 русских солдат! Турки ещё не знали Александра Васильевича. В ночь на 9 мая они переправились через Дунай и попробовали напасть первыми, внезапно для себя встретив противника гораздо ближе, чем предполагали. Генерал сам участвовал в сумбурном, но победоносном бою, проведённом силами конницы. Некоторые турки спаслись, но командный состав попал в плен (Д I. 484). Суворов уточнил силы турок, но и его намерения были раскрыты.
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 13; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!