Основные проблемы социологии религии 77 страница

44*

691

консерватизмом, дающим ясные (пусть упрошенные) ответы на все более неожиданные вопросы современного мира.

И только когда стало заметно, что влияние протестантизма на американскую культуру существенно ослабло, после II Ватикан­ского собора в жизни страны стала гораздо активнее участвовать Римская католическая церковь. Хотя она всегда пользовалась оп­ределенным влиянием в американском обществе, все же католи­ческая церковь в течение долгого времени больше заботилась о благополучии собственных членов (а многие из них были имми­грантами), чем о формировании национального общества. Период 1930—1960 гг. был кульминационным моментом длительного про­цесса утверждения католицизма в Америке, когда церковь была занята решением, главным образом, собственных задач. Хотя ка­толическая церковь и представляла собой религиозное меньшин­ство, она уже давно была самой многочисленной деноминацией, и ее уверенность в себе росла по мере того, как большинство ее членов достигало уровня респектабельного среднего класса. Обра­зованные и мыслящие миряне были готовы приступить к реше­нию новых задач, поставленных II Ватиканским собором в начале 60-х гг. Беспрецедентное экуменическое движение, объединившее усилия католиков, протестантов и евреев, начавшееся со времени Движения за гражданские права негров и продолжающееся до сих пор, создало новую атмосферу в американской религиозной жиз­ни. Начиная с пастырского послания американских католических епископов 3 мая 1983 г. об опасности ядерной войны, обещания II Ватиканского собора начали исполняться. Католическая цер­ковь стала приближаться к центру американской общественной жизни, воодушевляя своим примером крупнейшие протестантские деноминации.

Не так давно Мартин Марти в свете этой новой ситуации по­пытался описать религиозный центр как то, что он назвал «народ­ной церковью». Согласно идее Марти, народная церковь включает в себя старые главные протестантские деноминации, католичес­кую церковь и значительную часть евангелических общин. Это не однородный организм, а скорее «община общин», в которой каж­дая церковь сохраняет целостность своих традиций и религиозной практики, хотя и признает общность некоторых основополагаю­щих принципов, объединяющих ее с другими церквами. Не отка­зываясь от своей христианской специфики, народная церковь при­ветствует возможность диалога и совместных действий с еврей­скими, другими нехристианскими и светскими партнерами, осо­бенно, когда речь идет о вопросах общего блага. Народной церкви чужд триумфализм: ведь она возникла в условиях, когда христиане

692

чувствуют, что развитие культуры зависит от них меньше, чем ког­да бы то ни было, но она хочет откликнуться на новую ситуацию и взять на себя ответственность перед обществом, а не способство­вать уходу отдельных верующих или целых групп от проблем со­временного мира. Народная церковь вместе с теми, кто принадле­жит к нехристианским религиям, представляет собой в нашей куль­туре наиболее серьезную альтернативу радикальному религиозно­му индивидуализму, с одной стороны, и тому, что Марти называет «религиозным трибализмом», — с другой.

В либеральной пресвитерианской конгрегации Арта Таунсенда и в консервативной евангелической церкви Ларри Беккетта, и об­щине типа синагоги Р. Леви можно видеть примеры народной цер­кви или ее аналоги. Все они отвергают радикальное своекорыстие утилитарного индивидуализма, и ни одна из них не хочет быть всего лишь клубом, где симпатизирующие друг другу люди прият­но проводят время. Всем им религия дает — пусть даже и зачаточ­ное — представление о том, как следует жить. Члены этих церквей согласны в том, что обязательства человека перед Богом имеют самую непосредственную связь с обязательствами в семье, на ра­боте, к тому, что он делает как гражданин, к его отношениям с друзьями. И все же, как мы видели, каждая из этих общин в той или иной мере испытывает необходимость сочетания религиозной веры и практики с терапевтическим воздействием на своих прихо­жан и ограничивает свои задачи узкими рамками самой религиоз­ной общины. В результате у них возникают проблемы преемствен­ности как общины исторической памяти и причастности к жизни общества.

Обратимся теперь к другой религиозной общине, епископаль­ной церкви св. Стефана. Хотя эта церковь и переживает те же проблемы, ей все же, по-видимому, удается сохранить и чувство исторической преемственности и причастности к жизни сегод­няшнего мира. Как и церкви Арта Таунсенда и Ларри Беккетта, церковь св. Стефана находится вблизи залива Сан-Франциско, а ее члены относятся в основном к среднему классу. Поразительно, что конгрегации, состоящей всего из нескольких сотен членов, удается осуществлять столь разнообразную деятельность. Там есть группы совместной молитвы и группы, изучающие Библию, ко­торые собираются раз в неделю или чаще, организована группа пастырской заботы для помощи настоятелю (это единственный штатный церковный служитель) в таких делах, как посещение за­болевших, прикованных к постели или попавших в больницу чле­нов общины и т.д. Некоторые люди из этой церкви занимаются благотворительной деятельностью в городе, которая в основном

693

состоит в раздаче еды, одежды и в помощи голодным и бездо­мным. Эта конгрегация поддерживает группу Международной Амнистии, а некоторые прихожане участвуют в Движении против ядерного вооружения. Церковь св. Стефана вошла в местный союз церквей, цель которого — обеспечивать приют сальвадорским бе­женцам.

Но при всем разнообразии деятельности прихода вся его жизнь концентрируется вокруг богослужения. Епископальный молитвен­ник предлагает порядок литургии, форма которой сохраняет пре­емственность с практикой богослужения в раннехристианской цер­кви. Святое причастие совершается ежедневно, а в воскресенье трижды, причем более половины прихожан причащается не реже раза в неделю. Жизнь церкви строится в соответствии с литурги­ческим годом, и особое значение придается периоду Великого Поста и Святой неделе. О. Пол Моррисон, настоятель церкви св. Стефа­на, считает, что для тех, кто постоянно ходит в церковь, богослу­жение «становится подлинным источником жизни и ориентиром того, что они делают в течение недели». Священник, человек лет пятидесяти, скромный, но ясно выражающий свои мысли, гово­рит убежденно, но в то же время вдумчиво и самокритично. Он считает, что богослужение воздействует на верующего не через проповедь, а через Евхаристию, которая «вовлекает людей в про­исходящее и каким-то образом дает им знание об источнике жиз­ни, который и есть центр богослужения». Пол Моррисон полага­ет, что, раздавая Святые Дары, он должен внутренне несколько отстраняться, чтобы им не овладели мысли о жизненных труднос­тях каждого человека, известных ему очень хорошо, о проблемах его прихожан, которые приносят к Евхаристии «свою жизнь, са­мую сердцевину своей жизни, находят здесь исцеление и утеше­ние и уходят словно возрожденные, обновленные, полные сил, чтобы прожить еще неделю в жестоком мире». В епископальной церкви, в отличие от большинства протестантских деноминаций, проповедь не занимает в литургии центрального места, однако проповеди о. Моррисона — это яркие, часто волнующие интер­претации библейских чтений и попытка применить их к сегод­няшним личностным и социальным проблемам.

Когда мы спросили священника, считают ли его прихожане церковь необходимым условием своей веры или организацией, необязательной для христианина, он сказал: «Здесь непрестанно происходит жестокая битва». По его мнению, современная амери­канская жизнь «оказывает чудовищное давление на людей, чтобы разобщить и изолировать их друг от друга, чтобы вынудить их по­рвать связи с общиной». Такое давление полностью противопо-

694

ложно библейскому пониманию жизни. Когда людям удается по-настоящему «услышать Писание» и «почувствовать, что такое об­щина. — говорит он, — они понимают, что церковь необходима, ее невозможно считать необязательной». Кроме того, о. Моррдасон полагает, что идея действительного авторитета усваивается с тру­дом: «Представление о том, что община может устанавливать нор­мы, системы ценностей, формировать человеческое сознание и тем самым становиться влиятельной в жизни людей, — эта мысль не кажется очевидной в нашей культуре, а ведь без этого община распадается». Если индивидуации придается большее значение, чем интересам общины, люди оказываются связаны друг с другом не столь прочно, чтобы взять на себя ответственность авторитета. О. Моррисон предвидит возможное столкновение между автори­тетом церкви и властью государства по поводу того, что приход предоставляет приют сальвадорским беженцам. Поэтому он бес­покоится о том, как будут реагировать люди: «Мы должны будем очень крепко держаться друг за друга, если хотим выжить, и если кто-нибудь попадет в тюрьму, нам необходимо будет очень ясно осмыслить свою позицию и свою веру».

Хотя епископальная церковь уже более двадцати пяти лет на­зад12 отменила абсолютный запрет на развод, о. Моррисон счита­ет, что тем не менее у людей за последние годы число детей в конгрегации удвоилось и очень скоро удвоится еще, поэтому при­ход должен расширить систему помоши родителям. Он говорит о том, что люди «серьезно относятся к семье и браку и стремятся сознательно строить семейные отношения. Он предполагает, что молодые люди, которые приходят в его церковь, «возможно, уже тем самым прошли некоторый отбор»: ведь несмотря на распро­страненность разводов в американском обществе, «они очень се­рьезно относятся к пожизненным обетам» и дают их с большей готовностью и ответственностью, чем это иногда бывало у предыду­щих поколений.

Другая проблема, с которой сталкивается священник в «город­ском приходе с неоднородным социальным составом», состоит в том, чтобы выработать «правильное отношение к союзам гомосек­суалистов — как мужчин, так и женщин», так чтобы при этом поддерживать христианский характер взаимных обязательств их членов и в то же время сохранять верность традиции. Такие сою­зы, по словам о. Моррисона, есть во всех церковных приходах и всегда были, просто сейчас это перестали скрывать».

<2 Т.е. в конце 50-х гг.

695

По мнению настоятеля, молодые люди, приходящие к нему за советом по поводу вступления в брак, в целом отличаются зрелос­тью, но им не хватает одного: они «не понимают, что их счастье и самореализация зависят от того, насколько быстро они перестанут жить только друг для друга и начнут вместе жить для окружающих. А у нас в церкви есть все средства, позволяющие каждому и осо­бенно молодым парам, которые уже члены общины, начать жить не только для себя и самореализоваться именно таким образом».

Говоря о профессиональных занятиях своих прихожан, о. Мор-рисон заметил: как показало недавнее обсуждение, прихожане кри­тикуют его главным образом за то, что он, видимо, слишком по­спешно заключил, будто обязательства христианина предполагают осуществление каких-либо постоянных функций в приходе. «Они говорят, — продолжает он, — что им и так приходится трудно в мире, поэтому они считают, что в церкви им нужна поддержка и помощь для того, чтобы перенести трудности жизни. Такова была их критика, которую я воспринял очень серьезно». «Он видит, что «сильные в миру люди» — это те, кто работает в банках, в корпо­рациях или университетах, где им очень трудно вести христиан­скую жизнь и где они очень одиноки, а этого быть не должно». Священник считает, что «политика, право и другие профессии», на которые христиане смотрят свысока, — на самом деле «потен­циальные сферы христианского служения», и что необходимо по­мочь членам церкви следовать своему призванию достойно и с пользой служить в этих сферах».

Но о. Моррисон думает, что только духовно сильный церков­ный приход может реально поддерживать людей в их трудных мирских призваниях. Им нужны организумые в церкви семинары и дискуссии, но им нужны также и внутренние силы. Благодаря поддержке настоятеля все больше прихожан занимается индиви­дуальной и совместной молитвой, изучением Библии и медита­цией, так что примерно половина конгрегации участвует в одной из форм регулярных духовных занятий. Молитвенник епископаль­ной церкви упростил ежедневное монастырское молитвенное пра­вило, приспособил его для мирян, и настоятель поощряет его ис­пользование в период Великого Поста и в другое время.

Когда мы спросили, не получилось ли так, что упор на саморе­ализацию личности, т.е. решение прежде всего психотерапевти­ческих задач, подменяет собой традиционное христианское уче­ние о грехе и искуплении, о. Моррисон рассмеялся: «Да ведь про нас известно, насколько мы привержены традиции». Конечно, ска­зал он, когда люди, у которых было несчастливое детство, или «которым вдолбили, что они плохие, например, из-за своих гомо-

696

г

сексуальных влечений, приходят в церковь и узнают, что на самом деле они вовсе не хуже других, что их любят и что у них неограни­ченные возможности, им очень трудно вернуться к старому и ска­зать: «Я несчастный грешник». Все же, исходя из своих разговоров с теми, кто приходит к нему за советом или на исповедь, а также из поведения людей во время церковной службы в период Велико­го Поста и на Страстной неделе, священник полагает, что боль­шинство членов конгрегации понимает, как соотносятся между собой грех и прощение, и не упускает ничего из традиционного учения.

На наш вопрос о том, должна ли епископальная церковь, тра­диционно стоящая близко к центрам власти в нашей стране и пытавшаяся влиять на властные структуры изнутри, продолжать такую политику или, быть может, ей следует занять позицию, бо­лее близкую нижним ступеням общества, протестуя против этой власти, священник ответил: «Если бы я сам знал!» В своих пропо­ведях он часто говорит не только о тех, кто живет в Соединенных Штатах, но и о жителях Центральной Америки или Южной Аф­рики, о людях, находящихся на дне и на периферии современного общества, и о том, что Церковь должна отстаивать их интересы. Он напоминает своей конгрегации о том, что само христианство начиналось в крестьянской среде на окраине Римской империи. При этом он не хочет «покинуть мир и помешать мирскому слу­жению» христиан. Подводя итог, он говорит: «Если бы мы смогли хоть в какой-то степени вернуть церкви поддержку ее членов, за­нятых мирским служением, тогда можно было бы с уверенностью сказать: да, конечно, мы можем взять на себя ответственность, потому что там наши лучшие люди и церковь их питает и помо­гает им, и они готовы делать свое дело. А ведь сейчас, если среди членов епископальной церкви, близких к структурам власти, и встречаются настоящие христиане, то это чистая случайность».

Религия и мир

На протяжении американской истории религия очень часто иг­рала важную роль в общественных движениях. Не раз случалось, что отдельные люди и целые группы стремились действовать, руковод­ствуясь своей верой, и занимали четкую позицию в главных этичес­ких и политических вопросах своего времени. Во время Революции приходские священники идейно и морально поддерживали респуб­ликанцев. Христианское духовенство и миряне были в числе самых горячих сторонников аболиционизма. Кроме того, христиане, уча-

697

ствовавшие в движении социального евангелизма13 и во многих его подобиях, в значительной степени способствовали смягчению худших проявлений раннего промышленного капитализма. Конеч­но, в тех же церквах было и множество противников этих движе­ний: американская религиозная общность никогда не говорила в унисон. Бывало, что ее значительная часть предпринимала какой-нибудь крестовый поход и добивалась успеха, о чем впоследствии нация в целом сожалела. Например, — «сухой закон», в результате которого возникла поправка к Конституции, запрещавшая прода­жу спиртных напитков в Соединенных Штатах. Но без вмешатель­ства церквей многие важные вопросы остались бы незамеченными и необходимые перемены происходили бы намного медленнее.

Говоря об огромных возможностях религиозных начинаний, следует вспомнить одно из самых значительных общественных движений последнего времени, вдохновлявшееся религиозными идеалами и изменившее сам характер американского общества. Возглавляемое Мартином Лютером Кингом Движение за граждан­ские права негров призвало американцев преобразовать социаль­ные и экономические институты, с тем чтобы создать справедли­вое национальное сообщество, которое учитывало бы и различия, и взаимозависимость своих членов. В этом движении соединились библейские и республиканские мотивы, к которым добавилась видоизмененная культура индивидуализма.

Вспомним знаменитую речь Кинга «Есть у меня мечта». Здесь соединились поэзия библейских пророков («Есть у меня мечта: всякий дол да наполнится и всякая гора и холм да понизится». — Ис. 40, 4) с лирикой патриотических гимнов («Придет день, когда все дети Господа смогут петь, по-новому осознавая эти слова: «Моя страна, это о тебе, прекрасная земля свободы, о тебе я пою»). Речь Кинга находится в русле классической американской традиции, которая видит истинный смысл свободы в утверждении ответст­венности за объединение всех, самых разных членов общества в справедливый социальный порядок. Когда мы раскачаем колокол свободы, он зазвонит, и его звон будет слышен из каждой деревни и каждого селения, из каждого штата и каждого города, тогда при­близится день, когда все дети Господа, черные и белые, евреи и христиане, протестанты и католики, смогут взяться за руки и про­петь слова из старых негритянских спиричуэлз: «Свободны! Сво-

13 Движение социального евангелизма — либеральное течение в американ­ском протестантизме, получившее популярность в первые десятилетия XX в. Своей целью ставило реформу общества на основе христианских идеалов, построение Царства Божьего на земле.

698

бодны! Мы наконец свободны! Благодаренье Всемогущему, мы наконец свободны!». Для Кинга борьба за свободу стала осущест­влением христианского долга, соответствующего его представле­ниям об Америке как об обшине исторической памяти. - <* ц

7. ОТ СВЯЩЕННОГО К СВЕТСКОМУ         .,.,

Д. Белл*

,V'                                                                                                                                                                                                                             '     '•'> '

Если естественным миром управляют рок и случай, а техни­ческим миром — рациональность и энтропия, то социальный мир может быть охарактеризован как жизнь «в страхе и трепете».

Всякое общество (мы здесь опираемся на Руссо) предполагает одновременно наличие как принуждения — армии, полиции, ми­лиции, так и морального порядка, готовности людей уважать друг друга и уважать нормы общественного закона. При всеобъемлю­щем нормальном порядке оправдание справедливости таких норм коренится в системе разделяемых людьми ценностей. Исторически религия — как способ сознания, связанный с исходными ценностя­ми, — послужила основой общепризнанного морального порядка.

Сила религии проистекает не из каких-то утилитарных досто­инств (она не удовлетворяет личных интересов или потребностей). Религия не является результатом общественного договора, но она также не является только обобщенной системой космологических значений. Влияние религии проистекает из того факта, что еще до идеологий или других видов светских верований она стала средст­вом сплочения людей в единый неодолимый организм, явившись тем чувством священного, которое выделилось как коллективное сознание людей.

Постановка вопроса о различии между священным и светским, исследованного в новейшее время прежде всего Эмилем Дюркгей-мом, положила начало обсуждению темы о гибели социального мира. Как пришел человек к пониманию двух совершенно различ­ных, разнородных сфер — священного и светского? Природа сама по себе есть единый континуум в великой цепи бытия от микро­космоса до макрокосмоса. Человек сам сотворил дуализм: духа и материи, природы и истории, священного и земного. Согласно Дюркгейму, чувства и эмоциональные связи, объединяющие лю­дей, составляют ядро всякого социального существования. Поэто-

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 43; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!