Основные проблемы социологии религии 74 страница

• V'                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                _                             .

Скопческие организации капитала

Подобно беспоповщине роль организующей первоначальное накопление силы сыграли в начале XIX в. и скопческие организа­ции, действуя в среде сначала торгово-промышленного, а затем

631

1L

ссудного приложения капитала. Специфической особенностью скопчества была его способность содействовать быстрейшему про­цессу дифференциации крестьянства и вытягивать из деревни в город наиболее податливые и подходящие для капитала элементы.

В предшествующей главе3 мы установили генетическую связь скопчества с хлыстовством. Но в начале XIX в. скопчество высту­пает уже как самостоятельное оригинальное явление со своей идео­логией и определенным социальным составом последователей. Его связь с хлыстовской почвой, на которой появились первые его ростки, уцелела в хлыстовской анимистической формуле, которую должен был призносить каждый адепт, да в некоторых терминах и формах культа. По традиции новообращенный должен был произ­носить при вступлении в секту покаянную формулу, в которой просьба о прощении прежних грехов обращается не только к богу, богородице и ангелам, но и ко всей природе: «Прости, солнце и луна, небо и звезды, и матушка сыра земля, пески и реки, и звери и леса, и змеи и черви». Однако входивший в секту, приняв оскоп­ление, вместе с тем изолировал себя совершенно от всего мира, к которому обращался в традиционной формуле. Он порывал с се­мьей или с возможностью семейной жизни, должен был оставлять тяжелый земледельческий труд, к которому становился неспосо­бен, отсекал себя от крестьянской среды и должен был ее поки­дать. Он должен был уходить в город, где находил себе подобных отщепенцев от нормального мира. В этой своеобразной среде пре­ломлялись до неузнаваемости все прежние идеалы, изменялись настроения и стремления, создавалась новая форма обществен­ности, с новой идеологией. «Огненное крещение» отмечало неиз­гладимой печатью всех его причастников, и покаянная молитва в их устах становилась скорее прощальной молитвой...

...Появились купеческие и фабрикантские «корабли» в Костро­ме, Саратове, Самаре, Томске, Туле и других городах. Ко всем этим центрам тянулись оскопленные в деревнях крестьяне. Это была готовая рабочая масса для скопцов-капиталистов, которым оставалось только эксплуатировать свое покорное стадо. Связь по уродству быстро превращалась в неразрывную экономическую за­висимость, поддерживаемую еще религиозным ореолом, который окружал хозяев-пророков. По существу, социальная роль скопче­ства оказалась аналогичной социальной роли федосеевщины или, в широких размерах, рогожской поповщины. Но средство, с по­мощью которого скопчество свою роль выполняло, выходило из

3 Имеется в виду гл. «Сектантство крепостной эпохи» указ. соч. (Прим. сост.}.

632

ряда вон и создавало крепкие узы. Немудрено, что процесс на­копления в среде скопчества пошел необычайно быстро. То, на что рогожцам понадобилось целое столетие, скопцы проделали в какие-нибудь 25 лет: в 1774 г. Селиванова били батогами за со-сновские оскопления, а в 1802 г. он уже поучал в беседе Алек­сандра I и обратил камергера Елянского, который затем в 1804 г. выступил со своим знаменитым проектом об учреждении божест­венной канцелярии и установлении в России «феократического образа правления». Бог, царь и пророк, не признанный хлыстами, стал богом, царем и пророком капиталистов, раскинувших свои операции теперь уже не только торгово-промышленного, но так­же и биржевого и ростовщического характера по всей России. Скопцы-капиталисты диктовали биржевые цены и не гнушались никакими выгодными операциями, хотя бы даже с фальшивой монетой...

...Золотое время для скопчества окончилось в 20-х гг. XIX в. С одной стороны, социальная роль скопчества уже подходила к концу; с другой стороны, скопческие петербургские руководите­ли, не успев обратить Александра в свою веру, начали действовать такими средствами, которые заставили правительство сразу пере­менить свою милость на гнев. Именно в 1818—1819 гг. началась усиленная пропаганда скопчества среди петербургского гарнизо­на. Стали производиться массовые оскопления среди солдат, об­наружился также интерес к скопчеству и в среде офицеров — у «императора Петра III» нарождалась своя гвардия. Правительство забеспокоилось и приняло меры. В 1820 г. Селиванов был аресто­ван и сослан в Суздальский монастырь, где и умер в 1832 г.; Кобе-лев, а также один офицер и 20 солдат были сосланы в Соловецкий монастырь. После этого разгрома петербургские скопцы на время притихли. Но вслед за династической смутой 1825 г. они попробо­вали опять поднять голову и опять прибегли к прежним средст­вам. Именно они провозгласили одного из «пророков» Селивано­ва, Алексея Громова, «апостолом отца-искупителя» и «цесареви­чем Константином Николаевичем». Громов говорил, что он «и полдня» не хотел царствовать и передал «всю земную справу брат­цу Николашке». Однако Громову не удалось сделать такой же блис­тательной карьеры, как Селиванову. Жизнь его прошла в смене арестов, ссылок в Сибирь и побегов оттуда. В то же время прави­тельство Николая I начало против скопчества целый поход, завер­шившийся в 1834 г. объявлением скопчества особо вредной сек­той. В 1842 г. за оскопление была назначена каторга, и эта мера наказания сохранялась в уголовном кодексе до конца империи. Первое время скопчество еще боролось против сыпавшихся на него

633

ударов; но его внутреннее ослабление шло неудержимым темпом. и с 60-х гг. оно перестает быть массовым и жизнеспособным явле­нием. Оно становится уделом отдельных групп фанатиков-изуве­ров, процессы которых еще изредка напоминают о его существо­вании... Как показали эти дела, социальная база скопчества, су­зившись количественно, по своей сущности остается прежней — скопческие «корабли» организуются чаще всего менялами, фабри­кантами, раздающими работу на дом оскопленным рабочим, иногда купцами... В 70-х гг. XIX в. возникает попытка реформировать скопчество. В Херсонской губернии появился новый скопческий «искупитель» Лисин, который проповедовал «духовное скопчест­во», т.е. обуздание желаний и господство над ними, и придавал физическому оскоплению лишь подсобное значение. Лисин имел много последователей, но и в этой новой форме скопчество не могло приобрести вновь силы массового явления, так как для него уже не было подходящей социальной базы. Экономическое и со­циальное развитие России после 1861 г. направило религиозные искания по новым путям, далеким от пуританствующего изувер­ства «белых голубей».

Сектантство пореформенной эпохи

После 1861 г. сектанство получило чрезвычайно широкое рас­пространение и обнаружило целый ряд новых форм и видоизме­нений, обусловленных пореформенной экономикой и бытом го­рода и деревни. Многочисленные секты пореформенного периода резко распадаются на две группы — на секты чисто крестьянского характера, возникшие в связи с проведением реформы 1861 г., и на секты мелкобуржуазные, смешанного состава, вбиравшие в себя мелкобуржуазные и полукапиталистические элементы деревни и города и возникавшие в связи с быстрым ростом капитализма после 1861 г., который разлагал деревню на противоположные полюса и питал на первых порах мелкую буржуазию города — кустарей, ла­вочников, мелких хозяйчиков ремесленных мастерских и неболь­ших фабрик и заводов. В то время как секты первой категории отличались известными индивидуальными чертами, связанными со злобой дня, секты второй категории обнаруживают некоторые общие черты, в особенности ослабление коммунистических и мис­тических тенденций, заменяющихся нередко самой откровенной защитой частной собственности и рационализмом в догматике и обрядности. Если секты первой категории были еще организация­ми борьбы трудящихся, то секты второй категории были уже не-

634

прикрытыми организациями эксплуатации и если боролись, то только со своим злейшим конкурентом в этой области — сино­дальной церковью. Поэтому эти две группы сект должны быть рас­смотрены отдельно.

...До эмансипации главным мотивом социально-религиозной теории в крестьянской среде было иго рабства. Рабство превраща­ло крестьянскую жизнь в сплошную кабалу, из которой крестьян­ство не находило иного исхода, кроме стихийного бунта или опья­нения «духом». Эмансипация выдвинула другой мотив крестьян­ского протеста. Она, правда, не дала полноправия и свободы, но все же сняла ярмо рабства; зато она была в значительной степени экспроприацией крестьянских наделов. Раньше крестьянин сто­нал под игом барщины и произвола барина, но он по крайней мере был уверен в том, что барин не даст ему умереть с голоду, ценя его хоть в качестве рабочего скота. Теперь крестьянское хо­зяйство должно было стать на свои собственные ноги, но при из­менившихся к худшему условиям — стало меньше наделов — при­ходилось арендовать лес и луга. Уже в 60-х гг. малоземелье дало себя знать сильной голодовкой, первой наградой крестьянину за его «свободный» труд.

С другой стороны, новую работу крестьянской мысли задало развитие города и его влияние на деревню. Прежде всего с горо­дом теперь сталкивала рядового крестьянина нужда достать не­нужные ему сами по себе деньги на уплату податей и аренды. Та­кой нужды он не знал раньше, если был на барщине. После эман­сипации деньги пришлось доставать всякому крестьянину, и эта нужда толкала крестьянина в город или заставляла искать переда­точных агентов между деревней и городом. Приходилось либо про­давать хлеб, либо уходить на зимнее время на заработки. Но не только самому крестьянину пришлось идти навстречу городу; го­род сам еще быстрее врывался в деревню. С каждой новой верстой железнодорожного полотна, с каждым новым пароходом, с каж­дой новой загородной фабрикой крестьянин чувствовал нарожде­ние новой великой силы, чуждой и странной для него. Он оста­навливался в недоумении и страхе перед этим новым чудовищем, и этот изумленный страх навсегда запечатлен в известной картине Перова, изображающей мужиков, увидавших в первый раз в своей жизни паровоз. Мужицкая мысль работала туго и медленно, но и она наконец поняла, что вместо конца света и мессианического царства пришел совсем другой мир, враждебный всему косному, патриархальному7 крестьянскому быту, но вместе с тем притяга­тельный как магнит, вытягивающий из деревни ее лучшие соки. Встреча с городом и с промышленным капитализмом довершала

635

действие частичной экспроприации крестьянства. Дифференциа­ция в его среде пошла чрезвычайно быстрым темпом. Достаточно вспомнить, что за 30-летие, с 60-х гг. до переписи 1897 г., насе­ление 808 наиболее значительных городов возросло на 92%. Оживление сношений между городом и деревней заражало крес­тьянскую среду новыми идеями, приносимыми отчасти моло­дежью, отчасти крестьянами, уходившими в города на отхожие промыслы. С другой стороны, школьная земская учеба, давав­шая, правда, скудную и не всегда доброкачественную пищу, игра­ла все-таки роль фермента здоровой разумной мысли, толкая ее к освобождению от пут анимистической и церковной традиции. Однако при всей силе новых факторов процесс освобождения крес­тьянской мысли шел крайне медленно, захватывая с особою силой лишь некоторые группы крестьянства, стоявшие в более близких отношений к городу. Наиболее оригинальные сектантские движе­ния возникают именно в этих группах. Чем дальше от города, тем менее оригинальных черт в религиозном творчестве, и сектант­ское движение в 60-х гг. на глухом Урале, вызванное к жизни зе­мельными урезками эпохи эмансипации, бродит еще в старых идео­логических построениях...

Кризис государственной церкви

...Шесть с половиной десятилетий, в течение которых дворян­ское самодержавное государство просуществовало после ликвида­ции его крепостнической базы, были, в сущности говоря, эпохой его последних судорожных усилий в борьбе за существование. Подтачиваемое быстрым ростом промышленного и банкового ка­питала и потрясаемое периодически вспыхивавшими и все усили­вавшимися революционными движениями пролетариата и крес­тьянства, оно быстро шло к неминуемой гибели, увлекая за собой и все те общественные слои, и все те учреждения, которые были с ним органически связаны. Церковь была одним из таких учрежде­ний; эпоха после J861 г. для нее является также эпохой безысход­ного кризиса. Она была обречена так же, как и командовавшее ею государство. Некоторые наиболее проницательные ее деятели со­знавали это уже в 60-х гг. Мы уже видели, как дрожал в 1861 г. митрополит Филарет. Несколько позже И.С. Аксаков уподоблял церковное тело трупу, в котором составные части — клир и миря­не — соединены лишь насильственно и механически, сшиты на живую нитку, охвачены деморализацией и грозят окончательно разъединиться; Аксаков звал к церковной реформе, надеясь ею

636

спасти религию и церковь, но не уясняя себе всей безнадежности этого предприятия при обреченности самодержавия.

Критическое положение церкви обнаруживается прежде всего в ее экономической базе. Паразитические черты церковной эко­номики во второй половине XIX в. приобретают особенно непри­глядные черты. Церковь тянется вслед за веком к капиталисти­ческому накоплению, но совершает это чрезвычайно уродливым образом и в конечном итоге «работает» не столько на себя, сколь­ко на государство. Лишь немногие церковные учреждения имели крупные земельные угодья. Из 2 300 000 десятин земли, принад­лежавшей церкви в 1910 г., около 1 500 000 десятин составляли мелкие наделы сельских церковных приходов, обрабатывавшиеся церковным, притом чисто потребительским образом, и только око­ло 800 000 десятин принадлежало архиерейским домам и монас­тырям и эксплуатировалось с целью извлечения прибыли. Эти 800 000 десятин составляли, однако, всего 0,1% землевладения России в это время. Столь же немногочисленны были и другие коммерческие предприятия церкви. Только крупные монастыри, вроде Троицкой, Александро-Невской и Киево-Печерской лавр, имели свои лабазы, лавки и большие доходные дома. Другие мо­настыри либо совсем не имели никаких предприятий, либо имели мельницы, пристани, лавки на базарах и другие подобные мелкие доходные статьи. Главными источниками существования всех цер­ковных учреждений были казенные кредиты и доходы от чисто церковных операций, т.е. от эксплуатации обращавшихся к цер­ковным учреждениям верующих. Но так как казенные субсидии в конечном счете восходили к тем же народным копейкам, то цер­ковь жила высасыванием соков из народного организма, не давая ему в обмен никакого эквивалента в форме реальных хозяйствен­ных благ...

Если средства, собиравшиеся в церквах на поддержание в по­рядке церковных зданий и усадеб, еще отчасти возвращались в оборот трудящихся в форме заработной платы, то средства, соби­равшиеся в пользу причтов, были, в сущности, совершенно не­производительным налогом на содержание паразитического об­щественного слоя. В приходском быту размеры этого налога оп­ределялись, с одной стороны, местными обычаями, с другой сто­роны, индивидуальным настроением каждого прихожанина; «на­жимать» на прихожан решались, впрочем, лишь немногие, осо­бенно наглые клирики. Но в монастырях картина была уже совер­шенно непристойная и отвратительная. Лишенные земель и дру­гих крупных оброчных статей и далеко не обеспеченные штатным казенным содержанием (из 934 монастырей казенное содержание

637

в 1916 г. получали только 275, всего в сумме 423 528 руб., или в среднем 150 руб. на монастырь), монастыри жили, главным обра­зом, на свои средства, получавшиеся от торговли «благодатью». Торговали местами на монастырских кладбищах, крестиками, ико­нами, освященным маслом, разными специальными молитвами, все по дорогой цене, с наживой 100% и больше. По словам такого благочестивого богослова, каким был Е.Е. Голубинский. русские монастыри были самыми бессовестными торговцами во всем мире. Кроме того, всякий монастырь имел какую-нибудь святыню, мощи или икону, около которых всегда ставилась кружка для денег и с которыми монахи время от времени совершали поездки по ок­рестным городам и селам, загребая деньги за молебны и другие предметы «благодати». Эти доходы никто, кроме казначеев и на­стоятелей, никогда не подсчитывал, но о размере их дают возмож­ность судить скопленные монастырями капиталы, которые на 1913 г. исчислялись вместе с капиталами архиерейских домов в сумме 65 555 503 руб. В 60-х гг. против монастырей поднялась широкая волна нареканий; синод пытался «для поднятия автори­тета монастырей в общественном мнении» побудить монастыри расширить благотворительную и учебную деятельность. Но из этого ничего не вышло. Монастыри отказались, ссылаясь на свою «бед­ность». В 1913 г. при монастырях было только 192 больницы с 2368 койками и 113 богаделен с 1517 призреваемыми — ничтож­ное число в сравнении с общим числом монастырей и огромной армией монахов.

Все церковные денежные капиталы, как уже указанные архие­рейские и монастырские, так и капиталы некоторых крупных го­родских церквей, должны были обязательно помешаться в госу­дарственные процентные бумаги и храниться в Государственном банке. Когда в 70-х гг. появились городские и частные банки, пла­тившие больший процент, чем Госбанк, и церковные учреждения стали помещать свои капиталы в частных процентных бумагах и частных банках, то правительство посмотрело на это как на пре­ступление. В 1882 г. синод дал строжайший приказ взять обратно все церковные вклады из частных банков и передать в Госбанк, а частные процентные бумаги обменять на государственные и впредь не иметь никакого дела с частным денежным рынком. Таким об­разом государство обеспечило за собой пользование той долей народного дохода, которую высасывала в свою пользу церковь; церковь должна была служить государству не только идеологичес­ки, но и вполне материалистически — своими свободными сред­ствами.

638

3. РЕЛИГИЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

К. Маннхейм*

Христианство на распутье:                   :;,

солидаризироваться с массами                        >

или с правящим меньшинством?                      .

Во времена Возрождения и либерализма христианству не уда­лось сохранить свою прежнюю роль основной интегрирующей силы в общественной жизни. Это привело к следующим последствиям:

а) духовная жизнь и регулирование человеческих отношений, как общественных, так и личных, попали во власть конкурирую­щих общественных институтов — семьи, общины, бизнеса, проф­союзов, партий, армии, общественного мнения и его средств: прес­сы, радио и кино; возрастных групп, групп интеллигенции, клубов и т.д. Произошедшая в начале новой эры секуляризация общест­венных сил способствовала большему разнообразию человеческо­го опыта, внедрению в умы идей спонтанности и эксперимента-лизма, а также постоянному процессу переоценки ценностей. Од­нако в конечном итоге это огромное разнообразие опыта, а также тот факт, что конкурирующие системы ценностей взаимно унич-

, тожали друг друга, привели к нейтрализации ценностей вообще. В этом заключена одна из причин того, что современное либе­ральное общество не может противостоять духовному и полити­ческому вызову, исходящему от тоталитарных государств;

б) конечно, уход христианской церкви из главных сфер обще­ственной жизни был неполным: там, где она сохранила свое влия­ние на традиции и образ жизни людей, ее роль оставалась значи­тельной. Но там, где церковь утратила связь с конкретными во­просами общественной жизни, усилился формализм, и религия была сведена лишь к посещению воскресных богослужений. Тако­ва общая тенденция, хотя в этой стране (Англии. — Ред.) она была менее ярко выражена, чем на континенте;

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 46; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!