Часть ІI: ВОРОБЬИ, ПАДАЮЩИЕ С НЕБА 8 страница
Я знал, что в данный момент Данте думает. Он знал, что я не шучу.
– Ладно, – сказал он. – Мы никогда не будем разговаривать о случившемся. Это глупое правило, но ладно. И могу я сказать: «Мне жать» и «Спасибо» еще один раз?
– Ты только что это сказал. Все, больше нельзя.
– Ты закатываешь глаза?
– Да.
– Ладно, больше не буду.
После обеда он приехал навестить меня. Он выглядел не очень хорошо. Он старался делать вид, что ему не больно смотреть на меня, но он никогда не мог скрывать свои чувства.
– Не надо жалеть меня, – сказал я. – Врач сказал, что все очень хорошо заживет.
– Очень хорошо?
– Именно это он и сказал. Так что, дай мне от восьми до десяти или двенадцати недель, и я снова стану собой. Не то, чтобы быть мной – это так хорошо.
Данте засмеялся. А потом посмотрел на меня.
– Ты же не придумаешь правило «никакого смеха»?
– Смех – это всегда хорошо. Так что, нет.
– Хорошо, – он сел и достал несколько книг из рюкзака. – Я принес тебе что почитать. «Гроздья гнева » и «Война и мир ».
– Отлично, – ответил я.
– Я мог бы принести тебе еще цветов, – сказал он, посмотрев на меня.
– Я ненавижу цветы.
– Каким‑то образом я догадался, – усмехнулся он.
Я уставился на книги.
– Они чертовски большие.
– В этом все суть.
– Думаешь, у меня есть время?
– Именно.
– Ты читал их?
– Конечно читал.
– Конечно читал.
Он положил книги на прикроватный столик.
Я покачал головой. Да. Время. Черт.
|
|
|
Он достал свой альбом для рисования.
– Ты собираешься рисовать меня в гипсе?
– Нет. Я просто подумал, что ты захочешь взглянуть на мои рисунки.
– Ладно, – сказал я.
– Но не радуйся так сильно.
– Я и не радуюсь. Просто боль то приходит, то снова уходит.
– Тебе больно сейчас?
– Ага.
– Ты пьешь какие‑нибудь таблетки?
– Стараюсь не пить. Я ненавижу как чувствую себя после того, чтобы они мне там не давали.
Я нажал кнопку на кровати, чтобы сесть. Я хотел сказать: «Ненавижу это», но не сказал. Мне хотелось кричать.
Данте протянул мне альбом.
Я начал открывать его.
– Посмотришь после того, как я уйду.
Думаю, на моем лице он прочитал вопрос.
– У тебя есть правила. И у меня есть правила.
Я рассмеялся. Я хотел смеяться еще и еще, пока не стану кем‑то другим. Смех заставлял меня забыть о странном ощущении, которое я чувствую в ногах. Даже, если это было всего на пару минут.
– Расскажи мне о людях из автобуса, – попросил я.
Он улыбнулся.
– В автобусе был мужчина, который рассказал мне о инопланетянах в Розвеле. Он сказал, что…
Я не хотел слушать всю историю. Я просто хотел слушать голос Данте. Будто я слушал песню. И я продолжал думать о птице со сломанным крылом. Никто не сказал мне, что же случилось с птицей. И я даже не мог спросить, потому что тогда я нарушу собственное правило «не говорить о случившемся». Данте продолжал рассказывать историю о мужчине в автобусе, инопланетянах в Розвеле и о том, как кто‑то сбежал в Эль Пасо и планировал изменить транспортную систему.
|
|
|
Пока я смотрел на него, мне в голову пришла мысль, что я ненавижу его.
Он прочитал мне несколько стихов. Думаю, они были хорошими. Я не был в настроении.
Когда он наконец‑то ушел, я посмотрел на его альбом для рисования. Они никому не разрешал смотреть на эти рисунки. А сейчас он показывал их мне. Мне. Ари.
Я знал, что он позволял мне посмотреть на них, только потому, что он был благодарен.
Я ненавидел все это.
Данте думал, что должен мне что‑то. Я не хотел этого. Не от него.
Я взял его альбом и кинул в противоположный конец комнаты.
ЧЕТЫРЕ
Мне просто повезло, что, когда мама вошла в комнату, альбом Данте попал в стену.
– Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Я покачал головой.
Мама подняла альбом и села. Она собиралась открыть его.
– Не делай этого, – сказал я.
– Что?
– Не смотри на то, что внутри.
– Почему?
– Данте не любит, когда люди смотрят на его рисунки.
– А как же ты?
|
|
|
– Думаю, мне он разрешает.
– Тогда почему ты швырнул его?
– Я не знаю.
– Я понимаю, что ты не хочешь говорить об этом, Ари, но я думаю…
– Я не хочу знать, что ты думаешь, мам. Я просто не хочу разговаривать.
– Ты не можешь постоянно держать все в себе. Я знаю, это сложно. И следующий два или три месяца тоже будут сложными. А то, что ты все держишь в себе, ни капельки не поможет.
– Ну, тогда ты должна отвести меня к этому психологу, и заставить меня обсуждать с ним мои проблемы.
– Я различаю сарказм, когда слышу его. И я не думаю, что психолог – это плохая идея.
– Ты и миссис Кинтана сговорились что ли?
– Ты очень умный парень.
Я закрываю глаза, а потом снова открываю их.
– Тогда давай тоже заключим сделку, мам. – Клянусь, я почти почувствовал злость на кончике языка. – Ты расскажешь мне о моем брате, а я расскажу тебе о своих чувствах.
Я увидел странное выражение на ее лице. Она выглядела одновременно удивленно и ранено. И она была злой.
– Твой брат не имеет никакого отношения ко всему этому.
– Думаешь, только вы с папой можете хранить все в себе? Папа держит в себе всю войну. Я тоже могу хранить вещи в себе.
– Эти вещи не имеют никакого отношения друг к другу.
– Я так не думаю. Ты пойдешь к психологу. И папа пойдет к психологу. И только после этого я тоже пойду к психологу.
|
|
|
– Пожалуй, я выпью чашечку кофе, – сказала она.
– Не торопись.
Я закрыл глаза. Думаю, это станет моей новой привычкой. Я не могу скандалить, когда зол. Я просто должен закрыть глаза и спрятаться ото всех.
ПЯТЬ
Папа навещает меня каждый вечер.
Я хотел, чтобы он ушел.
Он пытался поговорить со мной, но ничего не выходило. Так что, он просто сидел в моей палате. Это сводило меня с ума. И тут мне в голову пришла идея.
– Данте оставил мне две книги, – сказал я. – Какую из них ты хочешь прочитать? Я буду читать другую.
Он выбрал «Войну и мир».
Меня вполне устраивала «Гроздья гнева».
Это было не так уж и плохо, я и мой отец сидящие в больничной палате. Читая.
У меня ужасно чесались ноги.
Иногда я просто глубоко дышал.
Чтение тоже помогало.
Иногда, я замечал, что папа изучает меня.
Он спросил, снятся ли мне до сих пор эти сны.
– Да, – ответил я. – Только теперь я ищу свои ноги.
– Ты найдешь их.
Мама ни разу не упомянула о разговоре, который состоялся у нас недавно. Она просто притворялась, что этого не было. Я не уверен, что я чувствую по этому поводу. Единственным плюсом во всем этом было то, что она не заставляла меня разговаривать. Она просто бегала туда‑сюда, чтобы убедиться, что мне удобно. Мне не было удобно . Кому вообще может быть удобно, когда обе его ноги загипсованы? Мне во всем нужна была помощь. Я устал от судна. Я устал от инвалидного кресла. Но оно было моим лучшим другом. И моя мама тоже была моим лучшим другом. Она сводила меня с ума.
– Мам, хватит мешкать. Ты заставляешь меня сказать слово на «б». Я серьезно.
– Не смей говорить это слово при мне.
– Клянусь, если ты не остановишься, то я скажу его.
– Что за роль ты играешь?
– Я не играю не какую роль, мама. – Я был в отчаянии. – Мам, мои ноги болят, а когда не болят, то чешутся. Они перестали давать мне морфий…
– Это хорошо, – прервала мама.
– Да, ладно, мам. Не хватало вам еще маленького наркомана, бегающего вокруг вас. – Будто бы я мог бегать. – Черт. Мам, я просто хочу побыть в одиночестве. Ты не против? Что я просто хочу побыть один?
– Ладно, – сказала она.
После этого она дала мне больше личного пространства.
Данте больше не навещал меня. Он звонил два раза в день, просто чтобы поздороваться.
Он подхватил простуду. Грипп. Мне было жаль его. Он звучал ужасно. Он сказал, что ему снятся кошмары. Я сказал, что мне тоже снятся кошмары. Однажды он позвонил и сказал:
– Я хочу кое‑что сказать тебе, Ари.
– Хорошо, – сказал я.
Но он так ничего и не сказал.
– Что? – спросил я.
– Не бери в голову. Это не важно.
Я подумал, что, скорее всего, это значило очень много.
– Ладно, – сказал я.
– Хотел бы я, чтобы мы снова могли плавать.
– Я тоже.
Я был рад, что он позвонил. А еще я был рад, что он не смог прийти ко мне. Я не знаю почему. По какой‑то причине я думал, что теперь моя жизнь станет другой . Я продолжал повторять это себе. Мне было интересно, какого было бы, если бы я лишился ног. Я вроде, как и лишился их. Но не навсегда. Просто на некоторое время.
Я пытался ходить на костылях. Но у меня не получалось. Медсестры и мама предупреждали меня об этом. Думаю, я просто хотел убедиться сам. Просто это было невозможно, так как обе мои ноги и левая рука были в гипсе.
Мне было сложно делать абсолютно все. Но самое ужасное это то, что мне приходилось использовать судно. Это было унизительно. Вот как можно описать это одним словом. Я даже не мог по‑настоящему принять душ… И я не могу использовать две руки. Но зато я мог шевелить всеми пальцами. Это было хоть каким‑то преимуществом.
Я практиковался использовать инвалидное кресло без ног. Я назвал его Фиделем.
Доктор Чарльз пришел навестить меня последний раз.
– Ты подумал о том, что я сказал тебе?
– Ага, – сказал я.
– И?
– И я думаю, что вы приняли действительно правильное решение, когда стали хирургом.
Вы бы были ужасным психологом.
– Значит ты всегда такой умник, да?
– Всегда.
– Что ж, тогда ты можешь ехать домой и быть занудой там. Как тебе такое предложение?
Я хотел обнять его. Я был счастлив. Я был счастлив где‑то секунд десять. А потом я начал беспокоится.
Я поговорил с мамой.
– Когда мы приедем домой, ты не должна суетится вокруг меня.
– Зачем ты придумываешь все эти правила, Ари?
– Никакой суеты. Вот и все.
– Но тебе нужна помощь, – сказала она.
– Но и побыть одному мне тоже надо.
Она улыбнулась.
– Старший брат следит за тобой.
Я улыбнулся ей в ответ.
Даже когда я хотел ненавидеть мою маму, я любил ее. Интересно, нормально ли это любить свою маму пятнадцатилетнему парню? Может быть. А может и нет.
Я помню, как мы сели в машину. Мне пришлось лечь на заднее сиденье. Залезть в машину было очень сложно. Хорошо, что мой папа сильный. Все было так сложно, и мои родители боялись причинить мне боль.
В машине никто не проронил и слова.
Я смотрел в окно и искал птиц.
Я хотел закрыть глаза и позволить тишине полностью поглотить меня.
ШЕСТЬ
На следующее утро, после того, как я приехал домой, мама помыла мне голову.
– У тебя такие красивые волосы, – сказала она.
– Думаю, я отращу их, – сказал я. На самом деле, у меня не было выбора. Поездка в парикмахерскую была бы просто кошмаром.
Она протерла меня мочалкой.
Я закрыл глаза и сидел смирно, пока она брила меня.
Как только она ушла, я расплакался. Мне еще никогда не было так грустно. Мне никогда не было так грустно. Никогда.
Мое сердце болело даже больше ног.
Я знал, что мама слышит меня. Но у нее хватило приличия оставить меня в покое.
Большинство дней я просто смотрел в окно. Я пытался выехать на инвалидном кресле из дома. А мама продолжала все поправлять, чтобы мне было легче.
Мы много улыбались друг другу.
– Ты можешь посмотреть телевизор, – сказала она.
– От него гниют мозги. У меня есть книга.
– Она тебе нравится?
– Ага. Но она немного сложная. Не слова. Но, понимаешь, содержание. Думаю, мексиканцы не единственные бедные люди в мире.
Мы взглянули друг на друга. Мы не совсем улыбались. Но наши улыбки были внутри нас.
Мои сестры зашли на ужин. А мои племенники и племянницы разрисовали мой гипс. Я очень много улыбался, а все остальные говорили и смеялись. Это все казалось таким правильным. И я был очень благодарен маме и папе, потому что, казалось, что из‑за меня всем было грустно.
Когда мои сестры ушли, я попросил папу посидеть напротив крыльца.
Я сидел в Фиделе. А мама с папой сидели на своих стульях.
Мы пили кофе.
Мои родители держались за руки. И мне стало интересно, каково это, держать кого‑то за руку. Бьюсь об заклад, что иногда в чьих‑то руках можно найти все тайны вселенной.
СЕМЬ
Это было дождливое лето. Каждый вечер тучи собирались как стая воронов и начинался дождь. Я по‑настоящему влюбился в гром. Я прочитал «Гроздья гнева» и «Войну и мир». Я решил, что хочу прочитать все книги Эрнеста Хемингуэя. А папа решил, что прочитает все, что читаю я. Возможно, это был наш способ общения.
Данте приходил каждый день.
В основном он говорил, а я слушал. Он решил, что будет читать «И всходит солнце» вслух. Я не собирался спорить с ним. Я никогда не собирался спорить с Данте Кинтана. Так что, он читал по главе каждый день. А потом мы ее обсуждали.
– Это грустная книга, – сказал я.
– Да. Именно поэтому она и нравится тебе.
– Да. Именно так.
Он так и не спросил, что я думал о его рисунках. И я был рад. Я положил его альбом под кровать и так и не посмотрел, что там внутри. Думаю, я наказывал Данте таким образом. Он подарил мне ту часть себя, которую никогда бы не подарил кому‑либо другому. А я даже не взглянул на рисунки. Почему я так поступаю?
Однажды он проболтался, что наконец‑то собирается встретится с психологом.
Я надеялся, что он не станет рассказывать мне об их разговорах. Он не стал. И я был рад. А затем я разозлился. Ладно, я был просто не в настроении. И непоследовательный. Да, именно таким я и был.
Данте все еще смотрел на меня.
– Что?
– А ты пойдешь?
– Куда?
– К психологу, идиот.
– Нет.
– Нет?
Я посмотрел на свои ноги.
Я чувствовал, что он снова хочет сказать «мне жаль». Но он этого не сделал.
– Это помогает, – сказал он. – Походы к психологу. Все было не так плохо. Это действительно помогло.
– Ты пойдешь туда снова?
– Возможно.
Я кивнул.
– Разговоры не помогают всем.
– Откуда тебе знать, – улыбнулся Данте.
Я улыбнулся в ответ.
– Да. Откуда мне знать.
ВОСЕМЬ
Я не знаю, как это произошло, но одним утром пришел Данте и решил, что хочет искупать меня.
– Ты не против? – спросил он.
– Ну, это вроде как работа моей мамы, – ответил я.
– Она не против.
– Ты спрашивал ее?
– Да.
– О, – сказал я. – Черт, это действительно ее работа.
– А твой папа? Он никогда не купал тебя?
– Нет.
– И не брил?
– Нет. Я не хотел, чтобы он делал это.
– Почему?
– Просто не хотел.
Он притих.
– Я не сделаю тебе больно.
Ты уже сделал мне больно . Вот, что я хотел сказать. Эти слова пришли мне в голову. Этими словами я хотел дать ему пощечину. Эти слова были жестокими. Я был жестоким.
– Пожалуйста, – сказал он.
Место того, чтобы послать его к черту, я сказал, что не против.
Я научился не обращать внимания на то, что мама купала и брила меня. Я просто закрывал глаза и думал о персонажах из книги, которую я читал. Каким‑то образом это помогало.
Я закрыл глаза.
Я почувствовал руки Данте не свои плечах. Теплую воду, мыло и мочалку.
Руки Данте были больше, чем у моей мамы. И мягче. Он все делал медленно, методично и осторожно. Из‑за этого я чувствовал себя хрупким, как фарфор.
Я ни разу не открыл глаз.
Мы не проронили ни одного слова.
Я чувствовал его руки на своей обнаженной груди.
Я позволил ему побрить себя.
Когда он закончил, я открыл глаза. По его лицу катились слезы. Я должен был ожидать этого. Я хотел накричать на него. Я хотел сказать ему, что это я должен плакать.
Но Данте выглядел как ангел. А все, что я хотел, это ударит его кулаком в челюсть. Я не мог вытерпеть своей собственной злобы.
ДЕВЯТЬ
Через три недели и четыре дня после несчастного случая, я пошел к врачу, чтобы он поменял мне гипсы и сделал рентген. Папа взял отгул на работе. По дороге к доктору он был чересчур разговорчив, что было на него не похоже.
– Тридцатое августа, – сказал он.
Ладно, это был день моего рождения.
– Я подумал, что тебе понравится машина.
Машина. Черт.
– Ага, – сказал я. – Только я не умею водить машину.
– Ты можешь научится.
– Ты же не хотел, чтобы я когда‑либо водил машину.
– Я никогда не говорил этого. Это сказала твоя мама.
С заднего сиденья я не мог видеть лицо мамы. И я не мог наклониться.
– И что же думает мама?
– Ты имеешь в виду свою маму фашиста?
– Да, ее, – сказал я.
Мы все засмеялись.
– Ну, что скажешь, Ари?
Мой отец звучал как мальчишка.
– Думаю, мне бы понравилась гоночная машина.
В разговор тут же встряла моя мама.
– Только через мой труп.
И я снова рассеялся. Думаю, что я смеялся не меньше пяти минут. Папа тоже присоединился к веселью.
– Ладно, – наконец смог сказать я. – Серьезно?
– Серьезно.
– Я хочу старый пикап.
Мои родители обменялись взглядами.
– Ну, это возможно, – сказала мама.
– У меня только два вопроса. Первый: вы покупаете мне машину, только из‑за того, что я инвалид?
Мама легко ответила на этот вопрос.
– Нет. Ты будешь инвалидом всего несколько недель. А потом ты пройдешь терапию и будешь в порядке. И не будешь инвалидом. Ты снова станешь занозой в заднице.
Мама никогда не упрямилась. Это было серьезным делом.
– Какой второй вопрос?
– Кто из вас двоих будет учить меня водить машину?
– Я, – ответили они одновременно.
Я решил оставить этот выбор им.
ДЕСЯТЬ
Я ненавидел жить в атмосфере клаустрофобии моего маленького дома. Я даже не чувствовал себя как дома. Я чувствовал себя нежеланным гостем. Я ненавидел постоянно ждать. И я ненавидел, что мои родители были так терпеливы ко мне. Так и есть. Это правда. Они все делали правильно. Они просто старались помочь мне. Но я ненавидел их. И я ненавидел Данте тоже.
И я ненавидел самого себя за эти чувства. Так и появился мой собственный замкнутый круг. Моя личная вселенная ненависти.
Я думал, что это никогда не пройдет.
Я думал, что моя жизнь никогда не станет лучше. Но она стала лучше с моими новыми гипсами. Теперь я мог сгибать колени. Я использовал Фиделя всего неделю. А потом мой гипс на руке сняли, и я смог пользоваться костылями. Я попросил папу убрать Фиделя в подвал, чтобы я больше никогда не видел это тупое инвалидное кресло.
Теперь, когда у меня снова появилось две руки, я могу сам принимать ванну. Я взял свой дневник и написал: Я ПРИНЯЛ ДУШ!
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 100; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!