Часть ІI: ВОРОБЬИ, ПАДАЮЩИЕ С НЕБА 3 страница
Мой отец заулыбался, рассматривая книгу и сказал:
– Данте, это очень великодушно с твоей стороны, но я не знаю, могу ли я её принять.
Мой папа держал книгу так осторожно, будто боялся повредить её. Они с мамой переглянулись. Мама и папа часто так делали. Они любили общаться взглядами. Я пытался угадать, что же они хотели сказать друг другу этими взглядами.
– Она о мексиканском искусстве, – сказал Данте. – Поэтому вы должны её взять.
Я почти увидел, как заработал его мозг, пытаясь придумать убедительный аргумент. Убедительный, но в тоже время правдивый аргумент.
– Мои родители не хотели отпускать меня к вам с пустыми руками.
Он посмотрел на моего отца очень серьезно и добавил:
– Так что, вы должны её принять.
Мама взяла у отца книгу и посмотрела на обложку.
– Это очень красивая книга. Спасибо, Данте.
– Вы должны благодарить моего отца. Это была его идея.
Отец улыбнулся. Это был уже второй раз за последние пару минут. Это на него не похоже. Папа не часто улыбается.
– Поблагодари своего отца от моего имени, Данте.
Мой папа взял книгу и сел в кресло. Словно это была драгоценность. Видите, я совсем не понимаю своего отца. Я никогда не могу угадать его реакцию на какие‑то вещи. Никогда.
СЕМЬ
– В твоей комнате ничего нет.
– Тут есть кровать, радиоприемник, кресло‑качалка, книжный шкаф и немного книг. Это не ничего.
– На стенах ничего нет.
– Я снял мои постеры.
|
|
|
– Почему?
– Мне они не нравились.
– Ты как монах.
– Ага. Аристотель‑монах.
– У тебя есть хобби?
– Конечно. Пялиться на голые стены.
– Может, ты станешь священником?
– Чтобы быть священником надо верить в бога.
– Ты не веришь в бога? Даже самую малость?
– Может только если чуть‑чуть.
– Значит ты скептик?
– Конечно. Я католик‑скептик.
Данте громко рассмеялся.
– Я не сказал ничего смешного.
– Я знаю. Но это смешно.
– Ты думаешь это плохо, сомневаться?
– Нет. Я думаю это умно.
– Я не считаю себя слишком умным. Не таким умным как ты, Данте.
– Ты умный, Ари. Очень умный. Да и быть умным ничего не значит. Люди всегда потешаются над тобой. Мой отец говорит, что это в порядке вещей. Знаешь, что он говорит мне? «Данте, ты мыслящий человек. Это то, кем ты являешься. Не надо этого стыдиться».
Я заметил, что его улыбка стала немного грустной. Может быть, каждый из нас в немного грустит. Может быть.
– Ари, я стараюсь не стыдиться этого.
Я прекрасно знал, что значит стыд. Только в отличие от меня, Данте знал причину своего стыда. А я нет.
Данте. Он мне очень нравился. Очень, очень нравился.
ВОСЕМЬ
Я наблюдал, как отец листает страницы. Было очевидно, что ему нравится эта книга. И благодаря этой книге я узнал кое‑что новое о своем отце. Прежде чем пойти на флот, он изучал искусство. Это никак не вписывалось в мое представление об отце. Но мне нравилась эта идея.
|
|
|
Однажды вечером, изучая книгу, он подозвал меня к себе.
– Посмотри, – сказал он, – это фреска Ороско.
Я взглянул на репродукцию в книге. Но меня больше заинтересовал палец отца, которым он указывал на картину. Этот палец нажимал на курок во время войны. Этот палец прикасался к моей маме в самых интимных местах. Мне хотелось сказать что‑нибудь, задать вопрос. Но я не мог. У меня в горле застрял ком. Я просто кивнул.
Я никогда не думал, что мой отец разбирается в искусстве. Я видел в нем только бывшего моряка, который стал почтальоном после того как вернулся из Вьетнама. Бывший моряк, который не любит разговаривать.
Бывший моряк, а в настоящем почтальон, который вернулся с войны, и заделал еще одного сына. Я не думаю, что отец хотел моего рождения. Скорей всего этого хотела моя мама. Не то чтобы я знал, чьей идей было завести еще одного ребенка. В моей голове было много мыслей по этому поводу.
Я мог бы задать отцу кучу вопросов. Мог бы. Но что‑то в его взгляде, в выражении его лица останавливало меня. Я думаю, что он не хотел, чтобы я узнал его поближе. Поэтому я просто коллекционировал подсказки. То, что отцу понравилась эта книга по искусству, стало еще одной подсказкой в мою копилку. В один прекрасный день все подсказки соединятся в единую картину. И я разгадаю своего отца.
|
|
|
ДЕВЯТЬ
Однажды после плавания мы с Данте решили прогуляться. Мы остановились в супермаркете. Он купил Колу и арахис.
А я купил карамельно‑арахисовый батончик.
Данте предложил мне Колу.
– Не люблю Колу, – сказал я.
– Это странно.
– Почему?
– Все любят Колу.
– А я не люблю.
– А что ты любишь?
– Кофе и чай.
– Это странно.
– Хорошо, я странный. Только заткнись.
Он рассмеялся. Мы пошли дальше. Наверное, нам просто не хотелось идти домой. Мы говорили о разных вещах. Глупых вещах. И вдруг Данте спросил меня:
– Почему мексиканцы так любят прозвища?
– Не знаю. Разве?
– Да. Ты знаешь, как мои тети называют мою маму? Они зовут её Чоле.
– Ее зовут Соледад?
– Вот видишь, о чем я, Ари. Ты знаешь. Ты знаешь прозвище к имени Соледад. Зачем оно вообще? Почему они не могут называть её Соледад? Почему Чоле? Откуда взялась кличка Чоле?
– Почему тебя это так волнует?
– Я не знаю. Просто это странно.
|
|
|
– Это слово дня?
Он рассмеялся и проглотил несколько орешков.
– А у твоей мамы есть прозвище?
– Лили. Её зовут Лилиана.
– Красивое имя.
– Так же, как и Соледад.
– Я так не думаю. Тебе бы понравилось, если бы тебя звали Изоляция?
– А еще оно может означать одиночество, – сказал я.
– Понимаешь? Какое печальное имя.
– А я так не думаю. Мне кажется, что это красивое имя. И оно очень идет твоей маме, – сказал я.
– Может быть и так. Зато имя Сэм прекрасно подходит моему отцу.
– Ага.
– А как зовут твоего отца?
– Джейми.
– Мне нравится это имя.
– Его настоящее имя Сантьяго.
Данте заулыбался.
– Теперь ты понял, что я имел в виду, говоря о прозвищах?
– Тебя волнует то, что ты мексиканец, разве нет?
– Нет.
Я посмотрел на него.
– Ну да, да, меня это беспокоит.
Я предложил ему батончик.
Он немного откусил.
– Я не знаю, – сказал он.
– Конечно, это тебя беспокоит, – сказал я.
– Знаешь, что я думаю, Ари? Мне кажется, я не нравлюсь мексиканцам.
– Это звучит очень странно, – сказал я.
– Странно, – сказал Данте.
– Странно, – повторил я.
ДЕСЯТЬ
Однажды безлунной ночью, мы с родителями Данте отправились в пустыню полюбоваться звездным небом в новый телескоп. По дороге Данте и его отец вместе подпевали группе «Битлз». И то, что это у них не совсем хорошо получалось, их совсем не волновало.
Они часто обнимали друг друга. Это была семья поцелуев и объятий. Каждый раз, когда Данте возвращался домой, он целовал в щечку своих родителей, или они целовали его, словно это было совершенно нормально.
Интересно, а что бы сделал мой отец, если бы я вдруг подошел и поцеловал его в щечку. Не думаю, что он наорал бы на меня. Но… я не знаю.
Мы заехали подальше в пустыню. Оказывается, мистер Кинтана знал прекрасное место, где бы мы могли полюбоваться звездами.
Где‑то подальше от городских огней.
Городские огни. Так называл их Данте. Казалось, он был хорошо знаком с городскими огнями.
Мистер Кинтана и Данте установили телескоп.
Я наблюдал за ними, и слушал радио.
Мистер Кинтана предложил мне Колу. Я взял её, хотя и не люблю это напиток.
– Данте говорит, что ты очень умный.
Комплементы заставляли меня нервничать.
– Я не такой умный, как Данте, – ответил я.
Тут я услышал голос Данте, который решил вмешаться в наш разговор.
– Я думал, что мы с тобой уже это обсудили, Ари, – сказал он.
– Что? – поинтересовалась его мама.
– Ничего. Просто умные люди обычно оказываются настоящим дерьмом.
– Данте! – одернула его мама.
– Да, мам, я знаю, надо следить за языком.
– Данте, почему тебе так нравиться материться?
– Это весело, – ответил он.
Мистер Кинтана рассмеялся и сказал:
– Весело значит. Только давай ты будешь веселиться, когда мамы нет рядом.
Миссис Кинтана не понравился совет мистера Кинтана:
– Чему ты его учишь, Сэм?
– Соледад, я думаю что…
Но дискуссию прервал возглас Данте, наблюдающего в телескоп:
– Вау, пап! Только посмотри на это! Посмотри!
Долгое время никто не произносил ни слова.
Мы все хотели увидеть, что ж так впечатлило Данте.
Мы молча стояли посреди пустыни возле телескопа, ожидая своей очереди взглянуть на звездное небо. Когда я посмотрел в телескоп, Данте начал объяснять, что я вижу. Но я не слышал его. Когда я взглянул на необъятную вселенную, внутри меня что‑то перевернулось. Через телескоп мир казался ближе и больше, чем я мог себе представить. И это все так красиво и всепоглощающе, что я осознал, что и внутри меня есть что‑то стоящее.
Данте, наблюдая как я смотрю в телескоп, прошептал мне:
– Однажды я открою все секреты вселенной.
Это меня насмешило.
– Что ты будешь делать со всеми этими секретами? – спросил я его.
– Я решу, что мне делать, – сказал он. – Может быть, изменю мир.
Я поверил ему.
Данте Кинтана был единственным человеком из всех, кого я знал, кто мог сказать что‑то подобное. Я знаю, что, повзрослев, он никогда не скажет такой глупости как «девушки словно деревья».
Этой ночью мы спали у него на заднем дворе.
Мы могли слышать, как разговаривают его родители, потому что окно на кухне было открыто. Его мама говорила на испанском, а его отец на английском.
– Они всегда так делают, – сказал Данте.
– Мои тоже, – ответил я.
Мы почти не разговаривали. Мы просто лежали и любовались звездами.
– Слишком много городских огней, – сказал Данте.
– Слишком много городских огней, – ответил я.
ОДИННАДЦАТЬ
Одна важная особенность Данте: он не любит носить обувь.
Если мы катаемся на скейтборде в парке, то он снимает свои кроссовки и вытирает ноги о траву, словно хочет что‑то стереть с них. Когда мы идем в кино, он и там снимает обувь. Однажды он оставил их там, и нам пришлось вернуться.
Мы опоздали на автобус. И даже в автобусе Данте снял свою обувь.
Однажды, гуляя, он просто сел на скамейку, развязал шнурки и снял обувь прямо там. Я удивленно посмотрел на него. Заметив мой взгляд, он закатил глаза и, показав на крестик, прошептал:
– Иисус не носил обувь.
Мы оба рассмеялись.
Когда он пришел ко мне в гости, он снял свои ботинки на крыльце, прежде чем войти.
– Так делают японцы, – сказал он. – Они не заносят грязь в чужой дом.
– Ага, – ответил я, – но мы не японцы. Мы мексиканцы.
– Мы не настоящие мексиканцы. Разве мы живем в Мексике?
– Но наши дедушки и бабушки родом оттуда.
– Хорошо. Но что мы знаем о Мексике?
– Мы говорим на испанском языке.
– Не слишком хорошо.
– Говори за себя, Данте. Ты почо .
– Что значит «почо »?
– Бракованный мексиканец.
– Хорошо, может быть я почо . Но то, что я пытаюсь сказать, это то, что мы можем позаимствовать что‑то из других культур.
Не знаю почему, но я вдруг начал хохотать. Наверное, потому что мне нравилась эта своеобразная война Данте с обувью. Однажды я не выдержал и спросил его:
– А почему вдруг такая не любовь к обуви?
– Я просто её не люблю. Вот и все. Здесь нет ничего особенного. Я родился уже с нелюбовью к ней. Не надо утрировать, как это делает моя мама. Она заставляет меня носить обувь. Она говорит, что так надо, рассказывает мне о тех болезнях, которыми я могу заразиться. Она боится, что люди подумают, что я бедный мексиканец. Еще она говорит, что мальчишки в мексиканских деревнях убили бы за пару обуви. «А ты можешь позволить себе носить обувь, Данте» – говорит она. И знаешь, что я ей отвечаю на это? «Нет, я не могу себе этого позволить. Разве у меня есть работа? Нет. Поэтому я не могу себе ничего позволить». Она не хочет, чтобы меня принимали за бедного мексиканца. Она говорит: «Быть мексиканцем не значит быть бедным». Я просто хочу донести до неё, что это не связано ни с бедностью, ни с тем, что я мексиканец. Я просто не люблю носить обувь. И вообще, я, моя мама и обувь – это не лучшая тема для разговора.
Данте поднял глаза к небу. Это его привычка. Он всегда так делает, когда думает.
– Знаешь, носить обувь – это противоестественно. Это мое глубокое убеждение, – сказал он.
Иногда он рассуждает как ученый или философ.
– Твой жизненный принцип? – спросил я.
– Ты смотришь на меня словно я сумасшедший.
– Ты сумасшедший, Данте.
– Вовсе нет, – сказал он. – Нет.
Казалось, он совсем расстроился.
– Хорошо, ты не сумасшедший, – сказал я, – но ты и не японец.
Он наклонился и развязал мне шнурки.
– Сними обувь, Ари. Почувствуй свободу.
Мы вышли на улицу и начали играть в только что придуманную Данте игру. Мы соревновались, кто дальше бросит кроссовок. У нас было три раунда по шесть бросков у каждого. У нас был кусочек мела, и мы отмечали место, где приземлился наш кроссовок. Данте принес отцовскую рулетку.
– Зачем нам нужна рулетка? – спросил я. – Разве вы не можем просто бросать кроссовки и отмечать место падения мелом. И чья отметка окажется дальше тот и выиграл. Все очень просто.
– Нам нужно знать точное расстояние, – сказал он.
– Зачем?
– Потому что, если делаешь что‑то, надо точно знать, что ты делаешь.
– Никто не знает точно, что он делает, – сказал я.
– Это потому что люди ленивые и недисциплинированные.
– Тебе раньше не говорили, что ты разговариваешь как чокнутый прекрасно владеющий английским?
– Это вина моего отца, – сказал он.
– То, что ты чокнутый или то, что прекрасно владеешь английским? Это просто игра, Данте.
– Ну и что. Даже играя в игру, ты должен отдавать отчет тому, что ты делаешь.
– А я понимаю, что мы делаем. Мы придумали игру. Мы швыряем ботинки, чтобы посмотреть, кто дальше закинет. Вот что мы делаем.
– Это похоже на метание копья, верно?
– Думаю да.
– А при метании копья всегда измеряют дистанцию, разве нет?
– Да, но то настоящий спорт, а у нас игра.
– Это тоже настоящий спорт. Я настоящий. Ты настоящий. Кроссовки настоящие. Улица настоящая. И правила, которые мы придумали, тоже настоящие. Что тебе ещё надо?
– Но это слишком сложно. После каждого броска, мы должны измерять расстояние. В чем веселье? Весело просто кидать кроссовки.
– Нет, – сказал Данте, – веселье играть и следовать правилам игры.
– Я не понимаю. Бросать кроссовки – это весело. А вот измерять рулеткой улицу это уже работа. Что здесь веселого? А если появится машина?
– Мы просто уйдем с дороги. Или мы можем играть в парке.
– На дороге веселее, – сказал я.
Данте посмотрел на меня. И я посмотрел на него в ответ. Я знал, что у меня нет шансов. Мы все равно будем играть по его правилам. Главное, что это было важно для Данте. А что касается меня, то мне было все равно. Итак, в нашей игре мы использовали наши кроссовки, два куска мела и рулетку. Мы придумывали правила по ходу игры, и они постоянно менялись. В конечном итоге у нас было три сета как в теннисе. Шесть бросков в сете. Данте выиграл два из трех сетов.
Отец Данте вышел из дома и, покачав головой спросил:
– Что вы творите?
– Мы играем.
– Что я говорил тебе по поводу игр на дороге, Данте? Парк совсем рядом. А что вы делаете? Вы бросаете кроссовки?
Данте не боялся своего отца. Он даже не шелохнулся, уверенный в том, что может отстоять свою позицию.
– Пап, мы просто играем в игру. Это что‑то наподобие метания копья.
Его отец рассмеялся. Он действительно рассмеялся.
– Ты единственный ребенок во вселенной, который мог придумать игру с кроссовками, только чтобы не носить их. Маме бы это не понравилось.
– А мы ей не скажем.
– Конечно, скажем.
– Почему?
– Потому у нас есть правило, никаких секретов.
– Но мы играем прямо посреди дороги. Как это может быть секретом?
– Секретом это станет, если мы её об этом не скажем. Идите в парк, Данте.
Мы нашли хорошее место в парке, чтобы продолжить нашу игру. Я наблюдал за Данте, когда он со всей силой бросал свой кроссовок. Его отец был прав. Данте выдумал игру просто для того, чтобы снять обувь.
ДВЕНАДЦАТЬ
Однажды вечером, после тренировки по плаванию мы сидели на крыльце у дома Данте.
Он сидел и смотрел на свои ноги. Это вызвало у меня улыбку.
Он спросил, почему я улыбаюсь.
– Просто улыбнулся, – сказал я, – разве я не могу просто улыбаться?
– Ты говоришь мне неправду, – сказал он. У него был пунктик по поводу правды. В отличие от моего отца, который держал все в себе, Данте считал, что нужно всегда говорить откровенно.
– Хорошо, – сказал я, – я улыбался, потому что ты рассматривал свои ноги.
– Разве это забавно? – спросил он.
– Это странно, – ответил я. – Кто будет сидеть и пялиться на свои ноги? Только ты.
– Нет ничего плохо в изучении своего собственного тела, – сказал он.
– Но это действительно странно, Данте.
– Неважно, – сказал он.
– Неважно, – сказал я.
– Ты любишь собак, Ари?
– Люблю.
– Я тоже. И им не надо носить обувь.
Я рассмеялся. Я начинаю думать, что моё главное занятие – это смеяться над шутками Данте. Но дело в том, что Данте не старается шутить. Он, такой как он и есть.
– Я хочу попросить отца, чтобы он разрешил завести мне собаку.
– Какой породы собаку ты хочешь?
– Я не знаю, Ари. Но это обязательно должна быть собака из приюта. Из тех, которых когда‑то оставили.
– А как ты узнаешь, какую лучше взять? Ведь в приюте много собак и они все хотят быть спасены.
– Это потому что люди подлые. Они выбрасывают животных как мусор. Меня это бесит.
Вдруг мы услышали на улице шум. Это были три подростка немного моложе нас. У двоих из них были пневматические ружья, которыми они целились в птицу.
– Эй! – закричал Данте. – Прекратите!
Он уже был посредине улицы, когда я понял, что происходит и побежал за ним.
– Прекратите! Вы что творите! Отдайте мне ружьё!
– Да черта с два.
– Это противозаконно, – сказал Данте. Он был взбешен.
– А как насчет второй поправки? – ответил парень с ружьем.
– Ага, вторая поправка, – сказал второй парень и только крепче сжал своё ружье.
– Вторая поправка не касается пневматического оружия, придурки. И кстати, запрещено использовать оружие в черте города.
– И что ты сделаешь, ты, кусок дерьма?
– Я собираюсь вас остановить, – ответил Данте.
– Как?
– Я просто надиру ваши тощие задницы, – вмешался я. Я испугался, что эти парни могут обидеть Данте. Я сказал то, что должен был сказать в такой ситуации. Эти парни были тупые и подлые. А я знаю, на что способны такие парни. А Данте был недостаточно готов к драке. Но я был во все оружие и совсем не против преподать урок парочке наглецов.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 98; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!