Часть ІI: ВОРОБЬИ, ПАДАЮЩИЕ С НЕБА 7 страница
– Я не помню.
– Тебе было больно. Они дали тебе что‑то. А затем ты опять уснул.
– Я не помню.
– Доктор предупреждал, что ты не вспомнишь.
– Я что‑то говорил?
– Ты просто стонал. Ты звал Данте. Он бы не ушел. Он очень упрямый парень.
Я улыбнулся.
– Да. Он выигрывает во всех спорах. Точно так же, как и я выигрываю у тебя.
– Я люблю тебя, – прошептала она. – Ты знаешь, как сильно я люблю тебя?
Мне было так приятно, что она сказала это. Она не говорила мне этих слов уже давно.
– Я люблю тебя больше.
Когда я был маленьким, я постоянно отвечал ей так.
Я думал, что она снова начнет плакать. Но она не заплакала. Я увидел несколько слезинок, но она не плакала. Она протянула мне стакан с водой, и я немного отпил.
– Твои ноги. Машина переехала твои ноги.
– Это вина водителя, – сказал я.
Она кивнула.
– У тебя был очень хороший хирург. Все переломы ниже колен. Боже… Они думали, что ты потеряешь ноги…
Она остановилась и вытерла слезы.
– Я больше никогда, никогда не выпущу тебя из дома.
– Фашист, – прошептал я.
Она поцеловала меня.
– Ты милый и прекрасный ребенок.
– Я не такой уж и милый, мам.
– Не спорь со мной.
– Ладно, – сказал я. – Я милый.
Она снова начала плакать.
– Все хорошо, – сказал я.
Данте и мой папа вошли в комнату.
Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись. Над его левым глазом были швы, и вся левая половина его лица была в царапинах. На его правой руке был гипс.
|
|
|
– Привет, – сказа он.
– Привет, – ответил я.
– Мы подходим друг‑другу.
– Тут я выигрываю.
– Ну, хоть когда‑то ты выиграл спор.
– Да, наконец‑то, – сказал я. – Ты ужасно выглядишь.
Он стаял напротив меня.
– Точно так же, как и ты.
Мы просто смотрели друг на друга.
– Звучишь уставшим, – сказал он.
– Ага.
– Я рад, что ты проснулся.
– Да, я проснулся. Но когда я спал, мне было не так больно.
– Ты спас мою жизнь, Ари.
– Герой Данте. Прям как я всегда хотел.
– Не делай этого, Ари. Не шути. Ты почти умер.
– Я сделал это не специально.
Он начал плакать. Данте начал плакать. Данте начал плакать.
– Ты оттолкнул меня. Ты оттолкнул меня и спас мою жизнь.
– А выглядит так, будто я оттолкнул тебя, и изуродовал твое лицо.
– Не выводи меня.
– Все из‑за этой чертовой птицы, – сказал я. – Во всем виновата птица. Во всем.
– Я покончил с птицами.
– Нет, это не так.
Он снова начал плакать.
– Прекрати, – сказал я. – Моя мама плакала, а теперь плачешь ты… Даже папа выглядит так, будто сейчас заплачет. Правила. У меня есть правила. Никаких слез.
– Ладно, – сказал он. – Больше никаких слез. Парни не плачут.
– Парни не плачут, – повторил я. – Я устал от всех этих слез.
Данте рассмеялся. А потом стал очень серьезным.
|
|
|
– Ты нырнул так, будто находился в бассейне.
– Мы не обязаны говорить об этом.
Он просто продолжал говорить.
– Ты напал на меня, как футболист, который нападает на парня с мечем. Ты оттолкнул меня. Все случилось так быстро, будто… Будто ты знал, что ты делаешь. Не учитывая того, что ты мог убить себя. – По его лицу снова покатились слезы. – И все из‑за того, что я идиот, стоящий по средине улицы, пытаясь спасти тупую птицу.
– Ты снова нарушаешь правило «никаких слез». И птицы не тупые.
– Ты почти умер.
– Ты ничего не сделал. Ты просто был собой.
– Больше никаких птиц.
– А мне нравятся птицы, – сказал я.
– Я бросаю их. Ты спас мою жизнь.
– Я же сказал тебе. Я сделал это не специально.
Из‑за этих слов все рассмеялись. Боже, я так устал. Мне было так больно. Я помню, как Данте сжал мою руку и снова и снова повторял «Мне жаль. Прости меня, Ари. Прости меня».
Из‑за операции и морфия я чувствовал себя немного опьяненным.
Я помню, как напевал «Ла Бамбу». Я знал, что Данте и мои родители все еще были в комнате, но я засыпал.
Я помню, как Данте сжимал мою руку. И я помню, как думал «Простить тебя? За что, Данте? Что означает простить?»
Я не знаю почему, но мне снился дождь.
Мы с Данте были босиком. И дождь не прекращался.
|
|
|
И мне было страшно.
ДВА
Я не знаю, как долго пробыл в больнице. Несколько дней. Четыре дня. Может пять. Шесть. Черт, я не знаю. Казалось, что прошла вечность.
Они проводили тесты. Вот, что делали в больнице. Они хотели убедиться, что у меня нет никаких внутренних повреждений. Особенно повреждений головы. Ко мне приходил невролог. Он мне не понравился. У него были темные волосы и ярко зеленые глаза. Казалось, что ему все равно. Или наоборот, слишком не все равно. Но на самом деле, он не очень хорошо общался с людьми. Он почти не разговаривал. Он много записывал.
Я узнал, что медсестры очень любят разговаривать. Этим они и занимались. Они дают таблетки, чтобы помочь уснуть, а потом будят всю ночь. Черт. Я хотел спать. Я хотел проснуться и увидеть, что мои гипсы пропали. Это я и сказал медсестрам.
– Можно я просто усну и проснусь, когда мне уже снимут гипсы?
– Глупый мальчик, – ответила медсестра.
Да. Глупый мальчик.
Я кое‑что помню: вся моя комната была в цветах. Цветы от всех подруг моей мамы. От родителей Данте. От моих сестер. Цветы от соседей. Цветы из сада моей мамы. Цветы. Черт. У меня никогда не было мнения по поводу цветов. Теперь оно появилось. Я ненавижу цветы.
|
|
|
Мне нравился мой хирург. Он делал операции спортсменам. Он был довольно молодой и был похож на спортсмена. Но у него были руки пианиста. Я помню, как размышлял над этим. Но я ничего не знаю о руках пианистов или руках хирургов. Я даже помню, как мне приснились его руки. В моем сне, он держал птицу Данте, а потом отпустил ее, и она улетела. Это был хороший сон. У меня не было хороших снов уже давно.
Доктор Чарльз. Так его звали. Он знал, что делает. Хороший парень. Да, вот что я думал. Он отвечал на все мои вопросы. А у меня их было много.
– В моих ногах есть штифты?
– Да.
– Постоянные?
– Да.
– И вам не придется снова менять их?
– Надеюсь, нет.
– Вы не очень‑то разговорчивы, да, доктор?
Он рассмеялся.
– Ты крепкий парень, да?
– Я не думаю, что я такой уж и крепкий.
– Что ж, я думаю, ты крепкий. Очень крепкий.
– Да?
– Я постоянно был возле тебя.
– Серьезно?
– Да. Серьезно, Аристотель. Я могу кое‑что сказать тебе?
– Называйте меня Ари.
– Ари. – Он улыбнулся. – Я удивлен, как хорошо ты держался во время операции. И я удивлен, как хорошо ты держишься сейчас. Это действительно замечательно.
– Это удача и гены, – сказал я. – Гены, которые я получил от мамы и папы. А моя удача, ну, я не знаю откуда она появилась. Возможно, от Бога.
– Ты религиозный парень?
– Не совсем. Это все из‑за моей мамы.
– Да, мамы и Бог хорошо ладят.
– Наверно. Когда я перестану чувствовать себя так ужасно?
– Нет определенного времени.
– Нет времени? Мне будет так больно все восемь недель?
– Станет лучше.
– Конечно. А как так получилось, что мои переломы находятся под коленями, а гипсы – выше колен?
– Ты должен лежать спокойно в течение двух или трех недель. Ты не должен сгибать ноги. Ты можешь снова поранить себя. Крепкие парни, они давят на себя. Через несколько недель я поменяю твои гипсы. Потом ты сможешь сгибать ноги.
– Черт.
– Черт?
– Несколько недель?
– Три недели.
– Три недели не сгибать ноги?
– Это не так уж и долго.
– Сейчас же лето.
– А потом ты будешь ходить к физиотерапевту.
Я вздохнул.
– А это? – сказал я, указывая на руку. Мне становилось очень грустно.
– Этот перелом был не таким сильным. Я сниму гипс через месяц.
– Месяц? Черт.
– Тебе нравится это слово, да?
– Я предпочитаю использовать другие слова.
– «Черт» вполне подойдет, – с улыбкой сказал он.
Я хотел плакать. И я заплакал. В основном я был зол, и я знал, что он скажет, что мне нужно немного терпения. Именно это он и сказал.
– Тебе просто нужно быть терпеливым. Ты будешь как новенький. Ты молод. Ты силен. У тебя отличные, здоровые кости. У меня есть все основания, чтобы верить в то, что ты очень быстро восстановишься.
Очень мило. Терпение. Черт.
Он проверил, чувствую ли я свои пальцы, послушал мое дыхание и попросил проследить взглядом за его пальцем.
– Знаешь, – сказал он. – То, что ты сделал для своего друга, Данте, было очень храбро.
– Послушайте, я хочу, чтобы люди перестали говорить мне об этом.
Он посмотрел на меня.
– Ты мог остаться парализованным. Или еще хуже.
– Хуже?
– Ты мог умереть, молодой человек.
Умереть. Ладно.
– Люди продолжают говорить это. Послушайте, доктор, я же жив.
– Тебе не очень нравится быть героем, не так ли?
– Я сказал Данте, что сделал это не специально. Все подумали, что это было шуткой. Но это не так. Я даже не помню, как рванул к нему. Я не говорил себе «я спасу моего друга, Данте». Все было не так. Это был просто рефлекс. Прям как когда кто‑то ударяет тебя под колено. Твоя нога сгибается. Вот как все было. Это просто произошло.
– Просто рефлекс? Это просто произошло?
– Именно так.
– То есть, ты не ответственен за это?
– Это обычное дело.
– Обычное дело?
– Ага.
– А у меня есть другая теория.
– Конечно, вы же взрослый.
Он рассмеялся.
– Ты имеешь что‑то против взрослых?
– У них слишком много идей по поводу нас. Или по поводу того, кем мы должны быть.
– Это наша работа.
– Славно.
– Славно, – повторил он. – Послушай, сынок, я понимаю, что ты не считаешь себя храбрым, отважным и так далее. Конечно, ты не считаешь себя таковым.
– Я просто обычный парень.
– Да, именно так ты себя и видишь. Но ты оттолкнул своего друга от приближающейся машины. Ты сделал это, Ари, и ты не думал о себе или о том, что случится с тобой. Ты сделал это, потому что ты тот, кто ты есть. На твоем месте, я бы подумал об этом.
– Зачем?
– Просто подумай.
– Я не уверен, что хочу думать.
– Ладно. Просто, чтобы ты знал, Ари, я думаю, что ты очень редкий парень. Вот, что я думаю.
– Я уже говорил вам, доктор, это был просто рефлекс.
Он усмехнулся и положил руки мне на плечи, а затем сказал:
– Я знаю, что ты добрый, Ари. Я с тобой.
Я понятия не имею, что он имел в виду. Но он улыбался.
Сразу после этого разговором с доктором Чарльзом, ко мне пришли родители Данте. Мистер Кинтана подошел ко мне и поцеловал меня в щеку. Будто это было нормальной вещью. Полагаю, для него это было нормально. И, если честно, я думал, что этот жест был милым, даже очень милым, но из‑за него мне стало немного неловко. Я не привык к такому. А еще он снова и снова благодарил меня. Я хотел попросить его перестать. Но я этого не сделал, потому что я знал, как сильно он любит Данте и как он был счастлив, потому я тоже был счастлив. Так что, все было нормально.
Я хотел сменить тему. Но нам особо не о чем разговаривать. Я чувствовал себя ужасно. Но они пришли, чтобы навестить меня, так что я должен продолжать разговаривать и обрабатывать информацию, несмотря на то, что мой мозг был немного заторможенным. Так что я просто сказал:
– Значит, вы будите в Чикаго целый год?
– Да, – ответил он. – Данте все еще злится на меня.
Я просто взглянул на него.
– Он все еще злится. Он говорит, что его мнение тоже должны были учесть.
Я улыбнулся.
– Он не хочет пропускать плаванье целый год. Он сказал мне, что сможет прожить без тебя год.
Это удивило меня. У Данте намного больше секретов, чем я думал. Я закрыл глаза.
– Ты в порядке, Ари?
– Иногда этот зуд сводит меня с ума. Так что, я просто закрываю глаза.
Он очень странно посмотрел на меня.
Я не сказал ему, что пытался представить, как выглядел мой брат каждый раз, когда я больше не мог терпеть этой боли в моих ногах.
– В любой случае, мне было приятно поговорить с вами, – сказал я. – Это отвлекает меня. Значит Данте злиться на вас?
– Ну, я сказал ему, что я бы все равно не оставил его одного на целый год.
Я представил, каким было выражение лица Данте, когда он услышал эти слова.
– Данте упрямый.
– Он весь в меня, – ответила миссис Кинтана.
Я улыбнулся, потому что это было правдой.
– Знаете, что я думаю? – сказала она – Я думаю, он будет скучать за тобой. Думаю, именно поэтому он и не хочет уезжать.
– Я тоже буду за ним скучать, – ответил я. На самом деле, я не хотел говорить это. Это было правдой, но я не хотел, чтобы кто‑либо узнал об этом.
– У Данте не много друзей, – сказал мистер Кинтана.
– Я всегда думал, что он всем нравится.
– Это правда. Данте всем нравится. Но он всегда был одиночкой. Он не ладит с толпой. Он всегда был таким. Так же, как и ты.
– Наверно, – сказал я.
– Ты лучший друг, который у него когда‑либо был. Думаю, ты должен знать это.
Я не хотел знать это. И я не знал почему. Я улыбнулся. Отец Данте был хорошим человеком. И он разговаривал со мной. Со мной. С Ари. И, несмотря на то, что я не хотел этого разговора, я знал, что просто должен смириться. В этом мире не так уж и много хороших людей.
– Знаете, вообще‑то я очень скучный. Не знаю, что Данте нашел во мне.
Я не мог поверить, что сказал это.
Миссис Кинтана стаяла немного в стороне. Но после этих слов она подошла ближе и вплотную встала рядом с мистером Кинтаной.
– Почему ты так думаешь, Ари?
– Что?
– Почему ты думаешь, что ты скучный?
Боже, я подумал, что пришел терапевт. Я просто пожал плечами и закрыл глаза. Ладно, я понимал, что, когда открою глаза, они все еще будут тут. Мы с Данте были окружены родителями, которым не все равно на нас. Почему они не могут просто оставить нас в покое? Что случилось с родителями, которые были слишком заняты, слишком эгоистичны или которым было просто наплевать на то, чем занимаются их дети?
Я решил снова открыть глаза.
Я знал, что мистер Кинтана собирается сказать что‑то еще. Я чувствовал это. Но может он тоже что‑то почувствовал. Я не знаю. Но он больше ничего не сказал.
Мы начали разговаривать о Чикаго. Я был рад, что мы не говорили обо мне, Данте или том, что случилось. Мистер Кинтана сказал, что университет предложил ему небольшую квартиру. Миссис Кинтана взяла отпуск на восемь месяцев. Так что, они пробудут там меньше года. Просто учебный год. Не так уж и долго.
Больше я ничего не помню. Они так старались, и одна часть меня была этому очень рада, а второй было все равно. И, конечно же, разговор снова вернулся ко мне и Данте. Миссис Кинтана сказала, что хочет отвести Данте к консультанту, потому что он плохо себя чувствует. Она и мне предложила сходить к консультанту.
– Я беспокоюсь за вас обоих, – сказала она.
– Вы должны встретиться с моей мамой. Тогда вы сможете беспокоиться вместе.
Мистер Кинтана подумал, что это была шутка, но я не хотел, чтобы это прозвучало так.
Миссис Кинтана усмехнулась.
– Аристотель Ментоза, ты ни капельки не скучный.
Через некоторое время я устал, поэтому просто перестал разговаривать.
Я не знаю, почему не мог вытерпеть благодарности в глазах мистера Кинтана, когда он прощался. Но миссис Кинтана понимала меня. В отличие от своего мужа, она не была тем человеком, который любил показывать свои чувства. Не то чтобы она не была милой или благодарной. Она была. Просто теперь я понимаю, что имел в виду Данте, когда говорил, что его мама непроницаема.
Перед тем как уйти, миссис Кинтана обхватила мое лицо двумя руками, посмотрела мне прямо в глаза и прошептала: «Аристотель Ментоза, я всегда буду любить тебя». Ее голос был мягким, уверенным и бесстрашным, а в ее глазах не было и следа слез. Ее слова были уверенными, и она смотрела мне прямо в глаза, чтобы убедиться, что я понял каждое слово.
Вот что я понял: женщины, как миссис Кинтана, не используют слово «любовь» очень часто. Когда она произнесла это слово, она именно это и имела в виду. А еще я понял, что мама Данте любила его намного больше, чем он мог себе представить. Я не знал, что делать с этой информацией. Так что я просто сохранил это в себе. Это то, что я делаю всегда. Храню все в себе.
ТРИ
На следующий день мне позвонил Данте.
– Прости, что не пришел навестить тебя, – сказал он.
– Все в порядке, – ответил я. – На самом деле, я не в настроении, чтобы разговаривать с людьми.
– Я тоже, – сказал он. – Мои родители утомили тебя?
– Нет. Они очень милые.
– Мама говорит, что я должен сходить к психологу.
– Да, она говорила что‑то такое.
– А ты пойдешь?
– Я никуда не пойду.
– Наши мамы разговаривали.
– Конечно, они разговаривали. Так ты пойдешь?
– Когда мама думает, что что‑то является хорошей идеей, бежать некуда. Лучше просто сделать то, что она говорит.
Он рассмешил меня. Я хотел спросить, что он собирается говорить психологу. Но не думаю, что на самом деле хотел это знать.
– Как там твое лицо? – спросил я.
– Мне нравится смотреть на него.
– Ты очень странный. Возможно, встреча с психологом не такая уж и плохая идея.
Мне нравится слышать, как он смеется. В такие моменты я чувствую себя нормальным. Но какая‑то часть меня думает, что все уже никогда не станет нормальным.
– Тебе все еще очень больно, Ари?
– Я не знаю. Все так, будто мои ноги управляют мной. Я не могу думать ни о чем другом. Я просто хочу сорвать этот гипс и… Черт. Я не знаю.
– Это все моя вина.
Я ненавижу, когда он так говорит.
– Послушай, – сказал я. – Давай установим несколько правил.
– Правил? Еще правила? У нас уже есть правило «никаких слез».
– Именно.
– Тебе уже не дают морфий?
– Нет.
– Значит ты просто в плохом настроении.
– Дело не в моем настроении. Дело в правилах. Я не вижу в этом проблему. Ты же любишь правила.
– Я ненавижу правила. В основном, я люблю нарушать их.
– Нет, Данте, ты любишь придумывать собственные правила. Пока правила являются твоими, ты любишь их.
– О, значит, теперь ты анализируешь меня?
– Видишь, ты не должен идти к психологу. У тебя есть я.
– Я скажу это моей маме.
– Дай знать, что она ответит, – мы оба улыбнулись. – Данте, я просто хочу сказать, что нам надо установить кое‑какие правила.
– Послеоперационные правила?
– Можешь называть их так, если хочешь.
– Ладно, ну так что за правила?
– Правило номер один: мы не будем говорить о несчастном случае. Никогда. Правило номер два: хватит благодарить меня. Правило номер три: все, что произошло – это не твоя вина. И правило номер четыре: давай просто двигаться дальше.
– Я не уверен, что мне нравятся эти правила, Ари.
– Обговори их со своим психологом. Но это мои правила.
– Ты звучишь так, будто злишься.
– Я не злюсь.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 104; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!