Часть ІI: ВОРОБЬИ, ПАДАЮЩИЕ С НЕБА 2 страница
– Раньше я говорил, что меня зовут Дан. Ну, ты понял. Я просто отбросил две последние буквы. Но теперь я так не делаю. Это было неправильно. Правда все равно выясняется, а я чувствую себя вруном и идиотом. Мне было стыдно за то, что мне стыдно. Я не любил это чувство.
– Все зовут меня Ари, – сказал я.
– Приятно познакомиться, Ари.
Мне понравилось, как он это сказал. Будто он это и имел в виду.
– Окей, – сказал я, – теперь научи меня плавать.
Мне показалось, что я сказал это таким тоном, будто делаю ему одолжение. Но он то ли не заметил, то ли не придал этому значение.
Данте был отличным учителем. Он хорошо плавал, и знал все о дыхании, движении рук и ног, понимал, как функционирует тело в воде. Он очень любил и уважал воду. Он понимал её красоту и опасность. Он говорил о плавании как об образе жизни. Ему было пятнадцать лет. Кем был этот парень? Он казался хрупким, но вовсе не был таким. Он был дисциплинированным, требовательным и образованным. Он не притворялся глупым и обычным.
Он был веселый, целеустремленный и энергичный. Он мог быть бесстрашным. И не было в нем никакой подлости. Я не понимаю, как можно жить в таком подлом мире и не поддаться его влиянию. Как может парень жить без подлости?
Данте стал для меня очередной загадкой во вселенной полной загадок.
Все лето мы плавали, читали комиксы и книги, а потом спорили о них. У Данте были старые комиксы его отца про Супермена. Он их очень любил. Ему также нравились комиксы про Арчи и Веронику. А я ненавидел эту фигню.
|
|
|
– Это не фигня, – говорил он.
Я обожал Бэтмена, Человека Паука и Невероятного Халка.
– Слишком мрачно, – сказал Данте.
– И это говорит парень, который любит «Сердце тьмы» Конрада.
– Это совсем другое, – сказал он. – Конрад занимался литературой.
Мы всегда спорили с ним по поводу того, можно ли считать комиксы литературой. Но литература была серьезным делом для такого парня как Данте. И я не помню случая, когда бы я выигрывал спор. Он умел убеждать. Он также был отличным читателем. Книгу Конрада я прочитал только ради него. Когда я её прочел, я сказал ему, что мне она не понравилась.
– Единственное в чем прав Конрад, – сказал я, – это в том, что мир действительно мрачное место.
– Возможно твой мир, Ари, но не мой.
– Да, да, – сказал я.
– Да, да, – сказал он.
Но правда была в том, что я ему соврал. Книга мне понравилась. Это было лучшее, что я когда‑либо читал. Когда мой отец увидел, что я читаю, он сказал, что это одна из его любимых книг. Я хотел спросить его, он прочел её до Вьетнама или уже после возвращения. Но задавать вопросы моему отцу было бесполезно. Он никогда на них не отвечает.
|
|
|
Я понял, что Данте читает, потому что ему нравиться читать. А я читал, потому что мне больше нечем было заняться. Он анализирует прочитанное. А я просто читаю. Мне кажется, что мне пришлось чаще заглядывать в словарь, чем ему.
Я был темнее его. И я говорю не только о цвете кожи. Он сказал, что у меня трагическое видение жизни.
– Вот почему тебе нравиться Человек Паук.
– Я просто на половину мексиканец, – ответил я, – а мексиканцы все пессимисты.
– Может быть и так, – сказал он.
– А ты оптимистичный американец.
– Это оскорбление?
– Возможно, – сказал я.
Мы рассмеялись. Мы постоянно смеялись.
Мы были совсем разные. Я и Данте. Но у нас было и кое‑что общее. Наши родители не разрешали нам смотреть телевизор. Они считали, что он оказывает на нас плохое влияние. Мы оба выросли, выслушивая лекции типа: Ты же мальчик! Иди, развейся! Перед тобой лежит целый мир…
Данте и я были последними парнями в Америке, которые выросли без телевизора. Однажды он спросил меня:
– Ты думаешь, наши родители правы, говоря, что перед нами открыт весь мир?
– Я сомневаюсь, – ответил я.
Он рассмеялся.
Вдруг мне пришла в голову мысль.
– Давай прокатимся на автобусе и все увидим.
Данте улыбнулся. Нам обоим нравилось ездить на автобусе. Иногда мы часами катались по кругу.
|
|
|
– Богатые люди не ездят на автобусе, – сказал я Данте.
– Вот поэтому нам так нравиться.
– Может быть, – сказал я. – А мы бедные?
– Нет. Если бы мы сбежали из дома, то мы бы стали бедными.
Меня удивили его слова.
– А ты бы сбежал? – спросил я.
– Нет.
– А почему нет?
– Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе свой секрет?
– Конечно.
– Я безумно люблю своих родителей.
Это заставило меня улыбнуться. Я никогда не слышал, чтобы кто‑нибудь говорил что‑то подобное про своих родителей. Кроме Данте.
А потом он шепнул мне на ухо:
– Я думаю, что у той дамы, что сидит напротив нас, любовная интрижка.
– Откуда ты узнал? – прошептал я.
– Зайдя в автобус, она сняла свое обручальное кольцо.
Я кивнул и улыбнулся.
Мы сочиняли истории и про других пассажиров.
Мы знали, что они тоже придумывали истории про нас .
Я очень редко сближаюсь с людьми. Я предпочитаю оставаться одиночкой. Я играю в баскетбол, в бейсбол и даже состою в клубе Бойскаутов, но я почти не общаюсь с другими парнями. Я никогда не чувствовал себя частью их мира.
Парни. Я наблюдал за ними. Изучал их.
В конечном итоге я не нашел в них для себя ничего интересного. На самом деле, я только еще больше разочаровался.
|
|
|
Может я был немного высокомерным. Но я так не думаю. Я просто не понимал, как с ними разговаривать, как чувствовать себя комфортно в их окружении. Общение с другими парнями не заставляло меня чувствовать себя умнее. Общение с другими парнями заставляло меня чувствовать себя глупым и неполноценным. Это было, словно они все состояли в одном клубе, а я нет.
Когда я стал слишком взрослым для бойскаутов, я сказал отцу, что не хочу больше этим заниматься. Я больше этого не выдержу.
– Потерпи ещё год, – сказал мне он. Отец знал, что иногда я люблю подраться. Он часто читал мне лекции о физическом насилии. Он пытался оградить меня от влияния школьных группировок. Он не хотел, чтобы я стал таким как мой брат, который сидит в тюрьме. Именно из‑за моего брата, о чьём существовании даже не упоминалось, я должен был быть примерным бойскаутом. Это отстой. Почему я должен быть хорошим мальчиком только потому, что у меня плохой брат? Ненавижу эту семейную математику.
Я уступил отцу. Я решил потерпеть еще один год. Я ненавидел это, кроме того, что я научился делать искусственное дыхание. Мне не очень нравилось дышать в чей‑то рот. Это выводило меня из себя. Но по какой‑то причине, меня восхищало то, что ты можешь заставить сердце вновь забиться. Я не совсем понимал, как это работает. Но после того как я получил нашивку за то, что научился оказывать первую помощь, я ушел из бойскаутов. Придя домой, я отдал нашивку отцу.
– Я думаю, что ты совершаешь ошибку, – вот и все, что сказал мне отец.
Я не собирался садиться в тюрьму. Именно это я и хотел ему сказать, но вместо этого фыркнул:
– Если ты заставишь меня вернуться к бойскаутам, то клянусь, я начну курить.
Отец посмотрел на меня, и сказал:
– Это твоя жизнь.
Будто так и было. Еще одна особенность моего отца, это то, что он никогда не читает лекции. И это меня бесило. Он не был злым. И у него был хороший характер. Он всегда высказывал свое мнение короткими фразами: «Это твоя жизнь», «Просто попробуй», «Ты действительно уверен, что этого хочешь?» Почему он не может просто поговорить? Как я могу узнать его поближе, если он не хочет со мной общаться? Меня это раздражало.
В целом жилось мне хорошо. У меня даже были друзья в школе. Типа того. Я не пользовался дикой популярностью. Этого просто не могло произойти. Быть популярным, значит убедить людей в том, что ты веселый и интересный. А я просто не любил играть на публику.
Раньше я общался с братьями Гомес. Но они переехали. Еще была пара девчонок, Джина Наварро и Сьюзи Берд, которым доставляло удовольствие надо мной издеваться. Девчонки. Они тоже были загадкой. Весь мир был загадкой.
Хотя, думаю, что не все было так плохо. Может быть, я и не был всеобщим любимчиком, но и не был тем парнем, которого все ненавидят.
Я мог за себя постоять. Поэтому меня и оставляли в покое.
Я был почти невидимый. И я думаю, мне это нравилось.
Но потом появился Данте.
ПЯТЬ
После моего четвертого занятия по плаванию, Данте пригласил меня к себе в гости. Он жил меньше чем в квартале от бассейна в большом старом доме напротив парка.
Он представил меня своему отцу, учителю английского. Я никогда не встречал американца мексиканского происхождения, который преподает английский язык. Я даже не знал, что такие существуют. Да он и не выглядел как профессор. Он был молодым, привлекательным и добродушным, казалось, что какая‑то его часть так и осталась мальчишкой. Он был похож на мужчину, влюбленного в жизнь. Не то, что мой отец, который сторонится окружающего мира. В моем отце была какая‑то мрачность, которую я не понимал. В отце Данте совершенно не было такой мрачности. Даже его черные глаза, казалось, были полны света.
В тот день, когда я познакомился с отцом Данте, он был одет в джинсы и футболку. Он сидел в кожаном кресле в своем кабинете и читал книгу. Я не встречал ни одного человека, у которого дома был личный кабинет.
Данте подошел к своему отцу и поцеловал его в щеку. Я бы никогда так не сделал. Ни за что.
– Пап, ты сегодня не побрился.
– Сейчас же лето, – сказал его отец.
– Это значит, что тебе не надо работать.
– Это значит, что я должен закончить писать свою книгу.
– Написание книги – это не работа.
Отец Данте громко рассмеялся после этих слов.
– Ты еще многого не знаешь о работе.
– Сейчас лето, пап. Я не хочу слушать о работе.
– Ты никогда не хочешь слушать о работе.
Данте не понравилось, что разговор принял такой оборот, и он решил сменить тему.
– Ты собираешься отращивать бороду?
– Нет, – рассмеялся он. – Слишком жарко. Кроме того, твоя мама не хочет меня целовать, если я хотя бы один день не побреюсь.
– Ух ты, она строгая.
– Ага.
– А что ты будешь делать без её поцелуев?
Он ухмыльнулся и посмотрел на меня.
– Как ты терпишь этого парня? Ты должно быть Ари.
– Да, сэр.
Я нервничал. Я еще никогда не знакомился с родителями своих друзей. Большинство родителей, которых я встречал, не были заинтересованы в общении со мной.
Он встал со своего кресла и отложил книгу. Он подошел ко мне и протянул мне руку.
– Я Сэм, – сказал он. – Сэм Кинтана.
– Приятно познакомиться, Мистер Кинтана.
Я слышал эту фразу «Приятно познакомиться», тысячу раз. Когда мне это сказал Данте, это звучало искренне. Но когда ее произнес я, то почувствовал себя глупо и неоригинально. Мне захотелось где‑нибудь спрятаться.
– Ты можешь называть меня Сэм, – сказал он.
– Я не могу, – ответил я. Боже, я хотел провалиться сквозь землю.
Он кивнул.
– Это мило, – сказал он. – И уважительно.
Мой отец никогда не произносил слова «мило».
Он посмотрел на Данте.
– У молодого джентльмена есть уважение. Данте, ты мог бы поучиться у него.
– То есть ты хочешь, чтобы я называл тебя Мистер Кинтана?
Они оба едва сдержали смех. Потом он снова обратился ко мне:
– Как дела с плаванием?
– Данте хороший учитель, – ответил я.
– Данте хорош во многом. Но он никогда не был хорош в уборке своей комнаты. Ведь уборка – синоним слову работа .
Данте посмотрел на него.
– Это намек?
– Ты сообразительный, Данте. Должно быть, унаследовал это от мамы.
– Не будь нахалом, пап.
– Что за слово ты сейчас употребил?
– Это слово тебя обидело?
– Не слово. Возможно это отношение.
Данте закатил глаза и уселся в отцовское кресло. Он снял свои кроссовки.
– Не устраивайся слишком удобно. Наверху тебя ждет твой собственный свинарник, – сказал ему отец.
Мне понравилось то, как они общаются друг с другом, они разговаривали так просто и с нежностью, как будто любовь между отцом и сыном это что‑то естественное. Иногда мы так же просто общаемся с мамой. Иногда. Но между мной и отцом такого никогда не было. Интересно, что было бы, если бы я зашел в комнату и поцеловал своего отца.
Мы поднялись на второй этаж, и Данте показал мне свою комнату. Это была просторная комната с высокими потолками, деревянным полом и большими окнами. Повсюду валялись вещи. Одежда, разбросанная по всему полу, куча старых альбомов, книги, исписанные блокноты, фотографии, пара камер, гитара без струн, ноты и пробковая доска с прикрепленными к ней записками и картинками.
Он включил музыку. У него был проигрыватель. Настоящий проигрыватель из 60‑х годов.
– Это мамин, – сказал он. – Она хотела его выбросить. Представляешь?
Он поставил свой любимый альбом The Beatles «Abbey Road».
– Пластинки. Настоящие пластинки. Не то, что эти кассеты.
– А что не так с кассетами? – спросил я.
– Я им не доверяю.
Я подумал, что это действительно странная фраза. Забавная и странная.
– Пластинки легко поцарапать.
– Нет, если за ними ухаживать.
Я осмотрел его комнату.
– Я вижу, тебе действительно нравится заботиться о своих вещах.
Он не разозлился. Он рассмеялся.
Он протянул мне книгу.
– Вот, – сказал он. – Ты можешь немного почитать, пока я буду убираться.
– Может быть мне просто уйти, – я остановился и осмотрел комнату, – здесь немного страшновато.
Он улыбнулся.
– Нет. Не надо. Не уходи. Я ненавижу убираться.
– Возможно, если бы у тебя не было так много вещей.
– Это просто хлам, – сказал он.
Я ничего не ответил. У меня не было хлама.
– Будет не так плохо, если ты останешься.
Почему‑то я чувствовал себя неуютно… но остался.
– Хорошо, – сказал я. – Тебе помочь?
– Нет. Это моя работа, – он сказал это так покорно. – Как бы сказала моя мама: «Это твоя ответственность, Данте». Ответственность – это любимое слово моей мамы. Она считает, что отец недостаточно на меня давит. Конечно нет. А чего она ожидала? Отец совсем не напористый человек. Она вышла за него замуж. Разве она не знала, какой он?
– Ты всегда анализируешь своих родителей?
– А они анализируют нас, разве нет?
– Это их работа, Данте.
– Хочешь сказать, что ты не пытаешься понять своих родителей?
– Я пытаюсь, но у меня это не получается. Я никак не могу их разгадать.
– Что касается меня, то пока я разгадал только отца. Мама остается для меня самой большой загадкой в мире. Кажется, что в вопросах воспитания она предсказуема, но на самом деле она непостижима.
«Непостижима». Я знал, что когда приду домой, я должен посмотреть в словаре значение этого слова.
Данте посмотрел на меня, ожидая, что я тоже что‑нибудь скажу в свою очередь.
– Я во многом понимаю свою маму, – сказал я. – Мой отец. Он тоже непостижим.
Я чувствовал себя мошенником, употребляя это слово. Может быть, в этом был весь я. Я не был настоящим мальчиком. Я был подделкой.
Он протянул мне книгу стихов.
– Почитай это, – сказал он.
Я никогда до этого не читал стихи и не уверен, что знаю, как их читать. Я недоуменно посмотрел на него.
– Поэзия, – сказал он, – она тебя не убьет.
– А что если убьёт? Представь, паренек умер от скуки, читая стихи.
Он старался не рассмеяться, но это у него не слишком хорошо получалось. Он покачал головой и начал собирать вещи с пола.
Он показал на стул.
– Просто скинь весь хлам на пол и садись.
На стуле я заметил блокнот.
– Что это?
– Блокнот.
– Можно мне посмотреть?
Он затряс головой.
– Я никому его не показываю.
Это уже интересно. У него был свой секрет.
Он опять показал мне на сборник стихов и сказал:
– Серьезно, это тебя не убьет.
Весь день Данте убирался в своей комнате. А я читал стихи Уильяма Карлоса Уильямса. Я никогда о нем не слышал, но я не слышал и о других поэтах. Я даже кое‑что понял. Не все, но многое. И мне понравилось. Это меня удивило. Стихи были достаточно интересные, не глупые, не слащавые и не слишком заумные. Совсем не такими, какими их я себе раньше представлял. Некоторые стихи были простые. Некоторые загадочные. Я пришел к выводу, что знал значение этого слова.
Я пришел к выводу, что стихи как люди. Некоторых ты понимаешь сразу. А есть люди, которых ты не можешь разгадать, и никогда не разгадаешь.
Я был впечатлен тем, как ловко Данте справился с уборкой. Когда мы пришли, в комнате был полнейший хаос. Но когда он закончил уборку, все было на своих местах.
В мире Данте царил порядок.
Он разложил все свои книги по полкам и на рабочем столе.
– Я кладу книги, которые собираюсь прочитать на свой стол, – сказал он.
Стол. Настоящий стол. Если мне надо что‑то написать, то я использую кухонный стол.
Он взял у меня из рук книгу и открыл её на одном из стихотворений. Стих назывался «Смерть». Данте смотрелся так гармонично в убранной только что комнате, освященный солнечным светом и с книгой в руках, словно она и должна здесь быть, в его руках и только в его руках. Мне понравилось, что он читал стихотворение так, как будто сам его написал:
Он мертв
собака больше не будет
спать на картошке,
чтобы согреть ее
он умер
старый мерзавец…
Когда Данте прочел слово «мерзавец», он улыбнулся. Я знал, что ему нравилось его произносить, потому что оно было запрещено. Но он в своей комнате и может делать все, что хочет.
Весь день я сидел в удобном кресле в комнате Данте, а он лежал на своей кровати и читал вслух стихи.
Я не старался их понять или разобраться, что они могут значить. Мне было все равно. Главное, что голос Данте был настоящим. И я чувствовал себя настоящим. До появления Данте, для меня было сложно находиться среди людей. Но он заставил меня задуматься, что разговаривать, чувствовать и просто жить это совершенно естественно. Но не в моем мире.
Вернувшись домой, я посмотрел значение слова «непостижимый». Это обозначает что‑то, что трудно понять. Я выписал все синонимы к этому слову. «Непонятный». «Необъяснимый». «Загадочный». «Таинственный».
В тот день я выучил два новых слова. «Непостижимый». И «друг».
Слова обретают другое значение, когда ты пропустил их через себя.
ШЕСТЬ
Однажды вечером Данте зашел ко мне в гости и сам познакомился с моими родителями. Кто так делает?
– Я Данте Кинтана, – сказал он.
– Он учил меня плавать, – пояснил я. Не знаю почему, но я должен был сказать об этом родителям. А затем, посмотрев на маму, добавил: – Ты же просила меня не утонуть, вот я и нашел того, кто мне поможет сдержать обещание.
Отец взглянул на маму. Мне показалось, что они улыбнулись друг другу. Я знал, о чем они подумали. Наконец‑то он нашел друга . Меня это раздражало.
Данте пожал моему отцу руку, а затем протянул ему книгу.
– Я принес вам подарок, – сказал он.
Я просто стоял там и наблюдал. Я видел эту книгу у него дома на кофейном столике. Это был альбом с работами мексиканских художников. Он казался таким взрослым, а вовсе не пятнадцатилетним парнем. Каким‑то образом, даже его длинные волосы, которые он всегда носил распущенными, делали его более взрослым.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 81; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!