ОЗЕРО ОГНЕННОЕ ГОРЯЩЕЕ (ОТКР. 19:20) 8 страница
– Тогда позвоните кому‑нибудь, ради Бога, и выясните, должны ли мы что‑нибудь сделать до того, как приберемся здесь. Сфотографировать все это или что‑то еще. Хотя в том, что тут произошло, двух мнений быть не может. Прошу меня извинить. Должен блевануть.
Джинни отступила в сторону, чтобы Терстон мог пройти в крошечную ванную, примыкающую к палате. Он закрыл за собой дверь, но звуки из ванной все равно доносились достаточно громкие, словно ревел двигатель буксующего в грязи автомобиля.
Джинни почувствовала накатившую волну слабости, которая поднимала ставшее легким как пушинка тело. Попыталась перебороть ее и не грохнуться в обморок. Повернулась к Твитчу. Тот как раз закрывал мобильник.
– Расти не отвечает. Я оставил сообщение на голосовой почте. Кому‑нибудь еще? Как насчет Ренни?
– Нет! – Она содрогнулась. – Только не ему.
– Моей сестре? Андреа, я хотел сказать.
Джинни молча смотрела на него.
Твитч какие‑то мгновения выдерживал ее взгляд. Потом отвел глаза.
– Пожалуй, не стоит, – пробормотал он.
Джинни коснулась его руки, кожа была холодной от шока. Она полагала, что такая же и ее собственная.
– Если это может хоть как‑то тебя успокоить, думаю, Андреа пыталась избавиться от налипшей на нее гадости. Она приходила, чтобы повидаться с Расти, и я уверена, что причина в этом.
Твитч прошелся руками по лицу, превратив его в оперную маску печали.
|
|
|
– Это кошмар.
– Да. – Джинни достала мобильник.
– Кому собираешься звонить? – с кислой улыбкой спросил Твитч. – Охотникам за привидениями?
– Нет. Если Андреа и Большой Джим отпадают, кто остается?
– Сандерс, но пользы от него, как от собачьего дерьма, и ты это знаешь. Почему бы нам самим тут не прибраться? Терстон прав: случившееся очевидно.
Терстон вышел из ванной, вытирая рот бумажным полотенцем:
– Потому что есть правила, молодой человек. И при сложившихся обстоятельствах для нас лучше им следовать. Или по крайней мере пытаться.
Твитч поднял голову и увидел мозги Сэмми Буши, подсыхающие на одной стене у самого потолка. То самое, чем она раньше думала, выглядело теперь как комок овсяной каши. Он разрыдался.
10
Энди Сандерс сидел в квартире Дейла Барбары на кровати Дейла Барбары. Окно заполняло оранжевое зарево от горевшего здания, в котором располагалась редакция «Демократа». Над головой слышались шаги и приглушенные голоса – люди на крыше, предположил он.
В квартиру Энди поднялся из аптеки по внутренней лестнице. С собой принес пакет из коричневой бумаги, содержимое которого теперь разложил перед собой: стакан, бутылку воды «дасани», пузырек с таблетками – таблетками оксиконтина. С надписью на полоске бумаги, наклеенной на пузырек: «ХРАНИТЬ ДЛЯ А. ГРИННЕЛ». Розовые таблетки по двадцать миллиграммов. Он вытряс несколько, сосчитал, вытряс еще. Двадцать. Четыреста миллиграммов. Этого могло не хватить, чтобы убить Андреа, у которой развилось привыкание, но Энди не сомневался, что его такая доза точно прикончит.
|
|
|
Жар проникал сквозь стену. Сандерс начал потеть. Температура воздуха в комнате наверняка поднялась до ста градусов, может, и выше. Энди вытер лицо покрывалом.
Жару терпеть придется недолго. На Небесах дует прохладный ветерок, и мы все сядем обедать за стол Иисуса .
Донышком стакана он начал толочь таблетки в порошок, с тем чтобы наркотик сразу подействовал. Как удар кувалды по лбу бычка. Просто лечь на кровать, закрыть глаза, а потом – доброй тебе ночи, дорогой фармацевт, и вечный покой под песни ангелов.
Я… и Клоди… и Доди. Вместе навсегда .
Не думай так, брат . Голос Коггинса, предельно суровый и напыщенный. Энди даже перестал толочь таблетки. Самоубийцы не ужинают со своими близкими, друг мой; они отправляются в ад, где их кормят раскаленными углями, которые целую вечность жгут их живот. Можешь сказать мне «аллилуйя», подтверждая это? Можешь сказать «аминь»?
|
|
|
– Чушь, – прошептал Сандерс и вернулся к прерванному занятию. – У тебя рыльце в пуху так же, как и у всех нас. Почему я должен тебе верить?
Потому что я говорю правду. Твои жена и дочь сейчас смотрят на тебя сверху, умоляя не делать этого. Или ты их не слышишь?
– Нет. И это не ты. Это всего лишь часть моего разума, которая трусит. Она руководила мною всю жизнь. Именно из‑за нее Большой Джим взял меня в оборот. Именно из‑за нее я оказался замешан в этой истории с метом. Я не нуждался в деньгах, я даже не понимаю таких больших денег, но я просто не знал, как сказать «нет». Но на этот раз я сказать могу. Нет, сэр. Мне больше незачем жить, и я ухожу. Можешь что‑то возразить?
Судя по всему, возразить Лестер Коггинс не мог. Энди дотолок таблетки, наполнил стакан водой. Ладонью смахнул розовую пыль в стакан, размешал пальцем. Снаружи доносились только треск пожара, приглушенные крики людей, которые боролись с огнем на улице и на крыше, а также звуки шагов над головой.
– До дна! – сказал он себе… но не выпил. Рука держала стакан, но трусливая часть его разума – та часть, что не хотела умирать, пусть жизнь потеряла смысл, – не позволяла поднести стакан ко рту. – Нет, в этот раз тебе не победить. – Но снова опустил стакан, чтобы вытереть покрывалом струящийся по лицу пот. – Не каждый раз, и не в этот раз.
|
|
|
Он опять поднес стакан ко рту. Внутри колыхалось розовое забвение. Но вновь поставил стакан на стол.
Трусливая часть по‑прежнему рулила им. Бог бы побрал эту трусливую часть.
– Господи, дай мне знак, – прошептал Энди. – Дай знак, что выпить этот стакан правильно. Если не по другим причинам, то хотя бы потому, что только так я смогу покинуть этот город.
Совсем рядом обрушилась крыша здания, где находилась редакция «Демократа». У него над головой кто‑то – судя по голосу, Ромео Берпи – крикнул:
– Готовьтесь, парни, теперь будьте наготове!
Будьте наготове . Это знак, конечно же. Энди Сандерс поднял стакан смерти, и на этот раз трусливая часть не удержала его руку. Трусливая часть, похоже, сдалась.
В его кармане мобильник заиграл первые фразы песни «Ты прекрасна», сентиментальной белиберды, которая нравилась Клоди. Он все равно собирался выпить содержимое стакана, но тут какой‑то голос прошептал, что это, возможно, тоже знак. Он не мог сказать, чей голос – трусливой части, Коггинса или собственного сердца. А потому, что не мог, ответил на звонок.
– Мистер Сандерс? – Женский голос, усталый, несчастный и испуганный. Энди почувствовал родственную душу. – Вирджиния Томлинсон, из больницы.
– Джинни, ну конечно. – Странно, но его голос звучал весело, как и всегда.
– Боюсь, у нас тут сложная ситуация. Вы сможете подойти?
Луч света прорезал темноту в голове Энди. Сердце наполнилось изумлением и благодарностью. Ему сказали: «Вы сможете подойти?» Неужто он забыл, какие теплые чувства вызывали в нем эти слова? Наверное, забыл, хотя ради таких слов он и баллотировался на должность первого члена городского управления. Не для того, чтобы получить власть: это интересовало Большого Джима. Только чтобы протянуть руку помощи. С этого он начинал; возможно, этим он сможет и закончить.
– Мистер Сандерс? Вы меня слышите?
– Да. Будь уверена, Джинни. Я сейчас подойду. – Он помолчал. – И никакого мистера Сандерса – Энди. Мы все в одной лодке, помнишь?
Он отключил связь, отнес стакан в ванную, вылил содержимое в унитаз. Ощущение радости – ощущение легкости и изумления – длилось до того самого момента, когда он спустил воду. Потом депрессия навалилась на него, как старое вонючее пальто. Он кому‑то нужен? Смех, да и только. Он, старый глупый Энди Сандерс, дундук, сидящий на коленях Большого Джима. Рупор. Трепло. Человек, который озвучивал идеи и предложения Большого Джима, словно они исходили от него. Человек, который оказывался очень нужным каждые два года, когда подходило время очаровывать избирателей. Большой Джим делать этого не умел или не хотел.
В пузырьке еще оставались таблетки. Внизу, в холодильнике, стояли бутылки «дасани». Но Энди всерьез об этом не думал. Он пообещал Джинни Томлинсон, что придет, и относился к тем людям, которые держали слово. Идею самоубийства он не отверг, только отложил. Сунул под сукно, как говорили в политической тусовке маленького городка. И до чего же приятно выйти из этой спальни, которая едва не стала для него камерой смерти.
Она заполнялась дымом.
11
Рабочий зал «Похоронного бюро Боуи» находился в подвале, и Линда решила, что можно включить свет. Без него Расти не мог произвести осмотр трупов.
– Ты только посмотри на это безобразие, – указал он на пол, выложенный квадратами линолеума, грязный, со следами подошв, на банки из‑под пива и газировки на боковых столиках, на открытый мусорный бак в углу с вьющимися над ним мухами. – Если бы Совет погребальных услуг штата это увидел… или департамент здравоохранения… эту контору закрыли бы в одно мгновение.
– Не забывай, где мы находимся, – напомнила ему Линда. Она смотрела на стол из нержавеющей стали, который занимал середину комнаты. На поверхности хватало пятен от жидкостей, которые лучше не называть, а в канавке для стока лежала смятая обертка от «сникерса». – Думаю, мы даже не в Мэне. Поторопись, Эрик, здесь воняет.
– Более чем. – Расти эти грязь и беспорядок оскорбляли, вызывали ярость. Будь его воля, он бы врезал Стюарту Боуи в нос только за обертку от батончика, оставленную на столе, где из умерших горожан выпускали кровь.
В дальнем конце зала находилось шесть стальных ящиков для тел. Оттуда же доносилось гудение холодильной установки.
– Здесь с пропаном никаких проблем, – пробормотал Расти. – Братья Боуи живут на широкую ногу.
Таблички с именами на торцах ящиков отсутствовали – еще одно свидетельство неряшливости, – так что Расти выдвинул все шесть. Первые два оказались пустыми, но его это не удивило. Большинство из тех, кто умер под Куполом, включая Рона Хаскела и Эвансов, похоронили быстро. Джимми Сируа, у которого не было близких родственников, все еще лежал в маленьком морге «Кэтрин Рассел».
В следующих четырех лежали тела, ради которых он сюда и пришел. Запах разложения ударил в нос, едва Расти выдвинул ящики из ниш. Он перебил неприятные, но менее агрессивные запахи консервантов и бальзамирующих мазей. Линда отступила, зажав рукой рот.
– Только не блевани, Линни. – Расти направился к шкафчикам у стены. В первом выдвинутом ящике лежали пачки журнала «Филд‑энд‑стрим», и он выругался. В другом, ниже, нашлось то, что он искал. Расти вытащил стилет троакара, который, похоже, никогда не мыли, и пару зеленых масок, еще в упаковке. Одну маску протянул Линде, другую надел сам. Заглянул в следующий ящик и достал пару резиновых перчаток. Ярко‑желтых, чертовски веселеньких. – Если думаешь, что тебя вырвет, несмотря на маску, иди наверх, к Стейси.
– Все будет хорошо. Я останусь свидетелем.
– Не думаю, что кто‑то примет в расчет твои показания: ты, в конце концов, моя жена.
– Я останусь свидетелем. Только сделай все побыстрее.
Грязи хватало и в ящиках для тел. После уже увиденного Расти это не удивило, но возмущало по‑прежнему. Линда протянула ему старый кассетный магнитофон, который нашла в гараже. Расти нажал на клавишу «ЗАПИСЬ», проверил результат, удивился, что получается очень даже ничего. Поставил старенький «Панасоник» на один из пустых ящиков. Натянул перчатки. Времени ушло чуть больше, чем он думал: руки вспотели. Где‑то наверняка лежал тальк или присыпка «Джонсонс беби», но он не хотел и дальше заниматься поисками. И так чувствовал себя взломщиком. Черт, он и был взломщиком.
– Ладно, мы начинаем. Двадцать два сорок пять, двадцать четвертое октября. Осмотр производится в зале для подготовки усопших в последний путь «Похоронного бюро Боуи». Здесь, между прочим, грязно. До безобразия. Я вижу четыре тела, три женских и одно мужское. Две женщины молодые, чуть старше двадцати лет. Это Анджела Маккейн и Доди Сандерс.
– Дороти, – поправила его Линда с дальней стороны большого стола. – Ее зовут… звали… Дороти.
– Вношу поправку. Дороти Сандерс. Третья женщина в позднем среднем возрасте. Это Бренда Перкинс. Мужчине около сорока. Он – преподобный Лестер Коггинс. Для сведения, я могу опознать всех этих людей.
Он подозвал жену и указал на тела. Она посмотрела, ее глаза наполнились слезами, приподняла маску, чтобы сказать:
– Я – Линда Эверетт, служу в полицейском участке Честерс‑Милла. Регистрационный номер моего полицейского жетона семь‑семь‑пять. Я также опознаю все четыре тела.
Она вернула маску на место. Над ней на Расти смотрели молящие глаза жены.
Взмахом руки он позволил ей вернуться на прежнее место. Все равно спектакль. Он это понимал, и Линда, само собой, тоже. Однако никакой депрессии Расти не чувствовал. С детства он хотел идти в медицину и, конечно, стал бы врачом, если б ему не пришлось бросить школу, чтобы ухаживать за родителями. Теперь им двигало то же, что и в старшей школе, когда на уроках биологии он препарировал лягушек: чистое любопытство. Жажда знаний. И он собирался узнать, пусть не все , но по крайней мере кое‑что .
Здесь мертвые помогают живым. Так, кажется, сказала Линда?
Так или иначе, но они, конечно, помогут, чем смогут.
– Косметика еще не использовалась, насколько я вижу, но все четыре тела бальзамировались. Я не знаю, завершен ли этот процесс, но подозреваю, что нет, потому что подводные трубки все еще в бедренной артерии. Анджела и Доди… простите, Дороти… сильно избиты, и процесс разложения зашел довольно далеко. Коггинс тоже избит – зверски, судя по тому, что я вижу, – и процесс разложения тоже начался, но он на более ранней стадии. Мышцы на его лице и руках только начали обвисать. Бренда… Бренда Перкинс, я хочу сказать… – Он замолчал и склонился над ней.
– Расти! – нервно окликнула Линда. – Дорогой!
Он протянул к трупу затянутую в перчатку руку, передумал, снял перчатку и обхватил пальцами шею. Потом приподнял голову Бренды и пощупал очень большой узел, образовавшийся чуть ниже затылка. Отпустил голову, перевернул тело на бок, чтобы осмотреть спину и ягодицы.
– Господи! – вырвалось у него.
– Расти, что?
Во‑первых, она все еще в дерьме , подумал он… но не собирался этого озвучивать. Не собирался, даже если бы Рэндолф или Ренни слушали бы пленку только первые шестьдесят секунд, прежде чем раздавить кассету каблуком и сжечь. Эту подробность в описании тела Бренды он считал необходимым опустить.
Но знал, что не забудет.
– Ну что? – теребила его Линда.
Расти облизнул губы.
– У Бренды Перкинс трупное окоченение ягодиц и бедер, указывающее, что она мертва часов двенадцать, может, четырнадцать, трудно сказать. На обеих щеках синяки. В форме ладоней. В этом сомнений у меня нет. Кто‑то взялся за ее лицо и резко повернул голову налево. Раздробил первый и осевой шейные позвонки, Цэ‑один и Цэ‑два. Возможно, сломал и позвоночник.
– Ох, Расти! – простонала Линда.
Он приподнял большим пальцем одно веко Бренды, потом другое и увидел то, чего боялся.
– Синяки на щеках и кровоизлияния в склеры – кровяные пятна на белках глаз – указывают на то, что смерть не была мгновенной. Она не могла дышать и задохнулась. Она могла быть в сознании. Но будем надеяться, что нет. Это все, что, к сожалению, я могу сказать. Девушки – Анджела и Дороти – умерли раньше всех. Состояние их разлагающихся тел предполагает, что находились они в теплом месте. – Он выключил магнитофон. – Другими словами, я не вижу ничего, что абсолютно обеляет Барбару, и ничего такого, чего мы уже не знали.
– А если его руки не соответствуют синякам на лице Бренды?
– Форма синяков слишком расплывчатая, чтобы что‑то утверждать. Линда, я ощущаю себя величайшим глупцом этого мира. – Он вернул девушек, которым ходить бы по торговому центру Обурна, прицениваться к серьгам, покупать одежду, обсуждать бойфрендов, в темноту, закатив ящики с их телами в ниши. Потом вернулся к Бренде. – Дай мне тряпку. Я видел, что несколько лежат у раковины. Они даже выглядят чистыми, что в таком свинарнике тянет на чудо.
– Что ты…
– Просто дай мне тряпку. Лучше две. Намочи их.
– У нас нет времени…
– Придется найти.
Линда молча наблюдала, как ее муж тщательно оттирает ягодицы и бедра Бренды. Покончив с этим, он бросил грязные тряпки в угол, думая, что с удовольствием засунул бы одну в рот Стюарту, а другую – Фернолду, будь они здесь.
Он поцеловал Бренду в холодный лоб и закатил ящик с ее телом в охлаждаемую нишу. Уже взялся за ящик с Коггинсом, чтобы проделать с ним то же самое, но остановился. Лицо преподобного как следует не обмыли: кровь оставалась в ушах, ноздрях, въелась в лоб.
– Линда, намочи мне еще тряпку.
– Дорогой, мы здесь уже десять минут. Я люблю тебя за проявление уважения к мертвым, но есть и живые…
– Возможно, здесь кое‑что есть. Коггинса избили по‑другому. Я вижу это и без… намочи тряпку.
Больше Линда спорить не стала, намочила тряпку, отжала, протянула мужу. Наблюдала, как Расти стирает оставшуюся кровь с лица покойника, действуя мягко, но без той нежности, которую он выказывал, обмывая Бренду.
Она недолюбливала Лестера Коггинса (который однажды объявил в своем недельном радиообращении, что дети, которые поехали на встречу с Майли Сайрус[21], рискуют попасть в ад), но от того, что открывалось ее глазам усилиями Расти, щемило сердце.
– Господи, он выглядит как пугало после того, как подростки, бросая камни, использовали его вместо мишени.
– Об этом я тебе и говорю. Избивали его по‑другому. Не кулаками, даже не ногами.
– А что это у него на виске? – указала Линда.
Расти не ответил. Только глаза над маской зажглись изумлением. И кое‑чем еще: он начал смекать, что к чему.
– Что это, Эрик? Выглядит… ну, не знаю… как стежки.
– Все ясно. – Его маска дернулась, когда рот под ней растянулся в улыбке. Не радости – удовлетворенности. Мрачной улыбке. – И на лбу тоже. Видишь? И на челюсти. Этот удар сломал ему челюсть.
– И какое оружие оставляет такие следы?
– Бейсбольный мяч. – Расти задвинул ящик. – Не обычный, но золоченый. Да. Если ударить им с большого замаха, я думаю, может оставить. Я думаю, оставил. – Он наклонился к жене. Их маски соприкоснулись. Расти смотрел ей в глаза. – Такой мяч есть у Джима Ренни. Я видел его на письменном столе в кабинете, когда заходил, чтобы поговорить об исчезнувшем пропане. Насчет остальных я сказать ничего не могу, но, думаю, мы знаем, где умер Лестер Коггинс. И кто его убил.
12
После того как рухнула крыша, Джулия смотреть на пожар больше не могла.
– Пойдем ко мне, – предложила Роуз. – Комната для гостей в полном твоем распоряжении, на любое время.
– Благодарю, но нет. Сейчас мне нужно побыть одной, Роузи. Ну, ты понимаешь… с Горасом. Мне надо подумать.
– Где ты остановишься? С тобой все будет в порядке?
– Да. – Но Джулия не знала: будет или нет. Голова у нее работала, с процессом мышления ничего не изменилось, зато эмоциям кто‑то вколол большую дозу новокаина. – Может, я зайду позже.
После ухода Роуз (она шла по другой стороне улицы и на прощание обернулась, чтобы помахать рукой) Джулия вернулась к «приусу», устроила Гораса на переднем сиденье, потом села за руль. Поискала взглядом Пита Фримена и Тони Гуэя, ни одного не увидела. Возможно, Тони повел Пита в больницу, чтобы тому смазали ожог какой‑нибудь мазью. Казалось чудом, что ни один из них серьезно не пострадал. А если бы она не взяла Гораса на встречу с Коксом, собака, возможно, сгорела бы со всем остальным.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 47; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!