Неполный каталог Очень Раздражающих
Пассажиров в нью‑йоркском автобусе № 76
Определение: Сопливикус Малолеткус.
Отвратительные характеристики: рост под три фута. Дико орет, если ему не дают конфетку, игрушку, внимание или еще чего‑нибудь. Не умеет контролировать хаотичные размахивания руками, однако достаточно умен, чтобы дуться в геймбой.
Место обитания: детсады, ясли и начальная школа.
Определение: Лощеникус Пижоникус.
Отвратительные характеристики: одет «модно», кичится блестящими штучками, бесконечно трындит о музыкантах, на чьи концерты ходил. Часто поет песни из телешоу, особенно «Я мечтаю о мечте» группы «Отверженные», которых Лощеникус Пижоникус панибратски называет «Отв».
Место обитания: музыкальные магазины.
Определение: Грязникус Первертус.
Отвратительные характеристики: плаш, сальные волосы и темные очки. Садится напротив привлекательных девиц (единственно привлекательных среди всех пассажиров) и тихо поглядывает на них с вожделением.
Место обитания: сексшопы и игровые площадки.
Во время нашего путешествия мы с Бриджит почти не разговаривали, опасаясь, что наши голоса вызовут стояк у Грязникуса Первертуса. Деваться‑то из автобуса было некуда.
– Так ты знаешь, куда тебе идти, да? – спросила Бриджит.
– Да.
– Садись на первый или девятый автобус, который идет по 116‑й стрит, остановка «Колумбийский университет».
– Я знаю.
– И не дрейфь там.
|
|
|
Я вздохнула:
– Ты мою маму проглотила?
Бриджит хихикнула.
– Помни, я взяла мобильник, так что мы с тобой можем встретиться на Юнион‑сквер, если твой Марш Змей провалится.
– Не провалится, – уверила я ее.
Знаменитые последние слова.
Я направилась было к сабвею, как вдруг Бриджит обернулась и задала мне вопрос, который, честно говоря, ошеломил меня:
– Типа, а что творится между тобой и Колумбией?
– Что? Откуда ты…
– Прошлым летом, помнишь? Ты сидела в кофейне с Полом Парлипиано.
– Верно, – сказала я. Я совершенно забыла, что уже говорила Бриджит по поводу Колумбийского университета.
– Так что между вами происходит? В итоге ты подала туда документы?
Бриджит никогда мне не лгала. Ни‑ког‑да. Так что самое меньшее, что я могла бы сделать, это ответить ей тем же. Какая разница, когда я встречусь с правдой – через пять или через тридцать дней?
– Да, – ответила я. – И все еще жду ответа.
Бриджит подняла красиво изогнутую бровь.
– Твои родители тебя убьют. Правда больно бьет, верно?
– Иди, достань ее, – сказала я.
– О, – отозвалась она, потрясая сжатыми руками. – Не сомневайся, достану.
В течение своего двадцатиминутного путешествия по городу я надеялась, молилась и мечтала, чтобы это путешествие было первым из бесконечной череды. Я ни капельки не нервничала от того, что путешествую одна. Я ощущала себя так, будто знала, куда иду, хотя никогда не была здесь по тому адресу, который выслал мне почтой Пол. Бумажку с координатами я сжимала в кармане, словно талисман. Меня не заботило окружающее, я была слишком сосредоточена на представлении о том, как я поступаю в Колумбийский университет, и Пол становится моим знаменитым гомосексуальным приятелем, просто дар божий. Мы бы ходили по пижонским магазинам на Пятой авеню, радостно визжали бы и топали ногами, едва заслышав на танцполе первые такты песни «Erasure» «Цепи любви». Обсуждали бы парней, которые нам нравятся, и злобно сплетничали бы о тех, кто нам не по душе. Мы были бы более зависимыми и погруженными друг в друга, чем просто друзья, чем любая гетеросексуальная пара на Земле.
|
|
|
Эта фантазия может завести далеко, как и та, что заставляет нас жениться и заводить много‑много детей.
Штаб ЛПКУ располагался в общежитии для старшекурсников. Я трижды трезвонила в интерком, пока мне не соблаговолили ответить.
– Что? – раздался нервный женский голос.
– Эээ… Я на Марш Змей.
– Уверена?
|
|
|
– Гм… да.
Она впустила меня, не говоря ни слова.
Дверь в квартиру 3В была открыта, но я с трудом могла различить, что там внутри, ибо у стен и поперек прохода были навалены транспаранты с надписями протеста. «МЫ ИДЕМ ЗА ТЕХ, КТО НЕ МОЖЕТ ХОДИТЬ», – гласил один. «ПРОГУЛКА НИКОМУ НЕ ВРЕДИТ», – было написано на другом. Эти слоганы были ненамного удачнее тех слабеньких лозунгов, которыми Скотти и Мэнда размахивали на том провальном митинге возле школы. Но как бы то ни было, я новичок, и лучше попридержать свое мнение при себе. Одно было ясно: транспарантов было явно больше, чем тех, кто должен был их нести.
– Эти джинсы фирмы «Gap»? – услышала я неповторимый голос Пола Парлипиано. Не совсем приветствие, но лучше, чем ничего.
Я обернулась, внезапно обнаружив эстетическую привлекательность моей слегка пополневшей задницы.
– Да, именно.
Он раздраженно выдохнул:
– «Gap» – дерьмо.
Он пустился в объяснения, что джинсы этой фирмы продаются в магазинах, которые ущемляют права на работу миллионов подростков.
– Я не знала.
– Невежество – это не оправдание, Джессика, – сказал он.
– Гм, хорошо. Прости.
Затем в течение минуты все было хорошо, Пол представлял мне некоторых членов ЛПКУ: афро‑американку в хипповой юбке по имени Кендра, маленького испанского хипстера Хьюго, тощего белокожего мальца с дредами по имени Зак. Для людей, которые так пекутся о правах человека, эти были чересчур заинтересованы мной.
|
|
|
Я подкрепилась глотком колы из бутылочки, которую достала из рюкзака, и пришла в готовность делать, что скажут, как вдруг Пол спросил:
– Ты пьешь кока‑колу?
Я тупо взглянула на этикетку.
– Брось кока‑колу! – закричали все.
Он опять начал объяснять, что кока‑кола – самый коварный промоутер в корпоративном империализме. Я обычно не видела Пола Парлипиано без давящего окружения Пайнвилля. Свобода сделала его очень… самоуверенным, скажу я вам.
– Извини, – ответила я. – Я не знала.
Он нежно положил руку на мое плечо с глубокой жалостью.
– Невежество – это не оправдание, Джессика, – повторил он.
– Почему? – спросила я. – Как я могу знать то, чего не знаю?
Блин. Гениально, Джесс.
Затем Пол разразился длинной педагогической тирадой, смысл которой сводился к тому, что наша генеральная цель – создать прочные связи, стягивающие наше общество, а не усугублять различия, разделяющие нас, что все люди в мире должны жить как единое целое в мировом согласии и т. д. Точно так же говорила мне Хэвиленд, когда сообщила, что мое мнение больше не требуется «Крику чайки».
– Что ты должна на это сказать? – спросил он, закончив речь.
Что я должна на это сказать? ЧТО я должна на ЭТО сказать?
– Ну…
Вот он стоит, Пол Парлипиано, моя любовь на все времена, гей моей мечты, опустив свой нос и глядя на меня, словно я была лишней хромосомой. Он, конечно, был неизмеримо крут сейчас, однако я‑то знала, откуда он такой взялся.
– Я думаю, такая точка зрения порождает конформизм.
Темно‑карие глаза вылупились на меня из глубин его идеально правильного черепа.
– Что?!
– ЛПКУ вроде бы принимает людей разных рас, вероисповеданий и образа жизни, что хорошо. Но по сути вы просто группа одинаково думающих людей, которые хотят говорить с такими же одинаково думающими, как и вы.
Он просто стоял, выпучив глаза, красивый до невозможности.
– Вы ничего не хотите делать с теми, кто не разделяет вашу политкорректную точку зрения, и отфильтровываете любое противоположное мнение, которое может оказаться сильнее вашего.
Я почувствовала, что на меня смотрят все, однако продолжала:
– Я имею в виду, что вы даже не знаете, против чего конкретно надо протестовать, поэтому протестуете против всего!
В абсолютной леденящей тишине мне показалось, что на кончике моего носа выросла сосулька.
– Такие обвинения затрагивают каждого, кто страдает от мировой несправедливости, – наконец отозвался потрясенный Пол. – Как мы вообще можем измерить степень угнетенности?
– Но вы же в действительности не выдержите, если будете протестовать против всего!
– Ты ошибаешься, – проговорил Пол, вновь обретя холодность.
– Видишь? Точно как я говорила. Я имею право на свое мнение.
– Не имеешь, если твое мнение неправильное.
– Это мое мнение, – фыркнула я. – По определению, оно не может быть неправильным.
– Но оно неверное, – настаивал он.
Как такое могло случиться? Это же Пол Парлипиано, моя первая страсть, гей моей мечты, любовь на все времена…
В этот момент я открыла для себя фундаментальную правду относительно любви на все времена: легче убедить себя, что любишь кого‑то, если ты его совсем не знаешь. Теперь я увидела самую суть Пола, по‑настоящему узнала его и поняла, что заблуждалась на его счет. Вы думаете, это потому, что он гей? Нет, дело было в другом, я бы даже поняла, если бы он испытывал ко мне отвращение как женщине. А вот с его упертостью я ничего поделать не могла. Мне не нравятся люди, которые указывают мне, что нужно делать.
– Пол, я никогда не думала, что скажу это, но я не думаю, что ты и ЛПКУ мне подходите. Я выхожу из игры.
Его ответ ошарашил меня.
– Ты что – отыгрываешься за мою сестру?
– Тэрин? Почему я должна злиться на нее?
Он поджал губы.
– Ну значит, тебе надо узнать ее получше, – проговорил он, указывая на дверь.
– Отлично.
– Ничего личного, – произнес он манерно. – Может быть, увидимся здесь на следующий год.
– Да, возможно, – сказала я, удивляясь, почему после всего этого Колумбийский университет не потерял для меня своей привлекательности, если местные так реагируют на меня, и наоборот.
– Хотя я должен сказать, что разочаровался в тебе, Джессика.
– Аналогично, Пол, аналогично.
Я попыталась дозвониться на сотовый Бриджит, но она не брала трубку. Все, что я знала, это что она еще в метро – так быстро начался и кончился для меня марш протеста. Я подумала, что мы с ней встретимся в книжном магазине, даже если у меня не было особого желания видеть Хай. Разумеется, когда я подошла к магазину, Хай была повсюду – на огромных постерах и ядовито‑розовых принтах обложки ее книги. Я сделала глубокий вдох и вошла.
Я шла, ориентируясь на звук голоса Хай, усиленный микрофоном, пока наконец не увидела ее. Хай окружало около пятидесяти человек – большинство девочки младшего школьного возраста: все они выстроились в очередь, ожидая, пока Хай подпишет им книгу.
Бриджит среди них не было.
Хай выглядела так, словно была родом не из Нью‑Джерси или все еще находилась под прикрытием в Пайнвилле. Ее блестящие черные волосы были мелированы сполохами розового (подходящие по цвету к обложке) и подстрижены, как небрежный боб (выглядело так, будто она только что встала с постели, однако в действительности над ее головой изрядно потрудился стилист). На ней был топик в кантри‑стиле и кожаная юбка, купленные в магазине секонд‑хенд (все это винтажное барахло, как я прочитала в журнале «Вог» через плечо Бриджит, стоит как новое, если вставлена новая молния, или пришиты пуговицы, или еще что‑нибудь). Загорелая кожа, щеки – румяные, и она будто только что вернулась из отпуска (или с «каникул», как называют отпуска такие люди. Бали, без сомнения. Или остров, которого и на картах‑то нет). Ее белоснежные зубы изумительно контрастировали с сияющими ярко‑розовыми губами.
Я терпеливо стояла в отделе научной фантастики, пока Хай не закончила подписывать книги. Когда последняя девочка отошла с автографом, Хай подняла голову и махнула мне рукой. На ее лице играла улыбка, словно она была безумно счастлива меня видеть.
– Привет, – сказала я.
– Привет, девочка, – она перегнулась через стол, чтобы обнять меня. К моей досаде, я позволила ей это сделать. – Я всегда знала, что рано или поздно ты появишься.
– Ну… эээ… да.
Я. Безбожно. Вру.
– Читала книгу‑то? – спросила она.
– Ага.
– И?
И.
– И…
И что, Джессика? Что?
– Я ее читала, думая, что возненавижу тебя еще больше, – сказала я. – Но…
– Но? – заинтересованно спросила она, удивленная, что я не собираюсь продолжать этот разговор о ненависти.
– Но я думаю, что должна поблагодарить тебя.
– За что?
– За то, что, несмотря на отвращение и стыд при чтении, я увидела в этой книге себя – такую, какой могла бы стать, если бы не была такой дурой.
– О чем ты?
– Ну, о Джейн Свит, ты же сделала ее похожей на меня, только лучше.
– Лучше?
– Лучше. Круче. Она верит в себя, ее все любят.
Она вытаращила на меня глаза и недоверчиво покачала головой.
– Девочка моя, я всегда видела тебя именно такой.
– Что?
– Я всегда считала, что ты далеко пойдешь, – пояснила она. – Но ты просто этого не знаешь, потому что замкнулась в своем мирке и не получаешь того внимания и уважения, которого заслуживаешь.
– Ты под кайфом, что ли? – спросила я недоверчиво.
– Нет, – она рассмеялась.
– Тогда как ты можешь говорить, что Джейн Свит – это я?
– Могу, – она вытащила пачку сигарет и постучала ими по своей руке. – Потому что это написала я.
Просто нереально, да? Как же сильно мнение окружающих о тебе отличается от твоего собственного мнения! С тех пор как я прочла книгу Хай, я чувствовала себя неуютно, сравнивая себя и мое крутое альтер‑эго. И вот Хай сообщает мне, что я и есть это альтер‑эго.
Я была готова запротестовать, когда вдруг вспомнила, что произошло за час до нашего разговора. Я отшила свою любовь на все времена, хотя ему я, очевидно, нравилась. Какое мне еще нужно доказательство ее правоты? Хай права. Я и есть мое альтер‑эго. Я просто не рассматривала себя в таком качестве. Сильной. Решительной. И вовсе не социальным изгоем.
Я могу чувствовать себя социальным изгоем, но в действительности я им не была. Тэрин – вот кто социальный изгой. Думаю, что я социальна потому, что хочу, чтобы меня оставили в покое люди, которых я не переношу, а ведь это совершенно другое, чем социальная отверженность, правда?
Осмелюсь сказать, нет.
Почему же мне понадобилось столько времени, чтобы это уяснить? Потому что я – это я, и я полная дебилка. Вот почему. (На протяжении предыдущих страниц вы имели честь в этом удостовериться.)
– Мы те, кем притворяемся, – сказала я наконец.
– Курт Воннегут, – отозвалась Хай.
– Конечно, ты знала. Сказывается образование, данное частной школой.
– Кстати, об образовании. Куда ты собираешься поступать?
Опять этот чертов вопрос! Как странно, что моя первая встреча с Хай неожиданно и быстро стала очень приятной, словно мы обе учились в вузах и обсуждали наболевшие проблемы.
– Я все еще жду ответа, – сказала я. – Не буду говорить, чтобы не сглазить.
– Да ладно, – отмахнулась она. – Но поверь мне, ты психуешь без причины.
Если бы только она знала…
– А что насчет тебя? Гарвард?
– Возможно, – улыбнулась она. – Если только я провалюсь в Кембридж. Если родилась и выросла в самом снобистском городе мира, другие варианты не канают.
Забавно, я родилась и выросла в самом неснобистском городе мира, а все равно пришла к тому же решению.
Тут появились литагенты Хай, чтобы проводить ее на следующую встречу с читателями.
– Я пошла, – сказала она.
– Да, я тоже, – отозвалась я.
– Увидимся.
Знаете что? Я знала, что она права.
– Да, Хай. Увидимся.
Когда я встретилась с Бриджит на остановке автобуса, чтобы ехать домой, она трясла головой от стыда.
– Я струсила, – стонала она. – Я сдрейфила, когда увидела ее.
– Все хорошо, Бридж.
– Я не смогла этого сделать, – продолжала она стонать, – я не смогла выступить так, как хотела.
– Все нормально. Я тоже не смогла отомстить ей – но по более странной причине.
– Ннадеюсь, мы все же не стервы, – вздохнула Бриджит.
– Ты говоришь так, будто это плохо, – усмехнулась я.
– Ну, в университете, – заключила она, закусив свой хвост, – быть лапочкой еще хуже, чем сукой.
И снова Бриджит сказала правду.
Первое апреля
Дорогая Хоуп!
Я снова это скажу: Я ТАК РАДА ЗА ТЕБЯ! Поздравляю с поступлением в Школу Дизайна Род‑Айленда! Если я поступлю в Колумбийский, мы окажемся на восемьсот миль ближе друг к другу! Йееес!
Видишь, что происходит? Я пишу «если». Если я поступлю в Колумбийский. С каждым днем уверенности у меня убавляется. Это кармическая кара за мои муки выбора.
Я с ужасом жду ответа из Уильямса. Это последний отзыв, который должен прийти со дня на день, и вся моя тактика пойдет псу под хвост. Я не Шахерезада, это точно. Мои родители и так из‑за Пьедмонта бесятся, они не потерпят больше никаких «но» и «если».
А о Нью‑Йорке и речи не может быть, ты сама понимаешь. Они – единственные в штате, кто после 11‑го сентября не помчался и не купил значок или майку с надписью «Я люблю Нью‑Йорк».
Почему я поступаю так? Почему всегда хочу то, что не могу иметь? И почему я никогда не хочу того, что доступно?
Потому что я, подружка, полная дебилка. Мне не нужен диплом «Лиги плюща», чтобы понять это. А теперь я должна идти. Сегодня же праздник – особенно для таких специфических дураков, как я.
Мазохистски твоя,
Дж.
Апрель
Двенадцатое апреля
Сегодня утром Сара продемонстрировала толстый конверт, который она получила по почте от некоего С. Джонса. С. Джонс так тщательно залепил конверт, что Сара подумала, будто ей придется приложить недюжинные усилия, чтобы его вскрыть. Однако это был ожидаемый эффект. Сара только дернула слегка, конверт открылся, и на плюшевый ковер Д’Абруцци дождем посыпалась сверкающая разноцветная шрапнель – конфетти с зелеными пальмовыми веточками, желтыми солнышками, синими океанскими волнами. А поскольку в ее комнате и так был бардак, я знала, что ее мачеха не одобрит этот взрыв. Не важно, насколько тщательно пылесосились комнаты, по окончании учебы она все еще будет находить маленькие сияющие бумажные орешки и пляжные зонтики под кушеткой.
Но ничто не могло омрачить радость Сары. Очевидно, она уже свыклась с мыслью, что не набрала достаточно баллов на тесте, чтобы поступить в Рутгерс вместе с Мэндой.
– БОЖЕ МОЙ! ЭТО! ТАК! КРУТО!
С. Джонс – это Санди Джонс, старшекурсница Харрингтонского колледжа и «Советник первокурсников». Она приклеила свою любимую фотографию внизу приветственного письма. Красивая классической американской «подиумной» красотой – белокурые волосы до плеч, никакой челки, гладкие сверху и завитые на концах, а также серебряный топик без лямок и белоснежная фирменная улыбка. Рука неопознанного молодого человека покоилась на ее плече.
– БОЖЕ МОЙ! ОНА! ТАКАЯ! КРАСИВАЯ!
В письме Санди объяснила, что мужская рука принадлежит члену братства Сигма Чи, а ее единодушно признали «душкой» этого братства. Ее портрет был запечатлен на фирменных пластиковых кружках.
Письмо само по себе было чудом. Каждое слово этой двухстраничной писанины было выведено своим цветом – волшебными маркерами. Палитра: розовый, голубой, пурпурный, бирюзовый, красный, оранжевый. И не распечатано на принтере – написано от руки! Подписано, по меньшей мере, десятью членами «Группы поддержки первокурсников» – все теми же маркерами. Это превратило письмо в радугу, в магазин экзотических сладостей.
– БОЖЕ МОЙ! Я! ХОЧУ! БЫТЬ! КАК ОНА!
Сара, в отличие от меня, и не представляла себе, что она и Санди Джонс – одно и то же. Я готова поклясться, что Харрингтонский колледж заполнен исключительно Сарами. Колледж, в котором сплошь и рядом учатся легкомысленные богатые папенькины дочки, у которых ума не хватило поступить в приличный вуз и которые поверяют друг другу страшные тайны похудения и избавления от целлюлита.
В этом письме также перечислялись странные ритуалы, которые Сара должна была выучить назубок, прежде чем принять участие в «Посвящении Новичков». Согласно Санди, белое платье открывало список тех вещей, которые нужно иметь. Это платье предназначалось для «Ночи Провозглашения». Детали церемонии были описаны весьма скрытно, однако Санди сказала, что это старинная традиция принятия в колледж новых учеников. Очевидно, все эти новички надевают белые платья (девочки) и белые рубашки с красными галстуками (мальчики) и идут по брусчатой дороге, по обочинам которой ровными рядами выстроились точно так же одетые старшекурсники, держащие в руках свечи…
– Жуть какая‑то, – заметила я.
– Почему?
– Ну, есть в этом что‑то сатанинское.
Сара показала мне фак.
Перед приездом нужно было выучить песню, чтобы петь ее вместе со старшекурсниками.
Харрингтон, Харрингтон,
Эту песню мы
Споем тебе.
На четыре года
И навечно
Харрингтон.
– Ты уверена, что тебя приняли в колледж, а не в женский клуб? – спросила я.
Сара снова подняла средний палец.
И хотя письмо несколько напугало меня, я не могла отделаться от чувства легкой зависти к детской радости Сары по поводу следующих четырех лет ее жизни.
Я зверски завидовала тем, кто уже получил ответ из вуза. Хоуп, Лену, Мэнде, Скотти, Бриджит, хотя последняя уверяла меня, что никуда не собирается поступать. Но теперь собралась. Вот каково быть Бриджит, ее мозги настолько просты, что она с легкостью меняется под воздействием обстоятельств. А я в итоге оказалась единственной, кто остался в стороне от всего этого безумия.
ПОЧЕМУ ЖЕ МНЕ ВСЕ ЕЩЕ НЕ ПРИШЕЛ ОТВЕТ ИЗ КОЛУМБИИ?
Пятнадцатое апреля
ЧТО ЗА БОТАНИЧКА‑МАНЬЯЧКА ПОРОДИЛА АДСКИЕ СЛУХИ О СВОЕЙ ЛЕСБИЙСКОЙ СУТИ. ОТВЕРГНУВ ПРИГЛАШЕНИЕ САМОГО ПОПУЛЯРНОГО АТЛЕТА КЛАССА?
Я ненавижу Загадочного Анонима. Правда. Почему кому‑то есть дело до моих дел? Это насилие над личностью бесит меня. Господи, как я хочу написать статью в газету! Что‑то такое: «Беспочвенные слухи: автор „Дна Пайнвилля“ прикрывается анонимностью».
Я ненавижу людей – особенно тех, кого приняли в колледж.
Я ненавижу Мака и Пола за то, что они заставили меня постоянно думать о Колумбии. Я ненавижу их за то, что я ужасно хочу поступить туда. Мне гораздо легче, если я ничего особенно не хочу, только тогда я могу оценить иронию собственного безразличия к жизни, которое защищает меня от сумасшествия.
Хотя все эти заморочки с колледжами – хороший способ отвлечься, например, от грустных мыслей о том, что Лен и Мэнда все еще вместе. От злости на Бриджит, которой нет дома именно в тот момент, когда я хочу ей позвонить и рассказать о своих страхах. И от того, что Маркус еще больше отдалился от меня.
Семнадцатое апреля
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 37; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!