Русь против нордического рейха 15 страница
Так в принципиальных чертах выглядит мировоззренческое обоснование того упрека, который Блок обратил к потомственной русской интеллигенции, заявив, что в 1917 г. она «не узнала» русскую революцию, что ей «будто слон на ухо наступил». Я обращаюсь ведь «к интеллигенции», а не к «буржуазии». Той никакая музыка, кроме фортепьян, и не снилась... У буржуа — почва под ногами определенная, как у свиньи — навоз: семья, капитал, служебное положение, орден, чин, Бог на иконе, царь на троне. Вытащи это — и все полетит вверх тормашками.
У интеллигента, как он всегда хвалился, такой почвы никогда не было. Его ценности невещественны. Его царя можно отнять только головой вместе. Уменье, знанье, методы, навыки, таланты — имущество кочевое и крылатое. Мы бездомны, бессемейны, бесчинны, нищи — что же нам терять?»(96). По существу, Блок в статье «Интеллигенция и революция» утверждает тождество «духа» художественного (и научного) творчества, т. е. духа «критически мыслящей» интеллигенции и массового революционного движения, происходящего в возмущенной России. «Задача (по мысли Блока. — А. К.) заключалась в том, чтобы «несчастный Федот» (крестьянин, грабивший шахматовскую библиотеку. — А. К.) преобразился в стихии революции и возник бы из нее в совершенно новом образе, очищенном от всей земной скверны, — прекрасным и сильным — словом, таким, каким вышел Иванушка-дурачок из кипящего котла. А функция искусства сводится теперь к функции Конька-Горбунка, поплевавшего в этот котел, дабы он приобрел чудодейственные свойства, и вместо того чтобы заживо сварить Иванушку, сделал его прекрасным и сильным. Иначе говоря, искусство хочет быть не только фактором познания, но и фактором самого бытия. Причем — и это наиболее важно для нового истолкования теургического смысла искусства — это бытие понимается не как реальность «иных миров», а как реальность массового революционного движения, формирующего новую человеческую «породу», — человека-Артиста».
|
|
|
Конечно, во всем этом много парадоксального, а, с христианской точки зрения, и греховного. Парадоксально прежде всего прямое сближение ритмов космической «музыки бытия» (вспомним пифагорейское понимание музыки) и ритмов революционной стихии, «теургической» миссии искусства и его коммунистическо-идеологического значения. Не менее спорна идея Блока (высказанная им вслед за Вагнером) о «человеке-артисте»: противопоставление артистического начала в людях их этическим и прочим «традиционным» качествам слишком связано со старой романтической коллизией чувства и долга, требующего особенно ответственного отношения к себе в эпоху войн и социальных сдвигов XX столетия. Однако главную антиномию художественно-философской позиции Блока 1918—1921 годов я усматриваю в открытом столкновении в его поэзии и публицистике «двух соблазнов» — соблазна мещанства, буржуазной сытости и самодовольства, с одной стороны, и соблазна антимещанства, бессемейственности и безбытности — с другой. Взятые как абсолютные противоположности, как враги, они в какой-то момент, как это не удивительно, подают друг другу руки. Мещанское оскорбление бытия путем превращения его в частную собственность, в предмет потребления в своем последнем пределе как раз и оборачивается всеотрицающим нигилизмом, пафосом разрушительности и беспочвенности. Если уж серьезно говорить о том, на чьей стороне «дух музыки» (т. е., в блоковском словоупотреблении, дух подлинной культуры), то придется крепко подумать, прежде чем безоговорочно отождествлять его с «ветром наших пространств», с нашей якобы беспамятной, «скифской» жестокой природой, с идеализированным варварством вообще. Ни Гоголь, ни Достоевский не согласились бы признать этот принцип чистой жизненной динамики своим, и уж тем более не приняли бы его в свой православный космос Рублев или Пушкин. Творчество величайших русских художников всегда утверждало ту упорядоченность жизни, которая в своей глубине выше односторонностей мещанства — антимещанства; «похабная ярмарка» капитализма для них была столь же неприемлема, как и бунтовщическое «духовное пьянство».
|
|
|
|
|
|
Жизненная и духовная драма Блока — это драма русской революции, и, наоборот, русская революция нашла для себя совершенное выражение (зеркало) в поэзии Блока. Если в титаническом анархизме Льва Толстого вызов капиталистическому городу опирался на идеализированный образ крестьянина-землепашца, то в лирической поэтике Блока божественная София воплотилась в русскую Революцию, а двенадцать красногвардейцев оказались Апостолами, предводительствуемыми самим Христом. Другими словами, в поэзии Блока как нельзя лучше проявляется тот самый русский соблазн, о котором мы здесь ведем речь: коммунистическая революция трактуется как конец мира сего, как мировое Спасение. В полном соответствии с вертикальной (харизматической) природой русской культуры, о котором говорилось выше, государственность, власть, наука, искусство (равно как и отрицание всего этого) предстают не инструментами цивилизованного «подручного» благоустройства, а прорывом к Новому небу и Новой земле. В этом плане творчество Блока было только завершением вековой отечественной традиции —христианской жертвенности истории и культуры.
|
|
|
Конечно, духовная драма Блока, вплоть до предсмертного «отсутствия воздуха», которое он почувствовал уже в 1919 г., является вовсе не единственным культурным свидетельством происшедшего в начале века в России духовного катаклизма. Если мы вспомним строки М. Волошина:
Мы нерадивы, мы нечистоплотны,
Невежественны и ущемлены...
........................................................
Зато в нас есть бродило духа — совесть —
И наш великий покаянный дар,
Оплавивший Толстых и Достоевских,
И Иоанна Грозного. В нас нет
Достоинства простого гражданина,
Но каждый, кто перекипел в котле
Российской государственности, — рядом
С любым из европейцев — человек,
то увидим в них те же мотивы социальной мистерии, которое мы видели у Блока. Когда Анна Ахматова пишет:
Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?
........................................................
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам...
Никому, никому не известное,
Но от века желанное нам —
она в свою очередь подтверждает антиномическое взаимопретворение противоположностей, которому подверглась в эпоху революции русская идея. Наконец, когда мы читаем восторженный гимн Андрея Белого:
Рыдай, буревая стихия,
В столбах громкого огня!
Россия, Россия, Россия, —
Безумствуй, сжигая меня!
В твои роковые разрухи,
В глухие твои глубины —
Струят крылорукие духи
Свои светозарные сны.
Сухие пустыни позора,
Моря неизливные слез —
Лучом безглагольного взора
Согреет сошедший Христос.
......................................................
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня,
Россия, Россия, Россия —
Мессия грядущего дня! —
мы обязаны констатировать буквальное отождествление антропософского светопреставления с событием революции в России. Во всех приведенных произведениях проступает эсхатологическая жажда нового мира, утоляемая за счет сжигания прошлого и настоящего своей Родины.
... Так идут державным шагом —
Позади — голодный пес,
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Иисус Христос.
А.Блок. Двенадцать
«В нас отклонилась стрелка сейсмографа — как отклонилась она и в России», — заметил однажды Александр Блок. Эти слова были продиктованы не гордыней, а чуткостью. Задолго до февральско-октябрьских событий семнадцатого года их предсказали ясновидящие люди — вплоть до деталей. Двадцатого февраля 1905 г. с амвона Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге епископ Антоний (Храповицкий) пророчески провозгласил: «В случае колебания самодержавия — единственной дружественной народу высшей власти — простой русский народ будет несчастнейшим из народов, порабощенным уже не прежним суровым помещиком, но врагом всех священных ему и дорогих устоев его тысячелетней жизни — врагом упорным и жестоким, который начнет с того, что отнимет у него возможность изучать в школах Закон Божий, а кончит тем, что будет разрушать святые храмы и извергать мощи угодников Божиих, собирая их в анатомические театры». Так скоро и произошло. Так закончилась петербургская серебряная Русь и началась Русь железная — снова московская.
Крест и звезда
Продолжая свой мысленный спор с Николаем Симаковым, скажу так: ранняя советская власть – ленинско-троцкистский интернационал-коммунизм – должна быть отвергнута как ложное сознание, как богоборческая идеология коммуноглобализма, как враг и палач освященной Богом народной монархии на Руси. Протов неё -- казненные в екатеринбургском подвале невинные дети и сам Государь, причисленный к лику святых! Но советская власть должна быть признана в той мере, в какой она собрала Россию после февральского либерал-масонского погрома и защитила её от господства капитала – этого самого антихристианского начала в истории. Стремясь к своей утопии «земшарной» республики – фактически к мировому правительству, мировому государству – интернационал-коммуннсты, сами того не желая, спасли Россию от «желтого дьявола». Как утверждал Мефистофель у Гёте, он часть той силы, что вечно желает зла, но вечно совершает благо. Испытание красным флагом — так можно определить последующие в нашей национальной метаистории семь десятилетий Руси железной.
Основная ошибка — или вина — белых: они не подняли Царское знамя. Более того, в большинстве белых армий монархическая идея оказалась чуть ли не под запретом. Понятно, что на фоне рыхлого либерального болботания («общечеловеческие ценности») большевистское обещание рая на земле предстало великой идеей, за которой чуялась потребная русскому сердцу правда и за которую не страшно даже умереть. Рассуждая обобщенно, дерзну высказать мысль о том, что утерянная петербургской монархией истина Святой Руси — Третьего Рима оказалась подхваченной русским народом, вопреки замыслам красных комиссаров, призывавших пальнуть в Святую Русь пулей. В гражданскую войну не белые сражались с красными — там сражались брат с братом. Приведу здесь одно высказывание из сборника «Смена вех», вышедшего в Софии в 1920 г. и представлявшего собой опыт «белого» оправдания «красной» революции: «Революция преодолела все преграды, уверенно и властно вошла в русскую жизнь и накрепко укоренилась в ней. Удалось ей это как раз потому, что она не послушалась либералов и всех близких к ним по программе и темпераменту, а повела большую игру и поставила перед собой большие цели. Русского крестьянина и рабочего соблазнило не то, что он сам выдаст себе патент на умеренность и аккуратность в законодательном Учредительном собрании. Его соблазнила мысль пострадать за рабочих и крестьян, за униженных и оскорбленных всего мира. Чисто по-русски — пострадать. Он ничего не понимал, когда ему говорили: воюй с немцем ради себя. Он не верил, когда его призывали все взять себе ради его собственной выгоды. Но он поверил и взялся за оружие, когда ему сказали, что н призван убить зло в мире и насадить в нем вечную справедливость. Колоссальный рост государственного, национального, экономического и социального сознания народных масс в России за время революции — вот то неоспоримое и бесконечное ценное, что уже дала нам Великая Русская революция, построив в мучительном процессе своего творчества мощную социальную базу новой России».
Да, русский народ не принял бы коммунизма, не искусился бы им, если бы в нем не было притягательной силы стояния за правду. Красная звезда и флаг с серпом и молотом — сплошь оккультные знаки — обращались в душе России в голгофский символ — вот где подлинное чудо русской истории, если воспользоваться формулой архимандрита Константина (Зайцева). Ленин, Троцкий и Дзержинский вместе со всем их «чрезвычайным» аппаратом ничего не могли с этим поделать: в руку России вкладывали коммунистический меч, а она его — как и все иноземные дары — переделывала в православный Крест.
Красный император
Советская власть, начала, как известно, с террора против религии русского народа. Уже в январе 1917 года был издан декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви. Что касается непосредственно духовенства, то хорошо известны указания Ленина о том, что чем больше представителей реакционного духовенства расстрелять, тем лучше. Ещё в 1913 году Ленин писал Горькому, что всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость и труположество. После победоносной революции, в 1923 году, супруга вождя Крупская, руководившая народным «просвещением», распорядилась изъять из библиотек сочинения многих крупнейших отечественных писателей. Было запрещено преподавание национальной истории в школах, а всё, что было на Руси до «исторического материализма» (и уж тем более до Петра), объявлено мракобесием и темным царством. Большинство представителей классического русского искусства (в отличие от модернистов) эмигрировали тогда за границу (Бунин, Шмелев, Рахманинов, Шаляпин и др.) а православных философов и ученых выслали на «философском пароходе» в Германию. Интернационал-коммунисты нашли страну, которую им было не жалко.
Однако примерно с 1935 года положение стало меняться. Отказавшись от утопии «без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем», пламенные революционеры -- разрушители Империи -- постепенно превращались в национал-большевиков (или заменялись ими). Ещё в начале 1920-х годов евразийцы отмечали национальный аспект большевизма. К двадцатилетию советской власти о национальном коммунизме как превращенной форме идеи соборной правды написал Н.А.Бердяев в своей известной книге «Истоки и смысл русского коммунизма». Со своей стороны, поэт-старообрядец Николай Клюев прямо утверждал:
Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декрете…
Именно эту сторону большевизма выдвинул на первый план Сталин. Сталинский переворот в советской идеологии и культуре в некоторых отношениях сопоставим с цивилизационной революцией Петра, хотя Петр смотрел на Запад, а Сталин, наоборот, на Восток. Случайно или нет молодой Иосиф Джугашвили учился в духовной семинарии – Бог ведает, однако его мышление оказалось иным, чем у троцкистов. Будучи таким же демоном революции, как и они, Сталин начал оперировать другими – государственными категориями. Террор, разумеется, продолжался, и даже усиливался, но уже под державными знаменами. Бывший революционный боевик к концу 1930-х годов стал единоличным диктатором, а несколько позже – генералиссимусом и «красным императором». «Хитрость истории» проявилась здесь очевиднейшим образом: как вождь революционного авангарда (партия – орден меченосцев), Сталин, несомненно, осуществлял модернистский социальныйпроект, однако вольно или невольно он актуализировал одну их скрытых движущих сил большой русской истории -- классическую русскую соборно-монархическую парадигму. В этом, между прочим, отличие Сталина от Наполеона – этого коронованного генерала французской буржуазной революции.
Так или иначе, в 1934 году были возобновлены занятия по истории в школах, а также восстановлены исторические факультеты в университетах. Вульгарно-социологическую «школу Покровского» отодвинули в сторону. Литература, музыка, театр, живопись, кино начали приобретать более традиционный вид. Была закрыта, например, постановка кощунственных «Богатырей» Д.Бедного, тогда как на представлениях «белогвардейских» «Дней Турбиных» М. Булгакова Сталин лично побывал более десяти раз (не случайно Булгаков изобразил его в лице Воланда). Жестоко пострадали театр Мейерхольда и сам Мейерхольд, Клюев, Пильняк, Мандельштам, многие другие. Однако творили Прокофьев и Шостакович, Шолохов и Пастернак, Корин и Пластов. Знаковым событием в изменении идеологического ландшафта явилось празднование в 1937 году столетнего юбилея Пушкина, и выход вслед за тем на экраны «Александра Невского» Эйзенштейна, с его генеральной темой русского патриотизма. Журнал «Безбожник» прекратил своё существование в 1941 году (вместе с одноименным обществом). В сентябре 1943-го Сталин собрал в Кремле немногих оставшихся в живых церковных иерархов. Результатом этой встречи явилось восстановление в СССР православного патриаршества в полном объеме. Примерно тогда же вместо Интернационала советским гимном стала песня, славившая Великую Русь.
Делалось всё это во многом из конъюнктурно-политических и военных соображений, однако из песни слова не выкинешь. Причем у «красного тимператора» не было колоний и волшебных источников нефти, все приходилось делать на энтузиазме, страхе и рабском труде. При осмыслении советской истории 30-х – 50-х годов ХХ столетия следует решительно отвергнуть как тупой сталинизм в стиле «культа личности», так и патологический антисталинизм в кругозоре кухонного диссидентства. К несчастью, в России не нашлось других исторических и культурных сил, которые осуществили бы воссоздание страны после революционного погрома другими, более гуманными – не говоря уже о христианских -- средствами. Надо ясно понимать, что своим сегодняшним существованием мы, живущие в ХХ1 веке, обязаны тем самым «советским» людям, которые в 1936 году голосовали за сталинскую конституцию, а в 1945 ценой своей жизни спасали буржуазную Европу от окончательного решения еврейского, славянского и других расовых вопросов. Это были одни и те же люди, один и тот же народ. Это ими восхищался автор контрреволюционных «Окаянных дней» Иван Бунин, публично приветствуя в парижском театре советского офицера. А «философ свободы и неравенства» Бердяев вообще поднял над своим домом в Кламаре красный флаг. Правда, на Родину они не вернулись…
Русское чудо ХХ века заключается в том, что мировоззренческий и политический революционный модерн в православной стране оказался, в конечном счете, идеологической оболочкой (превращенной формой) совсем иного ценностного содержания. Вопреки сатанинской политике интернационал-коммунистов и обосновывающей её марксистско-ленинско-троцкистской теории мировой революции, драгоценное христианское ядро отечественной цивилизации не было утеряно, но сохранило себя, подобно граду Китежу при приближении монголов. Третий Рим не весь стал Третьим Интернационалом. Наряду с колоссальным антихристианским/антирусским напором (надо ли цитировать кощунственные строки некоего Джека Алтаузена о Минине и Пожарском или пассажи из книги М. Покровского «История России»?), русские писатели и художники советского периода улавливали в шуме и ярости своей эпохи отнюдь не только классовые ноты. Официально атеистическая, и поначалу даже воинственно безбожная, советская цивилизация граничилана своей духовно-онтологической глубине с тайной христианской надеждой, часто не осознаваемой в качестве таковой ни властью, ни гражданами СССР. С этим связаны вершины и пропасти советской эпохи.
Земля
Вспомним фильм «Земля» Александра Довженко (1930).
При желании, в картине «Земля» можно усмотреть немало «языческого» — гомеровского, пантеистического, спинозовского... Бескрайнее, уходящее за горизонт хлебное поле. И сад, в котором растут яблони, груши, кусты смородины и крыжовника. И в этом саду, среди опавших яблок, умирает дед Семен, выполнивший все, что полагается человеку на земле. У ног его играет маленький внучонок, рядом его сыновья и старый товарищ, спрашивающий: «Умираешь, Семен?» «Умираю, Грицько» — тихо признается дед и, слегка улыбнувшись, закрывает глаза. Так и скончался старый чумак, однако кончина его, пишет Довженко, «не вызвала решительно никакого движения в окружающем мире. Не загремел ни гром, ни роковые молнии не разодрали небес торжественным сверканием, ни бури не повалили с корнями могучих многостолетних дубов». Только два-три яблока мягко бухнули где-то в траву, и все. Да и родичи почившего деда как-то не особенно «переживали», только непонятное волнение слегка охватило потомков — ощущение торжественной тайны бытия.
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 71; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!