Русь против нордического рейха 9 страница
Историк философии, конечно, разглядит в этих словах предвосхищение Сартра и Камю. Нас же интересует здесь в первую голову идея отказа от материальных – обывательских благ, если они куплены ценой души, предназначенной для Царства Небесного. «Вы – род избранный, люди, взятые в удел» (Петра 1 2:9), – говорит апостол, и именно эта огненная мысль лежит в основе подпольных парадоксов героя Достоевского, хотя сам он себя аттестует злым одиночкой, бредущим где-то по Разъезжей под мокрым снегом. Выражаясь теоретически, в словах подпольного остроумца заключено концептуальное ядро целой религиозной антропологии, развёрнутой позднее в «Бесах» и особенно в «Поэме о великом инквизиторе». Человек, по Достоевскому, не материальное существо: превращение его в потребителя есть извращение и унижение его природы. Во-вторых, человек есть иррациональное (по-русски безрассудное) существо: все концепции, сводящие его к разумному идеалу пользы и успеха, натыкаются на мощный (хотя большей частью бессознательный) протест этой второй, «подпольной» части человека, от имени которой и выступает в повести джентльмен с «ретроградной и насмешливою физиономией». Кто сказал, что человек одного только полезного/разумного/выгодного для себя хочет? «Человеку надо – одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела». Вот такая теория…
|
|
|
На практике, разумеется, всё это оборачивается чередой скандалов, насмешек, истязаний и самоистязаний. «Печёнка болит, так вот пускай же её ещё крепче болит!». Если надзвёздные романтики германского разлива твердят о прекрасном и высоком, то «русский подпольщик» (культурный андеграунд, выражаясь языком ХХI века) в лучшем случае посмеётся им в лицо и предложит выпить за всё прекрасное и высокое. «Я бы придирался к каждому случаю, чтоб сначала пролить в свой бокал слезу, а потом выпить его за всё прекрасное и высокое». В «сюжетной» части повести «подпольщик» пытается самыми дикими способами доказать встречному офицеру на Невском, а потом бывшим одноклассникам, что он тоже человек не хуже других, с достоинством и даже некоторыми деньгами, но его при этом едва не выкидывают из ресторана. Далее «подпольщик» мучает лицемерными нравоучениями девушку из весёлого дома, которая готова его полюбить, а затем виртуозно и сладострастно издевается над ней и самим собой – и всё по той же причине: «человек иногда ужасно любит страдание, до страсти, и это факт. Тут уж и со всемирной историей справляться нечего; спросите себя самого, если только вы человек и хоть сколько-нибудь жили… В хрустальном дворце (буржуазный западный и русский «рай» – А. К.) страдание и немыслимо: страдание есть сомнение, есть отрицание, а что за хрустальный дворец, в котором можно усумниться? А между тем я уверен, что человек от настоящего страдания, то есть от разрушения и хаоса, никогда не откажется. Страдание – да это ведь это единственная причина сознания».
|
|
|
Я специально выписал большой кусок из текса Достоевского – так остро в мире мало кто мыслил и мыслит. Я сказал бы даже, что Достоевский в своём ХIХ веке очень высоко думал о людях – сегодняшняя «концептуальная власть» с помощью ТВ и Интернета уже почти полностью превратила человека/человечество в самодовольное животное, искренне убеждённое, что комфорт, и только комфорт, есть основа, критерий и цель существования. Вся массовая культура и политика ныне на этом строится.
Однако теория и практика «подпольного человека» содержат в себе и нечто более существенное – мотивы, по которым бывший лучший ангел – Люцифер, Денница – пал с неба на землю.Ведь он именно своего вольного хотения и хотел! Себе абсолютной – нетварной – свободы от Бога требовал. Какая там небесная иерархия, какие там законы домостроительства/мироздания – есть я и моя свобода! Единственный и его собственность! «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». Выражаясь языком религиозной философии, «подпольный человек» требует у Творца свободы-в-себе-и-для-себя,свободы как самоцели. А поскольку такая свобода пуста, то есть негативна на фоне благодатной свободы Божьей, то он и наполняет её страданием, садомазохистским мучением-в-любви: «без власти и тиранства над кем-нибудь я ведь не могу прожить...».
|
|
|
Как бы то ни было, в «Записках из подполья» Достоевский ещё раз гениально подтверждает, что его интересует не просто человек, а человек-в-Боге или человек-в-демоне, причём оба они в жизненном (художественно-практическом) плане выступают как друзья-враги друг друга. Более того, львиную долю своих религиозно-философско-художественных текстов (и, соответственно, интереса) Достоевский посвящает именно человеку-в-демоне, метафизический опыт которого, несомненно, есть личный опыт самого Достоевского. Если С. Кьеркегор писал, что «подцепить отчаяние – это божественный шанс» (8), то для героя Достоевского это шанс скорее инфернальный: бездна, Ungrund мощно притягивает к себе «русского подпольщика», вполне сознающего своё падение. Ему хочется знать не только Единое, но и многое, не только своё, но и противоположное. Гностический эксперимент продолжается.
|
|
|
Страсть
В том же 1863 – необычайно плодотворном для Достоевского – году у него возник замысел о «заграничном русском», игроке в рулетку, но не просто игроке, а «поэте в своём роде», подобно скупому рыцарю у Пушкина. Сразу же замечу, что поэзия этого игрока по имени Алексей Иванович носит весьма определённый характер – он до безумия любит игру и женщину, причём в самый решительный момент драмы женщина и игра у него сливаются воедино. Вероятно, нет нужды специально пояснять, что некоторые важнейшие смысловые и сюжетные линии Достоевский в этом романе также списал с самого себя, точнее, со своих отношений с Аполлинарией Сусловой, развязка мучительного романа с которой у него произошла именно в Европе, куда он ездил «любить и играть», пока у него умирала жена (героиня «Игрока» даже носит то же имя). Ещё один «роковой» аспект этого, по сути, авантюрного романа состоит в том, что Достоевский вынужден был (по финансовым обязательствам) писать его второпях, диктуя текст молодой стенографистке – и будущей любимой своей жене – Анне Сниткиной, и написал его за 26 (!) дней. Жизнь и литература буквально совпадают в «Игроке» – почти как в «Мёртвом доме»…
И что же это за жизнь? Это жизнь страсти и для страсти. Слово «страсть» по-русски означает одновременно влечение и страдание; и то, и другое переживает в романе молодой человек, от имени которого ведётся рассказ. Никакие целебные воды, никакие горные пейзажи («есть гора, на горе пуант»), ничто на свете не нужно Алексею, кроме погружения в тайну игры-любви, одинаково иррациональной и жестокой. Конечно, нравственное чувство у него было (он отнюдь не чудовище), но волею или неволею он погрузился в такие бытийные глубины, где действуют уже особые, отнюдь не повседневные духовно-телесные сущности. Подобно пушкинскому Германну, Алексей играет с судьбой, он хочет разбудить и испытать собственный Рок (вот он, смысл рулетки). А этого, как известно, делать не рекомендуется. Ведь сказано: не искушай Господа своего! Герой чудом выигрывает за игорным столом кучу золота, бросает его к ногам своей любимой Полины, но та «только часочек» уделила ему и прямо из его комнаты бросается к другому – англичанину Астлею. Опять-таки вспоминается Пушкин: «Герой, я не люблю тебя!»
Однако страсти у Пушкина и Достоевского разные. Вспоминая потом происшедшее с ним, Алексей замечает: «Не помню, вздумал ли я в это время хоть раз о Полине. Я тогда ощущал какое-то непреодолимое наслаждение хватать и загребать банковые билеты, выраставшие кучею передо мной». Им овладела «ужасная жажда риску» (там же). Между прочим, примерно те же роковые чувства испытывала и семидесятилетняя русская старуха-генеральша, которую в коляске (сама не ходила) подвозили к игорному столу, и она проигрывала там чуть ли не всё своё состояние. Не деньги и даже не утолённая любовь, в конечном счёте, нужна Алексею – ему, как и «бабушке», нужен риск, полёт, прыжок в пропасть.Вечно «эти русские» (по слову возмущённого немца) черту переходят, как и сам автор. У Пушкина тоже есть «упоение в бою и бездны мрачной на краю», но у него эту мысль высказывает романтический председатель пира во время чумы (и встречает отповедь священника), а у Достоевского эту идею осуществляют молодой учитель и старуха-инвалид. Огромная метафизическая разница! Пушкинский Германн сходит с ума, а учитель-игрок Алексей Иванович уже в начале романа, как бы предваряя дальнейшее, доверительно сообщает читателю: «Во всё последнее время мне как-то ужасно противно было прикидывать поступки и мысли мои к какой бы то ни было нравственной мерке. Другое управляло мною…». Ну, чем не «Записки из подполья»?
Итак, выходит, что «заграничный русский», образованный учитель и дворянин Алексей Иванович сродни не только «петербургскому подпольщику», но кое в чем и обитателю сибирского острога – именно по жажде риска и свободы, по стремлению прикоснуться к безосновному,чего бы это ему (как обывателю и вообще приличному человеку) ни стоило. Собственно, именно такую «мораль» романа и формулирует Достоевский устами того же Алексея (а потом и англичанина Астлея), когда неоднократно замечает, что рулетка – преимущественно русская игра, тогда как европейцы «мелко плавают» для таких страстей и испытаний. Европейцы умеренны, холодны, расчётливы, если уж играют, то по маленькой. Конечно, тут сказывается игровой (и вполне катастрофический) опыт самого писателя, породивший у него чувство своеобразного превосходства над всеми этими омещанившимися «французишками» и «полячишками». Чего стоят авантюрист и мошенник Де-Грие (намек по контрасту на вырождение французского национального типа по сравнению с мужественным героем повести аббата Прево «Манон Леско») или его соотечественница мадемуазель Бланш – пошлая и хитрая куртизанка, подбирающая «под себя», в конце концов, и Алексея, и незадачливого русского генерала! Всё это «мелкобесие» – прямое продолжение портретной галереи «Зимних заметок о летних впечатлениях», европейских персонажей которых читатель снова встречает в Рулетенбурге, на этот раз уже «в деле», во всей их созревшей мелкобуржуазной красе.
Особого разговора заслуживает главная «героиня-любовница» романа Полина. Очень чувствуется, что сам автор её любит: «любовь его угасла не совсем». В плане эроса Полина действительно незаурядна, умудряясь практически одновременно любить трёх мужчин сразу – «бывшего рыцаря»-француза, русского игрока и спокойного бизнесмена-англичанина. Конечно, сама Полина глубоко русская; не случайно старая московская барыня зовёт её не иначе, как Прасковьей (опять-таки вопреки пушкинскому семейству Лариных, где делали как раз наоборот). В сущности, в лице Полины мы впервые встречаемся с первым женским вариантом «человека Достоевского», иррационального, отчасти злого, жаждущего прежде всего страсти и своеволия.В отличие от мужчины, который оправдывается действием, женщина Достоевского, как правило, не совершает подвигов – она прежде всего прекрасна (и этим уже права), а в красоте, как скажет впоследствии Митя Карамазов, все противоречия сходятся, все концы вместе живут. Именно по этой причине женщина у Достоевского часто откровенная «обольстительница», как Настасья Филипповна или Грушенька, или уж «святая блудница», как «вечная Сонечка» Мармеладова. Может быть, Полина из «Игрока» (наряду, конечно, с Настасьей Филипповной из «Идиота») и представляет собой идеальный тип «русской инфернальницы», с её метаниями, истериками, угрызениями, но прежде всего – с этой вечной жаждой полёта неизвестно куда… Оборотной стороной такого женского образа может быть только святость (или смерть), что и утверждает Достоевский всей «женской линией» своих произведений.
Подводя итог краткому анализу «Игрока», скажу, что среди всех романов Достоевского он самый «аморальный», если это слово применимо к писателю, который был озабочен прежде всего не морализаторством, а фундаментальным онтологическим отношением между Богом и человеком. И он исследовал это отношение во всех его смыслах и на всех уровнях, не страшась заглядывать в самые потаённые углы его. Что из этого получилось – судите сами: Полина заболела, а игрок Алексей, вопреки советам благоразумного англичанина, так и остался в своём Рулетенбурге. Это не значит, что у Достоевского нет других предложений грешному человеку. Но это значит, что в своём поиске Бога человеку – во всяком случае, многим людям – суждено пройти сквозь свободу-для-страсти, а уж там Бог (а не пошлая постхристианская мораль) ему судья.
Преступление
Роман «Преступление и наказание» – первый «большой» роман Достоевского – по праву может быть назван одним из значительнейших произведений русской и мировой литературы/философии. Каждая его страница – одновременно исследование, исповедь и проповедь в псевдоморфозе психологического детектива. Достоевского, как известно, интересовали полярные, пограничные точки человеческого мира в его предстоянии Творцу. Вместе с тем эти крайности удивительным образом вписаны у него в видимую (повседневную) реальность сущего, так что по его текстам можно изучать, например, географию Петербурга. По каким улицам и канавам бродил Раскольников возле Сенной площади, на какие тёмные лестницы взбирался – известно точно. Сочетание вселенской мысли и детальнейшего «реализма действительной жизни» – основная методологическая характеристика «Преступления и наказания», если брать это произведение в целом.
Главный религиозно-философский вопрос, обсуждаемый на страницах романа, – это, конечно, вопрос о преступлении. К шестидесятым годам ХIХ века, когда писался роман, в просвещённой Европе созрели условия для того, чтобы признать право на кровь законным правом прогрессивного человека. Практическое начало этому процессу положила французская буржуазная революция 1789 года, которая не только казнила тысячи людей (это, к несчастью, всегда делалось в грешной человеческой истории), но казнила их, так сказать, по справедливости, идеологически оправданно, под лозунгом «свобода, равенство, братство». Не случайно великому «просветителю» Дени Дидро (кстати, приятелю Екатерины Второй) приписывается фраза, что настоящая свобода наступит тогда, когда последний король будет удавлен кишками последнего попа. Роковым деянием французской революции в этом плане было то, что вместо образа Христа она поместила в Соборе парижской Богоматери «богиню разума», а разум, как известно, оправдывает всё – было бы желание. Затем пришёл коронованный генерал французской революции Наполеон и начал фактически мировую войну с сотнями тысяч жертв «просто так» – потому что он гений. Через полвека после этого Маркс провозгласил в своём «Коммунистическом манифесте», что «оружие критики должно перейти в критику оружием», поскольку пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. Нравственный смысл этого послания заключается как раз в разрешении (оправдании) крови по совести: грабь награбленное! И до логического конца довёл этот процесс в Европе Фридрих Ницше, породивший своего танцующего на горах Заратустру, для которого уже вовсе не стало греха: сверхчеловеку доступно – и по праву – всё!
Выше мы уже заметили, что Ницше называл Достоевского своим учителем, но здесь не всё так просто. Смысл романа «Преступление и наказание» заключается в испытании и преодолении зла, причём в такой его крайней степени, как убийство. Однако, в отличие от Наполеона, Маркса или Ницше, познание зла происходит у Достоевского в памяти (в кругозоре) добра,а это совсем другое дело. Главный герой романа Родион Раскольников помнит о свете – и самого себя приносит в жертву страшному религиозно-философскому раздвоению. «Я себя убил, а не старушонку – говорит он. Ему, как и прочим «русским мальчикам» у Достоевского, важно «мысль разрешить», радикально, любой ценой, чего бы им самим (да и другим) это ни стоило.
В таком плане Раскольников, конечно, прямой «родственник» и каторжникам из «Мёртвого дома» (куда он в конце концов и попадает), и «подпольному человеку» с его абсолютной свободой, и даже игроку Алексею, готовому поставить на карту свою/чужую жизнь. Единственно, с кем Раскольников не имеет ничего общего, – это с людьми типа «кавалера» Де Грие или «мадемуазель» Бланш: эти люди продали свои бессмертные души. Ограбив и убив несчастную старушонку-процентщицу, Раскольников прячет деньги под камень, не взяв себе ничего, и тут же отдаёт последние 25 рублей на похороны семье Мармеладовых. Ему не деньги нужны – ему принцип важен: тварь ли он дрожащая или право имеет? Чем он, в самом деле, хуже Наполеона? Почему тому можно – да ещё под аплодисменты всей Европы – убивать тысячи, а ему и двух женщин нельзя?
Тут надо заметить, что примерно в те же годы русская литература/философия произвела на свет ещё один великий опыт борьбы с «метафизическим» Наполеоном – роман-эпопею Льва Толстого «Война и мир». Кто там считал, сколько крови пролил Наполеон? Лев Толстой считал. Понадобились все духовные и телесные силы царской армии и русского народа, чтобы переломить Бонапарту хребет при Бородине и поджечь его в Москве. Роман «Преступление и наказание» в этом плане «интровертен» – он борется с наполеонизмом (оккультным человекобожием) внутри себя самого, в «глухих уголках» и «подпольных мечтах» уединённого сознания. После убийства старухи и её сестры Раскольников кается в своих грехах и идёт на каторгу вместе с «вечной Сонечкой» – такая же драма ожидала в XX веке и весь радикальный (революционный) Петербург.
Таким образом, преступление Раскольникова состоит в пролитии крови, а его наказание – в том, что он хотел перейти черту, но не смог, на светлой стороне остался. Злодеяние (и злопознание) Раскольникова-Достоевского, конечно, не дотягивает до наполеоновско-марксистско-ницшеанского. Недаром они с Соней в первую ночь знакомства читают Евангелие о воскрешении Лазаря: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги» .
Все другие персонажи «Преступления и наказания», так или иначе, распределены между светлым и тёмным полюсами единого духовного пространства романа. При этом, однако, надо заметить, что нет ни одного действующего лица, в котором представлен только один ценностно-онтологический полюс, – каждый из них несёт в себе свою противоположность. Даже «вечная Сонечка», жертвующая собой ради родных, всё же как-никак проститутка, хотя Раскольников совершенно прав, когда говорит, что нувориш-прогрессист Лужин, со всеми своими «социально-экономическими» достоинствами, не стоит и мизинца этой девушки. То же самое относится и к Порфирию Петровичу, и к Свидригайлову, и даже к Разумихину, с его честной рациональной недалёкостью. Вообще Лужин, Порфирий и Свидригайлов – поистине преисподние человеческие типы, так что педофил Свидригайлов даже с привидениями общается и ад с пауками видит (хотя и детям помогает), садист Порфирий манит к себе Раскольникова опять-таки как паук муху (хотя и дельные советы ему даёт), и только Лужин чёрен весь, с ног до головы, хотя и выдаёт себя чуть ли не за «демократа-обличителя». На этом фоне Раскольников действительно предстаёт чуть ли не лучом света в тёмном царстве, несмотря на то, что две женские головки топором раскроил. В «Эпилоге» автор даже пророчит ему новую (послекаторжную) жизнь, оплаченную «великим подвигом».
Завершая краткое рассмотрение романа, скажу, что здесь метафизический талант Достоевского реализовался в полную силу. Роман этот поистине полифоничен, и развивается именно до тех пор, пока каждый его персонаж не договорит своего последнего слова, не выскажется вполне. Духовное поле «Преступления и наказания» перепахано во всех направлениях, и читателю вольно пойти за любым из героев: автор даёт ему такую возможность. Голос каждого из действующих лиц в определённой мере есть голос самого Достоевского, что в своё время послужило поводом для гнусных подозрений и спекуляций, однако глубинную мораль этого романа выражает запойный Мармеладов, утверждающий, что Господь «всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных… И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: “Выходите, – скажет, – и вы! Выходите, пьяненькие, выходите, слабенькие, выходите, соромники!” И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: “Свиньи вы! Образа звериного и печати его; но придите и вы!” И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: “Господи! Почто сих приемлеши?” И скажет: “Потому их приемлю, премудрые, потому их приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего…”»)
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 56; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!