Основные направления социального развития и процессов классообразования на Востоке в последней трети XIX - XX в.

Классовая структура стран Востока намного сложнее, чем классовая структура развитого капиталистического общества. Недавний колониальный гнет, своеобразное развитие капитализма в молодых государствах, сохранение значительных пластов малопроизводительных укладов, пережитков феодализма — все это накладывает отпечаток на их классовую структуру.

Развивающиеся страны отличаются от развитых капиталистических государств именно тем, что процесс классообразования в них еще не завершился, а границы между классами очень подвижны и изменчивы. Наряду с формирующимися классами в странах Востока сохраняются также многочисленные слои, группы и подгруппы населения, не под­дающиеся четкой классификации.

Вторая половина столетия особенно была отмечена резким убыстрением социального развития Востока. Речь шла не только о зарождении новых социальных слоев, классов, прослоек и категорий, но и об изменении качества самого общества. Печать модернизации и даже «вестернизации» все более отчетливо определяла социальный облик Востока, тем не менее оставшийся пестрым и многообразным. Если можно себе представить западное общество в виде образца геометрически правильных форм и четких прямых линий, то восточное общество напоминает скорее сложный и прихотливый орнамент с асимметричность и внешней алогичность разнотипных узоров. Поэтому, наряду с все более часто встречающимся в социальных структурах Востока, особенно в конце ХХ в., западно-восточным синкретизмом, сохраняется и безусловное различие между обществами Запада и Востока, причем, не только в культурно-цивилизационном измерении.

Оставаясь многоукладным, пестрым и многообразным в социальном отношении, восточное общество качественно менялось. Увеличивалась доля современных, модернизированных структур и соответственно уменьшалась доля традиционных, архаичных структур в его составе. Модернизация любого восточного социума (сельской общины, региона или землячества, города или отдельного его квартала, этноконфессии или входящего в нее религиозного братства) шла либо через «капитализации», т. е. развитие частного предпринимательства и рынка, либо через насаждение государством «сверху» более современных методов хозяйствования, политической и производственной культуры, новейшей технологии и организации труда. Обычно сочетались оба канала модернизации. Но первый преобладал там, где инициатива принадлежала иностранному капиталу (почти во всех колониях или бывших колониях) или где успел заявить о себе национальный капитал (например, в Индии, Турции, Египте до 1952 г. и после 1970 г.). Второй канал имел преимущество в странах с военными или революционными режимами, в частности, в Бирме, Индонезии, Египте 1952-1970 гг., Сирии). Но и во втором случае огосударствление экономики всегда было неполным и объективно преследовало целью защищать слабую национальную экономику от внешних конкурентов, дав крышу и помощь местному предпринимательству, находившемуся в трудной стадии становления.

Несмотря на большие успехи в развитии экономики, на рост про­мышленности, крупного предпринимательства в городе и производи­тельности труда в деревне, в большинстве стран Востока преобладает сельскохозяйственное население. По подсчетам советских экономистов, удельный вес городского населения в развивающихся странах вырос с 19,4% в 1950 г. до 32,4% в 1980 г. Неизменно возрастает численность сельского населения, переселяющегося в города. В послевоенный период из деревень в города переселилось в странах Азии, Африки и Латинской Америки 220 млн. человек. В 1980-х годах около 25% горожан составляли лица, ушедшие из деревни за последние 20 лет, а 15% — те, кто покинул деревню за последние 10 лет. В результате городское население оказалось весьма пестрым по своему составу, по религиоз­ной, групповой, этнической, кастовой и прочей принадлежности. Таким образом, около 2/3 населения развивающихся стран продолжает проживать в деревне, хотя это соотношение весьма колеблется по отдельным государствам. Так, в Индии городское население составляет около 25%, а в Турции — более 40% (63, с.228).

Неизменно возрастает численность лиц наемного труда и их удель­ный вес в общей массе населения. В Азии они составляют 40—50% самодеятельного населения, в государствах Тропической Африки — около 10%. Статистические данные свидетельствуют, что уменьшение численности рабочей силы в сельском хозяйстве сопровождается ее значительным ростом в промышленности и, особенно в торговле, обслуживании, на транспорте и т.д., где возрастает также неполная заня­тость (63, с.231).

В большинстве развивающихся стран Востока основная масса промышленного населения — ремесленники, мелкие товаропроизводи­тели, рабочие и владельцы мелких предприятий, в которых господствует ручной труд. По численности в крупной промышленности сосредоточено часто меньше рабочих и работников, чем в мелкой. Своеобразны также структура и состав рабочего класса.

Традиционными общностями являются и сохранившиеся во многих странах Азии и Африки племена, мелкие этносы или этноконфессиональные общины, сословные группы и социокультурные коллективы. Печать их влияния, особенно — на менталитет и психологию людей, даже экономически и организационно давно живущих вне традиционных отношений, еще прослеживается всюду на Востоке — от Марокко и Сенегала до Китая и Филиппин. В Марокко исторически сформировавшееся в XIII-XVII вв. сословие «фаси» (из потомков мусульман, изгнанных из Испании) постепенно образовало экономическую и духовную элиту страны, в конце ХIХ в. сблизившись также с арабской аристократией и составив верхушку бюрократии и бизнеса. С 1930-х гг. им противостоят «суси» — выходцы из берберов южной области Сус, разрушающие монополию «фаси», но преобладающие пока что в средних и низших слоях буржуазии, чиновничества и интеллигенции. И те, и другие имеют свои политические партии, культурные ассоциации, органы печати и рычаги влияния на монарха (97, с.214-215).

Этнонациональный вопрос — один из важнейших на Востоке. Берберы в Алжире и Ливии, курды в Турции, Сирии, Ираке и Иране, азербайджанцы в Иране, туркмены, узбеки и таджики в Афганистане, патаны (пуштуны) в Пакистане, многочисленные меньшинства в Мьянме, монголы, тюрки и тибетцы в Китае, хуацяо по всей Юго-Восточной Азии, тамилы в Шри Ланке, так же как арабы на западе Африки, а индийцы на ее востоке и юге — все они еще ждут решения своего этнического существования в рамках новых государств Востока. Но решение этнической проблемы еще более осложняется наличием проблемы конфессиональной, наиболее ярко иллюстрируемой положением южан в Судане, коптов в Египте, христиан по всему Ближнему Востоку, шиитов — в Ливане и Ираке, исмаилитов — в Афганистане и Таджикистане, мусульман и сикхов — в Индии, мусульман — в Китае и на Филиппинах.

Рабочий класс на Востоке, в целом проходивший те же стадии становления, что и западный пролетариат, обладает, тем не менее, ярко выраженной спецификой. Из-за общей экономической отсталости и замедленного развития капитализма, обусловленных влиянием колониальной и феодально-помещичьей эксплуатации, общее положение восточного пролетариата было еще более тяжелым, а его становление как нового класса восточного общества растянулось на долгий срок.

Главной формой эксплуатации восточного рабочего класса было получение абсолютной прибавочной стоимости как западными, так и местными предпринимателями. В последней трети XIX и первой половине XX в. продолжительность рабочего дня на предприятиях достигла максимального уровня: средняя продолжительность рабочего дня колебалась от 12 до 14 часов. При этом максимума рабочий день достигал на наиболее технически оснащенных, электрифицированных предприятиях. Сильная задолженность ростовщикам, которые взимали 50-75% годовых, также оказывала серьезное влияние на положение рабочего, усугубляя сложность его существования.

Жесточайшая эксплуатация рабочих на Востоке была возможна, в частности, потому что основную массу фабричного пролетариата в то время составляли выходцы из обедневших слоев крестьян и ремесленников. Рабочие в массе еще не порвали связь с деревней, в которой жили их семьи и куда они, как правило, возвращались сами. Однако в эти годы уже стал образовываться слой постоянных фабричных рабочих. Наемную рабочую силу, рабочий класс, пролетариат в целом можно разбить на следующие основные группы (по данным: 15, 126а):

Лица, занятые по найму:

1. Предпролетарии (разорившиеся крестьяне, пришедшие в город на заработки, ремесленники города и деревни, мелкие товаро­производители, ищущие заработка и время от времени нанимаю­щиеся на работу).

2. Промышленный пролетариат

а) Рабочие фабрично-заводской промышленности.

б) Ремесленно-мануфактурный пролетариат.

в) Рабочие добывающей промышленности.

3. Сельскохозяйственный пролетариат

а) Постоянные рабочие-механизаторы.

б) Постоянные плантационные рабочие.

в) Сезонные рабочие (отходники, поденщики и т.д.).

4. Лица, занятые в сфере обслуживания

а) Рабочие транспорта и связи.

б) Рабочие, занятые в торговле, на погрузочно-разгрузочных работах и т.д.

в) Работники сферы обслуживания.

5. Безработные

а) Постоянно и временно не работающие квалифицированные рабочие (как правило, учитываются статистикой).

б) Временные и постоянные безработные, не имеющие квалифи­кации (не регистрируются).

в) Скрытые, или частично безработные (работники, периодически нанимающиеся на работу. Не регистрируются).

В некоторых странах Востока существует и особая категория рабочих — рабочие-эмигранты, которых судьба в поисках хлеба и за­работков забросила за рубежи своей родины. Это, например, тунисцы, марокканцы, алжирцы во Франции; турки в ФРГ, Австрии, Швеции, Швейцарии, Ливии, Голландии; индусы и пакистанцы, а также африканцы в Англии; палестинцы, пакистанцы, корейцы в нефтедобывающих аравийских монархиях и т.д. Таких рабочих насчитываются миллионы. Их юридическое положение на чужбине весьма неопределенно. Как правило, они заняты на самых тяжелых и низкооплачиваемых видах работ, подвергаются дискриминации, наихудшим методам эксплуата­ции и угнетения. Эти люди — постоянные кандидаты на увольнение по первому требованию хозяина.

Ускоренное экономическое развитие освободившихся стран ведет к существенным изменениям, в численности, составе и структуре про­летариата. В 1980-х годах общая численность лиц наемного труда в несоциалистических странах Азии достигает 150 млн., а Африки — 33,5 млн. человек (19,7% экономически активного населения). По мне­нию советских африканистов, общая численность африканского рабоче­го класса к началу 1980-х годов достигла 24 млн. человек, что составляло 14% экономически активного населения континента. Однако этот показатель был различен в разных странах и регионах. В ЮАР он со­ставлял 43%, в арабских странах Северной Африки — 32,4%, а в стра­нах Тропической Африки — лишь 7,4% (95, с.261).

Рост численности наемных рабочих идет повсеместно. Практически во всех странах Азии и Африки численность рядов пролетариата за послевоенное время выросла в 2,5—3 раза (95, с.263).

Рабочий класс стран Азии и Африки составляет 5—8% всего и 15—20% трудоспособного населения. Однако его общеполитическая роль в той или иной стране не определяется его численностью, ибо пролетариат сосредоточивается в решающих отраслях экономики, в главных промышленных и административных центрах страны, связан с наиболее передовым производством и в массе своей культурнее, орга­низованнее, чем другие слои трудящихся.

После достижения независимости формирование пролетариата ус­корилось даже в самых отсталых с точки зрения классовой структуры государствах: Саудовской Аравии, Эфиопии, Афганистане, Ливане, Непале и т.д. И в них темпы роста рабочего класса, как правило, намного обгоняют темпы роста населения.

Следует подчеркнуть, что ныне число рабочих растет не только в промышленных центрах, но и в глубинных районах. Это повышает возможность расширения влияния рабочего класса, его организаций, идеологии и практики борьбы на многомиллионное крестьянство и по­лупролетарские массы населения.

Серьезные изменения происходят и в самой структуре рабочего класса: повышается удельный вес промышленных рабочих в общей массе трудящихся по найму. Так, удельный вес промышленных рабочих Индии в общей массе лиц наемного труда составил к началу 1990-х годов 60%, Пакистана —30, Турции — 60, Ирана — 40% и т.д. Возникновение в странах Азии и Африки новых отраслей промышленности (металлургия, энергетика, химическая, электротехническая и т.д.) ведет к росту числа рабочих, занятых на предприятиях по производству средств производства (19, с.198-201).

Среди промышленных рабочих довольно быстро растет число и удельный вес квалифицированных и кадровых рабочих, особенно на предприятиях государственного сектора. Квалифицированные рабочие и техники составляли к концу 1970-х годов от 1/4 до 1/3 всех лиц, занятых в промышленности в странах Азии и Африки. Ввод в эксплу­атацию фабрик и заводов со значительным числом рабочих на каждом вел к неуклонному повышению степени концентрации рабочей силы на крупных объектах. Так, в Индии 1980-х годов от 60 до 90% всех рабочих, заня­тых на предприятиях, условно обозначая, I подразделения производства (металлургия машиностроение, химическая, цементная и др.), работали на заводах, каждый из которых имел не менее 2,5 тыс. рабочих. В отраслях II под­разделения (сахарная, табачная, чайная, текстильная, кожевенная и др.) примерно 30—40% рабочих были заняты на предприятиях с числом работающих не менее 1000. Остальные трудились на средних (100— 1000 человек на каждом) или мелких (10—49 человек) предприятиях. На последних работали 15—20% всех занятых в промышленности (19, с.203).

Указанные изменения в численности, составе и структуре проле­тариата стран Азии и Африки в целом способствуют росту его созна­тельности и организованности, расширению влияния пролетарской идеологии на массы.

В последней четверти XX в. в странах Азии и Африки выросла роль массовых организаций трудящихся. Повсюду стали действовать профсоюзы, в которых состояло 15—20% всех лиц наемного труда (в Азии 25—30 млн. человек). Примерно половина организованных в профсоюзы рабочих состоит во Всемирной федерации профсоюзов (ВФП), остальные входят в состав Международной конфедерации свободных профсоюзов (МКСП), в рели­гиозные, христианско-демократические и прочие организации (101, с.203).

Наряду с отмеченными новыми явлениями в положении рабочего класса стран Азии и Африки ему по-прежнему присущи некоторые черты отсталости, обусловленной особенностями постколониального развития. Прежде всего пролетариат развивающихся стран все еще относительно немногочислен. Среди рабочего класса сравнительно небольшая часть занята в фабрично-заводской промышленности. Так, в Индии около 50% промышленных рабочих занято в ручном ткацком производстве (107, с.182).

Сельскохозяйственные рабочие — наиболее многочисленная, но в то же время наиболее отсталая и обездоленная часть рабочих. В Ма­лайзии, Шри Ланке, на Филиппинах, в ряде стран Африки они состав­ляли в конце XX в. 50—70% всех рабочих. Плантационные рабочие, т. е. наиболее квалифицированные и организованные, все еще находятся в меньшин­стве среди массы сельских пролетариев (около 20%) (107, с.193).

Преемственность рабочего класса на Востоке составляет всего несколько (два-три) поколений от его образования. Во многих странах (особенно африканских) большинство рабочих встали к станку недавно и сохранили остатки крестьянской психологии. Многие из них вообще еще не порвали связи с деревней, особенно сезонники в сахарной и других отраслях промышленности. Велик удельный вес рабочих с наделом, которые не прекра­щают заниматься земледелием.

В Африке формированию и повышению квалификации кадрового пролетариата мешают сохраняющиеся племенные пережитки, традиционные отно­шения подчинения вождям и старейшинам племен. Очевидно, именно к такой категории рабочих можно отнести отмеченное советскими эконо­мистами явление, когда большие массы людей острее и непосредственнее ощущают свои связи с кастой, племенем и другими ассоциация­ми, чем с классом.

Но хотя формирование современного рабочего класса в странах Востока по-прежнему происходит за счет разорившихся крестьян и ремесленников, новое поколение пролетариата в большинстве своем грамотно, политически ориентировано. Приходя на заработки в город, ныне сельский житель может слушать радио, читать газеты, интересуется международными событиями, вопросами идеологической борьбы и т.д. Это уже не темный и забитый крестьянин колониального пе­риода.

Социологические обследования, проведенные в некоторых разви­вающихся странах, свидетельствуют, что более половины крестьян мечтают о постоянной работе на фабрике или заводе, 80—90% сельских жителей хотят, чтобы их дети учились в школе и институте на врача, инженера, юриста и т.д. и постоянно проживали в городе. Даже служители культа (муллы) лишь в 20 случаях из 100 пожелали, чтобы их дети шли по стопам своих отцов (101, с.212).

Экономическое положение рабочего класса в странах Азии и Африки было и продолжает оставаться очень тяжелым. Даже по официальным данным, заработная плата рабочих в большинстве этих стран составляла в начале 1990-х годов в лучшем случае 30—35% крайне скромного прожиточного минимума средней семьи. Она в пять и более раз ниже заработной платы рабочих-европейцев. При этом доля расходов на питание в развитых государствах составляет примерно 30% заработной платы рабочего, а в странах Азии и Африки — 60—70% (101, с.214).

Особенно тяжело сказывается на положении рабочих безработица. Давление огромной массы безработных (в ряде стран число безработных и полубезработных намного превышает число занятых) ведет к усилению эксплуатации, бесправию, сохранению архаических форм угнетения, давлению «улицы» на общественную жизнь и политическую стабильность.

Буржуазия стран Азии и особенно Африки по своему составу чрезвычайно пестра. При выяснении места и роли этого класса в обществе необходимо учитывать как его многообразие и специфические инте­ресы отдельных слоев, так и его взаимоотношения с рабочим классом и другими классами и слоями восточного общества.

Особенности развития капитализма на Востоке предопределили и особенности буржуазии как класса. Уже в ходе формирования национальной (промышленно-финансовой) буржуа­зии, начиная с последней трети XIX в., происходило ее расслоение. Один ее слой образовался из торговокомпрадорских кругов, верхушки помещичьего класса; другой — из мелких предпринимателей. Буржуазию развивающихся стран можно подразделить на монополистическую, крупную, среднюю, мелкую и бюрократическую. Все перечисленные слои буржуазии появляются как бы изолированно друг от друга и в большинстве случаев так же изолированно осуществляют свою деятельность, что свидетельствует о незаконченности процесса классообразования. Мелкая буржуазия, за редчайшим исключением, не перерастает даже в среднюю, которая остается «самостоятельной» прослойкой предпринимателей. Если крупная буржуазия в развитых капиталистических странах является сино­нимом монополистической, то на Востоке — это разные слои буржуазии.

Различается буржуазия и по виду деятельности: торговая, промыш­ленная, банковая, сельскохозяйственная, посредническая. И опять в западных государствах часто невозможно выделить подобные слои. На Востоке же все они сохраняют свои специфические черты именно потому, что капитализм там еще полностью «не созрел» и не охватил до конца все стадии оборота капитала. Однако чем быстрее идет капи­талистическое развитие стран Азии и Африки, тем форсированнее происходит образование восточной буржуазии как единого класса.

Процесс формирования национальной восточной буржуазии, также как и других новых групп капиталистического общества обладал рядом специфических отличий от классического генезиса западной промышленной буржуазии. На складывание национальной буржуазии Востока влияли следующие факторы: 1) немногочисленные восточные промышленники вышли (как упоминалось выше) из рядов компрадоров, купцов и ростовщиков, что побуждало их и в дальнейшем заниматься торговлей; 2) восточная буржуазия была тысячью нитей связана с помещичьим классом и вкладывала значительные средства в покупку земельной собственности; 3) слабость восточной буржуазии заключалась также в ее глубокой зависимости от буржуазии метрополий: это определялось тем, что все основные структуры экономической жизни восточных стран (даже в постколониальный период) – банки, кредиты, морской и железнодорожный транспорт, правительственные заказы и т.д. находились в руках капиталистических кругов бывших метрополий.

На почве развития капитализма неминуемо обострялись противоречия между восточной буржуазией и западной, но зачастую не в меньшей степени обострялись противоречия с ее собственным народом. Ниже дана характеристика основным отрядом современной буржуазии Востока: монополистической, бюрократической, средней и мелкой.

Капитализм на Востоке стал развиваться во второй половине ХХ в. намного быстрее, чем в первой. Но шло это развитие разными путями и потоками, принимало разные формы и питалось из разных источников. Оно привело примерно к 1970-1980-м годам к образованию нескольких капиталистических укладов. Из них важнейшим следует признать монополистический капитализм,представленный предприятиями транснациональных корпораций (ТНК) — наиболее крупными и современными, оснащенными новейшей техникой и непрерывно усваивающими самую передовую технологию, использующими самую квалифицированную и высокооплачиваемую рабочую силу. Однако господство ТНК ограничивалось в основном наиболее прибыльными (например, нефтедобывающими) или технически авангардными (например, электронными) отраслями. Кроме того, и в этих отраслях их стали теснить национальные монополии государств Востока, наиболее характерные вначале для Японии, Индии, Египта, Южной Кореи.

Южнокорейские «чеболи», т. е. монополии семейно-кланового типа, стали возникать уже в 1950-е годы. В 1980 г. полсотни «чеболей» давали до 10% ВВП страны, а в 1990 г. — до 16%. Объем их продаж тогда составил 130 млрд. долларов, причем 60% этой суммы пришлось на 5 «чеболей» во главе со знаменитым Самсунгом, крупнейшим концерном в сфере электронной, тяжелой и нефтехимической промышленности. Его владелец Ли Кун Хи за счет постоянного внедрения новейших научно-технических достижений добивался роста производительности труда в отдельные годы на 25-27%, неуклонно наращивая объемы производства и продаж, а также — создавая свои филиалы за пределами страны (34, с.272). В частности, сборку телевизоров осуществляют его предприятия в 20 странах, включая Словакию. Концерн Тэу, уступая Самсунгу по объему продаж (26 млрд. долл. против 49 млрд. в 1991 г.), охватил более широкий круг отраслей, включая машиностроение и автостроение. Его продукция теснит продукцию известных японских «дзайбацу» (монополистических трестов) на рынках самой Японии! Кстати, все «чеболи», сотрудничая и с «дзайбацу», и с западными ТНК, постоянно стремятся занять второе после японцев место. В 1995 г. из 100 крупнейших компаний Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР), наряду с американскими и японскими было 6 южнокорейских, но 13 — тайваньских. Тайвань благодаря своим банкирам, судовладельцам и коммерсантам стал вторым после Японии крупнейшим кредитором в мире. Он является крупнейшим инвестором практически во всех странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии (34, с.287).

В Индии буржуазия, пожалуй, первой на Востоке достигла стадии монополистического капитала. Межкорпоративные инвестиции, переплетение интересов различных фирм, власть «контролирующих семей» над множеством предприятий самого разного профиля превратили элиту индийской буржуазии в своеобразного «коллективного монополиста». Уже в 1960-е годы в экономике страны ведущее место заняли 75 монополистических групп во главе с богатейшими семействами Таты, Бирлы, Мафатлала, Тхапара, сохранившими и даже усилившими свои позиции к 1990-м годам. Семи из этих групп принадлежали 3/4 индийских инвестиций за рубежом, в том числе 40% из них — группе Бирлы, заграничные активы которой превышали ее активы в Индии. Таким образом, деятельность монополий Индии, так же как японских монополий или корейских чеболей, имела международный характер, распространившись от Бирмы и Малайзии до Африки. В то же время есть примеры активности египетских монополистов (в частности, Османа Ахмеда Османа) в Индии и Юго-Восточной Азии. Монополии Индии связаны и с западными ТНК: в лидировавшей в 1993-1996 годах компании страны «Хиндустан Левер» 51% акций — у англо-голландской ТНК «Юнилевер». Вместе с тем индийские монополии теснили везде на Востоке своих конкурентов за счет дешевизны рабочей силы, оплата которой в 1990-е годы составляла около 5% оплаты работников соответствующей квалификации на Тайване (120, с.186).

Помимо монополистической буржуазии, повсюду на Востоке чрезвычайно сильна бюрократическая буржуазия. Финансово-экономическая мощь монополий (как иностранных, так и национальных) позволяла им ставить себе на службу значительную часть государственной бюрократии. Ее представители во главе предприятий госсектора (достаточно сильного в большинстве стран Востока) были, как правило, связаны с частным капиталом и на деле обычно увязывали свои действия с интересами крупной, особенно монополистической, буржуазии. В 1960-х годах в Индии из 339 высших управляющих госсекторы 136 представляли крупный бизнес, а 55 сочетали (несмотря на формальный запрет) государственную службу с частным предпринимательством. Высокие оклады верхушки бюрократии (уже в 1960-е годы они превосходили минимальную зарплату в госсекторе Египта в 30 раз, в Индии — в 64 раза, в Пакистане — в 40 раз, в Бирме — в 32 раза) с учетом всех льгот, добавок и дополнительных выплат составляли огромные суммы. Уже в 1960-е годы доход среднего предпринимателя в Индии составлял 1-4 тыс. рупий в месяц, а у министра или высшего бюрократа — от 5 до 7 тыс. рупий. Кроме того, крупные бюрократы, помимо прямых хищений из казны и взяток, ухитрялись фактически торговать различными лицензиями, льготами, разрешениями, патентами, выдачей госкредитов, освобождением от налогов и т.п. (120, с.219).

Обращая все свои законные и незаконные доходы в капитал, бюрократия превращалась в бюрократическую буржуазию, концентрировавшую в своих руках и власть, и богатство. Этот паразитический слой, не заинтересованный, в отличие от буржуазии в «чистом виде», в развитии производства, так как это требовало реинвестиции хотя бы части прибылей, более того — опасавшийся любых перемен, способных ослабить его господство, неизбежно тяготел к коррупции и стагнации, к консерватизму и реакционности. Сотни и тысячи менеджеров госсектора в Индии, Индонезии, Малайзии, Пакистане, Тунисе, Турции в 1960-1980-е годы либо были, либо становились на деле представителями бюрократического капитала, неотделимого от фаворитизма, застоя и черного рынка. По некоторым подсчетам, подобная «паразитическая» буржуазия уже в 1960-1970-х годах присваивала до 30% национального дохода Индонезии и до 40% — в некоторых арабских странах. Многие главы государств — Садат в Египте, Сухарто в Индонезии, Маркос на Филиппинах — активно стимулировали процесс обуржуазивания бюрократии. Головокружительно быстрое обогащение этих, как их называли в Египте, «жирных котов» привело к наличию в этой стране в 1980-е годы около 500 семейств, каждое из которых владело собственностью не менее чем в 10 млн. египетских фунтов (19, с.256).

В Индонезии кабиры (капиталисты-бюрократы) с 1970-х годов стали переходить к чисто предпринимательской деятельности, а их место стали занимать родственники президента Сухарто и связанные с ним выходцы из военной и чиновничьей элиты, наделившие правившего более 30 лет президента титулом «отец развития». Все возглавляемые ими 12 монополистических групп были тесно связаны с капиталом местных хуацяо, меньше — с японским или американским капиталом. На Филиппинах подобное же положение заняли «крони», т. е. «дружки» из окружения многолетнего президента — диктатора Маркоса. В Малайзии так называемая государственная, или «политическая», буржуазия была образована в основном выходцами из малайской аристократии и бюрократии, при поддержке государства старавшихся вытеснить ранее захватившую экономическое господство крупную буржуазию хуацяо. В Таиланде тем же самым занялась «королевская» буржуазия, тесно связанная с семьей монарха. Но силу китайского капитала в этой стране в основном поставила себе на службу верхушка армии, образовавшей своеобразную военно-бюрократическую буржуазию (19, с.261).

Военные фракции бюрократической буржуазии возникли в других странах — Южной Корее, Индонезии, Пакистане, Бирме, Египте, Ираке. Они также задавали тон в Южном Вьетнаме и других странах Индокитая в 1964-1975 гг. Военная бюрократия при этом постепенно эволюционировала в частнопредпринимательскую буржуазию (как в Таиланде, Индонезии, Египте), либо в административную и партийно-политическую бюрократию (как в Сирии и Алжире, Бирме и Ираке). Тем более, что военно-бюрократические режимы нередко терпели крах либо вследствие военного поражения (в Южном Вьетнаме), либо по экономическим причинам (в Индонезии) (19, с. 292).

В еще сохранившихся кое-где на Востоке монархиях — в Марокко, Иордании, бывшем шахском Иране (до 1979 г.), в Брунее и арабских государствах Персидского Залива возникла особая социальная общность — ФБК (феодально-бюрократический капитал). Это, пожалуй, наиболее мощная группа правящих элит, сочетающих одновременно использование методов экономического и внеэкономического принуждения, преимущества знатного происхождения и наследственного правления, патриархально-кланового и религиозного авторитета, освященного обычаем и традицией. Прослойка ФБК наиболее ярко представлена феодальными семействами Марокко, которые одновременно составляют ядро элиты бюрократии и верхушки бизнеса. Примерно то же относится к правящему Саудовской Аравией клану Саудидов из 7 тыс. эмиров и 5 тыс. принцесс, большинство которых сочетает свою принадлежность к знати с выполнением административно-управленческих, хозяйственных, военных и предпринимательских функций (в том числе — в качестве представителей ТНК и прочих иностранных фирм). ФБК доминирует также в Кувейте, Катаре, Омане, Объединенных Арабских эмиратах и некоторых других странах (120, с.263).

Традиционный груз социальной и социокультурной архаики во многом мешает процессам модернизации Востока, особенно — процессу формирования и развития «демократического капитала», т. е. мелкого и среднего предпринимательства удачливых мелких торговцев, разбогатевших ремесленников, зажиточных крестьян и даже бывших рабочих., особенно часто сколачивавших состояние во время эмиграции в Европу или в зону Персидского залива, где нередко встречались палестинцы и египтяне с пакистанцами и южнокорейцами. Мелкие и средние предприятия всегда преобладали на Востоке, несмотря на гигантоманию, которой страдали многие индустриализирующиеся страны. В Египте в 1960-1970-е годы 94% предприятий имело менее 10 работников каждое. В Сирии 97% предприятий были мелкими, в Ливане — более 99%, в Индии — до 75%. Во многих странах, тем не менее, предприятия этого растущего снизу «демократического капитала» давали до 50% всей промышленной продукции и объединяли под своей эгидой до 39% всех занятых в промышленности (128, с. 267).

Долгое время одной из главных коллизий социального развития Востока была борьба между «демократическим» и «бюрократическим» капиталом. Это объяснялось многими причинами:

Засильем иностранной буржуазии, особенно ТНК, подчинявших себе афро-азиатскую бюрократию и связанные с ней паразитические и компрадорские группировки;

Привычкой бюрократических элит, особенно — связанных с феодалами и военными, управлять самовластно и произвольно;

Наконец, своекорыстием бюрократической буржуазии, стремившейся все держать под своим контролем и перекрывавшей довольно эффективно все пути роста национального предпринимательства снизу путем высоких налогов, искусной политикой различных льгот и субсидий.

Лишь подрыв или устранение влияния триединого блока ТНК, инонационального (или компрадорского) капитала и местных бюрократических групп прозападного толка открывали возможности роста «демократического капитала». В ряде стран (Марокко, Алжир, Сирия) правящие элиты в 1960-1970-е годы сами скорректировали курс государственной политики, начав поощрение мелкого и среднего предпринимательства.

Огромное значение в социальной структуре Востока принадлежит средним слоям городского обществаи их новым группам. Под средними слоями понимаются лица, не владеющие средствами производства, но обладающие образованием, знаниями и квалификацией, необходимыми для организации, ориентации и удовлетворения потребностей экономической и духовной жизни современного общества. В основном — это интеллигенция, служащие, офицерство, студенчество и другие жители, как города, так и деревни, органически связанные с городом, школой, университетом, СМИ и т.д. В отличие от них промежуточные слои — это мелкие и мельчайшие владельцы средств производства, в социально-экономическом смысле категория переходная, расположенная между наемным трудом и бизнесом. В эту категорию входит прежде всего хозяйствующее крестьянство и городское мелкособственничество. Они как бы составляют социальную подпочву национального капитализма, имея тенденцию «врасти» в него снизу. Вместе с тем, в конкретных условиях многоукладности восточного общества, именно промежуточные слои наименее модернизированы и наиболее связаны с традицией, общинностью, патриархальщиной, с ограниченностью этнического, конфессионального и регионалистского характера.

Политическое и социальное развитие Востока в рассматриваемый период постоянно стимулировало рост средних слоев. Их нехватка на первых порах компенсировалась инонациональными и приезжими кадрами. Например, в Египте в 1947 г. 18,6% лиц с высшим образованием составляли иностранцы (а среди всего населения страны иностранцев было менее 1%). В Алжире даже в 1966 г. иностранцев среди высших технических кадров было в 5,5 раза больше, чем алжирцев. В дальнейшем, однако, удельный вес иностранцев неуклонно снижался как в общей численности жителей любой страны Востока, так и в средних слоях. В то же время наблюдался бурный рост почти всех категорий средних слоев. В Египте только за период 1960-1976 гг., т. е. за годы наиболее интенсивной индустриализации, численность лиц свободных профессий и технических специалистов увеличилась с 224 тыс. до 725 тыс. человек (т. е. с 3,2% до 7,5% всего самодеятельного населения), количество административно-управленческих кадров — с 35 тыс. до 109 тыс. человек (с 0,5% до 1,1%), конторских служащих — с 324 тыс. до 704 тыс. человек (с 4,7% до 7,3%). Иными словами, доля средних слоев (преимущественно городских) возросла в Египте за 16-17 лет с 8,4% до 15,9%, т. е. почти вдвое (19, с.301).

Соответствующие темпы роста средних слоев были характерны и для других стран Востока. В Иордании число лиц с высшим образованием в 1953-1967 гг. увеличилось впятеро — с 3163 до 15657 человек и в дальнейшем продолжало неуклонно расти. В Марокко только госаппарат в 1956-1970 гг. возрос с 35 тыс. до 200 тыс. человек, вследствие чего количество чиновников здесь в полтора раза превысило количество квалифицированных рабочих. В Алжире число служащих госаппарата в 1961-1970 гг. увеличилось с 30 тыс. до 285 тыс. человек, в Сирии (в 1960-1989 гг.) — со 128 тыс. до 431 тыс. человек. Улучшение качества образования и потребности развивающейся экономики определили ускоренный рост численности специалистов самого разного профиля практически всюду в Азии: в Индии в 1971-1981 гг. с 4834 тыс. до 7094 тыс. человек (на 47%), в Индонезии (в 1971-1980 гг.) с 884 тыс. до 1917 тыс. человек (на 72%), в Иране (в 1966-1976 гг.) — с 203 тыс. до 557 тыс. человек (на 174%), в Малайзии (в 1970-1979 гг.) — со 129 тыс. до 246 тыс. человек (на 89%), на Филиппинах (в 1970-1980 гг.) — с 284 тыс. до 559 тыс. человек (на 97%) (19, с.302-303).

Конечно, не все эти лица могут считаться представителями современных средних слоев, в частности — проживавшие вне городов. Например, «чистых» горожан среди них в 1970-е годы в Индонезии было не более 700 тыс., на Филиппинах — около 300 тыс., в Таиланде — около 150 тыс., в Малайзии — до 90 тыс. человек. Однако сельский учитель или врач среди них был, пожалуй, более «современен», чем встречавшиеся и среди горожан представители духовенства, различных семейств знати, феодальные идеологи и вероучители, главы сект, братств, тайных обществ и т.п., причисляемые обычно к традиционной интеллигенции консервативного типа. Безусловно, к средним слоям относится научно-техническая интеллигенция (2328 тыс. человек в Индии к концу 1970-х годов, 1218 тыс. в Индонезии, 1084 тыс. на Филиппинах, 708 тыс. в Турции, 218 тыс. в Иране, 101 тыс. в Пакистане, 20 тыс. в Таиланде). Однако при этом надо помнить, что в конкретных условиях афро-азиатского мира инженеры и физики, врачи и адвокаты, учителя и студенты не отделены китайской стеной от мира традиций, религии, национальной мифологии, племенных обычаев и клановых связей. Тем более что почти во всех странах Востока сохранились так называемые традиционные социальные общности, не имеющие аналогов на Западе (19, с.296).

Наиболее типичны из них касты в Индии, но также — среди индийцев за рубежом и даже среди мусульман Пакистана и Бангладеш. Профессиональный характер каст (с ориентацией на разные занятия — ткачество, забой скота, исполнение музыки и т.п.) ныне во многом дополняется (и заменяется) взаимоподдержкой, сплоченность, материальной, финансовой и прочей взаимопомощь. В Индии и Пакистане только в 1960-е годы насчитывалось до 14 торгово-ростовщических каст, позволявших их богатой верхушке объединять вокруг себя, особенно — через кредитные и жилищные кооперативы, сеть фондов, школ и больниц до 15 млн. человек, в основном — лавочников и служащих. В то же время низшие касты и хариджаны (неприкасаемые) составляли от 2/3 до 3/4 жителей деревни, постоянно пополнявших городские низы. Освященность тысячелетней традицией их приниженного положения несколько смягчало, обуздывало их социальное недовольство, с одной стороны, стимулировало верность кастовой солидарности — с другой, независимо от положения человека в нетрадиционной, модернизированной структуре современных секторов общества (27, с. 298).

По сей день типичной реалией социальной жизни Востока являются многочисленные и более того возрастающее численно и в процентном отношении низшие группы городского населения.Отчасти это вызвано тем, что важной чертой социальных процессов второй половины ХХ в. на Востоке была ускоренная урбанизация. Если в 1950 г. среди 10 сверхкрупных городов мира были лишь 3 восточных (Токио — 6,7 млн. человек, Шанхай — 5,3 млн., Калькутта — 4,4 млн.), то в 1990 г. их было уже 5 (Токио — 18,1 млн. чел., Шанхай — 13,3 млн., Калькутта — 11,8 млн., Бомбей — 11,2 млн., Сеул — 11 млн.). В 1950-1985 гг. городское население стран Азии и Африки росло ежегодно на 3,6-4,2% (при 2-2,5% естественного прироста). В городах Азии к 1990 г. проживало 975 млн. человек, т. е. треть населения континента. На западе Азии (в 1990 г.) в городах проживало 63%населения, на севере Африки — 45% (26, Т. 3, с. 132).

В основном население городов увеличивалось за счет мигрантов из деревень, преимущественно — разорившихся бедных крестьян, которые и в городе, как правило, не находили работы, ибо процесс распада традиционных сельских структур и коллективов обгонял процесс становления современных новых отраслей экономики. Да этим отраслям и не требовалось так много свободной рабочей силы, к тому же — неквалифицированной. Наплыв сельских мигрантов в города поэтому, сливаясь с разорением и обнищанием коренных горожан (ремесленников, мелких торговцев, потерявших работу наемных работников), приводил к разрастанию городского «дна», т. е. низших слоев горожан-люмпенов и пауперов. Даже тем из них, кто не потерял надежду вернуть себе прежнее положение и не утратил профессиональных трудовых навыков, было почти невозможно возродиться к новой жизни.

Экономика Востока в течение всего второго полустолетия ХХ века никак не могла стать на ноги ввиду ее постоянного обескровливания. Довольно быстро почти у всех молодых государств Востока образовалась колоссальная задолженность либо бывшим метрополиям, либо крупным международным банкам, либо государствам-кредиторам (Японии, Тайваню, США и другим). Наращивавшиеся с каждым годом грабительские проценты все более отдаляли перспективу освобождения от долговой кабалы. В большинстве стран Востока постоянная нехватка капиталов (их было вообще мало, да и выгоднее было их инвестировать в экономику развитых стран), ресурсов (которые было более прибыльно продать) и квалифицированной рабочей силы (ее проще было импортировать, чем обучить) не давала возможности развернуть ускоренное экономическое развитие. Ввиду этого лишь отдельные группы и элементы населения (в основном — эмигранты в Европу и Америку) могли вырваться из состояния отсталости и приобщиться обычно — при участии иностранного капитала или в рамках госсектора, к модернизации и даже «вестернизации». Уделом же основной массы оставались безработица, нищета и полная бесперспективность. По разным данным, пауперы и люмпены, а также прочие социальные низы (главным образом городские) составляли в 1960-1980-х годах от 20% до 40% населения Азии, Африки и Латинской Америки. Образовав мощный (от 1/5 до трети всех горожан) пласт городского населения афро-азиатского мира, пауперы и люмпены не столько были под влиянием более высокоразвитых классов и слоев (кадрового пролетариата, интеллигенции), сколько сливались воедино с другими обездоленными группами — беднейшими ремесленниками, наиболее низкооплачиваемыми служащими, неквалифицированными рабочими. Всем им, вместе взятым, были свойственны отчаяние, озлобление и склонность к крайним формам социального протеста (34, с.42-43).

Это имело самые важные последствия для жизни Востока. Во-первых, низшие слои города давили снизу на всю социальную пирамиду, искажая нормальные отношения между ее «этажами», т. е. классами и слоями, размещавшимися на разных ступенях социальной иерархии. Во-вторых, городские низы составили основу всех массовых экстремистских движений второй половины века. Достаточно привести в качестве примера события 1978-1979 гг. в Иране, где только в крупных городах тогда насчитывалось до 1,5 млн. маргиналов (т. е. лиц, выброшенных из экономической, социальной, иногда — просто из более или менее человеческой жизни). Именно они составили базу «исламской революции» Хомейни, изгнавшей шаха и учредившей в Иране исламскую республику. В Египте, где даже в столице сельские мигранты, в основном ставшие городскими маргиналами, составили в 1970-е годы более половины (56%) жителей, они образовали обширную питательную среду религиозного экстремизма, остающегося именно поэтому важнейшим фактором социальной жизни (34, с.56-57).

В середине ХХ в. маргиналы были также основой левого экстремизма, анархизма, троцкизма, коммунизма, преимущественно — в форме маоизма. Их влияние было значительным, естественно, в Китае и в основной массе хуацяо, среди таких угнетенных народов, как палестинцы и курды, среди некоторых фракций турецкой и иранской оппозиции, а также — по всей Юго-Восточной Азии. Однако после разгрома в 1965 г. крупнейшей в ЮВА компартии Индонезии и отхода от лево-экстремистов основной части хуацяо в Малайзии, Таиланде, на Филиппинах и в странах Индокитая, после ослабления в ходе многочисленных расколов коммунистического движения в Индии маргиналы в основном сменили ориентацию и перешли от лево-экстремизма к реакционному консерватизму, преимущественно — религиозного характера. Начиная с конца 1970-х и начала 1980-х годов, они — главная опора исламских фундаменталистов Ирана, Сирии, Ливана, Бангладеш, Турции, Туниса, Алжира и других стран (34, с.73).

В восточном обществе определенные социальные и политические позиции сохранили феодалы.Как правило, феодалы на Востоке (за исключением лишь некоторых государств, вроде Афганистана, Непала) сохранили социальное влияние лишь в составе более широких общностей вроде ФБК, феодальной бюрократии или духовенства. В социально-хозяйственном отношении феодалов, как и «чистого» феодализма, на Востоке уже нет. Однако феодальные структуры и отношения, феодальные представления и обычаи, феодальные традиции и мышление еще сохранились, как правило — в тесном сплетении с другими категориями — патриархальными, буржуазными и прочими.

 

---

Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 568; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!