Не создавать письменных наставлений.
Передавать истину вне учения, иным способом.
Напрямую указывать суть сознания человека.
Прозревать природу, становиться Буддой.
В соответствии с этими принципами чаньские учителя и саму медитацию трактовали по-новому: не просто как неподвижное сидение сообразно установленным правилам, но как способ мгновенной, совершенно спонтанной реализации высшей мудро- сти Будды. Какой именно способ? Да не так уж и важно! Достичь полного и окончательного прозрения можно каким угодно обра- 30м: услышав удар колокола или песню рыбаков, увидев кипарис в саду, получив от учителя удар палкой или даже лишившись пальца. Чаньский мастер всегда выпаливает первое, что приходит ему на ум, и даже то, что дается прежде понимания, но он всегда ведет речь о “чем-то другом”, говорит “вокруг да около”. И то и другое не поддается никакому описанию. При всей важности сидячей медитации в чань-буддизме мы не находим в обширной литературе, созданной чаньскими учителями, конкретных описа- ний медитативной техники или медитативных состояний. Оче- видно, привычный нам язык понятий, неизбежно расчленяющий естественную целостность нашего опыта, оказывается здесь бес- сильным. В речах о чаньском пробуждении важно не что, а как — чистое качество духа, данное нам в отчужденных отблесках, как бы совершенно несущественных деталях: пустота средо-точия сливается с пустотой вездесущей среды.
|
|
|
3.Истина сама по себе Господин.
4.Мрак сам по себе Слуга.
5.Отсутствие различий между истиной и мраком, Господи- ном и Слугой.
Сказанное о чаньской практике пока что не дает оснований говорить о сколько-нибудь заметном отличии ее от принципов общих для всей махаянистской традиции. Со временем, однако, наставники Чань все решительнее стремились отмежеваться от общепринятых условностей духовного совершенствования в Махаяне, в особенности от внешних форм благочестия. По пре- данию, полулегендарный основоположник чань-будцизма Бод- хидхарма не побоялся сказать в лицо благочестивому правителю царства Лян, потратившему огромные средства на строительство монастырей и пагод, что все его заботы о процветании Дхармы в мире ровным счетом ничего не стоят. Для Бодхидхармы вся эта показная щедрость была слишком дешевым способом служения Будде. Он требовал жить внутренним опытом и не щадить себя. По преданию, он провел девять лет, сидя в созерцании перед сте- ной своей пещеры. Принятая в школе Чань ежедневная длитель- ная медитация в сидячей позе была сама по себе нелегким испытанием. Требование же осознать недуалистичность пустоты непременно “здесь и теперь” делало чаньскую медитацию еще и настоящей духовной пыткой, настолько тяжелой для многих, что возникло даже понятие “чаньская болезнь”, обозначавшее психи- ческие аномалии, которые у многих подвижников Чань непосред-
|
|
|
·Тогда пойди и вымой свою чашку! — воскликнул Чжао- чжоу.
В этот миг монах прозрел”.
Один монах спросил учителя Юньмэня: “Что такое Будда?”
Юньмэнь ответил: “Палочка с засохшим дерьмом!”
Странные рассказы, совершенно недоступные комментиро- ванию.
Все они в конце концов сводятся к парадоксальному — точ- нее, абсурдному — утверждению подобия заведомо неподобного. Они призваны не помочь решению вопросов о природе истинно- сущего, а показать, подсказать, заставить пережить саму бессмыс- ленность желания решать их. Они выявляют границы нашего понимания, которые нельзя преодолеть, не изменив сам способ своего существования. В них разыгрывается первозданная, недос- тупная концептуализации драма испытания человеком абсолют- ной неопределенности своего бытия, открытия им безграничного поля опыта. Чаньская словесность — стихия чистой игры, где не- определенность человека испытывается неопределенностью бы- тия “мира в целом”. В этой игре в каждое мгновение решается вопрос жизни и смерти, но в ней не дано выбирать между бытием и небытием. В ней, в сущности, никто не играет и ничего не ра- зыгрывается.
|
|
|
Читая чаньские тексты, мы словно погружаемся в поток 03а- рений, живой само-диалог бытия с его лирической прерывностью, непредсказуемо резкими, но повинующимися неизреченным законам творческой игры со-мыслия сменами интонации. В чань- ском диалоге каждое слово застает врасплох и требует непроиз- вольной, интуицией подсказываемой точности ответа. Ибо каждое слово здесь есть воистину событие и даже более того: са- ма со-бытийственность, сообщаемость обстоятельств. И каждый новый поворот в этом причудливом лабиринте метаморфоз напо- минает о том, что жить со-общительностью вещей и, следователь- но, жить в пустоте и пустотой — значит испытывать себя, рисковать; каждое слово встает перед нами как решающее испы- тание — “застава” на языке чаньских учителей, — через которую нельзя пробиться и все же нельзя не пробиться.
Но каждое слово здесь указывает еще и на предел сказанного и понятого. А потому сказать как можно короче и выразительнее, “сказать как отрезать”, сказать как можно плотнее, обратив ело- во в плоть и придав ему весомость и наглядность жеста, ценилось особенно высоко среди приверженцев Чань. Чаньская («е)речь —
|
|
|
Весь пафос эксцентричной чаньской проповеди проистекал из настойчивого стремления чаньских учителей внушить подвиж- нику понимание иллюзорности и бессмысленности любых про- тивопоставлений. Ибо мудрый не выбирает, а действует. Вся “техника” чаньского просветления как раз и состояла в том, что- бы поставить ученика перед невыносимо абсурдным выбором — и заставить его преодолеть свое отчаяние сверхусилием воли, ко- торое равнозначно освобождению от оков “разумного понима- ния”. Уже известная нам “Надпись о вере в сердце” открывается словами:
Дата добавления: 2019-09-08; просмотров: 172; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!