Рим Августа и мир центурионов

 

Появлением городов кочевники обязаны римлянам и их лопатам.[2844] Археологи отмечают появившиеся римские мотивы построек этого времени.[2845] Иных строителей римских военных лагерей в тех местах не было. У кочевников не было лопат. У римлян даже пастухи молились на лопату.

Октавиан любил называть себя первым солдатом, принцепсом, ефрейтором. Современное ефрейтор (Gefreiter, то есть освобождённый от некоторых нарядов) — воинское звание (чин), присваиваемое старшим и лучшим рядовым (солдатам), которые в период отсутствия командиров отделений заменяют их. Впервые появилось в Германии в начале XVII века. Ефрейторы отбирались из опытных и надёжных солдат для развода часовых, конвоирования арестованных и выполнения других обязанностей, требовавших доверенных людей. Одним из наиболее известных носителей этого звания являлся Адольф Гитлер.[2846]

Однако с точки зрения центурионов, возглавивших римских невозвращенцев, Гай был молодым, салагой. Для дедушек римской армии все его действия издалека были видны и понятны насквозь. Их взгляд и понимание мира перенимали их сыновья и внуки. И у всех них был разный опыт владения главным орудием римской армии — лопатой.

Лопата это орудие, изобретение которого недооценено. А. В. Довгалев напомнил мне о затруднениях, которые испытывал из-за отсутствия лопаты герой Даниэля Дефо:

«17-е ноября. — Сегодня начал копать углубление в скале за палаткой, чтобы поудобнее разложить свое имущество.

Примечание. Для этой работы крайне необходимы три вещи: кирка, лопата и тачка или корзина, а у меня их нет. Пришлось отказаться от работы. Долго думал, чем бы заменить эти инструменты или как их сделать. Вместо кирки попробовал работать железным ломом; он годится, только слишком тяжел. Затем остается лопата или заступ. Без нее никак не обойтись, но я решительно не придумаю, как ее сделать.

18-е ноября. — Отыскивая в лесу материал для своих построек, нашел то дерево (или похожее на него), которое в Бразилии называют железным за его необыкновенную твердость. С большим трудом и сильно попортив свой топор, срубил одно такое дерево и еле притащил его домой: оно было очень тяжелое. Я решил сделать из него лопату. Дерево было так твердо, что эта работа отняла у меня много времени, но другого выхода у меня не было. Мало по малу я придал обрубку форму лопаты, при чем рукоятка вышла не хуже, чем делают у нас в Англии, но широкая часть, не будучи обита железом, прослужила мне недолго. Впрочем, я достаточно попользовался ею для земляных работ, и она очень мне пригодилась, но, я думаю, ни одна лопата на свете не изготовлялась таким способом и так долго».[2847]

В. Б. Резун написал поэму о пехотной лопате:

«Каждый пехотинец в Советской Армии носит с собой малую пехотную лопатку. Когда он получает приказ остановиться, он немедленно ложится и начинает копать яму в земле рядом с собой. За три минуты он отроет небольшую траншею в 15 см глубиной, в которую может вытянувшись лечь так, что пули будут безопасно свистеть у него над головой. Земля, которую он выбросил, формирует бруствер впереди и по бокам, создавая дополнительное укрытие. Если танк проедет над такой траншеей, то у солдата есть 50% вероятности, что он не причинит ему никакого вреда. В любой момент солдату могут приказать двигаться снова и, крича во весь голос, он ринется вперед. Если ему не приказывают двигаться, то он роет глубже и глубже. Сначала его траншея может использоваться для стрельбы из положения лежа. Позже она становится траншеей, из которой можно стрелять с колена, а затем, еще позже, после того, как она станет 110 см глубиной, ее можно использовать для стрельбы стоя. Земля, которая выбрасывается наружу, предохраняет солдата от пуль и осколков. Он делает в бруствере амбразуру, в которой располагает ствол своего автомата. При отсутствии дальнейших команд он продолжает работать над своей траншеей. Он маскирует ее. Он начинает копать траншею для соединения со своим товарищем слева. Он всегда роет справа налево, и через несколько часов траншея соединяет окопы всех стрелков данного отделения. Траншеи отделений соединяются с траншеями других отделений. Рытье продолжается и добавляются коммуникационные траншеи в тылу. Траншеи делаются все глубже, перекрываются, маскируются и укрепляются.[2848] Затем, внезапно снова следует приказ двигаться вперед. Солдат выскакивает на поверхность, крича и матерясь как можно громче.

Пехотинец использует ту же лопатку для того, чтобы вырыть могилу для павшего товарища. Если у него в руках нет топора, он использует лопатку, чтобы разрубить буханку хлеба, когда она замерзла до твердости гранита. Он использует ее как весло, когда на телеграфном столбе под вражеским огнем переправляется через широкую реку. А когда он получает приказ остановиться, он снова строит несокрушимую крепость вокруг себя. Он знает, как рационально рыть землю. Он строит свое укрепление сразу таким, каким оно должно быть. Лопатка — это не только инструмент для рытья земли: она может также быть использована для измерения. Она имеет 50 см в длину. Две длины лопатки равны метру. Лезвие лопатки имеет 15 см в ширину и 18 см в длину. Запомнив эти данные, солдат может измерить все, что пожелает.

У лопатки ручка не складывающаяся, и это очень важная черта. Лопатка обязана быть единым монолитным объектом. Все три ее края остры, как у ножа. Она окрашена зеленой матовой краской, чтобы не отражать сильный солнечный свет.

Лопатка — это не только инструмент для измерения. Она является также гарантией стойкости пехоты в большинстве трудных ситуаций. Если у пехоты есть несколько часов, чтобы зарыться в землю, то чтобы выковырять ее из ее окопов и траншей могут понадобиться годы, какое бы современное оружие против нее ни использовалось».[2849]

Образованные немецкие генералы отмечали особое пристрастие русских к лопате: «Солдат русской армии — непревзойденный мастер маскировки и самоокапывания, а также полевой фортификации. Он зарывается в землю с невероятной быстротой и так умело приспосабливается к местности, что его почти невозможно обнаружить. Любой русский плацдарм, захваченный вечером ротой, утром уже обязательно удерживается по меньшей мере полком, а на следующую ночь превращается в грозную крепость».[2850]

О римской лопате и о слове ее обозначающем, мы знаем мало. Меж тем название римской лопаты дошло до нас во многих обличьях:

Палата (иноск.) — хранилище драгоценностей, роскошное здание, дворец. Ср. Ума палата. Ср. Pallast (Pfalz), cp. Palace (англ.). Ср. Palais (фр.), Ср. Palazzo (ит.). Ср. Palatium (от Палатинской горы в Риме, окруженной еще при Ромуле стеной, на которой стоял храм Аполлона и дворец Августа). По другой легенде, великан Palatine[2851] выстроил себе по росту своему громадный дом; с тех пор громадное здание называлось — palatium.

Из слова pala выросло много слов. Палка, древнерусское слово, образованное с помощью суффикса от исчезнувшего пала, как считается, заимствованного из тюркского, где пала — нож.[2852] Меж тем есть прекрасная аналогия: bulla — булка, pala — палка.

Подсечное земледелие было основным для русских, пока они, нередко совершая переходы в несколько сотен верст, изучали и заселяли просторы северо-восточной Европы и Сибири. Древнейшим из восточнославянских пахотных орудий, сохранившихся до настоящего времени, несомненно является рáло с одним сошником. В 964 г. вятичи сообщили князю Святославу, что они платили хазарам дань по «шьлягу[2853] от рала». У вятичей же летописец упоминает плуг (981 г.). Происхождение слова плуг до сего времени неясно. При обработке подсек кроме мотыги русские пользовались разновидностью одноконной сохи без полицы. Ее называют палóвая соха, т. е. соха, предназначенная для пáла (подсеки). Во многих русских говорах глаголы-синонимы пахать и орать (orare) употребляются по-разному. Первый употребляют только применительно к сохе с полицей, второй — к орудиям типа плуга. Есть поговорка: не соха пашет, а полица.[2854]

Славянские раlъ, раlьсь, (большой) палец.[2855]

Vepallidus — бледный, доходяга; В. Даль: палатковать, кочевать табором, жить в палатке, в поле. Полати, сев. вост., палати южн. зап. Встарь, полати бывали и в боярских хоромах. Слово палата употребляется в русском языке со времен князя Владимира (X в.). Раlаdin — то же или непосредственно из ит. paladino от лат. palatīnus дворцовый сановник; отсюда происходит палатин наместник, впервые у Петра I.[2856]

Непременной принадлежностью русской и белорусской избы считаются полáти, палáцi — высокий и широкий настил для спанья (белорус. пылáцi, пóлы). Украинцы их не знают. Их делают на расстоянии 80 см от потолка, и тянуться они обычно от печи до противоположной стены.[2857]

Поленица: богатырь, удалец, наездник, разбойник у М. Р. Фасмера и па́леница, в устном народном творчестве у В. И. Даля. В современном русском языке есть глагол палить и палево.

Последним из классических филологов о лопате писал Шнуппе в Realencyclopaedie Pauly–Wissowa:

«Слово pala[2858] изначально обозначало в латинском языке Spaten (лопата) и Grabscheit (заступ), значения которых сегодня в немецком языке разошлись, в то время как изначально заступ заострялся к концу. Общего индоевропейского или только германского слова для обозначения Spaten просто не существует. Spaten — это общее западногерманское слово, проникшее через нижненемецкий язык в северные языки, также слово Spaten относится, например, не к первым сардским инструментам, а привнесено с материка.[2859]

Древнейшее упоминание o pala как Spaten (лопата) находится у Плавта,[2860] откуда следует, что она была старейшим садовым инструментом. Приблизительно то же и у Колумеллы.[2861] При посадке оливы тоже использовалась pala.[2862] Среди железных инструментов, необходимых для возделывания 100 моргенов плантаций винограда, Катон[2863] называет paleas VI. Еще Плиний упоминает pala при выращивании винограда,[2864] а также граната.[2865] В поле pala была необходима для проведения каналов[2866] и при особом типе обработки почвы.[2867] Существовала также разница в качестве pala, лучшую можно было купить в Калах, сегодняшнем Кальви в Кампании и в Венфруме, ныне Венафро, также в Минтурнах, сегодняшнем Минтурно (ранее Третто) в Лациуме на границе с Кампанией.[2868]

Вместе с выращиванием винограда и садоводством германцы позаимствовали у римлян еще и необходимые для этого орудия».

Поэтому современные лопаты, в общем, похожи на римские. Большая сапёрная лопата представляет собой обычную, похожую на садовую штыковую лопату, однако, со своеобразной формой штыка (без заострения на конце), позволяющей работать этим инструментом одновременно как штыковой, так и как совковой лопатой. Имеет строго стандартизированные размеры — поскольку используется ещё и как импровизированный измерительный инструмент. Длина её, от острия штыка, до конца рукоятки (черенка) ровно 110 см. Ширина штыка (лотка) — ровно 20 см. Высота штыка — 25 см. Вес около 1,9 кг. Её штатное инвентарное название — БСЛ–110 (Большая сапёрная лопата длиной 110 см). Предназначена для выполнения работ в грунте во все подразделения всех родов войск СССР и РФ, входит в комплект ЗИПа всех военных машин. Успех работы данной лопатой в среднем грунте 1 м³ в час.[2869]

Страшилкой советской публики конца СССР стал образ страшной, но несуществующей в действительности «малой саперной лопатки спецназа».

«Однако произошло так, что у рукоятки выше штыка есть короткая поперечина, необходимая для того, чтобы нога могла упираться без повреждения подошвы.[2870] Общепринятый размер сегодняшней тяжелой лопаты, штык которой составляет примерно 30:19 см, соответствует сужающемуся краю штыка из Заальбурга.[2871]

То, что для заостренной к концу лопаты использовалось обозначение pala, указывает Плиний,[2872] при описании особого вида лемеха он говорит: cuspis effigiem palae habet».[2873]

М. Р. Фасмер: лопата лопа́та лопа́тка, укр. лопа́та, др.-русск., ст.-слав. лопата πτύον, болг. лопа́та, сербохорв. ло̀пата, словен. lорátа, чеш., слвц. lораtа, польск. ɫораtа, в.-луж., н.-луж. ɫораtа. Другая ступень вокализма: ла́па.[2874]

Латинское labor значит работа, труд, напряжение, lapsus, движение, особенно размеренное. В русском языке производные этого слова дали лапу, лоб и лопасть. Лопатить = точить.[2875]

«Лопата — прекрасное средство рукопашного боя. Лопатой можно прикрыться от удара противника, ею можно отбить укол штыком, а острые края лопаты делают её грозным рубящим оружием. Особенно ценна лопата во время рукопашного боя в стеснённой обстановке. В борьбе против врага, вооружённого винтовкой со штыком, занимай выжидательное положение. Твоя первая задача — обить удар противника, вторая задача — схватить оружие врага, сковать его и нанести быстрый рубящий удар».[2876]

История многоименной pala-лопата не изучена до сих пор.[2877] Редко ее воспевают художники:

«Крист положил лопату, сменил напарника у «машины ОСО — две ручки, одно колесо», как называли на Колыме тачку по-арестантски. Не по-блатному, но вроде этого. Крист поставил тачку донцем на траповую доску, ручками в противоположную от забоя сторону. И быстро насыпал тачку. Потом ухватился за ручки, выгнулся, напрягая живот, и, поймав равновесие, покатил свою тачку к бутаре, к промывочному прибору. Обратно Крист прикатил тачку по всем правилам тачечников, унаследованным от каторжных столетий, ручками вверх, колесом вперед, а руки Крист, отдыхая, держал на ручках тачки, потом поставил тачку и снова взял лопату. Лопата завизжала».[2878]

Лопата играет роль в одной из верий эпоса о Кэсере:

«Согласно амдоской версии, боги Лхацин (Lha-byin) и Анэгонмен-гель-мо (A-ne Gon-sman rgyal-mo) сначала послали своего старшего сына навестить страну Линг, но он вернулся с полпути. Затем был послан средний сын, но и он вернулся, не добравшись до страны Линг. Наконец младший сын просит разрешения надеть шлем и кольчугу своего отца. Вскочив в седло, он ускакал в страну Линг. Вернувшись, Дзамланг-санг (Кэсар) просит Анэ-гонмен-гельмо дать ему пригоршню крови из носа муравья и пригоршню жил вшей, без чего якобы он не может поехать в страну Линг. Дзамланг не хочет покидать царство богов (lha'i-yul) и поэтому просит трудновыполнимое. Наконец, следуя воле богов, Дзамланг-санг, будущий царь Кэсар, принимает обличье белой птицы (bya dkar-po) и спускается на землю Линга.

Жена Чотуна, одного из старейшин Линга, видит большую тень, опускающуюся на землю. Она говорит своему мужу, что это плохое предзнаменование и что, вероятно, Кэсар воплотится в Линге. Однажды утром у женщины по имени Гаксалхамо ('Gag-bza iha-mo) родился сын, которого назвали Цзорэ (Co-re, или Cho-ris). В ту пору страна Линг платила дань людьми царю демонов-людоедов. Когда глава демонов (bdud-rgan) Чамбалакрин (Khram-pa Lag-rin) прибыл в Линг за данью, вождь Аку Чотун (A-Khu Khrothun) решил принести в жертву новорожденного сына Гаксалхамо. Мать горько заплакала, но мальчик сказал ей: «Не оплакивай меня! Когда глава демонов придет, скажи ему, чтобы он широко раскрыл рот, и положи меня ему прямо в пасть». Царь демонов приблизился к юрте Гаксалхамо. Женщина положила своего сына на лопату и поднесла его демону с такими словами: «Глава демонов, проглоти моего ребенка, не кусая его!» Когда Чамбалакрин проглотил Цзорэ, мальчик распрямился в глотке людоеда и закупорил ее. Корчась от боли, демон пробормотал: «О, Цзорэ, спускайся быстрее в мой желудок!» Но Цзоре не послушал демона, и тот умер в страшных муках. Много раз пытался Чотун уничтожить Кэсара с помощью могучих демонов-магов. Однако из каждого испытания Кэсар выходил победителем».[2879]

Сесть на лопату требует баба Яга у вдовьего сына Ивана в киносказке Морозко А. А. Роу.[2880]

В средневековых погребениях Сибири лопаты изредка попадаются в погребениях вместе с мотыгами-кельтами, зубилами и топорами.[2881]

Pales — богиня, заботящаяся о корме скота, богиня овец и ягнят; молитву ей римский пастух произностил четыре раза, обратившись к Востоку, затем выпивал смесь из молока и свежего сусла, и наконец, перепрыгивал через кучи зажженной травы. Любопытным должно быть действие молока в сочетании с конопляным суслом.

Вплоть до середины XIX в. конопляное масло играло в питании восточных славян ту же роль, какую сейчас играет подсолнечное, а жареные семена употреблялись вместо семечек. Между тем это масло содержит ТГК (а также другие активные каннабиноиды) от 7 до 150 мкг в 1 мл.[2882]

Молитва к Pales у Овидия в Фастах:

Кончилась ночь, и встает Аврора. Парилии надо

Петь: не напрасно, коль мне Палес на помощь идет!

Палес благая, певца вдохнови ты пастушеских таинств,

Если могу я почтить праздник твой песней своей.

Я ведь и пепел тельца, и бобовые стебли рукою

Полной тебе приносил как очистительный дар;

Я ведь и через костры, по три в ряд разожженные, прыгал,

И окропляли водой с ветви лавровой меня.

Благословляет мой труд богиня: из гавани вышла

В море ладья, и надул ветер мои паруса.

С девственного алтаря проси курения, тополь:

Веста подаст тебе дар, Веста очистит тебя.

А для курений пойдет кровь коня и пепел теленка;

Третьим пустой черенок твердого будет боба.

Сытых очисти овец при первых сумерках, пастырь,

Землю водой окропи, веткой ее подмети,

Зелень повсюду вплети и ветвями увей ты овчарни,

Двери укрась и повесь длинный венок на косяк.

Чистая сера пускай голубым разносится дымом,

И от дымящейся пусть серы заблеет овца.

Жги ты мужские еще маслины, сосну, можжевельник,

Пусть посреди очагов лавр, загораясь, трещит.

Пшенные пусть пироги пойдут с корзинкою проса:

Эта особенно снедь сельской богине мила.

Яства прибавь и кувшин молока и, раздав эти яства,

Палес лесную моли, теплым почтив молоком:

«Ты позаботься, скажи, о скоте и хозяевах стада,

Чтоб никакого вреда не было стойлам моим!

Коль в заповедник забрел, иль под деревом сел я священным,

Иль ненароком овца траву щипала с могил,

Если ступил я на место священное, если от взоров

Нимфы бежали моих или бог-полукозел,

Если мой нож нарезал ветвей в раскидистой роще,

Чтоб захворавшей овце листьев в лукошко нарвать, —

Ты уж меня извини! А когда идет град, не преступно

Будет скотину свою к божьим навесам пригнать.

Коль взбудоражил прудки, вы простите, пожалуйста, нимфы,

Что мой копытами скот воду вам всю замутил.

Ты же, богиня, для нас охрани родники, родниковых

Нимф умоли, призови в рощах живущих богов:

Да не заметим дриад, не подсмотрим купален Дианы

Или же Фавна, когда в полдень траву он примнет.

Хвори от нас отгони: пусть здравствуют люди и стадо

И не болеют ничем наши сторожкие псы.

Пусть без урона стада с утра и до вечера будут,

И не оплачу я шкур, содранных волком с овец.

Пусть злобный голод уйдет, пусть травы и листвы будет вдоволь,

Вдоволь воды, чтоб омыть тело и жажду унять;

Полное вымя пусть брызжет, пусть сыр мне приносит доходы,

Пусть на моем решете соком сочится творог;

Будь баран похотлив, а самка его многоплодна,

Чтобы по стойлам моим множество было ягнят;

Шерсть вырастает пускай такая, что пальцев не ранит

Женских и будет всегда мягкой для ловкой руки!

Все это сбудется пусть, а мы ежегодно богине

Палес, как все пастухи, будем месить пироги».

Так богине молись и скажи это раза четыре,

Ставши лицом на восток, руки росою омыв.

Братину взяв, молоком белоснежным наполни, как чашу

Ты для питья, и к нему сусла багряного влей;

И через кучи потом на огне трещащей соломы

Мчись, оттолкнувшись ногой в ловком и быстром прыжке.

Это обычай. Теперь объяснение дать ему надо,

Но я колеблюсь: ведь все разное тут говорят.

Все вычищает огонь, из руды выжигает металлы,

Не потому ль и овец чистит он, и пастухов?

Иль потому, что в вещах противные спорят стихии,

Не примиряясь никак: боги огня и воды,

Объединили отцы их друг с другом, считая ль, что надо

Вслед за кропящей водой тела касаться огнем?

Иль что в них жизнь и ее теряет изгнанник, а жены

В браке находят, и в том — сила огня и воды?

Видят здесь также намек, в котором я сомневаюсь,

На Фаэтона и весь Девкалионов потоп.

Иль говорят, что когда пастухи били камень о камень,

То неожиданно вдруг вспыхнула искра из них;

Первая сгасла, но вот от второй загорелась солома:

Не потому ль и пошло пламя Парилий у нас?

Или, скорей, благочестный Эней ввел этот обычай,

Ибо огонь, отступив, дал побежденному путь?

Нет, вероятней всего, что при основании Рима

Ларов из старых домов к новым несли очагам:

При перемене жилищ шалаши полевые сжигались

И погорали в огне хижины прежние все;

Скот прыгал через огонь, и прыгали с ним и селяне, —

В день рождества твоего, Рим, вспоминают о том.[2883]

«Более основательно крестьяне моются в печах и банях. Печами пользуются только при неимении бань. Для мытья устилают их соломой и затем ложаться в них, захватив с собой веник, горячей воды, свечку или лампу, при этом печь снаружи закрывают заслонкой. Пробыв с полчаса, моющиеся вылезают из печки и выходят в сени или на крыльцо, чтобы окатиться холодной водой. Банями в большинстве случаев служат кое-как сколоченные избушки. Теплых предбанников для раздевания в них нет и вход устроен прямо с улицы. Зажиточные семьи устраивают иногда белые бани, в которых для выхода дыма имеется труба. Большинство крестьян моется еженедельно и кроме того под большие праздники. Бани натапливаются с вечера. В первый пар идут старики и старухи, за ними мужики и взрослые ребята, а в конце женщины с малолетними детьми. Вся семья парится одним веником».[2884]

Как показал М. Мурко, общеславянское слово баня происходит от народного латинского balnia. Легенды, вошедшие в древнерусские летописи, свидетельствуют о наличии бани у новгородцев во времена апостола Андрея и в Киеве — у княгини Ольги, когда она отомстила древлянам за смерть мужа.[2885]

Русская баня может нанести иностранцу культурную травму:

«Зашли сначала в мужские, где увидели великое множество голых людей, которые плескались в воде безо всякого стеснения. Через дверцу в дощатой перегородке проследовали в женскую часть, где совершенно обнаженные женщины прохаживались, шли из раздевальни в парильню или на двор, намыливались и т. д. Мы наблюдали за ними более часа, а они как ни в чем не бывало продолжали свои манипуляции, раздвигали ноги, мыли срамные места и так далее. В конце концов, пройдя сквозь толпу голых женщин, из коих ни одна не подумала прикрыться, я вышел на улицу и дошел до другого входа в ту же баню, откуда все было видно как на ладони, а потом снова зашел внутрь, и банщицы, взимавшие плату у входа, даже не подумали меня остановить. ... В этой бане бывает более 2 тысяч посетительниц, главным образом по субботам, и с каждой берут всего две копейки; однако меня уверяли, что хозяин получает большой доход. Оттуда мы вышли наружу и проследовали к реке, чтобы посмотреть на женщин, которые после бани идут туда купаться. Их было очень много, и они спускались к воде без малейшего стыда. А те, что были на берегу и еще мылись, кричали нам по-русски: «Глядеть гляди, да не подходи!» Мужчины там купаются с женщинами почти вперемешку, ибо, если не считать шеста, их в реке ничто не разделяет. О Боже, видел там красивую девушку, у которой спина была в кровоподтеках и синяках от хозяйских палок или кнута, а вся ее вина, быть может, состояла в том, что она разбила чашку или совершила иной мелкий проступок! Сколь различными могут быть нравы и образ мыслей!

В деревнях еще сохраняется обычай купаться вместе мужчинам и женщинам, и нынешняя императрица первой позаботилась о том, чтобы соблюдались приличия и купание было раздельным. Далее направились к цыганам, которые с величайшим сладострастием исполняют русские танцы, и среди них была одна прелестная девица, которой я предложил поехать ко мне домой, а она отвечала, что поехала бы с превеликим удовольствием, но отец не спускает с нее глаз и т.д. Зашли потом в бордель поблизости; там, за рубль, получил пригожую девку. Поехал домой».[2886]

Дж. Казанова: «Мне пришлось смириться с моим незнанием русского языка, но меньше чем за три месяца Заира выучилась довольно сносно изъясняться со мной по-итальянски. Она не замедлила полюбить меня, а затем начала и ревновать. Об этом я вскоре расскажу.

...К тому времени она похорошела настолько, что я надумал взять ее с собой в Москву, не решаясь оставить в Петербурге. Ее лепет на венецианском наречии доставлял мне несказанное удовольствие. В одну из суббот я отправился в русскую баню. Тридцать или сорок мужчин и женщин было там, совершенно голых и не обращавших ни на кого ни малейшего внимания — каждый был, казалось, занят лишь собой. Это не было бесстыдством, это была невинность простых душ. Конечно, я был удивлен, что никто даже не взглянул на Заиру, которая представлялась мне оригиналом статуи Психеи, виденной мною некогда в Риме в вилле Боргезе. Ее грудь не была еще полностью сформирована — ведь ей исполнилось совсем недавно четырнадцать лет. Белоснежную кожу прикрывали длинные и густые волосы цвета эбенового дерева, в которые она могла бы закутаться вся целиком. Узкие черные брови были проведены над великолепного разреза глазами, которые могли бы быть немного побольше, но сколько в них было огня и в то же время застенчивости! Я уж не говорю об ее губах, как будто созданных для поцелуев. Если бы не ее приводящая в отчаянье ревность, не ее слепая вера в неопровержимость гаданья на картах, которым она занималась по десять раз на дню, Заира была бы совершенством и мне никогда бы не пришла в голову мысль расстаться с нею».[2887]

Раздельные общественные бани появились по приказу Екатерины II.[2888] Итальянца Казанову к баням приучила юная русская крестьянка, купленная им у какого-то деда под Петербургом. Ей же он обязан знакомством с наивными римскими нравами в отношении к девке, давно забытыми в Италии:

«Отойдя вместе с Зиновьевым шагов на сто от императорского дворца, я заметил очаровательную юную крестьяночку. Я указал на нее Зиновьеву, мы устремились к ней, но легкая и стройная, как козочка, она ускользнула от нас и скрылась в неказистой хижине, куда мы и зашли вслед за нею. Мы застали отца, мать и детей. Самый красивый ребенок — та самая Девочка — прижалась в углу с видом загнанного кролика.

Зиновьев, который, между прочим, был впоследствии двадцать лет посланником в Мадриде, долго говорил с отцом семейства. Разговор шел по-русски, и я, конечно, понять ничего не мог, но догадался, что говорили о юной красавице: отец подозвал ее, она подошла с видом полнейшей покорности и, потупив взор, остановилась перед нами.

Наконец, Зиновьев завершил переговоры, и двинулся к выходу, я последовал за ним, одарив на прощанье хозяина рублем. Выйдя наружу, Зиновьев дал мне полный отчет о своей беседе. Он спрашивал отца девицы, не отпустит ли он свою дочь ко мне в служанки, на что отец отвечал, что отпустит с радостью, но просил за это сто рублей, потому что дочка его еще нетронутая.

— Вы видите, — сказал мне Зиновьев, — что ничего не поделаешь.

— Почему же?

— Да ведь он просит сто рублей![2889]

— А если я ему заплачу эту сумму?

— Тогда она станет вашей и вы вольны поступать с ней, как вам будет угодно, только не можете лишить ее жизни.

— А если она не захочет мне повиноваться?

— Этого не должно быть, но если вдруг случится, вы можете ее беспощадно наказать.

— Предположим, что она будет согласна, но, скажите, смогу ли я, если она придется мне по вкусу, держать ее у себя и дальше?

— Повторяю вам, вы стали ее хозяином и имеете право приказать ее арестовать, если она сбежит от вас, не возвратив вам ваших ста рублей.

— А сколько я должен платить ей в месяц?

— Ничего, раз вы будете ее кормить и поить, отпускать в баню по субботам и в церковь по воскресеньям.

— А когда я покину Петербург, могу ли я взять ее с собой?

— Нет, если вы не получите, уплатив пошлину, разрешения на это. Она — ваша раба, но прежде всего она подданная императрицы.

— Хорошо. Тогда не устроите ли вы мне это дело? Я заплачу сто рублей и возьму ее с собой. Ручаюсь вам, что буду обходиться с нею совсем не так, как обходятся с рабами. Но я доверяюсь вам и надеюсь, что я не буду обманут.

— За это я вам могу поручиться. Угодно ли вам тотчас покончить с этим делом?

— Нет, подождем до завтра. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из нашей компании знал об этом.

— Будь по-вашему. До завтра.

Мы возвратились в Петербург всем обществом в прекрасном настроении, и назавтра в девять часов я уже встретился с Зиновьевым, который был весьма рад оказать мне такую услугу. Мы отправились в путь. Дорогой он сказал, что если я пожелаю, он составит для меня целый гарем из любого количества девушек. «Когда я влюблен, — ответил я ему, — мне хватает одной». И вручил ему сто рублей.

На месте мы нашли отца, мать и дочь. Зиновьев напрямик изложил им суть дела, отец, как водится у русских, возблагодарил Святого Николая за помощь, потом обратился к дочери; та взглянула на меня и промолвила «да».

Зиновьев тут же сообщил мне, что я должен лично убедиться в нетронутости скорлупы, ибо условлено, что я приобретаю невинную девицу. Я отказался от всякой проверки, опасаясь оскорбить девушку, но Зиновьев настаивал на своем, говоря, что она будет просто убита, если я не проверю ее и, наоборот, обрадуется, если я смогу в присутствии ее родителей убедиться, что она «честна». Мне пришлось подчиниться и, стараясь быть как можно скромнее, я провел полное исследование, всякие сомнения исключившее, — действительно я имел дело с невинным созданием. Но, по правде говоря, найди я этот плод надкушенным, я бы все равно, не объявил об этом.

Вслед за этим Зиновьев отсчитал отцу сто рублей, а тот вручил их дочери; она же в свою очередь передала деньги матери. Мой камердинер и мой кучер засвидетельствовали своими подписями эту сделку, суть которой была для них совершенно непонятной.

Заирой окрестил я эту юную девицу. Она села в наш экипаж, одетая в какую-то хламиду из сукна, под которой не было даже сорочки».[2890]

Детскую, римскую простоту русских в отношениях друг с другом люди запада истолковывали и толкуют превратно. Например, европейцев поражало то, что русское простонародье постоянно пело. «Крестьяне и мастеровые привыкли сопровождать пением работу, в основе этой традиции лежали языческие заговоры, с которыми славяне отправлялись в лес за грибами, на охоту или на рыбную ловлю, ткали холсты или рубили избы, пахали поле, сеяли и собирали урожай. Давно утратив первоначальный смысл, обрядовые слова сохранялись в народе как привычные речитативы и приговоры, произносившиеся нараспев. Плясали простолюдины тоже много и в Москве, и в деревне». Европейцы объясняли эти русские обычаи угнетенностью и дикостью русских.[2891]

«Российский народ с младенчества и из самой древности, в рассуждении климата, привычен к горячим баням и к купанию летом, особливо в реках и холодной воде. Обыкновенно всякую почти неделю ходят они в баню, а сверх того, при случаях возвращения с пути, небольшого болезненного припадка, пред праздником каким, после родов, пред свадьбой и тому подобных. Бани бывают большей частью деревянные, редко каменные, торговые и домовые. Строятся торговые большей частью при реках. Баня есть род пространной залы или комнаты (буде торговые), в которой сделаны полки и широкие скамьи для сидения; печка большая, на которуй сверху накладено речного крупного каменья, которые, поджигая дровами, раскаливши как огненное уголье, взливают из чана холодную воду; отчего поднимается пар и с оным жаркая теплота такая, что жжет как огонь; причем взмахивают и треплют себя березовыми с листьем прутьями, связанными в большие пучки, которые называются вениками, чем разбивается сгустевшая от климату кровь, производится испарина чрез раскрывшиеся от теплоты телесные поры, или дырочки в коже; потом моются мылом, трутся или вытирают приставшую к телу тонкую пыть и пот банной губкой, которую называют в России грецкою не правильно, яко бы греческую, ибо оная получается и в России, на берегах Ледовитого моря, или же лоскутом сукна или байки, сшитым наподобие мешочка; после окачиваются водой из чана, холодной, или, разведя, теплой, которая беспрестанно кипит в котле, особливо в торговых банях. Напоследок вымывают и вычесывают голову гребнем от вшей и нечистоты. После бани надевают чистое белье. Испытавший сие признается, что все предубеждения иностранных против бань суть ложные и что оные суть наилучшее предохранительное и поправительное лекарство для россиян. Ужасно, особливо для чужестранцев, видеть, когда россияне, распаряясь в бане до красного цвета, выбегают и бросаются в холодную воду, в реку, в озеро купаться или же ложаться в снег, который под ними в мгновение растаивает; но знающий сложение россиян и привычку с младенчества к тому, нимало тому не удивится, да и не будет ожидать от того, кроме хороших, других для здоровья никаких следствий…

…Конопли, как во всей южной и средней России, так и Сибири, тоже южной, во всех местах сеют и употребляют на деланье из оного пеньки, канатов и прочего, а из семени бьют в величайшем количестве масло, употребляемое по постам в пищу, как и отпускаемое за море, равно как и пеньку».[2892]

Восточные славяне познакомились с коноплей раньше, чем со льном. Показательно и то, что соседние финноязычные народы за очень редким исключением не переняли у восточных славян культуру льна и знают только коноплю. Созревшую коноплю женщины выдергивают из земли с корнем; это называется брать коноплю. Дергают коноплю правой рукой, а держат левой, собирая ее в маленькие снопы (великорус. пук, укр. горстка, белорус. пучня).[2893]

«Из матерки (она грубее) на Руси ткали ткань для мешков (чувалов, кулей и т. д. — все виды мешков для разных грузов просто трудно перечислить), фартуков, попон для лошадей, сумок. На прядильнях в городах делали парусину. И хотя лучшими, самыми прочными веревками считались посконные, не мало видов подобных изделий вили из матерки. Это и нити для рыбацких сетей, неводов, вентерей. Это и всевозможные веревки: от очень тонких (шпагат, бечевка) до самых мощных (вожжи, канаты). Бросовые отходы обработки конопли — пакля — служили незаменимым средством для прокладки бревен в срубах, заделывания щелей в деревянных лодках и короблях по солиднее. Само слово “конопатить” явно указывает на свое конопляное происхождение. Из тех же отходов крестьяне плели подстилки, дерюги, лапти. Из пакли делали фитили для свечек, лампады или иного светильника. Зеленую коноплю использовали против клопов — она отпугивала насекомых своим запахом.

Семя служило прекрасным кормом для птиц. Да и люди в голодный год считали его за лакомство: толкли, жарили, приберегали для детей. Например, в столице конопляного края Дмитровске “масленки” делали только по великим праздникам: экономили. А получаемое из семени масло использовали в пищу, как приправу для самых разных блюд в постные дни (таковых было более чем достаточно). Считалось, что кто отведает конопляного масла, тому и мясо уже не к чему: “Пальчики оближешь, чего уж веселей в пост!” (и действительно, по своей белковой ценности семя конопли не уступает мясу). Масло годилось и для лампад, светильников, из него делали высококачественное жидкое мыло, олифу, которая шла и на росписи икон. Можно использовать масло и для консервирования. Разработчик так называемой “торцовой” мостовой (использовалась в Санкт Петербурге в 1820-е) В. П. Гурьев в качестве материала для мощения дорог использовал бруски дерева, пропитанные кипящим конопляным маслом: “тогда они приобретают железную твердость и, высушенные, превращаются в сухарь, подобый камню...” Конопляная олифа была основой различных мастик, шпатлевок и т. д. Масло крестьянин непременно припасал и как средство от хворей — можно было поставить компресс, растереться, смазать больное место. Маслом намазывали голову, что бы избавиться от вшей, а ароматный конопляный жмых шел на откорм скоту...»[2894]

«Таким образом, от конопли не оставалось никаких отходов. Даже совсем никчемные остатки использовались на постилку в курятниках, их засыпали между стен для утепления, вывозили в огород для смягчения почвы. Костру сжигали, что бы получить щелок для отбеливания тех же холстов. И даже из листьев конопли, добавляя квас, делали зеленую краску для тканей. Выращиванию конопли уделялось огромное внимание в первые десятилетия Советской власти».[2895] На ВДНХ СССР поселителям рассказывали:

«Царская Россия не знала южной конопли, кенафа, рами. Колхозы не только освоили эти ценнейшие культуры, но и успешно возделывают их на огромных площадях. Лучшие колхозы, звенья и передовики социалистического земледелия добились поистине блестящих успехов — освоили агротехнику этих культур и снимают рекордные урожаи. Из конопли, кенафа и рами промышленность вырабатывает самые разнообразные изделия — ткани, сети, канаты, брезенты... Юный натуралист Шура Мещеряков, ученик седьмого класса Новосибирской школы, производил опыты по выращиванию дагестанской и обыкновенной конопли. При очень большом росте и высокой урожайности волокна дагестанская конопля, в условиях Новосибирска, не дает зрелых семян, так как ее цветение начинается слишком поздно. Поэтому ежегодно Шуре приходилось выписывать семена дагестанской конопли из южных местностей. Он решил добиться получения гибрида дагестанской и обыкновенной конопли. Шура хотел прекрасные свойства волокна и высокую урожайность семян дагестанской конопли соединить со скороспелостью обыкновенной. «Поступил я очень просто, — рассказывает Шура: — посеял дагестанскую коноплю рядом с обыкновенной. Матерками я оставил дагестанскую коноплю, а отцовскими растениями — обыкновенную. Для того чтобы между ними произошло скрещивание и чтобы посконь дагестанской конопли не напортила мне, я ее выдергивал, а оставлял только матерки, которые должны были опыляться пыльцой обыкновенной конопли».[2896]

«Обычно местом первого купания у русских центральных и северных областей страны была баня, где и проводил вместе с матерью первые дни своей жизни новорожденный. Для смывания послеродовой грязи и укрепления здоровья малыша повитуха в нежарко натопленном помещении слегка парила младенца, похлопывая его веником. В южных областях и частично в центральных купание — и первое, и последующие, происходило в русской печи или же просто в теплой избе. В дальнейшем в русских семьях считали необходимым купать новорожденных в течение первого месяца 1–2 раза в неделю, до года — 2–3 раза, а после года — один раз в неделю. Первое укладывание также сопровождалось обрядовыми действиями, от которых зависели здоровье и спокойствие новорожденного. В соответствии с местной традицией выбирали дерево для люльки. Жители Порховского уезда Псковской губернии делали ее обязательно из еловой лучины, в Пошехонском уезде Ярославской губернии — из березы или ели — "чтобы ребенок крепче спал"; определенное дерево нужно было выбрать и для очепа — жердочки, на которую вешалась люлька. В Череповецком уезде Новгородской губернии его делали из березы, а в Шенкурском уезде Архангельской губернии — из сосны, еловый же очеп, по мнению жителей этих мест, мог стать причиной того, что ребенок "покроется коростой". В качестве подстилки на дно люльки клали солому».[2897]

Римские пастухи устраивали парилии,[2898] парились, растапливали парилку четыре раза в месяц.

В Советской армии по наследству от Русской императорской армии баню также устраивали раз в неделю. Баню любили и богатые:

«Бани Агриппы (Thermae Agrippae), создавшие пример для дальнейшего строительства императорских бань, усиливали развлекательную направленность Марсова поля. В процветающих после постройки Акведука Дева термах, первом банном комплексе столицы, имелись озелененные участки для упражнений, бассейны для плавания и великолепные художественные произведения.[2899] После смерти Агриппы эти термы были сделаны бесплатными»[2900].[2901] Общественные бани появляются и в провинциях, например, в городах Причерноморья.[2902]

Хорошо передал банный дух В. С. Высоцкий:

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,

Раскалю я себя, распалю,

На полоке, у самого краюшка,

Я сомненья в себе истреблю.

Разомлею я до неприличности,

Ковш холодный — и все позади.

И наколка времен культа личности

Засинеет на левой груди.

Протопи ты мне баньку по-белому —

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Сколько веры и лесу повалено,

Сколь изведано горя и трасс,

А на левой груди — профиль Сталина,

А на правой — Маринка анфас.

Эх, за веру мою беззаветную

Сколько лет отдыхал я в раю!

Променял я на жизнь беспросветную

Несусветную глупость мою.

Протопи ты мне баньку по-белому -—

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Вспоминаю, как утречком раненько

Брату крикнуть успел: «Пособи!»

И меня два красивых охранника

Повезли из Сибири в Сибирь.[2903]

Римляне не воевали с травой и крысами. Они боготворили природу, изменяя ее даже лопатой. Но не на войне. Пройдя через дыру Януса, природа становилась их врагом. В санскрите pāla не только пастух, но и царь, покровитель, хранитель, защитник.[2904]

В мире же, в природе, в перевернутом Риме, покровительство мужика-лапотника необходимо семье. Чтобы выжить и оставить потомство надо быть как Янус или Иван.

Если же веками воевать с природой в гражданских воинах можно, как говорят русские люди, доестествиться и до мышей. Военные США на островах атолла Эниветок в западной части Тихого океана в период с 1948 по 1958 год произвели около 40 взрывов. Огненные смерчи выжгли или облучили все живое. В конце 70-х годов войска обеззаражили острова. Тогда же острова посетили биологи. Высокая радиоактивность была отмечена в почве, растительности, а также в морских беспозвоночных и рыбах, обитающих около коралловых рифов. На одном из островов, который пострадал во время взрывов меньше других, биологи на всякий случай установили ловушки, чтобы посмотреть, выжил ли кто-нибудь в этом аду. Все ловушки заполненили крысами. Грызуны выглядели несколько крупнее своих сородичей, которых не коснулась радиация. Дальнейшее исследование крыс с атолла Эниветок показало, что и продолжительность их жизни была значительна выше средней. Биологи сделали вывод, что повышенная радиация не оказала на крыс никакого отрицательного воздействия, а скорее наоборот — способствовала увеличению размера тела и продолжительности жизни.[2905]

В СССР ядерное оружие испытывали, в частности, на Семипалатинском полигоне (2 ГЦИП). Строили Семипалатинский полигон, как и другие сооружения вроде космодрома Байконур лопатами в руках солдат, лагерников и военнопленных.

Не написана история и другого обычного орудия легионера: мотыги, кирки, кайла, струга, скобеля, стеноломной секиры, топора для разрубания мясных туш.[2906] Римляне называли его dolabra, знатоки ласково — dolabella.

Когномен — прозвище, данное некогда кому-либо из представителей рода, часто переходило на потомков и становилось названием семьи или отдельной ветви рода. Например, плебейской ветви Долабелла (Мотыжка) патрицианского рода Корнелиев (Рогатых).

Значение в драках кайла в руках бойцов из разбирающихся между собой банд было велико.

Именно слово dolabra, использовано в поговорке, что врага надо побеждать лопатой.

Кирка (dolabra) являлась неким неотъемлемым приданным жизни легионера, однако использовалась она не только для шанцевых работ, но и как вполне себе оружие. Легионеры относились к своим стругам бережно: изготовливали для них оправы из бронзы.[2907]

Эти мотыги, чеканы, привычная находка археологов в Центральной Азии; лишь в одних алтайских могильниках Сайлюгема найдено 17 бронзовых и 3 железных кайла.[2908] Неучтение присутствия в тех краях римлян поставило немало загадок археологам.[2909]

Без древка-рукоятки кайло малопривлекательно для мародерства, неопределенное их число осталось в плененных центуриях. В условиях плена те, у кого сохранились мотыги, сразу выделились из числа других.

В плену и заключении каждая вещь с воли очень ценна и наделяется владельцами особыми качествами. Очень точно передает отношение к вещам с воли ода окурочку Юза Алешковского:

Из колымского белого ада

шли мы в зону в морозном дыму.

Я заметил окурочек с красной помадой

и рванулся из строя к нему.

«Стой, стреляю!» — воскликнул конвойный,

злобный пес разодрал мой бушлат.

Дорогие начальнички, будьте спокойны,

я уже возвращаюсь назад.

Баб не видел я года четыре,

только мне наконец повезло —

ах, окурочек, может быть, с «Ту – 104»

диким ветром тебя занесло.

И жену удавивший Капалин,

и активный один педераст

всю дорогу до зоны шагали вздыхали,

не сводили с окурочка глаз.

С кем ты, сука, любовь свою крутишь,

с кем дымишь сигареткой одной?

Ты во Внуково спьяну билета не купишь,

чтоб хотя б пролететь надо мной.

В честь твою зажигал я попойки

и французским поил коньяком,

сам пьянел от того, как курила ты «Тройку»

с золотым на конце ободком.

Проиграл тот окурочек в карты я,

хоть дороже был тыщи рублей.

Даже здесь не видать мне счастливого фарта

из-за грусти по даме червей.

Проиграл я и шмотки, и сменку,

сахарок за два года вперед,

вот сижу я на нарах, обнявши коленки,

мне ведь не в чем идти на развод.

Пропадал я за этот окурочек,

никого не кляня, не виня,

господа из влиятельных лагерных урок

за размах уважали меня.

Шел я в карцер босыми ногами,

как Христос, и спокоен, и тих,

десять суток кровавыми красил губами

я концы самокруток своих.

«Негодяй, ты на воле растратил

много тыщ на блистательных дам!» —

«Это да, — говорю, — гражданин надзиратель,

только зря, — говорю, — гражданин надзиратель.

рукавичкой вы мне по губам...»[2910]

В плену и на зоне любая вещь из прошлой жизни, упрощает ответ на вопрос об отношении личности к самой себе, самоидентификации личности. Сущность ощущения себя личностью не охвачена вполне ни одной из существующих теорий (умозрений).[2911] Отвечая на вопрос о личной идентификации, современные философы всё больше и больше прибегают к теории релятивизма, или к утверждению лингвистической неопределённости.[2912] Иначе говоря, к дискурсу вроде апостольского.

Т. В. Грек: «Упанишады переносят центр внимания с ведических богов на «Я» человека. Бестелесный это тот, кто не отождествляет свое «Я» с телом. «И так же это совершенное успокоение поднимается из этого тела и, достигнув высшего света, принимает свой образ. Он высший пуруша, он двигается там, смеясь и играя, развлекаясь с женщинами, или родными, или колесницами, не вспоминая об этом придатке — теле».[2913] Как видно из приведенного текста, в Чхандогье упанишаде проводится различие между внешней оболочкой «Я» и его внутренней сущностью».[2914]

Любопытную историю о разноплеменных пленниках мне рассказал А. А. Говоров:

«Мой отец сидел в 1948–53 гг. на Воркуте с евреем-личным плиточником Гитлера. Типа никто в Рейхе не умел так знатно класть плитку как тот еврей. И ему Геринг выдал справку что он еврей — не вредный Рейху. И сидел он потом по той справке в одном бараке с карателями, зондерами и эсэсовцами; по рассказам отца с ними же сидел один квантунец, который пытался из хлеба слепить статуэтку Императора и ей молиться. Это стоило ему ещё +5 лет. За агитацию. Это был соседний лагерь с иностранными пленными. Там интересно строилась иерархия — чем выше рангом человек был до плена — тем больше его чмырили свои же. Самым опущенцем в том лагере был бывший барон, бонза NSDAP. Его заставляли чистить рабочие ботинки всему бараку дважды в день. 80% немцы соотв.».[2915]

На воле иначе. Любая вещь с той стороны указывает на огромность мира и ничтожность получателя. Поток восточных товаров в Рим нарастал вместе с улучшением жизни невозвращенцев. Август будучи единовластным отцом Рима, как никто из римлян ощутил свою ничтожность.

Мир лагерного срока, это мир одного дня. Вот рассказ об одном дне из жизни советского заключённого, русского крестьянина и солдата Ивана Денисовича Шухова:

«Просто был такой лагерный день, тяжёлая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно бы описать весь лагерный мир — одним днём. Конечно, можно описать вот свои десять лет лагеря, там всю историю лагерей, — а достаточно в одном дне всё собрать, как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет всё».

А. А. Ахматова, прочитав «Один день Ивана Денисовича», сказала Л. К. Чуковской: «Эту повесть обязан прочитать и выучить наизусть — каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза».[2916]

Годы тяжкого отупляющего труда здесь и сейчас. Поневоле станешь Буддой.

Обживаясь в каждом новом лагере, пленные обрастали новым скарбом и одеждой. Со временем барахла стало много. Возможности жен для перевозки всего этого к новому лагерю самые сметливые начали использовать первыми. Осознав, что собственность можно хранить и у жен, лагерники начали тратить свободное время на обустройство своих женщин. Обрастание новой родней не прекращалось пока не иссякали мужские силы невозвращенцев. Приходит на память шутка времен СССР: жена — еврейка — не роскошь, а средство передвижения; иметь жену еврейской национальности значит иметь возможность уехать с ней в США через Израиль.[2917]

Управление множеством женщин задача непростая. Но судя по гандхарским семейным рельефам, ее удалось решить многим.

Пленные были живыми людьми. Многие во время похода сдружились, многие дружили еще до похода. У всех были матери и отцы. Весь родной с детства мир стал лишь памятью в 53 г. до н. э.

Дороги Марса и Беллоны развели невозвращенцев с Фурином еще в юности. Покровителем дорог и путников у римлян был Янус. Но вот все они еще живы, время, бремя жизни объединяет центурионов, невозвращенцев, с Августом и его наследниками. Особенно объединяет время детства, услышанные в детстве сказки и истории:

«Существовало также поверье, что Янус царствовал на земле еще до Сатурна и всем навыкам обработки земли, знаниям ремесел и исчислению времени люди обязаны этому благожелательному и справедливому божеству. Женой Януса была нимфа вод Ютурна, покровительница источников, а сын их Фонс почитался как бог фонтанов и бьющих из-под земли родников. В честь Фонса в октябре устраивались празднества — фонтиналии. Колодцы окружали гирляндами цветов, а в источники бросали венки. Потому и Янусу, отцу Фонса, приписывали создание всех рек и ручьев».

По М. Р. Фасмеру, слово Русалия[2918] образовано путём заимствования из лат. rosalia — Розалии, праздник роз — праздника древних римлян, обряда поминовения предков, посвящённого Дионису-Вакху-Либеру. Слово русалка произошло от названия праздника. Русалии на Руси отмечались в канун рождества Христова и Богоявления (зимние Русалии), на неделе после Троицы (Русальная неделя) или в летний Иванов день (Иван Купала).

Еще в детстве моего отца на Вятской Филейке большим почтением пользовался источник у пещеры праведника XIX века преподобного Стефана Куртеева. Нору святой отрыл себе сам в лесной глуши. Землянка была без окон и дверей, настолько мала, что в ней можно было уместиться только лежа или стоя на коленях. В начале подвижничества святого, знакомые отворачивались от него, считая, что он тронулся умом. Но он терпеливо сносил обиды и с любовью молился за своих обидчиков.[2919]

Любой деревенский вятский ребенок понимает разницу между полатями и лопатиной в избе. Во многих местах сущестовал обычай класть младенца после крещения на полутораметровый кусок холста, который становился своеобразным талисманом. По-разному спользовали эту ткань. В одних деревнях было принято сшить из нее одежду для ребенка — и надо было непременно износить ее до дыр. В других селениях, когда ребенок выростал, ткань использовали ему на свадебные рушники. В третьих — для девушки шили из сохраненного холста наволочку (что бы ей хорошо жилось замужем), для парня — сумку и онучи (что бы после службы в армии вернулся домой).[2920]

Свистулька (fistula) обиходный предмет в римской армии.[2921] У детворы свистульки и дудки всегда пользуются спросом. Слепить их из подручных материалов (глины) дело столь же нехитрое и быстрое, как выстругать из тростника и кости. Придать свистульке нехитрый вид конька, барашка или иного зверя тоже не велико искусство. Живность можно лепить и строгать без свиска, дело совсем плевое, а дети все равно разберут; детей невозможно насытить игрушками, а когда их мало, каждая неповторима:[2922]

«Художник не навязывает своей идеи материалу: он бережно и осторожно выявляет тот образ, который на миг почудился ему в движениях древесной развилки. Единственный инструмент — нож; бережно, скупо срезается лишняя масса — до того скупо, что кое-где так и остается не снятая кора. Из под рук художника вырастает петушок, курочка, чирок, олешек, морж — кто зафиксирован поющим, кто дерущимся, кто прислушивается, кто испугался, — все схвачены в трепете, в жизни, в движении. Еще несколько узоров — пятнышек, — шомполом или раскаленной проволокой, — и игрушка готова. А мастер, ни мало не ценя ни труда, ни результата, тут же дарит ее жадно следящим за работой ребятам».[2923]

Слово pila, похожее на загадочное pala, стало для детей невозвращенцев еще одним трудным для усвоения. Помимо понятного мяч, шар, оно еще значило ступку, корыто, столб, земной шар. В речи легионеров это очень важное слово: pilum — знаменитое римское копье, использование которого давало преимущество пехоте италиков: pila militaria.

Слова с корнем pil- имеют в латыни очень много значений, но каждый римлянин знал присказки: mea pila est (букв. мой мяч) — я выиграл и claudus pilam (ludebat) — хромой с мячом. В итальянском: palla di biliardo — бильярдный шар, palla di neve — снежный ком, снежок, giocare a palle di neve — играть в снежки, crescere come la palla di neve перен. — расти, как снежный ком, palla di cavolo — вилок, кочан капусты, palla (a) base, palla battuta — лапта.

Упоминания о русской народной командной игре с мячом и битой лапте встречаются в памятниках древнерусской письменности. Мячи и лапы обнаружены в слоях XIV века при раскопках Новгорода.

Д. К. Зеленин: «Знаменательно, что эсты называли вендами (Wene) не кашубов или поляков, которые по языку ближе к балтийским славянам, а именно русских. Это обстоятельство можно объяснить только тем, что эсты наблюдали, как многие прибалтийские венды уходили из Ливонии на Русь и обратно уже не возвращались. Как видно из Хроники Генриха Латвийского, эсты хорошо знали ливонских вендов, и перенесение их имени на русских не может быть каким-либо странным недоразумением со стороны эстов».[2924]

Обычай катания разнокалиберных вилков охватит Европу лишь после завоевания ее так называемыми варварами в средние века. Обогащенные культурой Запада правила обращения кочанов вернутся измененными в Россию при Петре, и затем этим заморским лаптам-бильярдам А. С. Шишков придумает название шарокат.[2925] А еще мы, русские, узнаем слова кегльбан, бейсбол, футбол и боулинг, обозначающие русское деревенское катание яиц. Суть игры состояла в том, что крашеное яйцо скатывали по наклонно поставленному деревянному лотку или по земле с невысокой горки. Внизу были полукругом расставлены яйца всех участников игры. Каждый участник, отправляя свое яйцо вниз, должен был сбить с места чье-нибудь яйцо. Если ему это удавалось, то он присваивал сбитое яйцо себе и продолжал игру, если нет — в игру вступал другой участник, а неудачно скатившееся яйцо оставалось на кону. Эта игра была довольно азартной и могла продолжаться по нескольку часов. Некоторым ловким парням и мужикам удавалось нагнуть за игру до двух-трех десятков яиц.

В русском языке глагол гнуть, гибать что; т. е. делать что-либо прямое кривым, или наоборот; сгибать и разгибать; образовать из чего лугу, обруч, угол, не ломая, а сводя концы исподволь. Гнуть кого в дугу, в крюк, обижать, теснить, неволить, покорять силою. Пилить пилой, гнуться спиной.[2926]

В деревнях Верхнего и Среднего Поволжья во время праздника в честь языческого бога Ярилы, приходившегося на Петровское заговенье, парни и девушки, расположившись парами, толкали яйца по земле друг другу. Катание яиц в Петровское заговенье в разных вариантах было известно и на северо-востоке России, и в Сибири.[2927]

Как слово яйцо для нас, так и слова pila и pala были наполнены для детей особыми смыслами.

М. Е. Салтыков-Щедрин писал о Вятке, откуда происходит мой род и племя: «Въезжая в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы ничего уже не можете требовать от жизни, что вам остается только жить в прошлом и переваривать ваши воспоминания … Из этого города даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец миру». Меткое народное словцо отразило дух местного самоуправства в поговорке: «У нас на Вятке свои порядки».[2928]

В Вятке, на весеннюю Свистопляску обязательным обычаем было катанье глиняных шаров с высокого берега Вятки вниз по Раздерихинскому спуску, кулачные бои, свист, песни и пляски. Ставились мимы-балаганы с обилием разных сластей и обязательно продажей глиняных игрушек и свистулек. Высказывались мнения, что Свистопляска — скорее «остаток времен язычества» и имеет сходство с семиком — древним народным праздником, означавшим наступление лета и посвященным культу растительности. По легенде же праздник сопровождает Хлыновское побоище. По преданию под укрепленными стенами Хлынова (Вятки) собрались жившие в крае инородцы, чтобы взять город, основанный якобы пришельцами-новгородцами. Не надеясь только на свои силы, жители Хлынова послали за подмогой к устюжанам. Устюжане пришли ночью, но не с той стороны, с которой их ждали. Не распознав в темноте друзей, вятчане перебили своих и только утром увидали свою ошибку: «Своя своих не признаша».[2929]

Центурионы и невозвращенцы до смерти строили Рим их детства в своих семьях и семьях своих товарищей, будучи настоящими, неподдельными римскими отцами. Римом их детства был мир большей частью деревенский, меньшей вышедший из трущоб. Все тонкости понятий того Рима в будущем русском языке они передавали через речь прошедших жесточайший отбор женщин разных племен, баб (babaecala), своим сыновьям и дочерям, внукам и правнукам. Все они дошли до нас в деревенском русском мире (rusticus romanus).[2930] Вне этого мира находились поганые (pagani) и городские, сначала жители неримских огородов, а потом городов вообще, даже слово буржуй, облюбованное ими в речи В. И. Ленина, имеет в корне город. Был в деревне и от века в век свой меняющийся барон-барин (baro, деревенский дурачек, простак).[2931] Русский язык, речь села, деревни, речь мирских, мирян, сохранили в себе много от страсти (passio)[2932] латинской живой речи. Из нее Ломоносов, Суворов, Пушкин и другие создадут классический русский и современный литературный русский язык.

Чистоту восточные славяне считают признаком в основном не телесным, а нравственным. Русские называют все нечистое словом поганый. Нечистыми считаются собаки, кошки, мыши и т. п. Русский никогда не станет есть из посуды, из которой лакала собака или кошка; если собака обнюхала какую-либо пищу, ее уже не едят. Среди всех восточных славянсамой большой и даже болезненной чистоплотностью отличаются севернорусские.[2933]

Римские понятия вросли в русских людей и их баб. Считается, что русское (римское) село или трущоба из женщин уже невытравляемы даже в городах.[2934] Именно поэтому у московитов считалось хорошим, когда женщина законно выходит замуж за инородца, но плохо, если мужчина берет в жены инородку.[2935] Сломал это положение Петр I.

Август до смерти пытался привести меняющуюся Родину в соответствие с картинкой детства, вернуть старый Рим. Он даже попытался стать всем римским отцом, прекратив изображать Аполлона, отождествив его через себя с Юпитером римлян, Отцом Света. Но libertas уже покинула Рим, уйдя с невозвращенцами.

Судьбы невозвращенцев складывались по-разному. Кто-то грабил, покоряя, китайцев и индусов, продолжая искушать судьбу. Кто-то осел в Центральной Азии с многочисленными женами, воспитывая детей. Кто-то становился отцом главарей кочевых орд. Все они были царями своих личных царств, живыми эпическими героями. Они воспринимали Августа как равного. Август их так не воспринимал, для него они были легатами (послами, командирами, наместниками) в странах за покоренной без войны Парфии, особами сенаторского (стариковского) звания.

Но все они были римляне, владыки мира: Август на Западе, невозвращенцы на Востоке.

Гражданская война в Риме не закончилась. Она дожила до сейчас.

Именем Януса, призываемого жрецами, начинался каждый день; первый месяц года и первый день года также назывались его именем (Januarius, Январь) и праздновались в его честь. Богу Янусу приносились жертвы в виде медовых пирогов, вина, плодов. Люди желали друг другу счастья, дарили сладости как символ того, чтобы весь наступивший год проходил под знаком счастливого (и сладкого) удовлетворения всех желаний. Ссоры и раздоры с криком и шумом были запрещены законом, чтобы не омрачить ими доброжелательное отношение Януса, который, разгневавшись, мог ниспослать дурной год для всех. В этот знаменательный день жрецы приносили Янусу в жертву белого быка в присутствии всех должностных лиц и возносили молитвы о благополучии римского государства.[2936]

Не только римский счет, превратившийся в распальцовки-мудры многочисленных статуй Будд и бытовые жесты, переняли потомки у своих праотцов, старательно создававших для карапузов свое римское, по большей части деревенское, детство. Передавались праздники, игры.

Салии называли Януса богом богов и добрым создателем. Также его толковали как мир — mundus, первобытный хаос, из которого потом возник упорядоченный космос, и он из бесформенного шара превратился в бога и стал хранителем порядка, мира, вращающим его ось. Храм Януса представлял собой проход с двумя воротами, находившимися друг против друга. Внутри стояла статуя бога, у которого было два лица, обращенных в противоположные стороны (одно — в прошлое, другое — в будущее). В руке у образа Януса был ключ.[2937] Ключ к этой дыре.

Двуглавость Януса повторяет птица птица на гербе соседнего с Гоа индийского штат Карнатака. Птица Гандаберунда впервые упоминается древних канонических текстах индуизма. Первое изображение двуглавой птицы на Руси найдено под Смоленском в 1857 году у деревни Гнёздово в кладе серебряных вещей.[2938] Среди других украшений из серебра археологи обнаружили круглую подвеску с изображением двуглавой птицы. Подвеска датируется 950–1000 гг. и относится к вещам местного происхождения. Двуглавый орел есть на золотых и медных хазарских, ордынских и индийских монетах XIII–XVI вв. В Византии двуглавый орёл изображался на красном знамени как герб Палеологов, последней династии императоров Византии (с 1261 по 1453). С XIII века двуглавый орёл становится гербом Черниговского княжества. В XV веке в Тверском и Московском княжествах.[2939] В западноевропейской геральдике фигура эта впервые появляется после разграбления Византии крестоносцами, на монетах Людвига Баварского, гербах бургграфов Вюрцбургских и графов Савойских. К XV веку двуглавый орел стал гербом Священной Римской империи.[2940]

История знамен и военной формы, геральдика, дают важные данные о возвращении орд-ordo потомков римлян, как им казалось, на Родину отцов. Полагаю, что одежда и отличия военных это своеобразный мужской язык для посвященных со времен Республиканского Рима. Только мужчины надевают сознательно одинаковые тряпки. Женщины этого не делают никогда. Например, не может быть случайной цветовая схожесть шведского и украинского знамен.[2941]

Из латинского mundus хорошо выводится еще одно русское слово непонятного происхождения: М. Р. Фасмер: «Манда, cunnus; ср. чеш. раní manda, задница (из Маgdаlеnа), грешница, затем — потаскуха, согласно Брюкнеру».

О том, что это был за ключ в руке Януса, знали только граждане Рима, мужчины, прошедшие сквозь врата под присмотром авгура. Это знание объединяло мужчин.

Поддержка женщин была одной из главных причин быстрого распространения буддизма в Индии в первых веках до н. э. Ровно также впоследствии женщины сыграли огромную роль в распространении христианства. В знатных фамилиях особенно благожелательно настроена к христианскому культу была женская часть их. Среди знатных женщин Рима христианская церковь располагала очень большим влиянием.[2942]

Цельс высмеивал новую религию, творец которой был сыном простой работницы, а первыми миссионерами выступили рыбаки из Галилеи.[2943] Христианские общины высмеивались за то, что в их состав входил в основном простой люд. Евангелие привлекательно только «для простецов, маленьких людей, рабов, женщин и детей».[2944]

Сущность зaконного брaкa в Риме (iustum matrimonium), в рaзнице между брaкaми, в которых женщинa переходит «под руку» (in manum) супругa, и теми, в которых это не происходит. В девичестве женщинa, кaк и все дети, нaходится под влaстью отцa. Ее отец имеет нaд ней patria potestas. Если онa выходит зaмуж зa человекa, «под чью руку» переходит, это ознaчaет, что онa уходит из-под влaсти отцa и окaзывaется под влaстью (manus) мужa. Если онa выходит зaмуж sine in manum conuentione (не подпaдaя под влaсть мужa), онa остaется под влaстью отцa или его юридического предстaвителя — нa прaктике муж не получaет прaв нa ее собственность. В поздние эпохи, в связи с постепенной эмaнсипaцией римских женщин, незaвисимость от мужей в смысле имущественных прaв былa для них преимуществом; соответственно, они стaрaлись избегaть брaков, в которых бы переходили в manus своих мужей:

«Супружескaя влaсть (manus) приобретaлaсь лишь через три формы брaкa, признaвaвшиеся грaждaнским судом — confarreatio, coemptio и usus. Сaмaя стaрaя и сaмaя торжественнaя формa брaкa, соответствующaя нaшему церковному венчaнию, — confarreatio. Это слово происходит от нaзвaния пирогa (farreum libum),[2945] который являлся обязaтельной чaстью церемонии. Глaвным ритуалом брака было жертвоприношение, которое производил верховный жрец (pontifex maximus) и жрец Юпитерa (flamen Dialis) в присутствии десяти свидетелей. Отношение других видов брaкa к стaрейшему confarreatio остaется темой дискуссий. Вторaя формa (coemptio) первонaчaльно применялaсь для брaков среди простонaродья, поскольку плебеям aристокрaтический confarreatio был недоступен. предполaгaет, что coemptio восходит к временaм Сервия и было введено кaк зaконнaя формa брaкa для плебеев. Спервa брaк через coemptio не требовaл от жены (если онa былa плебейкой) входить в семью (gens) мужa. Это возбуждaло недовольство среди простолюдинов, в результaте чего зaкон трибунa Кaнулея юридически прирaвнял coemptio к confarreatio. Но последний продолжaл существовaть в кaчестве привилегии пaтрициaнского клaссa. Третья формa брaкa — брaк по обычaю, или usus. В зaконaх Двенaдцaти тaблиц говорилось, что непрерывное сожительство в течение годa должно считaться зaконным брaком. Глaвнaя особенность этого брaкa — в исключениях, a не в прaвилaх: если сожительство прерывaлось нa три ночи подряд (trinoctium), то manus не имел местa, то есть брaк был вполне зaконным, но женa не уходилa из-под влaсти отцa под влaсть мужa. Брaк по обычaю преднaзнaчaлся для упорядочения постоянных союзов между инострaнцaми и римлянaми. И только позже он стaл использовaться для освобождения жены из-под влaсти мужa».[2946]

Прошедший в русской пехоте Финскую и Отечественную другой мой дед А. А. Баранов прожил с бабушкой, матерью моей мамы, всю жизнь без каких-либо бумаг о браке. Гвардии старшина расписался с бабушкой незадолго до смерти. Они воспитали мою мать, двух теть и дядю, курсанта Соловецкой школы юнгов[2947].

Кочевницам не надо было стараться не подпaдaть под влaсть римского мужa. Находясь в браке они итак получали полную свободу, на которую лагерники смотрели спокойно, так как в браке не находились. Каждая женщина распоряжалась этой свободой сама. В Риме республики мужчин такое было наимоднейшим поветрием, притягивавшим романтических поэтов.

Влияние нравов римских мужчин на стыдливые в половом смысле нравы юных степняков было сокрушительным. Как для степных юношей, так и для девушек. Взрыв рождаемости породил новые народы, которые через века начнут движение на запад, вошедшее в историю как Великое переселение. На кочевом востоке же все вернулось к привычному. Еще недавно в Монголии было так:

«Женщины помогают молодым раздеваться, энергично требуя отбросить стыдливость, если они таковую склонны проявить, затем укладывают молодых спать. Если молодые друг друга не дичатся, то их оставляют в юрте одних; в противном же случае ночуют вместе с новобрачными».[2948]

У каждой степной девушки и женщины жизнь складовалась по своему, но гандхарские этрускоподобные изображения пожилых состоятельных пар с многочисленным потомством отражают состоявшиеся судьбы. Девицы не только не требовали платы, но еще и проявляли заботу, развлекали и потешали лагерников, бескорыстно тащились за ними к новым лагерям. Подобную верность проявили некоторые бабы участников декабрьского 1825-го года заговора военных.

И. Блох дает исчерпывающее определение: женщина, которая с целью добывания денег, а также без такой цели, публично или тайно продает себя или других женщин многим мужчинам без разбора, есть проститутка.

Кочевницы таковыми не были. Это трогало, история Энея и Дидоны, убившей себя после женитьбы и бегства мужа, полагаю, списана с какой-то случившейся.[2949] После такого позора царицей жить невозможно. Римские невозвращенцы принесли на Восток переосмысление половых отношений, сексуальную революцию. На Западе победила половая контрреволюция:

«Первые наказания за измену ввел Август. Наказания включали ссылку и лишение некоторых имущественных прав; к лицам из низших классов применялись телесные наказaния. В более поздние времена имелась тенденция к ужесточению этих наказаний. Констанций постановил, что измена должна нaкaзывaться сожжением зaживо или утоплением в мешке, a Юстиниaн прикaзaл зaключaть изменивших жен в монaстыри. Эти позднейшие меры можно назвать, по вырaжению Моммзенa, «блaгочестивым зверством». Во время поздней республики развод упростился и стaл рaспрострaнен. Брaк без manus мог быть просто объявлен кaк соглaшение между двумя сторонaми.[2950]

Эти инновации ударили и по армии, в которой Август также устроил перестройку. Преобразования в армии, совершенные Фурином, оцениваются, как поворотный момент всей дальнейшей римской истории.[2951]

Вaлерий Мaксим говорит о брaке, который был рaсторгнут, потому что женa ходилa нa игры без ведомa мужa.[2952]

Цицерон упоминaет о жене, получившей скорый рaзвод еще прежде, чем муж вернулся домой из провинции, просто потому, что онa познaкомилaсь с другим человеком и зaхотелa стaть его женой.

Суллa женился пять рaз, Помпей — пять, Овидий — три рaзa».[2953]

Это было естественным. Знаменитое цицероновское: О времена! О нравы![2954] — было сказано не о половых невзгодах.[2955]

Мужчины Рима перестают стремиться к ответственности законного отцовства. Римлянин, упорно отказывавшийся жениться с постановкой на государственный учет, подлежал наказанию со стороны цензоров с наложением денежного взыскания. На закате Советской эпохи существовал похожий налог на бездетность. Среди работяг его называли налогом на яйца. Облагались им мужчины с 18 лет.[2956]

С постепенным освобождением личности из оков требований общества число причин не вступать в брак увеличивалось. Эту же картину мы наблюдаем сейчас во многих местах и сейчас.

Такое уже было в Риме после завоевания Македонии, в 131 году до н. э. в присутствии многих образованных мужей читалась речь Метелла Нумидийского, мужа сурового и красноречивого, которую он, будучи цензором, произнес перед народом о необходимости брать жен, призывая его к заключению браков. В этой речи говорилось так: «Если бы мы могли [обойтись] без жен, о квириты, то все мы избегали бы этой напасти, но поскольку природа так распорядилась, что и с ними не вполне удобно, и без них жить никак нельзя, то следует заботиться скорее о постоянном благе, чем о кратком удовольствии».[2957]

Первым обуздaть природу зaконодaтельно попробовал Аполлон-Август. По Моммзену попытка была «одним из сaмых впечaтляющих и долгодействующих нововведений в уголовном зaконодaтельстве, известных истории».[2958]

Они известны кaк Juliae rogationes и включaют в себя lex sumptuaria, lex Julia de adulteriis et de pudicitia, lex Julia de maritandis ordinibus и lex Papia Poppaea — принятые между 18 г. до н. э. и 9 г. н. э.

«Беккер–Мaрквaрдт: «Нaкaзывaть лишением имущественных прaв зa безбрaчие мужчин в возрaсте от 20 до 60 лет и женщин от 20 до 50 лет и зa бездетность мужчин стaрше 25 лет и женщин стaрше 20 лет; нaделить в кaчестве поощрения рaзличными прaвaми и привилегиями родителей трех или более детей; способствовaть подходящим брaкaм между отпрыскaми сенaторских семей; и огрaничивaть рaзводы некоторыми прaвилaми и постaновлениями».[2959]

«Он пересмотрел старые законы и ввел некоторые новые: например о роскоши, о прелюбодеянии и разврате, о подкупе, о порядке брака для всех сословий. Этот последний закон он хотел сделать еще строже других, но бурное сопротивление вынудило его отменить или смягчить наказания, дозволить трехлетнее вдовство и увеличить награды. Но и после этого однажды на всенародных играх всадники стали настойчиво требовать от него отмены закона; тогда он, подозвав сыновей Германика, на виду у всех посадил их к себе и к отцу на колени, знаками и взглядами убеждая народ не роптать и брать пример с молодого отца. А узнав, что некоторые обходят закон, обручаясь с несовершеннолетними или часто меняя жен, он сократил срок помолвки и ограничил разводы».[2960]

«В Сенaте рaздaвaлись громкие жaлобы нa рaспущенность женщин и молодежи; этой рaспущенностью объяснялось постоянное уменьшение числa брaков, и сенaторы пытaлись вынудить Августa испрaвить положение личным примером, нaмекaя нa его многочисленные любовные похождения. Он спервa ответил, что необходимые меры уже приняты и что невозможно принять зaкон нa все случaи жизни. Но потом, поскольку сенaторы продолжaли докучaть ему, скaзaл: «Вы бы сaми прикaзывaли своим женaм все, что сочтете нужным. Лично я тaк и делaю». Но после этих слов они стaли пристaвaть к нему еще сильнее, желaя знaть, что именно он прикaзывaет Ливии. И он был вынужден скaзaть несколько зaмечaний о женском плaтье и укрaшениях, появлении женщин в общественных местaх и скромном поведении — не зaботясь, что его словa рaсходятся с его делaми».[2961]

Во время триумфaльных игр Август собрaл в рaзных чaстях форумa холостых и женатых всaдников. Увидев, что женатых нaмного меньше, чем остaльных, он обрaтился к ним приблизительно с тaкой речью:

«…Рим изнaчaльно был лишь горсткой мужчин; но, нaдумaв жениться и зaвести детей, мы превзошли весь мир не только своей силой, но и числом. Мы должны помнить это и преодолевaть свою смертность, передaвaя свою породу, кaк фaкел, по нескончaемой линии нaследников — и тaким обрaзом совместными усилиями обрaтить свою смертность (это свойство нaшей природы, которое не позволяет нaм срaвняться в счaстье с богaми) в вечную жизнь. Именно с этой целью нaш Создaтель, первый и величaйший из богов, рaзделил людей нa двa полa, мужской и женский, и вложил в обa любовь и сексуaльные желaния, позaботившись, чтобы их союз приносил плоды — чтобы новые поколения дaже смертную жизнь преврaтили в бессмерную… И конечно, нет большего блaгословения, чем хорошaя женa, которaя печется о вaшем доме, следит зa вaшим состоянием, воспитывaет вaших детей, нaполняет счaстьем вaши здоровые дни и зaботится о вaс, когдa вы больны, делит с вaми рaдость и утешaет вaс в беде, обуздывaет вaши юношеские стрaсти и смягчaет суровую стaрость… Вот лишь несколько из тех примуществ, которыми пользуются женaтые и имеющие детей. Что же кaсaется госудaрствa — рaди которого мы вынуждены многим поступиться, — без сомнения, почетно и необходимо (если мы хотим, чтобы городa и люди существовaли, если мы хотим прaвить другими и чтобы весь мир нaм подчинялся), чтобы обильное нaселение в мирное время пaхaло землю, плaвaло по морям, зaнимaлось искусствaми и ремеслaми, a в войну с большим рвением зaщищaло бы не только свои пожитки, но и семью, и вырaщивaло бы новых людей нa смену погибшим…" Зaтем он тaк обрaтился к неженaтым мужчинaм: "Кaк мне нaзывaть вaс? Мужчинaми? Вы еще не докaзaли прaво нa тaкое имя. Грaждaнaми? По вaшей вине город гибнет. Римлянaми? Вы делaете все возможное, чтобы сaмо это имя исчезло… Город — это мужчины и женщины, a не здaния, колоннaды и пустынные форумы. Предстaвьте себе спрaведливый гнев, который бы охвaтил великого Ромулa, нaшего основaтеля, если бы он срaвнил время и обстоятельствa своего рождения с вaшим откaзом зaводить детей дaже в зaконном брaке… Те, стaрые римляне, рожaли детей дaже от чужестрaнок, a вы откaзывaете римлянкaм в прaве стaть мaтерями вaших детей… Вы не тaкие зaтворники, чтобы жить без женщин, — никто из вaс не ест и не спит в одиночку. Все, чего вы желaете, — свободы для чувственных удовольствий и излишеств…».[2962]

Потом взялись законом исправлять и природу поведения римлянок. Во времена Тиберия был издан закон о том, что женщина, чей дед, отец или муж были всадниками, не имеет права продаваться за деньги.[2963] Римлянок ущемили в правах сильнее, чем рабынь. Результатом стало повальное стукачество, доносительство о подробностях частной жизни и множество корыстных браков:

«После этого рассматривался вопрос о смягчении закона Папия и Поппея, введенного престарелым Августом в дополнение к Юлиеву закону об ограничении прав не состоящих в браке и направленного также к усилению притока средств в государственную казну. Однако супружества не стали от этого чаще и детей рождалось не больше, чем прежде, так как против желания оставаться бездетными эта мера оказалась бессильной Но зато росло число тех, кому угрожала опасность, — ведь каждая семья по навету доносчиков могла подвергнуться разорению, и если раньше она страдала от порчи нравов, то теперь — от законов. Это и побуждает меня подробнее рассказать о первых начатках права и о том, каким образом мы дошли до такого бесконечного множества всевозможных законов».[2964]

В 8 году нашей эры Август по не вполне ясной причине сослал Овидия. Овидий неопределённо называет причину словом ошибка (error), отрицая ее прояснять,[2965] и говоря, что это значило бы растравлять раны Фурина. Овидий заявляет,[2966] что он был невольным зрителем какого-то преступления и вина его в том, что у него были глаза.

Другая причина — его глупая наука, то есть Ars amatoria, из-за которой его обвиняли как «учителя грязного прелюбодеяния».[2967] Лишь в письме с Понта он признается, что первой причиной его ссылки послужили именно его стихи.[2968] Подобная история со ссылкой поэта через 200 лет повторится в Китае.[2969]

М. Л. Гаспаров: «Ибис, десятая из десяти книг, написанных Овидием в ссылке, пользуется славой самого темного произведения всей древнеримской поэзии. Образцом для Овидия было одноименное стихотворение александрийского классика Каллимаха,[2970] но оно до нас не сохранилось и помочь нашему пониманию не может. Ибис — имя египетской птицы, которой поверье приписывает неопрятные порядки:

Та, что сама себе срам моет прыскучей водой.[2971]

Этим именем Овидий вслед за Каллимахом называет какого-то своего врага. На этого врага он и обрушивает самые отчаянные поношения, суля ему в возмездие тысячу жестоких смертей. Нескончаемый ряд этих проклятий и составляет поэму-инвективу Овидия.

Ибис вовсе не похож на остальные произведения Овидиевой ссылки, что филологи недоумевают: что могло толкнуть поэта к такому несвоевременному риторическому упражнению? Думается, что самый правдоподобный ответ на этот вопрос — наше предположение, что Ибис есть автопародия. При этом пародирует себя Овидий по меньшей мере на трех уровнях, от самого поверхностного до самого глубинного…

Самый глубокий уровень автопародии особенно интересен. Мы видим фантастическое нагромождение самых страшных проклятий по адресу врага, но мы так и не знаем главного: во-первых, кто этот враг и, во-вторых, в чем его злодеяние? Не так ли выглядит у Овидия основной, исходный момент всей ситуации, изображаемой в Скорбных элегиях и Письмах с Понта, — мотив вины? Ведь и там поэт говорит о своей вине много (даже неуместно много) и трагично (даже неумеренно трагично), но так ни разу ее и не называет. Не означает ли это, что Овидий сам понимал: тот пресловутый проступок, за который он попал в Томы, есть лишь фикция, лишь повод для игры императорских репрессий, вполне аналогичной той игре мифологических проклятий, которой он сам предается в Ибисе? Собственно, именно эта несомненная аналогия и кажется если не решающим, то наиболее существенным доводом в пользу самой парадоксальной гипотезы о проступке Овидия: Овидий сам не знал, в чем этот проступок, потому и не мог его назвать.

В актерской практике есть термин игра с пустышкой, когда актер бережно пересчитывает деньги, которых нет, или с аппетитом кусает пирог, которого нет.

Сама возможность сочинения Ибиса означала, что преодоление хаоса для Овидия уже совершилось. Из своей катастрофы поэт вышел победителем».[2972]

Иначе говоря, Овидий перестал думать и начал соображать, достиг просветления, стал буддой. Он простился со своим умом, который в прошлом зашел за разум,[2973] бога которого, Тота, египтяне изображали с головой Ибиса:

Смертью своей искупи преступленье, в котором невинен,

Как искупил Навплиад ложно взведенный навет.

Как у Исиды в дому умертвил домодержец пришельца,

Коего прочь от святынь гонит Инахова дочь,

Или как тот, что таился во тьме от оружий Меланфа,

Но при очажном огне матерью был уличен,

Так же и ты упади под копьями, бьющими в чрево,

Так и тебе никто пусть не протянет руки!

Ночи такой же дождись, как дождался фригиец, который,

Робкий, льстился стяжать мирмидонийских коней;

Сном забудься таким, как когда-то товарищи Реса,

С ним разделявшие путь, с ним разделившие смерть;

Или как те, кого Гиртакид и друг Гиртакида

В жертву мечу обрекли в свите царя-вещуна.

Словно Клиниев сын, из полусожженного тела

Душу сквозь черный огонь выдохни в смертную сень;

Или, как древний близнец, новозданную стену поправший,

Казнь прими под копьем, пущенным грубой рукой;

Или живи и умри вот здесь, меж сарматов и гетов,

Здесь, под градом их стрел, — боги, услышьте меня!

Вот пожеланья мои. Неси их, поспешная книжка, —

Пусть не печалится враг, будто о нем я забыл!

Мало сказано здесь; но вашею милостью, боги,

Да совершится втройне все, что я здесь посулил!

Близок и большему срок — и твое настоящее имя

Скоро ударит в твой слух в беге воинственных стоп.[2974]

«Культ ибиса, священной птицы Тота, был распространён повсеместно. В трактате О причинах почитания египтянами ибиса Элиан[2975] пишет: «О следующих способностях ибиса я слышал в египетских рассказах. Спрятав шею и голову в перьях под грудью, он представляет подобие изображения сердца. Что он очень враждебен животным, гибельным для людей и плодов. <...> Соединяется клювом, также и рождает детёнышей. Египтяне рассказывают и меня не легко убедили, будто занимающиеся бальзамированием животных и сведущие в этой премудрости признают, что внутренности ибиса длиной в 96 локтей. Слышал я также, что ходит он, делая шаги длиной в локоть. При затмении Луны закрывает глаза, пока богиня снова не засияет. Говорят, что он любезен Ерме (Гермесу, с которым греки отождествляли Тота, — И. Р.), отцу словес, так как по виду подобен природе слова: чёрные перья можно сравнить с умалчиваемым и внутри обращающимся словом, белые же — с произносимым и слышимым, слугой и вестником, так сказать, внутреннего. <...> Животное это весьма долговечно <...> По природе ибис весьма горяч и прожорлив; ест гадость: питается змеями и скорпионами, но одно переваривает легко, из другого выбирает более удобное для еды. Весьма редко можно видеть ибиса больным. Всюду ибис запускает свой клюв и не обращает внимания на грязь, ходя по ней, чтобы и там что-либо подстеречь <...>». По Плутарху, «...ибис же, который убивает смертоносных пресмыкающихся, первым научил людей пользоваться врачебными очищениями, ибо они видели, как он промывает и опорожнивает сам себя. И самые строгие жрецы, подвергаясь очищению, берут очистительную воду там, где пил ибис, потому что если вода вредна или околдована, он не пьёт её и даже не подходит к ней. Расстояние между ногами и промежуток между ногами и клювом образуют у него равносторонний треугольник, а узорчатое смешение его чёрных и белых перьев напоминает месяц».[2976]

Ибис олицетворял мудрость, спокойствие и грациозность, почитался как змееборец. «Когда хотели подчеркнуть продуманность и ясность действий человека, говорили, что "поступки его — это походка ибиса Тота"».

Может быть Овидий не умер, а, помудрев, ушел к гетам-фракийцам, языком которых он овладел? Такому знатоку женской натуры, защищенному добрым отношением меценатствующих племенных вождей, было бы легко окружить себя романтичными супругами-поклонницами. Что может быть романтичнее одинокого поэта-изгнанника с толпой молодых муз-рабынь, в римском понимании этого слова? В XX веке подобная история произошла с И. А. Бродским.[2977]

В изложенной А. С. Грибоедовым тоже в стихах истории, написанной в 1816–1829 годах, герой поступает похожим образом:[2978]

Чацкий

...Мечтанья с глаз долой — и спала пелена;

Теперь не худо б было сряду

На дочь и на отца

И на любовника-глупца,

И на весь мир излить всю желчь и всю досаду.

С кем был! Куда меня закинула судьба!

Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,

В любви предателей, в вражде неутомимых,

Рассказчиков неукротимых,

Нескладных умников, лукавых простяков,

Старух зловещих, стариков,

Дряхлеющих над выдумками, вздором, —

Безумным вы меня прославили всем хором.

Вы правы: из огня тот выйдет невредим,

Кто с вами день пробыть успеет,

Подышит воздухом одним,

И в нем рассудок уцелеет.

Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.

Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,

Где оскорбленному есть чувству уголок! —

Карету мне, карету!

Фамусов

Ну что? не видишь ты, что он с ума сошел?

Скажи сурьезно:

Безумный! что он тут за чепуху молол!

Низкопоклонник! тесть! и про Москву так грозно!

А ты меня решилась уморить?

Моя судьба еще ли не плачевна?

Ах! Боже мой! что станет говорить

Княгиня Марья Алексевна![2979]

Бог мудрости и письма Тот (егип. Джхути) упоминается уже в Текстах пирамид. Так, покойник, уподобившись богу Тоту, беспрепятственно шествует в загробное царство: «Никакой бог не убьет его, никакой перевозчик не противится ему на пути; он — Тот». Тот помогает умершему в битве с загробными врагами: «Схватил для тебя Тот врага твоего, убитого вместе со свитой его». Тот помогает Хору в борьбе с Сетом: «Передал тебе сын твой Хор богов — враждебных тебе; ведет их Тот». В Текстах саркофагов Среднего царства имя Тота встречается неоднократно.[2980] Особая роль у Тота в Книге мертвых времени Нового царства: «Я — Тот, делающий Осириса правогласным против врагов его в день его взвешивания словес в великом Дворце князя, я вместе с Хором омываю того, чье сердце не бьется, я созерцаю таинства в Ростау, я — с Хором в качестве защитника этой правой руки Осириса в Летополе. Я выхожу и вхожу среди огня в день отражения от Гелиополя; я — Хором в день совершения праздника Осириса». Во все времена Тот почитается как покровитель науки и письма. Ему приписывается авторство Книги мертвых и книги о строительстве храмов. Он обладатель тайны слова и покровитель его. Именно Тота называют создателем языка. Греки сопоставляли Тота с Гермесом. По представлению египтян Тот явдяется автором медицинских книг и сводов рецептов. Тот — покровитель книг. Обычно Тота изображали ибисоголовцем, но иногда и в виде чужеземной обезьяны из Нубии или Судана — собакоголового павиана, старого бабуина с лохматой шерстью и густой гривой.[2981]

Горе от ума люди стали терпеть не сразу. Лукреций дает изображение первобытного человека:

Люди еще не умели с огнем обращаться, и шкуры,

Снятые с диких зверей, не служили одеждой их телу;

В рощах, в лесах или в горных они обитали пещерах

И укрывали в кустах свои заскорузлые члены,

Ежели их застигали дожди или ветра порывы.

Общего блага они не блюли, и в сношеньях взаимных

Были обычаи им и законы совсем неизвестны.

Всякий, добыча кому попадалась, ее произвольно

Брал себе сам, о себе лишь одном постоянно заботясь.

И сочетала в лесах тела влюбленных Венера.

Женщин склоняла к любви либо страсть обоюдная, либо

Грубая сила мужчин и ничем неуемная похоть,

Или же плата такая, как желуди, ягоды, груши.[2982]

Крысы и обезьяны старше людей. Сперва люди вели себя ровно как и ныне ведут себя крысы или обезьяны. Однако со временем их поведение с самками изменилось:

В то еще время, когда из земли поползло все живое,

Бессловесные звери за желуди, да за берлоги

Стали сражаться уже ногтями да кулаками,

После дубинами да оружьем, нуждой порожденным,

До поры, как слова с выраженьем звука и смысла

И названья нашли. С тех пор от войны уклоняясь,

Стали они созидать города, издавая законы,

Чтобы воров унимать, разбойников и любодеев,

Ибо баба была до Елены гнусной причиной

Войн, но смертью те погибали безвестной, которых,

При беспорядочном и скотском утолении страсти,

Сильный так убивал, как бык это делает в стаде.

Надо признать, что закон придуман боязнью неправды.

Ежели летопись Мира ты раскрыть пожелаешь,

Ни природа не знает различья неправды от правды,

Как различает, что годно, приятно и что неприятно,

Ни рассудок не убедить, что равно погрешают,

Кто у соседа в саду молодую ощиплет капусту,

Или — кто ночью святыню богов обокрадет. — Мерило

Нужно, чтоб наказание было вине соразмерно,

Чтобы достойного розог бичам не подвергнуть ужасным.

Но, чтобы ты согласился достойного злейших ударов

Розгой наказывать, я не страшусь, потому что считаешь

Ты воровство и грабеж за одно и одною косою

Срезать грозишь и большое, и малое, только тебя бы

Люди признали царем. Коль мудрец и богат, и сапожник

Превосходный, и вместе один он красавец, и царь он,

Что ж ты желаешь того, что имеешь?[2983]

Сказка как Феб-Аполлон содрал заживо кожу с Фавна-Марсия воплотилась на новый лад. Аполлон-Август велел удавить Цезариона, сына Изиды-Клеопатры и своего обожествленного деда, а главного певца Приапа Овидия удалил из Рима. Улыбка прошлого: римляне считали иудеев извращенными из-за того, что те уродуют себе половые члены (обрезание). В 1944 г. на военном параде союзников в Риме солдаты Еврейской бригады несли транспарант: «Мы в Риме с ответным визитом, цезарь Тит».

На Востоке же, где осели невозвращенцы, все было иначе, по старому, по-римски. Эти люди и принесли на Среднерусскую равнину римское село: rus.[2984] В. И. Даль записал поговорки: «Город — царство, а деревня — рай. Москва — царство, а наша деревня — рай; Москва стоит на болоте, ржи в ней не молотят, а больше (а лучше) деревенского едят». Все случилось как некогда в Италии. «По формальному государственному праву именно римская городская община завладела сначала Италией, а потом целым миром, но этого никак нельзя утверждать в высоком историческом смысле, и то, что обыкновенно называют завоеванием Италии римлянами, было скорее соединением в одно государство всего италийского племени, в котором римляне были лишь ветвью, хотя и самою могущественною».[2985]

Русская деревенская община это то же самое, что римляне называли словами res publica. Это был новый Рим, мир, Восток которого был завоеван ими, римскими мужиками, земледельцами и пастухами, воспетыми Вергилием. В языках и речи римских знатоков лопатной науки, лапотников-лопатников италиков надо видеть главный исток русского языка и речи этого мира. Русского мужика несравненно описал Н. В. Гоголь в Мертвых душах.

Таковы мои предки, таковы мои дедушки и бабушки, отец (аttа) и мать (mater), которым я посвятил эту книгу.

Ювенал еще верит в невинность и целомудрие, в мирное брачное сожительство, которые выродились лишь впоследствии, под влиянием культуры:

Думаю, что при царе Сатурне долго Стыдливость

Явно жила на земле, когда в пещере холодной

Помещался и крошечный дом, и огонь, и святыня.

И скоты, и хозяева в той же сени заключались:

Как лесную постель у горца жена настилала

Из ветвей и стеблей, да шкур с окрестных животных.

Ни с тобою, о Цинтия, не сходна, ни с тобою,

Коей смерть воробья омрачила блестящие очи!

А приносившая груди кормить детей здоровенных,

И грубее подчас желудьми пресыщенного мужа.[2986]

Кто-то по-русски называет сейчас изменение, случившееся с людьми, любовью. Что значит это и другое маловразумительное слово — свобода толком не объяснил никто.

«Хотя для всех индоевропейских народов характерно противопоставление свободный человек — раб, общее обозначение понятия свобода у них отсутствует. В латыни и греческом свободный человек, *(e)leudheros, определяется положительным образом через его принадлежность к общему развитию, росту, к корню; доказательством тому является обозначение (законных) детей словом liberi; быть законорожденным и быть свободным — одно и то же.

Что касается германских языков, то до сих пор ощущаемая связь между нем. frei, свободный, и Freund, друг, позволяет восстановить исходное понятие свободы, толкуемой как принадлежность к замкнутой группе людей, в общении между собой называющих себя друзьями».[2987]

«Цицерон сожалеет не только об утрате res publica. Он сожалеет о «былом блеске на форуме, авторитете в сенате и влиянии у честных людей».[2988] Римский оратор подчеркивает: «Ведь то, на что я рассчитывал, выполнив почетнейшие обязанности и перенеся величайшие труды, — с достоинством высказывать свое мнение (dignitas in sententiis dicendis) и независимо заниматься государственными делами (libertas in re publica capessenda) — все это полностью уничтожено и притом в такой же степени для меня, как и для всех. Остается либо без всякого достоинства соглашаться с немногими, либо тщетно не соглашаться… Изменилось все положение сената, судов, всего государства».[2989] «Тем не менее, надеешься ли ты [Г. Курион младший] на что-нибудь в государственных делах, утратил ли надежду, — подготовляй, размышляй, обдумывай то, чем должен обладать гражданин и муж, намеревающийся возвратить пораженному и подавленному государству (rem publicam adflictam et oppressam), в несчастные времена, при падении нравов, былое достоинство и свободу (in veterem dignitatem et libertatem vindicaturus)».[2990] «Но ты видишь, что у нас нет государства, нет сената, нет судов, нет достоинства ни в ком из нас».[2991]

Таким образом, Цицерон говорит о потере dignitas и libertas — двух фундаментальных качеств, характеризующих положение именно римских аристократов в государстве.[2992] То есть, для того, чтобы res publica существовала, необходимо условие, при котором лидеры оптиматов были бы окружены почетом и имели непосредственный доступ к управлению государством. Цицерон выразил это положение в кратком лозунге cum dignitate otium. «При управлении государством все мы, как я очень часто говорил, должны ставить себе целью покой, соединенный с достоинством».[2993] Под этим он понимал внутреннюю стабильность, гражданский мир и первенствующее положение «честных» в государстве.[2994]

Любое изменение сложившегося положения, по мнению optimates [наилучших, — Д. Н.] или «честных», ведет к потрясению res publica. Принятие новых законов, введение новых должностей или сосредоточение большой власти в руках одного человека воспринималось как посягательство на res publica libera. Именно поэтому Цицерон часто говорит о том, что res publica не может существовать без сената, магистратур, судов, справедливости, законов,[2995] — то есть тех уже сложившихся условий, которые определяли доминирующее положение лидеров «оптиматов» в государстве. Когда эти условия нарушались, то их следовало вернуть. Тогда часто звучали призывы к восстановлению res publica libera (особенно в период гражданских войн, когда на первенствующее положение претендовали другие группы нобилей). «Государство будет восстановлено (restitutam rem publicam fore)».[2996] «Поэтому заклинаю тебя [Децима Брута] …навсегда освободить государство от господства царей (in perpetuum rem publicam dominatu regio liberes)[2997]».[2998]

Лукан говорит, что Рим покинула libertas, ушедшая к германцам и скифам. Слово libertas на русский язык переводят словом свобода. Считается, что:

«Слово свобода, в нынешней его форме имени существительного, сравнительно позднего происхождения. В древних памятниках XI и XII в.в. встречается лишь наречие в смысле прилагательного: свободь или свободъ (наприм. в Остромировом Евангелии первичного извода «въ истину свободъ будете»). Происходит слово от старинного и малоизвестного существительного своба, что служило, по чешским толкователям (глоссаторам) 1202 года, наименованием одной из языческих богинь».[2999]

Мужчине, если он не раб-вещь, за свободу бороться глупо, она является частью его природы, какой смысл в борьбе со своей природой за нее саму? Не проще ли принять данное? Женщины за свободу борются всегда, так как ее в женской природе нет. Выражение свободная женщина еще не потеряло своей двусмысленности.

«Славянское *svobodь `свободный' (ср. сущ. свобода) похоже на санскритское svapati- `сам себе господин', состоящее из корней *svo- `свой' и *poti- `господин', но не может быть с ним сведено, поскольку санскритским глухим в славянском нормально соответствуют глухие».[3000]

Рассуждая об истинной природе мудреца пишет Шарль де Бовель в начале XVI века:

«Более всего свойственно и характерно для него действовать и все совершать свободно, самостоятельно и настолько легко, насколько это возможно. Свободно означает по собственной воле, велением которой он охотно берется за все, что разумно, прекрасно, благо и достойно предпочтения».[3001]

В. И. Ленин, вслед за Спинозой, понимает свободу как осознанную необходимость.[3002]

Появление понятия свободы связывают с появлением семьи, частной собственности и государства.[3003]

Слово libertas можно перевести и словом любовь, похоть, страсть, желание связи с чем или кем-нибудь. Согласно христианскому вероучению, что Бог есть любовь (αγάπη, лат. caritas).[3004] В случае с libertas это страсть к совершенно определенному предмету: земледелию, родной земле. Это было очевидно для современников. Либаний в середине IV века пишет:

«Все полно продавцов: материки, острова, деревни, города, площади, гавани, улицы. Продаются и дом, и рабы, и дядька, и нянька, и педагог, и могилы предков. Всюду бедность и нищенство, и слезы, и земледельцам представляется удобнее просить милостыни, чем обрабатывать землю».[3005]

Насильно мил не будешь. Попытки заменить уход любви к родной земле законом совершались неоднократно. Русские крепостные имели очень много общего с римскими колонами, изначально свободными, но приписанными к цензу: «должны считаться рабами самой земли, на которой рождены» и «удерживаются господином имения».[3006]

На Руси земля это Матушка. Ругаются русские матерно, от земли и посылают по матери, по земле.[3007] Русский мат имеет происхождение в речи невозвращенцев.

Любовь это связь с кем- или чем-либо; связь, например, между мужчиной и женщиной, иногда долгая, иногда краткая, иногда слабая в одном, сильная в другом. Законы Августа повлияли именно на эту связь в Риме. На востоке эти законы никто и не собирался исполнять:

«В одной известной нам семье было шесть сыновей, из которых двое старших имели по одной жене, а четверо младших — все располагали лишь одной общей женой… Однако и полиандрические начала не менее нежели обыкновенные среди номадов Центральной Азии делают половые сближения вообще довольно свободными. Услугами одной жены, ея привязанностью пользуются в достаточной степени лишь старшие братья, младшие же, благодаря простоте нравов, ищут взаимности и дружат с прочими женщинами или девушками. Точно также и жена их нередко имеет по нескольку поклонников и близких друзей, что совсем не считается предосудительным и, конечно, не преследуется. И среди дзачюкавасцев также существует обычай уступать свою жену приятелю или просто проезжему, в последнем случае в подарок».[3008]

Половое же сближение с буддийской монахиней вообще не сдерживается с ее стороны никакими условностями кроме ее желания. Это тоже привлекало девушек в монастыри. Верить в заезжего всадника девочек приучают сказками, известными как романтические (римские).

Действительность иногда неласкова к девичьим грезам. В. С. Таскин об одном из ловеласов IV века: «Ши Сюань сближался с бикшуни, т. е. нищенствующими буддийскими монахинями, отличавшимися красотой, вступал с ними в плотскую связь, затем убивал, варил их мясо, смешав его с бараниной и говядиной, и ел, а также жаловал мясо приближенным, требуя, чтобы они пробовали его на вкус».[3009]

В Риме в сочетании распространения безропотных рабынь и других доступных женщин с непредсказуемой необузданностью природной половой тяги это был сильный удар по римскому республиканскому укладу. Порвалась любовь к матушке, родной земле. Такое порождает эмиграцию, исход населения.

Половая тяга на чужбине новой Родины в сочетании с тоской по Отечеству породила новое Отечество.

В англо-американской традиции поведение в обществе определяется двумя видами чувств. Первый называют shame-culture (нарушитель должен испытывать стыд), второй — guilt-culture (нарушитель должен чувствовать вину.[3010] Фурин устроил Риму культурный переворот.[3011] Он навязал Овидию и другим римлянам чувство вины за нарушения, которые должны вызывать стыд. С этим августовым наследством за римлян взялись проповедники учения Христа и довели все до логического конца. Встреча разных пониманий слова libertas произойдет в новое время:

«Вот как ведет рассказ Красный Хари:

«Нарядили мы Падишаха и как следует надели на него падишахское одеяние. Держали два человека на головах стул, и Падишах сидел на нем.

Вот Падишах вошел в город. Визирь говорит:

— Хранитель мира! Это город Дели!

— Что здесь есть отличного? — спрашивает Падишах.

— Красивы здесь женщины! — отвечает визирь.

— Отлично!

Приказывает Падишах:

— Прислать всех в мой дворец. Дарю бедным две тысячи рупий!

Тут он туфлею побил носильщика и говорит:

— Палки, двигайся вперед!

Через некоторое время визирь докладывает:

— Хранитель мира! Вот город Утрапатан, т. е. город бунтовщиков.

Падишах отдает приказ:

— Сжечь город! И если кто-либо побежит, того казнить! Всех женщин, рани и других завтра привести ко мне голыми. Какая не придет, то в … (in vaginam, — Д. Н.) теплой золы набить».

Проплыл через весь базар, горделиво покачиваясь на своих носилках, грозный падишах, вслед за ним потянулись вереницей связанные веревкой, приготовленные к издевательству и поруганию женщины» (Падишах — это англичанин.).[3012]

В России подобные фокусы диких англо-саксов пресекались даже если фокусником был генерал или адмирал.

В начале второй Русско-турецкой войны американский пират Пол Джонс был приглашен на русскую службу.[3013] Будущий основатель ВМС США получил чин адмирала, но не поладил с Потемкиным, а более с греческой диаспорой в Черноморском флоте, и вынужден был уехать в Петербург.[3014]

В 1789 году его обвинили в попытке изнасилования двенадцатилетней девочки. Россия не Индия. «Девочка выбежала с криком на улицу. В показаниях, данных Джонсом русской полиции, задержанный утверждал, что девочка казалась ему старше, чем на самом деле, что он только «играл с ней» и что она была не прочь «сделать все, что только мужчина от нее захочет».[3015] Петербургский свет объявил бойкот Джонсу, его нигде не принимали, и только граф Сегюр продолжал его навещать. Французскому послу Джонс сказал, что девочка сама обратилась к нему с непристойными предложениями и, когда он отчитал ее, бросилась в слезах из дома. Сегюр довел эту благопристойную версию до Екатерины II, благодаря чему Джонс избежал военного суда, но был фактически выдворен из России». Венесуэлец Миранда был проще и судебным преследованиям не подвергался: «По моей просьбе кучер привел хорошенькую девушку шестнадцати лет, за что я вознаградил его двумя рублями. Провел с нею ночь, и наутро она ушла очень довольная, получив от меня два дуката».[3016]

Японец Д. Кодаю сообщает, что в петербургских публичных домах при Екатерине II трудились девушки из бедных земель раздробленной Германии:

«В Петербурге публичный дом находится к западу от императорского дворца, через одну улицу от него. Публичные дома разрешены правительством, и поэтому в них ходят чиновники и простой народ. В июле месяце года свиньи супруги Безбородко, супруги Турчаниновы, Соймонов, Юсупов, Буш, Струговщиков, Кирилл Лаксман, взяв с собой и Кодаю, поехали на дачу Соймонова на Каменном острове, чтобы устроить загородный банкет. На обратном пути они вышли из карет прогуляться и все шли пешком. Когда подошли к понтонному мосту, жена Турчанинова, Софья Ивановна (в прошлом она была фрейлиной императрицы и для женщины имела высокий ранг), спросила у Кодаю, бывал ли он когда-нибудь в публичном доме. Он ответил, что не приходилось.

Тогда Турчанинова что-то прошептала мужу (на ухо), а потом усадила мужа и Кодаю в одну карету, все (остальные) тоже уселись по каретам и погнали лошадей.

Подъехали к какому-то дому. Дом был шестиэтажный, большой, около 40 квадратных саженей. (Внутри дома) был большой двор. Вообще дом был великолепный и красивый. (Их всех) проводили в комнату на четвертом этаже и оставили (там). Через некоторое время пригласили спуститься на третий этаж, в комнату около 15 квадратных саженей, отделанную красивым камнем. В центре комнаты был накрыт стол и расставлены стулья. На противоположной стороне под окнами также стояли стулья в один ряд, а на окнах в горшках были различные диковинные цветы, (в воздухе) чувствовался их аромат. Когда все уселись на стулья, подали вино, закуску, фрукты и так далее. В прическах у прислуги было много искусственных цветов, она была так красиво напудрена и нарумянена, что даже не походила на простых людей. Некоторое время спустя пришли девятнадцать молодых женщин, украшенных цветами; (они) поклонились гостям.

По виду они напоминали немок. Поклонившись, все уселись на стулья, стоявшие под окнами. Они были такие очаровательные, такие красавицы, про которых говорится: "При взгляде на них от восторга рыба утонет, дикий гусь на лету упадет".[3017] Пораженный всем (этим) великолепием, Кодаю потихоньку спросил у (Софьи) Ивановны (Турчаниновой): "Чей это дворец?" А (она) только мигнула: помалкивай мол. Тогда он попробовал обратиться к служанке Ивановны, но та ничего не ответила и только засмеялась. Между тем начался пир; Ивановна, которая отличалась веселым и живым характером, вдруг встала, подошла к сидевшим на стульях молодым женщинам и сделала им знак. (Они), наклонившись, встали и, поднимая руки, начали танцевать, А прислуживавшие (девушки) стали петь и играть на скрипках и европейском кото . Их мелодии волновали душу.

Юсупов, искусный музыкант, тоже взял скрипку и, подыгрывая девушкам, стал петь. (Его) голос был такой чистый и сильный, что, как говорят, "даже пыль на балках взлетала". Только Кодаю, сдерживая улыбку, слушал непривычные звуки музыки и непонятные слова песен. Постепенно все захмелели, мужчины и женщины начали вставать из-за стола и танцевать парами по залу. Когда кончили танцевать (первые) четыре человека, они сделали поклон следующим, и начали танцевать другие.

Тогда Кодаю снова спросил Софью, чей же это дворец. На этот раз Софья, засмеявшись, сказала, что это публичный дом, и приказала одной из девушек-прислужниц показать комнаты девиц. Девушка повела его в комнаты главной девицы. (Оказалось, что) там три комнаты.

В первой, размером около 10 квадратных саженей, на стенах висели стеклянные зеркала, картины, стоял стол, цветы в горшках и так далее. Вторая комната, около8 квадратных саженей, была украшена бильярдным столом (стол, на котором бьют по шарам), шахматной доской, скрипкой, европейским кото , книжным шкафом, подзорной трубой и другими вещами. Последняя комната — совсем небольшая спальня. В ней стояла кровать, завешанная шторой из шелкового люстрина, вышитого золотой нитью.

Одеяло на кровати из белого шелка с зеленой красивой подкладкой, толстое, внутри набитое птичьим пухом, а снаружи разноцветными нитками расшитое цветочными узорами. Поверх одеяла накинуто белое полотняное покрывало, украшенное со всех четырех сторон кружевными цветами, и уложены шесть подушек (в России один человек пользуется тремя подушками).

Сбоку (от кровати) — место, отгороженное ширмой, за которой протянута алая веревка. Там вешается одежда. Под окном два комода для белья. Один сделан из красного дерева, другой — из иудина дерева. Над ними висели две войлочные шляпы зеленого цвета. Обе они украшены позолоченной проволокой и красивыми перьями и покрыты сверху сеткой (занавеска, которую надевают поверх шляпы. Сбоку стоит кровать сӯги.[3018] Все остальные комнаты в общем такие же.

Плата девице 5 рублей серебром, за кушанье платят особо. В этом доме живет двадцать пять прославленных красоток, а кроме того очень много молодых девочек. Нижний этаж сдается под кабак, во втором этаже — жилые помещения и кухня, а с третьего этажа и выше — комнаты для (приема) гостей. В тот день (посещение дома) ограничилось только пиршеством, после наступления сумерек все вместе вернулись домой.

Однажды, спустя некоторое время, когда Кодаю шел домой иа императорского дворца, ему пришлось проходить мимо этого дома. Девушки-прислужницы сразу же узнали его и стали звать, чтобы он обязательно зашел к ним, и затащили его. Когда он вошел в дом, встречать его вышли все девушки и стали наперебой ухаживать за ним, уговаривая, чтобы он остался на ночь. Принесли вина и закусок и сказали, что он должен выбрать себе пару. (Они сами) отобрали пять наиболее известных девушек, и те стали между собой спорить, которую из них он должен взять, ибо он был очень необычным гостем. Решили тянуть жребий, он достался девице по имени Елизавета, и этим было решено, что парой Кодаю будет она. Тем не менее все пять девиц всю ночь провели около него, окружив его и расспрашивая о нравах и обычаях японских проституток, о том, какие у нас "зеленые дома" и так далее.[3019] Так в разговорах (с ними он) провел всю ночь, а наутро, когда собрался идти домой, Елизавета подарила ему шелковый шейный платок, три картинки и три рубля серебром. (Он) упорно отказывался, но (она ничего) и слышать не хотела, и ему волей-неволей пришлось возвращаться с подарками.

Как-то раз после этого ему снова довелось проходить мимо этого дома, и он решил зайти, чтобы поблагодарить за прошлый прием. (Ему) навстречу вышла сама хозяйка с мужем и сказала:[3020] "Сегодня мы с мужем приглашаем вас быть нашим гостем, обязательно оставайтесь на ночь".

И (они) устроили целое пиршество (для него), и (он снова) провел с ними всю ночь, рассказывая о нашей стране. А утром, когда уходил домой, (ему) подарили пятнадцать рублей серебром. Перед отъездом на родину Кодаю зашел к ним попрощаться, и, когда он уходил, Елизавета подарила ему на прощанье вязаные чулки и лекарства в дорогу. Кирилл (Лаксман) смеялся над Кодаю, что тот каждый раз, как идет в публичный дом, получает там подарки, и, подшучивая (над ним), говорил: "Кодаю, ты счастливый человек! (Ты) можешь теперь бросить все (свои) дела и жить на подарки, которые (тебе) дают проститутки. Лучшого способа и не придумаешь!"

Публичные дома имеются в Петербурге в трех местах и на Васильевском острове в трех местах. Говорят, что плата в них разная — от 5 до 1 рубля серебром. Кроме того, есть еще тайные логова отдельных проституток в различных местах. Правила там очень строгие, и если обнаружат такую нелегальную проститутку, то наказывают не только ее, но и ее гостя».[3021]

На Руси природные условия отложили свой отпечаток на развитие народного искусства италиков. В. А. Никольский: «Под термином (определением) «крестьянское искусство» мы разумеем созданные в крестьянской среде произведения искусства бытового значения, предназначенные для домашнего, повседневного употребления, так сказать, рядовые произведения декоративного художества, которое пережило века, да и теперь не совсем еще угасло в русском народе при всей неблагоприятности жизненных и экономических условий.

Нельзя сказать, чтобы мы совершенно не интересовались крестьянским искусством, но до сих пор к нему редко подходили именно как к серьезному искусству. В этой области утвердилась какая-то совершенно неуместная снисходительность взрослого к детям. Уже самый термин «крестьянский», в приложении к искусству, обычно заставлял многих из нас невольно принижать уровень требовательности. Крестьянское искусство до сих пор представляется в большинстве случаев каким-то «не настоящим», полу-детским, смотреть на него серьезно мы не научились. Нередко этот вообще неправильный взгляд осложняется привнесением иных, совершенно специальных точек зрения: этнографической, ремесленно-производственной и т. п.

Между тем, крестьянское искусство — самое подлинное из искусств, подлежащее изучению и рассмотрению по тем же методам и с тех же точек зрения, с каких изучается все иные изящные искусства, будь то живопись, скульптура и т. д. Неудавшиеся попытки наших художников «воскресить» это искусство в кустарной промышленности, снисходя к «мужицким» вкусам, пытаясь их возвысить и облагородить, показывают, как ошибочен был такой подход к крестьянскому искусству и сколь многие непосредственные достижения этих мозолистых и корявых рук оказываются почти недоступными для наших художественно-образованных мастеров.

Древне-русское искусство, вообще, анонимно, как искусство всякой другой страны в первичные эпохи…

Древняя «древяна Русь» жила среди лесов, в деревянных зданиях и среди деревянных предметов, утвари и обихода. Сама природа толкала население к обработке именно дерева и русские «древоделы», древне-русские плотники,[3022] славились не даром».[3023] Но дерево недолговечно.[3024] Городские же обычно смотрели и смотрят на крестьянские изделия из дерева с небрежением, хотя и кушают крестьянский хлеб.

М. Е. Сергеенко: «Первоначальной пищей италийцев, по единодушному свидетельству Варрона[3025] и Энния[3026] была каша, puls (полба, — Д. Н). Свидетельство это подтверждается сообщением Верия Флакка, сохраненным у Плиния:[3027] «Римский народ в течение 300 лет (после основания города, — М. С.) из хлебных растений знал только far» (двузернянку, эммер, Triticum dicoccum L.) (Полба, или Полуполба, однолетние травянистое растение семейства Злаки (Poaceae), вид дикорастущей пшеницы, — Д. Н.). Опытом, вероятно, быстро установили, что этот злак дает превосходную крупу и плохую муку: его и предпочитали использовать для каши. Подошло однако время, когда двузернянке пришлось потесниться и уступить место пшенице, хотя в ассортименте италийских полевых растений двузернянка удержалась крепко. Ее сеяли при Катоне, сеяли при Колумелле и Плинии, сеяли и дальше, вплоть до нового времени, но каша перестала быть основным питанием и ее место занял хлеб. Комические словообразования Плавта: кашееды — pultiphagus[3028] и pultiphagonides[3029] — позволяют думать, что каша отступила перед хлебом не так уж давно (иначе насмешка была бы непонятна), но отступила по всему фронту. У Плавта хлеб — обычная еда: его подают при щедром угощении,[3030] его едят в нищей хижине[3031] и рабской каморке.[3032] Он упоминается в пословицах;[3033] хлебная печь — нечто общеизвестное[3034]».[3035]

На Руси черти обычно живут на кладбище, а под печкой живет домовой.[3036] Печь долговечнее дерева, в брошенных и сожженных деревнях она сохраняется лучше во времени. Но парадоксальным (противоречивым) образом вечнее и римской хлебной печи, и крестьянских изделий из дерева оказывается их совсем недолго живущее производное: римский хлеб — русский пряник.[3037] Он меняется внешне и внутренне, но делается как встарь:

Сергеенко: «Рабы в имениях Катона едят пшеничный хлеб. И первый рецепт приготовления этого хлеба мы прочтем у Катона: «Хорошо вымой руки и кадушку. Муку всяпь в кадушку, воды добавляй понемногу и превосходно вымеси. Когда хорошо вымесишь, скатай и пеки под миской». Также печет хлеб крестьянин Симил, герой псевдо-Вергилиева Moretum (I в. н. э.): вымесив тесто, он формирует его в виде круглой ковриги, делит ее на четыре части, проведя пальцем две глубокие, под прямым углом пересекающиеся борозды, и печет хлеб на горячем очаге — «покрывает его миской и нагребает сверху горячих углей». Тут стоит обратить внимание на два обстоятельства: и у Симила, которого автор изображает бедняком, и у богатого рабовладельца Катона нет хлебной печи. На очаге «под миской» печется у Катона и хлеб, и его внушительный, почти десятикилограммовый «торт». В договоре с подрядчиком, который берется строить усадьбу «от земли», т. е. от самого фундамента, упомянут очаг, но и слова нет о хлебной печи: богатый землевладелец не считал, видимо, ее необходимой, а у крестьянина во все времена не было средств, а часто, может быть и места в его лачуге, где такую печь поставить. О том, что «хлеб первоначально выпекали горячая зола и раскаленная миска», упоминают и Сенека, и Овидий. Выпечка хлеба «под миской» имела, однако, свои невыгоды: припека получалось мало; готовый хлеб походил скорее на наши украинские коржи, толстые и твердые лепешки (то же, что и пряник, — Д. Н.[3038]). Такие коржи позднее «пекли матроны на Матралиях»: старые обычаи крепко хранились в обиходе. Хлебная печь во времена Плавта[3039] была, однако, как мы видели, известна, но, когда она стала обязательной принадлежностью рабовладельческой усадьбы, мы не знаем. Почти во всех усадьбах под Помпеями, относящихся к I в. н. э., она имеется…

Хлебные печи в Помпеях очень похожи с виду на наши деревенские русские печи[3040]».[3041]

В моей семье последним, кто мог класть русскую печь в ее вятском виде был старший брат отца Николай. Отец называет его Спасителем, так как Коля не стеснялся нищенствовать и кормил маленького отца тем, что ему подали. С дядей Колей летом 1986 года мне довелось два месяца провести в Трубниковом бору в районе Малой Вишеры. Жили в армейской палатке. В этом лесу папе удалось купить участок в шесть соток. Батя по выходным привозил городской еды в рюкзаке и помогал очищать землю. Ездить было не просто, полтора часа на электричке, а потом пехом в лес несколько километров. Землю, купленную в садово-огородном товариществе, надо было очистить от елей, корней сосен, берез и осин. Сосны для постройки сруба избы были срублены, ошкурены (от короееда) и сложены слегами еще зимой, силами отца, старшего брата и меня.

Выкорчевывать деревья под пашню можно так: сначала перерубаются корни, а затем дерево тянут за веревку. Если как следует потянуть, тогда зеленая дубинушка (дерево) сама пойдет (упадет):

Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, зелёная, сама пойдёт, сама пойдёт!

Подёрнем, подёрнем,

Да ухнем!

Однажды зимой я взял с собой на ошкурку сосен друга и одноклассника, ныне покойного, Антона Наумова. Он рос в городе и без отца. Его беспомощность в лесу и крестьянском труде вызывала сострадание. Меж тем Антон был очень даровит, он рисовал и сочинял стихи, из которых мне врезалось в память:

О Scorpions ,[3042] прекрасный как цветок,

В который милый Бог вдохнул воды глоток!

Дядя Коля любил выпить самодельной браги и покурить, всегда был неунывающе весел, любил пошутить и всегда старался все делать сам. Преждевременная смерть дяди Коли помешала ему сложить печь для нашей будущей избы.[3043] Пришлось покупать буржуйку, которая носит скорее декоративный характер в доме: зимой с такой жить в деревянном доме[3044] слишком холодно и опасно.

Того леса теперь нет, зато есть процветающее садово-огородное товарищество.[3045] Складыванию печи не случилось научиться и моему отцу. Поэтому этого не умею ни я, ни брат.

В Восточной Европе поэтапно (с VI–VII вв. к западу от среднего течения Днепра, с VIII в. к востоку от среднего течения Днепра и к концу VIII–IX вв. в Верхнем Поднепровье и на Северо-Западе РСФСР) распространяются новые типы сельскохозяйственного и бытового инвентаря — наконечники пахотных орудий, серпы с отогнутой рукояткой так называемого древнерусского типа, мельничный постав с регулируемым зазором между жерновами, калачевидные кресала, бондарные изделия, двушипные втульчатые наконечники стрел и другие предметы. Принадлежность ножей с волютообразным навершием к этому же комплексу не вызывает сомнения, поскольку как за рубежом, так и на территории нашей страны их находят совместно на памятниках, имеющих раннеславянскую керамику VI–X вв.[3046]

С IX в. восточные авторы называли Славянской рекой Волгу и ее притоки.[3047]

Люди, пришедшие на Средне-Русскую равнину во время Великого переселения народов, принесли туда сложные железные орудия (застежки, серпы, мотыги и т. д.).[3048] Они мало отличаются от италийских. Отмечу примечательность поясов, найденных археологами Волго-Вятском крае. Они напоминают римские военные ремни (balteus), а также перевязи (портупеи), которые обычно украшались бляшками (bullatum). Женские украшения из цветных металлов (бляхи, браслеты etc.) также напоминают римские военные знаки отличия.[3049] «Опознавательную роль при военных действиях играли военные штандарты и знамёна, особенности одежды, характер построения военных подразделений, иногда определённого вида головные уборы. Все эти вещи не сохранились. Из дошедших до нас предметов широко известны поясные наборы дружинников Евразии. Пояс был своеобразным паспортом дружинника раннего средневековья и свидетельством его места в дружинной иерархии. На поясных наборах VI–VII вв. больше проявлялась общая евразийская мода. Сходные типы поясов мы находим от Монголии на востоке до Италии на западе, от Удмуртии и Прикамья на севере до Закавказья и Северной Африки на юге. Можно приблизиться к решению затянувшегося спора о месте происхождения поясных украшений, которым, по мнению одних авторов, является Сибирь, других — Северное Причерноморье, Заволжье, Приднепровье или Византия».[3050]

Невозвращенцы и их потомки росли в общении с представителями местных племен, и знали их слабость, изготавливая, видимо, разные побрякушки заранее:

«Когда дикарь входит в сношения с европейцем, то он обыкновенно поддается непреодолимому стремлению уподобиться по внешности этому чужаку-пришельцу, на которого он смотрит с крайним изумлением. Больше всего это бросается в глаза у африканских негров. Негр старается как можно скорее приобрести цилиндр, фрак, очки и лакированные ботинки».[3051]

Эта слабость забывших о своем прошлом представителей народов СССР получит наименование низкопоклонства перед Западом.[3052] В полной мере русские люди познакомятся с этой слабостью и ее последствиями в Смутное время конца XX-го начала XXI-го веков. Мой дядя, Николай Николаевич, был совершенно лишен этой слабости; он не был в этом особенным:

«Мы видели, что «романские» черты рельефа проникли в русский орнамент; но они не оказали существенного влияния. Наоборот, появившись в немногих рукописях, романский стиль заглох. Необходимо отказаться искать воздействия на наш орнамент искусства средней Европы».[3053]

Воины Рима носили красные рубахи-туники (на красном не видно крови, — Д. Н.). Их мы видим на надгробиях Стацилиев на Эсквилинском холме и фресках Помпей. Квинтилиан называл ее "ужасной одеждой бога войны", то есть Марса. Жрецы Салии надевали красные рубахи во время забоя жертв. Красные туники цирковых фракций тоже являлись своего рода посвящением Марсу; словом, уже со времени Мария солдаты использовали в сражениях красные туники. Такая же вывешивалась у палатки полководца перед сражением. Такую рубашку мы видим на надгробии центуриона Минуция из legio III Martia (3-й Марсов легион) из Падуи. Туника была до колена. Военных называли russati (красные).[3054] В слове russati нетрудно увидеть слово русские, русаки.

Свои щиты славяне предпочитали покрывать красным, делая их червлёными.[3055] Парчовые кафтаны носили древнерусские дружинники.[3056] Красные кафтаны носили стрельцы.[3057] Еще во времена А. В. Суворова исподнее и подбой в русской армии были красного цвета.[3058]

Полковник Суворов приказывал: «Красный (галстук, — Д. Н.) носить только в карауле, в большем полковом строю и церковных строях».[3059] «Как Катулл, так и Валерий Максим упоминают платок для вытирания пота (sudarium, рус. сударь: полотенце, платок, которым отирают пот. — Д. Н.), использовавшийся уже в I в. до н. э. Он являлся предшественником focale — традиционного шейного платка, носившегося имперским miles gregarius, хотя нечто вроде шарфов, или кашне, называемых focalia, описывает Квинтилиан».[3060] Красные кафтаны-мундиры носили бойцы Великобритании[3061] и Бухарского эмирата, изображенные на картинах Туркестанской серии (1867–1873) В. В. Верещагина.[3062]

Советская братва носила в 90-х красные пиджаки.

В Илийском округе, где когда-то столкнулись китайцы с римлянами, еще в XIX веке парни играли с девками в игру майлисе (испорченное арабск. меджлис), напоминающую бутылочку. При этом они пели

Красный кафтан наш жжет девок;

Угостим вас, зарезав барана;

Если удостоите вы, душа, наш дом своим приходом,

То обрадуйте нас (меня), давши хотя раз.[3063]

Такова вкратце история первых поколений римских невозвращенцев. Перед нами возникают исторические циклы, витки из прошлого, о которых много писал А. Л. Чижевский.[3064] Ученые всех стран уточняют и дополняют нашу память, исправляя искривление, вызванное кратким забвением рассказанного. Их труд разбудит человечество от забытья.

Признаю, рассказанное ставит больше вопросов, чем дает ответов. В сущности, речь идет о написании новой истории человечества, то есть новым невиданным потрясениям. Н. Н. Казанский назвал это «сменой концепции истории». И дело не только в том, что придется переосмыслять все, что произошло после того как умер последний человек на Востоке, всосавший с молоком матери (matrona) республиканские понятия римских мужчин. Придется серьезно переосмысливать и то, что происходило до пленения людей Красса. Сначала ученым, а потом и всем землянам: ведь очевидно, что забытая ныне быль о римских невозвращенцах замыкает еще один круг жизни человечества и открывает новый. Жизни невозвращенцев это замок, а история их жизней — ключ к пониманию прошлого, настоящего и будущего человеческих и других существ на Земле.

Например, крыс или байбаков, численность которых, в связи с распашкой степей, лесовосстановлением и хищным промыслом человека к XX в. резко сократилась. Страшным положение было в 40–50-х гг. XX в., но принятые меры охраны обеспечили сохранение вида в редких очагах на Украине, в Ульяновской и Саратовской областях, Татарстане и последующую его переселение и размножение в ряде областей.

Байбак или бабак, или обыкновенный степной сурок (лат. marmota bobak) — грызун рода сурков, обитатель целинных, нетронутых степей Евразии.[3065] Всего на земле 15 видов сурков (marmota) — млекопитающих, представителей отряда грызунов (rodentia) семейства беличьи (sciuridae). Прародина сурков — Америка, и у всех сурков был общий предок. В то время как многие животные в древние времена двигались из Азии в Америку, сурки из Америки переселялись в Азию.[3066]

Или вот гималайский, или тибетский сурок (marmota himalayana) — равнин Деосай в Пакистане и Ладакх в индийском Кашмире. Гималайские сурки размером с крупную кошку и живут колониями. Marmota himalayana тесно связан с лесным сурком, седым сурком и желтобрюхим сурком. Главное отличие гималайского сурка от остальных видов сурков в очень высокой нижней границе его распространения (до 3000 м.).[3067]

Ископаемые останки сусликов (spermophilus или citellus) известны с так называемого миоцена. Придумавший слово миоцен Лайель объясняет свое название тем, что меньшая часть (18%) окаменелостей (которые он изучал в 1830 г.) этой эпохи может быть соотнесена с современными (новыми) видами.[3068]

Примером того, какой катастрофой могут обернуться необдуманные перемещения животных, служит всем известная история дикого кролика в Австралии.[3069]

Но есть у сусликов, сурков и кроликов общее: они грызуны. Как было общее и между Августом и возглавивших лагерников центурионами, дававших присягу еще во времена римской республики: все они были romani — римские. Они стали такими в детстве в одно время. Большая часть их узнала грамоту от римских ветеранов-стариков. Язык, который во время их жизни станет классическим — латынь, передали им матери и опыт жизни. К концу жизни все они были римскими до мозга костей.

Русские пришедшие в XV веке в Обдорский край торговали ровно так же, как это делали до них серы:

«Русские купцы перевозили на другую сторону Полуя[3070] товары и раскладывали их по берегу, а сами отъезжали прочь».

После знакомства с зырянами,[3071] говорившими на фино-угорском языке, русские обнаружили, что их одежда ничем не отличается от русской. Женщины носили русские сарафаны, избы носили русское убранство, посуда почти таже, что и у русских. «Только разница в том, что зыряне живут очень грязно и неряшливо, в прямую противоположность с Обдорянами — русскими, которые напротив отличаются своей опрятностью и чистотой: старательно очихают свои дома, белят потолки и печи, скоблят до бела полы и вообще много хлопочут по своей домашности. Слова зырянское житье, по-зырянски, употребляются русскими хозяйками, как синоним неряшливости и неопрятности… Женщины-зырянки зато никогда не курят».[3072]

В. Бартенев: «Вероятно это сходство произошло от того, что обе народности, в продолжении целых столетий, жили в одинаковых географических условиях. Так, всякий, кому приходилось видеть, например, Мордву с ея рослым населением, с окладистыми, сивыми бородами, наверное приходил к мысли, что народ этот этнографически финский, что видно из его языка, но, по своей физической организации, представляет скорей, просто одну из отраслей великорусского племени. Точно также и зыряне… Русские мужчины женятся на зырянках, а не наоборот. Я не припоминаю случая, чтобы Русская девушка вышла за Зырянина».

В. В. Генинг, описывая переселенцев в Вятский край III–V вв., кроме наличия у них кушанских мечей в красных деревянных ножнах и патриархальной семьи отмечает: «Среди мужского населения выделяются ремесленники — кузнецы, затем группа воинов, разделяющихся на три категории». Военачальникам в могилу клали меч, копье, топор, стрелы (обычно 21 шт.), кинжал или нож, а также защитные доспехи — кольчугу, боевой шлем и роскошно убранную уздечку. Кроме того, костюм такого имел богатый поясной набор, обувь с застежками у щиколотки и колен. Младшим военачальникам и выдающимся воинам в могилу клали копье или меч, топор, стрелы (обычно 7 шт.), кинжал или нож, иногда уздечку. Поясной набор этих воинов гораздо беднее. Металлические застежки на обуви редки. Третью группу составляли мужчины, которым в могилу клали лишь топор, изредка несколько стрел (иногда тоже 7) и несколько других вещей из одежды. «Точно такие же различия видны в женских захоронениях. Правда, здесь нет оружия и лишь единичны орудия труда. Большинство вещей из женских погребений составляют украшения и принадлежности костюма. В погребениях особенно богатых женщин находятся височные наборы, накосники, шейные гривны, браслеты и перстни, нагрудники, верхние нагрудные бляхи, роскошные поясные наборы, передники и обувь с металлическими застежками. Девушки и молодые женщины до рождения ребенка еще не носят шапочку-такью, которую одевают лишь женщины, имеющие детей. Кроме того, накосник у них чаще обшит стеклянными бусами, а не медными обоймочками. Вторую группу составляют женщины с менее нарядным костюмом, включающим лишь отдельные украшения». Третий вид женских погребений с единичными вещами или без вещей вообще.[3073]

«Мордовская юртава (в буквальном переводе: мать юрта, богиня дома) сильно напоминает общеизвестного русского домового. Заметим, что и у уральских казаков этот последний носит и созвучное мордовскому имя юртовой-домовой. Мордовские рассказы о том, как можно видеть юртаву, сидя под бороной, как ее переводят на новоселье, тождественны русским народным представлениям о домовом. В полное сходство с русским домовым, юртава живет под печкой».[3074]

Наиболее общими значениеми общетюркского слова jurt является народ, пастбище, родовая земля. Юрты известны со времен хунну.[3075]

Напрашивается уравнение (пропорция) между положением женщины в обществе и быту с сохранением языка мужчин детьми. Переменную я бы назвал libertas.

 

 

---

Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 182; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!