КОНЕЦ ФРАГМЕНТА 1-го ДЕСЯТОГО ЭПИЗОДА 8 страница
<Следует приписка Т. А. Кузминской: >
«Пой: Капитаааалы-то растеряли! А ещё апельсины-то в Нижнем покупаааются!»
<Далее – приписка рукой С. А. Берса: >
«Ваше Сиятельство, честь имею доложить Вам, что всё у нас обстоит благополучно, и о потере капиталов читали нынче с большим смехом. С Серёжей мы живём в большой дружбе, ездим вместе в Тулу держать экзамен […]».
<Окончание письма Софьи Андреевны: >
Теперь кончаю своё письмо, милый Лёвочка. Я так тебя, голубчик, люблю и жалею, что у тебя вышла такая тревога. Теперь верно всё устроилось и успокоилось. Вчера от Нагорнова получила письмо из Покровского. Пишет, что денег ближе конца этого месяца не может собрать, потому что в деревне. Я писала и просила поспешить мне прислать. Прощай, мой милый, дорогой голубчик, целую тебя крепко, очень хочется скорей к вам.
Соня» (ПСТ. С. 152).
Между тем экзамены сына Сергея завершились, а грусть-тоску жене Толстого помогали разгонять родные её брат с сестрой, да ещё приехавший погостить Николай Николаевич Страхов, о котором Софья Андреевна оставила в мемуарах такие добрые воспоминания:
«Как приятно и даже поучительно было жить всегда с ним и слушать его. Чего, чего он не знал и всегда так интересно и хорошо рассказывал. Притом он по-детски радовался и на природу, и на купанье, и на детей. Всегда на устах его была добрая улыбка и какой-то не совсем натуральный, короткий смех; но иногда можно было усмотреть, когда он не замечает, что на него глядят, как большая голова его слегка наклонится, а лицо выражает такую глубину серьёзной мысли, что невольно подумаешь: вот это настоящий мыслитель, философ.
|
|
|
От нас Николай Николаевич поехал к Фету и обещал приехать в конце июля в самарское наше имение, что и исполнил. 19-го июня он уехал, а я с нетерпением ждала от Льва Николаевича телеграмму, чтобы выехать в Самарскую губернию, так как всё было к тому у меня готово…» (МЖ – 1. С. 285).
18-ым июня, «в 12 час. ночи» (то есть, видимо, уже в ночь на 19-е) подписано следующее письмо жены Л. Н. Толстого, ответ на его письмо от 14 июня (то, которое было писано им на пароходе по пути в Казань):
«Уже кажется пятое письмо я пишу тебе, мой милый Лёвочка, и всякий день от тебя получаю письма к моей великой радости. Сегодня я получила то, которое ты писал на пароходе и бросил в Казани. Что же ты до сих пор не успокоился о деньгах? Да Бог с ними, пора забыть, наживём и не заметим этих 300 рублей.
Пишу тебе письмо под звуки громкого спора Стёпы и Тани о кормлении и воспитании детей, и потому боюсь, что будет бессвязное письмо, а между тем хочется написать поподробнее.
|
|
|
Наша grande nouvelle [главная новость] та, что у нас Николай Николаевич Страхов. Приехал он вчера с ночным поездом и очень удивился, что тебя не застал. Но он, кажется, очень доволен, что приехал. Вчера же ночью разговорились о Самаре, и слово за слово, он довёл меня до того, что я его пригласила, и он приедет в конце июля в наш хутор, и мы вместе оттуда вернёмся. Теперь он едет к Фету. Я до сих пор ещё наверное не знаю, поеду ли я. Маленький мой был эти три дня нездоров, но сегодня, особенно к вечеру, ему стало лучше; погода опять тёплая и прелестная, и я опять собираюсь. Но, верная твоему и моему также правилу, всё повторяю: «что Бог даст!» К вам хочется поскорей, а между тем взгляну на похудевшую шейку Андрюши и его ввалившиеся за эти три дня глазки и думаю: «нет, ни за что не поеду».
Всё решится мною, когда получу твою телеграмму. Третьего дня моего мальчика очень сильно рвало и я перепугалась до отчаянья, думая, что это опять мозговая болезнь. Потом вчера был понос, а нынче с поворотом к теплу ему значительно лучше. Я тебе не писала о его болезни, потому что, что же пугать за столько вёрст, не зная ещё в чём дело. Теперь, очевидно, дело было к зубам, которые вот-вот выйдут, а пока Бог миловал. Николай Николаевич наслаждается природой, купался с Стёпой, Серёжей и Антошей, смеялся с Таней, играл в крокет — он и Таня против меня и Василия Ивановича, и мы выиграли к большой досаде Тани. Старшие дети ведут себя хорошо, немного играя в больших. Серёжа иногда даже храбрится, но смиряется легко, если я его стыжу за это. Директор мне еще ничего не сообщил о его баллах, слухи ходят, что экзамены он выдержал, только из латыни 3—. Сегодня ездили верхом: Стёпа, Серёжа и Антоша <А. А. Дельвиг> к Александру Григорьевичу, отдали ему за уроки 66 рублей. Теперь у меня денег 300 р., ещё жду от Алексея столько же, от Нагорнова, а от <книгопродавца> Соловьёва 3500 руб. я взять и везти не решусь.
|
|
|
Как же это ты меня спрашиваешь: «неужели тебе скучно без меня?» Неужели ты сомневаешься в этом? И не столько даже скучно (на скуку времени нет), сколько я о тебе и детях беспокоюсь ужасно и, право, всеми силами души держусь, чтоб не придти иногда в ужасно грустное и тревожное состояние. Чего, чего не приходит в голову! И не скоро ещё мы увидимся. Как-то вы на хуторе устроились, не забыли ли провизию купить, так как мою записку (для вас провизия) в бумажнике же потеряли.
Страхов велел сказать Илюше, что вещи <приспособления> ловить насекомых — давно в Туле, но он забыл прислать квитанцию и теперь её пришлют. <Собаки> Дыбочка и Корка очень веселы, летали и играли нынче по крокету. Очень рада, что Лёля так удобен в дороге; целую моих милых мальчиков и очень много о них думаю. Когда приеду на хутор, то, надеюсь, они мне много интересных вещей расскажут. M-r Nief кланяюсь. Дай-то Бог, чтоб нам скорей свидеться, и чтоб можно было нам ехать. Прощай, голубчик, иду кормить и спать, мальчик кричит.
|
|
|
Соня.
Таня и Стёпа со мной очень милы и, конечно, большая мне отрада» (ПСТ. С. 153 - 154).
«Милый, дорогой голубчик», однако, понимал, что Софье хочется вовсе не К НИМ (на самарский хутор), а ИХ самих. Оттого, доехав до места, с вызовом жены он не торопился… Мистическим образом следующее письмо Толстого опять оказалось встречным, то есть писанным в один день с вышеприведённым письмом Софьи Андреевны – 18 июня. Напрашивается на ум фантазия, что и здесь “работали” последствия многолетней близости Сони и Льва, привычки вслушиваться и чувствовать друг друга – чему не помешало и расстояние… В этом письме, уже с места, он подробно описывает условия жизни в хуторе на р. Моче – значительно лучшие, нежели в хуторе на участке Тучкова, куда привозил семью раньше – и, как прежде, предоставляет жене самой решить, приезжать ли ей. Приводим, с необходимыми пояснениями, полный текст этого письма – вероятно, самого интересного из толстовских писем в рассматриваемом эпизоде переписки.
«Посылаю два хорошие письма мальчиков. Они писали их весело и с охотой. От усталости были они и неприятны, но теперь спокойны, веселы и милы. Начну с начала, с того времени, как я написал последнее письмо, с парохода, подъезжая к Самаре. Вышли в 8-м часу на берег, наняли извощиков и поехали покупать провизию. Всё сделали и не торопясь попали на машину. Она отходит в 50 минут 10-го.
Сели в 3-й клас. Просторно и хорошо доехали в 2 часа на станцию Богатово. И тут же нас встретил Лутай и карета. <Лутай: «башкирец, лихой кучер». – Примеч. С. А. Толстой.> Карета очень постарела, но всё-таки крепка и удобна. Выехали в 3. Чередовались на лучшем месте, на козлах, и доехали легко в 9-м часу, совсем светло, в Землянки. <Село в 15 верстах от хутора Толстых.>
Если бы была лунная ночь, можно бы было доехать до хутора раньше 12-ти. Но, не зная, как устроено, и потому что темно, решил ночевать у гостеприимного Трускова. Ночевали все рядом, в амбаре, и Mr. Nief и Лёля страдали от блох, но Лёля во сне чесался и меня брыкал. Утром приехали; я зашёл прямо к Мухамедше, который и здесь поместился на отлёте. Его хотят женить, и он советовался об этом вчера со мною.
<«Мухамедша — старый знакомый башкирец, приехавший с семьёй, кибиткой и кумысом и лошадьми на наш хутор по нашему приглашению». – Примеч. С. А. Толстой.
Это был Мухамет (Романыч) Рахметуллин, башкирин деревни Муратшиной Имелеевской волости. Свыше восьми лет он приготовлял кумыс вблизи хутора Толстого.>
Потом пошёл в дом и, распределяя комнаты, нашёл, что будут даже лишние. Хотя, если ты решишься ехать по телеграмме, которую я нынче посылаю, ты и не застанешь письма, посылаю тебе всё-таки план и описание. <Ниже в письме следует зарисованный план дома в новом имении Толстых. – Р. А.>
Вот план дома и мой план, как поместиться. Я много обдумывал, и это самое лучшее. И так я устрою, если получу твою телеграмму, что ты едешь. Довольно чисто и более тепло; пол светится только кое-где, и то я велю заделать, и есть печи даже. Одна в конторе, одна в доме. Лозинки есть около самого дома и жалкие кустики крыжовнику, и вода перед домом, одно нехорошо, что тут тоже на хуторе навоз и мух бездна; не дают ни обедать, ни чай пить, ни заниматься, кроме как по вечерам.
Я пью кумыс, не скажу, чтобы с особенной охотой, но по привычке; и особенного желания прожить здесь лето не имею. Mr. Nief приуныл, ему видимо не нравится. Хорошо то, что лошадей много, и линейку сделал <управляющий имением> Бибиков прекрасную: 9 человек легко сядут, и низко, и безопасно. И если ты приедешь, то каждый день после обеда, я мечтаю, что мы будем делать экскурсии, кто верхом, кто в линейке.
Бибиков ведёт дело прекрасно. Денег на уборку ему не нужно будет. Есть бахчи. Лошади очень хороши. Пшеница у нас очень хороша. Гораздо лучше, чем я ожидал. Я ничего не делаю, ничего почти не думаю и чувствую, что нахожусь в переходном положении. О тебе беспокоюсь и думаю, как только остаюсь один. Только бы Бог дал, всё было бы благополучно, во время нашей разлуки, а то я люблю это чувство особенной, самой высокой, духовной любви к тебе, которую я испытываю сильнее в разлуке с тобою.
Теперь главный вопрос: ехать ли тебе или нет? По моему, нет, и вот почему. Я знаю, что главное для тебя это я. Я скорее желаю вернуться, чем оставаться. В пользу для меня кумыса я не верю. А так как здесь засуха и слышны поносы, то не повредило бы тебе и Андрею. В отношении же больших удобств, то это всё очень немного лучше прежнего. — Но не забывай одного: что, что бы ты не решила, оставаться или ехать, и что бы ни случилось независящего от нас, я никогда, ни даже в мыслях, ни себя, ни тебя упрекать не буду. Во всём будет воля Божья, кроме наших дурных или хороших поступков. Ты не сердись, как ты иногда досадуешь при моём упоминании о Боге. Я не могу этого не сказать, потому что это самая основа моей мысли.
[ ПРИМЕЧАНИЕ.
Вот здесь Софья Андреевна, при подготовке издания писем Толстого к ней, и сделала своё очень значительное примечание: «Досадовала я за упоминание о Боге, потому что этим отстранялась всякая житейская забота» (Цит. по: 83, 263); ср.: МЖ – 1. С. 284).
Она так и не простит никогда мужу ослабления его интереса к хозяйственным делам и к воспитанию детей, неизбежного при радикальном изменении жизненных мировоззренческих ориентиров. – Р. А. ]
Обнимаю тебя и целую милая моя. Целуй детей и всех наших.
Если ты приедешь, я выеду встречать тебя в Землянки.
Самое главное забыл. Если ты не приедешь, то мы выедем 1 июля» (83, 260 - 262).
«…Я люблю это чувство особенной, самой высокой, духовной любви к тебе, которую я испытываю сильнее в разлуке с тобою» — едва ли не важнейшие, в плане долгосрочных отношений супругов, слова Толстого в этом письме. Год от года именно эта, духовная, любовь – не к плоти, не к личности даже, а к духовному началу Бога в близком человеке — будет становиться для Льва Николаевича всё значительней, пока совершенно не заместит интимно-личных отношений, потребность в которых будет долго сохраняться, но уже не находить удовлетворения в жене великого яснополянца…
В ближней же перспективе описываемых событий значительным и роковым для Сонечки оказалось исполненное Львом Николаевичем обещание: упредить письмо жене телеграммой с кратким советом по поводу её выезда на хутор. Он исполнил своё обещание 21 июня, доверив телеграфу буквально следующий текст:
«Помещение, вода, лошади, экипажи хороши; но навоз, бездна мух, засуха; не советую ехать. Мы все вполне благополучно. Письмо следует» (Цит. по: Гусев Н. Н. Материалы… 1870 – 1881. С. 509).
Но тут-то и случился с Львом Толстым, обладателем одного из самых неразборчивых почерков в истории человечества, тот же конфуз, что и прежде, дважды, в Петербурге: телеграфист, кое-как разобрав его запись, видимо, так окосел, что при передаче телеграммы всё-таки ошибся. Он пропустил в тексте частицу «НЕ»! Получилось, что муж призывал жену приехать, вкусить «прелестей» щелястых полов, жары, засухи, блох и навозных мух на глухом хуторе, где «слышны» одни поносы!
Ничего не заподозрив, и, вероятно, не дождавшись «как по закону подлости» задержавшегося в пути письма 18 июня, Софья Андреевна выехала, и около 25 июня прибыла к месту своих новых мытарств… Её приезд стал, конечно, неожиданностью для мужа — но приятной, судя по его письму, высланному навстречу супруге (когда она уже была недалеко от хутора), в котором, наряду с неуклюжей, неохотной попыткой объяснения ситуации, сквозит едва ли не радость от скорой встречи с «духовно любимой» Сонечкой:
«Описать тебе всю путаницу, происшедшую с телеграммой, слишком долго; но дело в том, что, не получая ответа и боясь, чтобы ты не приехала 25-го, а кареты не будет, и боясь оставить детей (я всего боюсь), я поехал к тебе навстречу со всеми, но на половине дороги узнали, что есть телеграмма, и что в ней сказано, что ты велишь прислать лошадей, и решил вернуться, а карету послать тебе. Лошади хороши и смирны, Лутай правит ловко, но под гору в Богатом выдь и вели тормозить. Больше гор не будет. В Землянки буду выезжать встречать тебя. Советую во всяком случае попоить в хуторах и ехать прямо до хутора. Приедешь часов в 11. Мы здоровы и благополучны, что вы, милые, о которых не имею известия и очень тоскую и беспокоюсь. У нас всё бы хорошо, но мухи. — Может быть, Алексей Алексеевич <Бибиков> увидит тебя, a нет, то подряди тарантасик и рыдван для вещей и человека. Если мало, то подрядим два. Я велю приторговать. До свиданья, милая. <Вместо подписи росчерк.>» (83, 264).
Легко догадаться, что на этом рассматриваемый нами эпизод переписки Сони и Льва естественным образом завершается. Но мы пока не оставляем их, предоставляя Софье Андреевне немного рассказать о своём пребывании и выживании тем летом на окаянном хуторе:
«Я всё сидела дома, потому что кормила Андрюшу. Хотя с нами было довольно много прислуги: няня, повар, лакей и горничная – всё же мне приходилось много работать самой. Вся прислуга […] пила кумыс и пьянела от него, делаясь беззаботно весёлыми. Помню, что тучи мух в самое короткое время портили всё, и я сама мыла окна и посуду, и всё прибирала, и с трудом держала хоть в каком-нибудь порядке. […] Не имея ни малейшего понятия о бухгалтерии, не видав даже нигде никогда счётных книг, я кое-как записывала всё, что хотела помнить. Водной и той же книге писала я о полученных тысячах денег, о количестве варенья, о том, сколько белья и платьев у детей, о нужных адресах, и прочее, и прочее. Не у кого было поучиться порядку, Лев Николаевич сам никогда ничего не записывал» (МЖ – 1. С. 286).
Характерен эпизод «традиционных» башкирских скачек, которые в прежние свои приезды на кумыс устраивал Толстой. И в этот раз они состоялись — 1 августа, незадолго перед отъездом семьи Толстых с хутора. «Но Толстой, при его внутреннем сосредоточенном настроении, не уделил должного внимания организации скачек, вышла путаница из-за призов, и некоторые призы остались нерозданными» — отмечает биограф Толстого Н. Н. Гусев (Гусев Н. Н. Материалы… 1870 – 1881. С. 509).
3-го августа всё семейство выехало с хутора в обратный путь и уже 6-го благополучно возвратилось в Ясную Поляну, тем самым обозначив для нас
КОНЕЦ ТРИНАДЦАТОГО ЭПИЗОДА
____________________
Эпизод Четырнадцатый
В КАНУН ГРОЗНЫХ ПОТРЯСЕНИЙ.
Интерлюдия.
(Август 1878 - август 1880 г.)
Этот эпизод будет не большой и не объёмный по количеству источникового материала нашей темы. Он, скорее, — необходимый “подступ” к освещению массива переписки Софьи Андреевны и Льва Николаевича Толстых уже в 1880-е гг. Всё дело, конечно, в том, что один из адресатов переписки изменился колоссально в те почти три года, которые хронологически отделяют представленный выше эпизод от следующего массива доступных нам источников – лета 1881 года.
Конечно, важнее всего сказать, как менялся Лев Николаевич и что изменилось в его жизни и образе мышления. Сказать предельно коротко — не только потому, что главный предмет нашей книги иной, но и по причине огромной известности читателю этой, совершившейся с Л. Н. Толстым, эволюции.
Итак. В отношении художественных писательских замыслов — Толстой продолжал разрабатывать свою критическую, антиимперскую мировоззренческую парадигму. В идеале она должна была выразиться в создании монументальных произведений, над которыми он в разные периоды конца 1870-х гг. подступался работать:
1)Эпоха Петра I «Великого» и творение Империи – как время великих преступлений безнравственной, развращённой элиты в отношении эксплуатируемого, ограбляемого и убиваемого ею народа.
2) Первая четверть XIX столетия, эпоха декабристов как представителей «аристократического» бунта лучших, просвещённых людей привилегированных сословий против имперского варварства в отношениях с народом.
наконец, 3) XVIII и первая половина XIX столетий в жизни народа, в частности «пассивный» народный бунт переселенчества и опыты трудовой жизни, независимой от российской имперской сволочи. Опыт аристократического опрощения и единения с народом людей «высшего» сословия.
Все эти замыслы объединялись общей идеей нравственного, свободно-христианского религиозного переосмысления российской истории и дня сегодняшнего. Помимо недостачи здоровья, сил и времени и ряда внешних препон для их реализации (например, ограничения на доступ к архивным документам), у Толстого была внутренняя, всё более и более осознаваемая им причина оставить их: не хватало опыта независимого от имперской идеологии мышления и восприятия истории. Ведь Толстой сам родился и вырос в Империи и был воспитан в «традиционной» патриотической и церковной, квази-религиозной лжи своей эпохи и своего паразитического на народных шеях сословия.
Без сомнения, успей Лев Николаевич «созреть» в недогматическом христианском понимании жизни не к концу 1870-х, а хоть десятью годами раньше — такие художественные сочинения были бы им написаны… но, с наибольшим вероятием их постигла бы цензурная участь духовных сочинений, за которые, к неудовольствию жены, принялся Толстой, оставив более понятные и выгодные художественные замыслы. «Энергия заблуждения» иссякла в нём, а на освободившееся место влилась энергия поиска истины.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 81; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!