КОНЕЦ ФРАГМЕНТА 1-го ДЕСЯТОГО ЭПИЗОДА 11 страница
Здесь уже Соней затрагиваются не абстрактные вопросы, а поведение мужа, значимое для всей семьи. И что мы видим? Явились характерные повторяющиеся оговорки («как он говорит…», «по его выражению…») и не менее характерные речевые конструкции противопоставления («прежде… теперь»), призванные подчеркнуть уже достаточно скептическое и настороженное отношение жены Толстого к его христианской практике жизни.
А следом — и вполне предсказуемые, очень старые апелляции заботливой супруги к порче мужниного здоровья и настроения:
«Всякий день садится он за свою работу, окружённый книгами, и до обеда трудится. Здоровье его сильно слабеет, голова болит, он поседел и похудел в эту зиму.
Он, по-видимому, совсем не так счастлив, как бы я того желала, а стал тих, сосредоточен и молчалив. Почти никогда не прорывается то весёлое, живое расположение духа, которое, бывало, увлекало всех нас, его окружающих. Приписываю это усталости от тяжёлого напряжённого труда. Не то, как бывало, когда описывалась охота или бал в «Войне и мире», он, весёлый и возбуждённый, имел вид, как будто сам побывал и участвовал в этих увеселениях. Ясность и спокойствие личного его состояния души несомненно, но страдание о несчастных, несправедливости людей, о бедности их, о заключённых в тюрьмах, о злобе людей, об угнетении – всё это действует на его впечатлительную душу и сжигает его существование» (Там же. Выделение наше. – Р. А.).
|
|
|
Итак, дело в желании. Радость человека, просветлённого верой, творческое счастье мудрых, не столь понятно и даже нежелательно для Софьи Андреевны — в сравнении с прежним вдохновением и самолюбованием художника, трудящегося на угождение миру и «сжигающего» себя ради мирских же успехов. Ей хочется видеть его счастливым по-старому — то есть понятным и подконтрольным… но этого больше не будет.
Мемуары жены Толстого так же выдают ход её мысли «с головой»: начиная с описаний событий именно 1881 г. суждений непонимания и лжи о муже становится у неё значительно больше, и связаны они именно с тем, что, Толстой неуклюже, по своему тогдашнему пониманию, пытался не только выяснить для себя сполна первоначальное учение Христа, но и жить по нему. «Он посещал тогда тюрьмы и остроги, — вспоминает Софья Андреевна, — ездил на волостные и мировые суды, присутствовал на рекрутских наборах, и точно умышленно искал везде страдания людей, и с горячностью отрицал весь существующий строй человеческой жизни, всё осуждал… Это осуждение и отрицание распространилось и на меня, и на семью, и на всё и всех, кто был богат и не несчастлив. Жаль было видеть, как Лев Николаевич вдруг стал страдать за человечество, вследствие чего был чрезвычайно мрачен. Точно он отвёл глаза от всего в мире, что было радостно и счастливо…» (МЖ – 1.С. 328).
|
|
|
Конечно, всё было не так радикально. Толстой никогда не возлюблял «всё человечество» и даже, позднее, в статье «Царство Божие внутри вас…», прямо именовал человечество по отношению к чувству любви не предметом даже, а фикцией, выдумкой, самообманом позитивистов и светских гуманистов (28, 82). И никогда Толстой не отрицал «всей» человеческой жизни, а только то, что было несомненным злом, помехой для жизни истинной – включая разделение, неравенство, небратскую жизнь людей, ограбление трудящихся, обман и насилия над ними. Софья Андреевна, изложив своё неправдивое понимание, тут же очень кстати приводит (не разделяя) точку зрения близкого друга Толстого, очень умного и всепонимающего человека, философа Н.Н. Страхова, который в одном из писем той поры будто истолковывает Толстому его же побуждения: «Вы ищете спасения не в самозабвении и замирании, а в ясности и живом сознании. У вас всегдашнее отвращение от всех форм фальшивой жизни…» (Цит. по: МЖ – 1. С. 328. Курсив наш. – Р. А.).
К несчастию, даже ближайшие друзья, Фет и Страхов, не до конца понимали истоки (в первоначальном христианстве) и направление (к Богу) духовной эволюции Толстого, и его переходному состоянию спешили приписать значение конечного: «Мечты человеколюбия, обновления, благополучия не имеют правильного источника, правильной цели и потому приведут к убийству, к хаосу и страданию» (Цит. по: Там же. С. 335).
|
|
|
Процитировав это место из страховского письма Л.Н. Толстому, Софья Андреевна не преминула ввернуть: «…Увы! Предсказания об убийстве, хаосе и страдании сбываются уже в наше время, 1907 год» (Там же) – разумея, конечно же, Первую российскую революцию 1905 – 1907 гг., совершавшуюся (как и все последующие) людьми, Толстого не слУшавшими или не слЫшавшими…
Вот и ещё отрывок из мемуаров С.А.:
«Новое настроение Льва Николаевича проявлялось ещё в том, что он вдруг начал раздавать много денег без разбора всем, кто просил. Пробовала я его убеждать, что нужно же как-нибудь регулировать эту раздачу, знать, кому и зачем даёшь, а он упорно отговаривался изречением Евангелия: “Просящему дай”» (Там же. С. 333). Конечно, некоторая сумма денег уходила из семьи не реальным нуждающимся, а проходимцам и пьяницам — и в этом тогдашняя позиция Толстого была уязвима… Но и тут Софье Андреевне не суждено врать безответно. В 1881 году, с 17 апреля по 4 сентября, Толстой ведёт свой Дневник (см.: 49, 25 - 58), по многим записям которого мы можем видеть, что он отнюдь не спешил расставаться с денежками, а сперва подробнейше, въедливо расспрашивал каждого просителя — дабы определить степень его нужды. В записях 1881 г. Толстой не просто регистрирует всех приходящих, но и описывает их внешность, часто — передаёт содержание разговоров с ними. Несомненно, такие беседы были полезнейшей практикой и для будущих художественных работ писателя.
|
|
|
Так что дело было не в нерациональности, а в самом факте денежных раздач — нежеланном для жадной дочки городского врача-лютеранина. Это не была ни русская традиционно-барская, ни европейская буржуазно-протестантская «благотворительность» — а было это самым нетерпимым в буржуазных лжехристианских обществах Европы и ложно, гибельно примкнувшей к ней культурно России: буквальным следованием ученика заповеди учителя — Нагорной проповеди Иисуса Христа.
Конечно, это уже в 1881-м году провоцировало конфликтный дискурс супругов и других членов семьи. «Кто из нас двух в это превосходное время настроения Льва Николаевича был виноват, рассудит нас Бог. Но жили мы тогда не дружно. Я пишу сестре: “С Лёвочкой стали чаще стычки, я даже хотела уехать из дома. Верно, это потому, что по-христиански жить стали. А по-моему, прежде, без христианства этого, много лучше было…” »(Там же. С. 335 - 336).
Кстати, эта самая сестра, свояченица Толстого, Т.А. Кузминская — конечно же, поддержала позицию Софьи Андреевны и в отношении раздачи излишков, богатства, и в отношении связанной с деньгами же другой темы споров мужа и жены — воспитания и будущего детей. В Дневнике от 11 июля у Толстого есть запись о продолжительном (ночь напролёт…) споре с ней о правильном (христианском) воспитании детей. Запись заканчивается страшной, но недалёкой от правды характеристикой обеих сестёр: «они не люди».
Аргументация родни Софьи Андреевны в чём-то близка доводам массового убийцы, который бы, расстреляв насмерть не глазах других нескольких человек, оправдывал бы для себя «необходимость» убить и остальных — ибо нельзя же остановиться и оставить свидетелей!
Вот, для примера, образец рассуждений на эту тему от многократно упоминавшегося нами выше брата Софьи, Степана Берса. В своих воспоминаниях он настаивал, что-де Софья Андреевна не только не отрицает в принципе, но даже «вполне разделяет (!! – Р. А.) убеждения мужа, считая его далеко опередившим свой век, и поэтому она продолжает поклоняться его гению и идеям; но перестать воспитывать младших детей по-прежнему, когда старшие уже воспитаны так, и когда никто в обществе не признаёт нового взгляда её мужа на воспитание, она считает несправедливым по отношению к младшим детям, а потому и продолжает воспитывать их в прежнем духе. Точно так же раздать состояние чужим людям и пустить детей по миру, когда никто не хочет исполнять того же, она не только не находит возможным, но и считала своим долгом воспрепятствовать этому, как мать…» (Берс С.А. Воспоминания о графе Л.Н. Толстом. - Смоленск, 1894. – С. 80 и 81. Выделения наши. – Р. А.).
Сразу вспоминается хорошая кантовская мысль в передаче её Львом Николаевичем в «Круге чтения»: «Люди обожают Бога, поклоняются ему, а надо бы — именно слушаться». Так вышло и со Львом — у яснополянской львицы и её львят… Кем всем им приходились все эти «никто», не хотевшие жить по-Божьи — остаётся невыясненным, но авторитет этих никого был для семейки Берсов, как видим, непререкаем. Ни у кого из сыновей Толстого, не говоря уже о мученице-жене, впоследствии «взрослая» судьба не была лёгкой — все они разделили участь тех «рабов мира» и мирских соблазнов и лжи, о которых писал в начале 1880-х Толстой в книге «В чём моя вера» (возможно, как раз наблюдая за «результатами» воспитания старших детей…). Впрочем, об этом мы уже писали в соответствующем месте — не будем повторяться…
Толстой в начале 1880-х ещё не был столь стар, чтобы можно было легко выдать его за «выжившего из ума» и поместить в сумасшедший дом (как планировали поступить софьины детки в 1900-х), но тот же С.А. Берс свидетельствует, что «жена Льва Николаевича, чтобы сохранить состояние для детей, готова была просить власти об учреждении опеки над его имуществом, когда он хотел раздать его посторонним» (Там же. С. 81). Дневник Толстого, как мы уже сказали, свидетельствует, что Толстой не имел намерения раздавать имущества (того, что объективно было необходимо для жизни семьи), а только понемногу отметал от себя «мамон неправедный» — мирские богатства — готовя себя к поприщу исповедника Христова.
Помимо «Соединения и перевода четырёх евангелий», внимание привлекают «Записки христианина», составлявшиеся Толстым в одно время с дневниковыми записями и включённые в Полном собрании сочинений в том дневниковых записей Толстого. Но нас сейчас больше интересуют характеристические записи его Дневника, демонстрирующие как направление его мыслей и поступков, так и, главное, степень отчуждения, одиночества Толстого в эти годы — именно тогда, когда ему в наибольшей степени нужна была духовная и просто дружеская поддержка… По сути своей, семейка вместе с их подпевалами (Фет, Самарин, Ивакин…) — сама буквально отдала Льва Николаевича в руки В.Г. Черткова, человека, явившего себя с годами не с самых добрых сторон — в отношении и Толстого, и его семьи. Толстой искал друга, единомышленника, ученика — и нашёл их в 1883-м в лице молодого, тогда ещё не деградировавшего нравственно, Черткова…
Итак, вот лишь несколько значимых записей Дневника Толстого 1881 г.
5 мая.
«Вчера разговор с Василием Ивановичем <Алексеевым> о Самарской жизни <т.е. о самарских имениях и, видимо, о доходах с них для семьи. – Р. А.>. Семья это плоть. бросить семью — это 2-ое искушение — убить себя. Семья — одно тело. Но не поддавайся 3-му искушению — служи не семье, но единому Богу. Семья указатель того места на экономической лестнице, которое должен занимать человек. — Она плоть; как для слабого желудка нужна лёгкая пища, так для слабой, избалованной семьи нужно — больше, чем для привычной к лишениям» (49, 32).
6 мая.
«Старик рудаковский <из дер. Рудаково близ Ясной Поляны. – Р. А.>. Улыбающиеся глаза и беззубый, милый рот. Поговорили о богатстве. Не даром пословица — деньги — ад. Ходил Спаситель с учениками. «Идите по дороге, придут кресты, налево не ходите — там ад». Посмотрим, какой ад. Пошли. Куча золота лежит. «Вот сказал — ад, а мы нашли клад». На себе не унесёшь. Пошли добывать подводу. Разошлись и думают: делить надо. Один нож отточил, другой пышку с ядом спёк. Сошлись, один пырнул ножом, убил, у него пышка выскочила — он съел. Оба пропали» (Там же).
15 мая.
«Вчера Сухотин и Свечин. Сухотин засох. Свечин ещё жив» <Т.е. жив для восприятия Истины и для духовной, религиозной жизни. – Р. А.> (Там же. С. 36).
«Вечером Писарев и Самарин. Самарин с улыбочкой: надо их вешать. Хотел смолчать и не знать его, хотел вытолкать в шею. Высказал. Государство. “Да мне всё равно, в какие игрушки вы играете, только чтобы из-за игры зла не было”» (Там же).
Это сволочная история – о том, как давний «друг семьи» оказывается подлецом и врагом. Её по-своему пересказывает в воспоминаниях всё та же Т. А. Кузминская – конечно же, разделявшая точку зрения П.Ф. Самарина, губернского предводителя дворянства, гостившего у Толстых в тот день:
«За чаем зашёл интересный разговор с Самариным о грабеже, о реформе, о законах. Самарин высказывал негодование на существующую распущенность в деревнях и нелепые наши законы. Лев Николаевич винил помещиков в дикости и распущенности народа, но отвергал всякие крайние законные меры. Он горячился и неприятно и резко спорил. Самарин спокойно и кратко высказывал своё мнение. Наконец, спор дошёл до крайнего — до смертной казни. Самарин сказал: «Смертная казнь в России необходима». Лев Николаевич побледнел и проговорил злым шёпотом: «Мне страшно быть с вами». Но тут вмешалась Соня, предлагая чай, сухарей, сахару…» (Кузминская Т. А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. – Тула, 1964. – С. 251).
Дальше – ещё грязней, жесточей… и так – без уступок – до самого 1910 г., вынужденного бегства и гибели Толстого!
18 мая.
«Утром <сын> Серёжа вывел меня из себя, и Соня напала непонятно и жестоко. Серёжа говорит: учение Христа всё известно, но трудно. Я говорю: нельзя сказать «трудно» бежать из горящей комнаты в единственную дверь. «ТРУДНО».
Вечером рассказал, что Маликов <друг Алексеева и его единомышленник во Христе. – Р. А.> делает больше для правительства, чем округ жандармов. С пеной у рта начали ругать Маликова — подлыми приёмами, я замолчал. Начали разговор. — Вешать — надо, сечь — надо, бить по зубам без свидетелей и слабых — надо, народ как бы не взбунтовался — страшно. Но жидов бить — не худо. Потом в перемежку разговор о блуде — с удовольствием.
Кто-нибудь сумасшедший — они или я» (Там же. С. 37 - 38).
Это понятная стадия: семейка пока недооценивает опасности нового жизнепонимания Льва Николаевича для их шкурных интересов — и намеренно грубо издевается, провоцирует, высмеивает. Так поступали и с самим Христом.
Кто в этой записи — они? Между прочим, биографическая загадка… Биограф Толстого, а также его личный секретарь, единомышленник и друг Н.Н. Гусев свидетельствует:
«Старший сын, С.Л. Толстой, в разговоре со мной утверждал, что записанные Толстым суждения его собеседников по политическим вопросам не могли быть высказаны ни им, Сергеем Львовичем, так как он был в то время настроен либерально, ни Софьей Андреевной. В таком случае единственным лицом, которое в Ясной Поляне в 1881 году могло высказать приведённые мнения, был <муж сестры жены Толстого> прокурор А. М. Кузминский. Слово «они» наводит на мысль, что присутствовали при этом разговоре и другие члены семьи Толстых, своим молчанием как бы высказывавшие сочувствие суждениям Кузминского» (Гусев Н.Н. Материалы… 1881 – 1885. С. 23).
В отношении Софьи Андреевны гипотеза Н.Н. Гусева не оставляет сомнений. Действительно, ей в те годы ещё хватало “дипломатической” хитрости, чтобы не “закусывать удила” в семейных полемиках — зная, что она может настоять позднее на своём иными путями. А вот что касается юного Серёжи… Вполне возможно, что он-то как раз “удила закусил” – вопреки своему тогдашнему либерализму, из юного задора и прочих тех же намеренно-издевательских побуждений, что и во многих других спорах с отцом.
В любом случае, важно подчеркнуть: хронологически это первая запись в Дневнике Льва Николаевича о разладе с членами семьи на почве противоположных взглядов на жизнь. Впереди — полные 29 лет мученичества…
21 мая Толстой фиксирует в Дневнике первый жестокий спор (возобновлённый и 22 мая), в котором — уже без отмазок — участвовал его старший сын, Сергей Львович:
«Спор — Таня, Серёжа, Иван Михайлович: «добро условно». Т. е. нет добра. Одни инстинкты» (49, 38).
“Иван Михайлович” – это Ивакин, учитель классических языков, готовивший юношу Сергея на аттестат зрелости, а по совместительству — помогавший Толстому, как переводчик с греческого, в его работе над «Соединением и переводом четырёх Евангелий». С его подачи Сергей (а следом — и старшая дочь Татьяна) грубо, настырно доказывали отцу, что его перевод начала Евангелия о Иоанне — «Возвещение о Благе» — попросту ЧЕПУХА. Потому-де, что благо даётся тому, кто исполняет «закон добра», а такого закона быть не может, потому что… далее по тексту.
Тошнотно…
А вот – образец «барьера невосприятия», в отношении христианской проповеди Льва Николаевича сохраняющегося в массовом сознании по сей день:
29 мая.
«Разговор с Фетом и женой. Христианское учение неисполнимо. — Так оно глупости? — Нет, но неисполнимо. — Да вы пробовали ли исполнять? — Нет, но неисполнимо» (49, 42).
(После этого посещения Лев Николаевич прервал личную переписку с Фетом, хотя тот по-прежнему оставался «другом семьи» и желанным гостем в Ясной Поляне.)
31 мая.
«Разговор с Таней о Василие Ивановиче <Алексееве>. Мирские не понимают Божиих» (Там же).
И снова — умничающий спор от юного сына Серёжи (один из тех споров, которые в зрелые годы Сергей Львович назвал «несчастными» и стыдился воспоминаний о них):
28 июня.
«С Серёжей разговор о Боге.
Он и они думают, что сказать: «я не знаю этого», «это нельзя доказать», «это мне не нужно», -- что это признак ума и образования. Тогда как это-то признак невежества. «Я не знаю никаких планет, ни оси, на которой вертится земля, ни экликтик каких-то непонятных, и не хочу это брать на веру, а вижу ходит солнце, и звёзды как-то ходят». Да ведь доказать вращение земли и путь её, и мутацию, и предварение равноденствий очень трудно, и остаётся ещё много неясного и, главное, трудно вообразимого, но преимущество то, что всё сведено к единству. Также и в области нравственной и духовной — свести к единству вопросы: что делать, что знать, чего надеяться? Над сведением их к единству бьётся всё человечество. И вдруг — разъединить всё, сведённое к единству, представляется людям заслугой, которой они хвастают. Кто виноват? Учим их старательно обрядам и закону Божию, зная вперёд, что это не выдержит зрелости, и множеству знаний, ничем не связанных. И остаются все без единства, с разрозненными знаниями и думают, что это приобретение.
Серёжа признал, что он любит плотскую жизнь и верит в неё» (49, 46 - 47).
Вот тебе и воспитал… как говорится – «на свою голову». Если бы не родственная близость — вряд ли бы Лев Николаевич был так взбудоражен и расстроен насмешками невежественного юнца. Но от старшего сына, первенца — они были особенно мучительны человеку, не дерзавшему (ради их же, мучивших его!) порвать совершенно с миром и мирским.
3 июля 1881 г. Ясная Поляна.
«Я с болезни не могу справиться. Слабость, лень и грусть. Необходима деятельность, цель — просвещение, исправление и соединение. Просвещение я могу направлять на других. Исправление — на себя. Соединение с просвещёнными и исправляющимися».
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 76; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!